Текст книги "Анастас Микоян"

Последняя война Сталина – Война в Корее 1950–1953 годов. Советский Союз официально в ней участия не принимал. Однако Анастас Микоян имеет к этой войне немалое отношение. Впервые в истории боевые действия велись с применением реактивной авиации. На стороне северокорейской армии в воздухе сражался самолёт-истребитель МиГ-15, разработанный в конструкторском бюро под управлением Артёма Микояна и Михаила Гуревича. Испытывал же этот превосходный самолёт в том числе Степан Анастасович Микоян, старший сын Анастаса Ивановича. О некоторых перипетиях той войны хорошо рассказано в его книге «Воспоминания военного лётчика-испытателя». Есть, кроме того, свидетельства, заслуживающие внимания, что в воздушных боях участвовал и Алексей Микоян, третий по старшинству сын.

МиГ-15 получился исключительно удачным и стал самой массовой боевой машиной в истории реактивной авиации. В разных модификациях таких самолётов выпустили более 15 тысяч.

Прославленные советские воздушные асы Великой Отечественной, начиная с Никиты Кожедуба, трижды Героя Советского Союза (в Корее – командира 324-й дивизией), успешно переучились с поршневых самолётов на реактивные и одержали в небе Кореи бесспорные воздушные победы.

МиГ-15 был оснащён двигателем, скопированным с английского. Но чтобы построить хороший самолёт, одного двигателя мало: нужно создать так называемый «планер», то есть корпус, тщательно его просчитать, продуть в аэродинамической трубе, затем всесторонне испытать. Планер МиГ-15 получился практически идеальным. Последующие машины, разработанные КБ МиГ, стали ещё удачнее. Появление «МиГ-пятнадцатого» перевело советское военное самолётостроение на принципиально другой уровень, с 1950 года и по настоящее время советские (затем российские) боевые самолёты ни в чём не уступают западным аналогам, а по многим параметрам и превосходят их.

Авиаконструктор Артём Микоян, так же как и его старший брат, член Политбюро Анастас, очень спокойно относился к заимствованию и копированию западных технологий. С точки зрения экономической целесообразности, эффективности и реальной практики часто проще и выгоднее скопировать чужой образец, нежели разрабатывать свой. Метод копирования чужих образцов стал общепринятым и даже основополагающим для развития сначала японской производящей экономики, а потом и для китайской.

При этом сначала может применяться метод «слепого» копирования, затем метод творческого копирования, при котором скопированный аналог часто превосходит по характеристикам изначальный образец. Степан Микоян приводит пример, когда его дядя Артём показал ему советский реактивный двигатель, скопированный с английского. Степан спросил, а в чём отличия? Артём Иванович ответил: а видишь там в задней части «шильдик» (привинченную к корпусу табличку с названием агрегата)? В этом и отличие. Оба посмеялись.

Но скопировать мало: копирование предполагает использование аналогичных по качеству материалов, в случае с реактивными двигателями – высокопрочных сталей, выдерживающих максимально высокие температуры горения топлива. И такие стали – у нас их называют «качественные» – научились варить на заводе «Электросталь», а руководил процессом Иван Тевосян.

С анекдотической точки зрения МиГ-15 получился в основном «армянским» самолётом: разрабатывал Артём Микоян, производство стали для турбины наладил Иван Тевосян, а готовую машину испытывал Степан Микоян. Конечно, такое утверждение, повторяем, всерьёз озвучивать нельзя: в идеальную боевую машину был вложен труд многих тысяч специалистов разных национальностей, разного уровня компетенций.

Заимствование и копирование технологий возможно только в том случае, если копирующая сторона имеет собственную развитую инфраструктуру, своих инженеров, своих материаловедов, своих математиков, чертёжников, менеджеров и др. И разумеется, часто бывает так, что в итоге копирующий превосходит мастерством копируемого. Так, например, мотоциклы «Хонда», скопированные с английских и американских, в итоге превзошли образцы и качеством, и характеристиками. То же самое касается и советских (российских) реактивных двигателей.

А самое главное: копировать и заимствовать можно не только промышленные, производственные технологии, но, например, и политические технологии, и приёмы ведения дипломатических переговоров, и технологии управления массовым сознанием и много чего ещё.

Мао Цзэдун скопировал управленческие методы Сталина, скопировал сталинский культ личности, а затем и превзошёл. Это полностью укладывается в азиатские методы самосовершенствования: найди себе мастера, учителя и повторяй за ним. Не задавай вопросов, просто повторяй, а потом сам обдумывай, пропускай через себя.

Съезды Коммунистической партии не проводились в СССР 13 лет: война помешала. 5 октября 1952 года открылся XIX съезд, последний при жизни Сталина. Он выступил в последний день съезда. Схему работы сохранили прежнюю: съезд выбирает новый состав ЦК, затем делегаты разъезжаются, а ЦК собирается на Пленум, дабы избрать высший орган партийной власти, Политбюро. Пленум собрался в Большом Кремлёвском дворце 16 октября. В качестве члена ЦК на нём присутствовал знаменитый писатель Константин Симонов. Впоследствии он написал книгу «Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В. Сталине». В этой книге событие, случившееся на Пленуме, Симонов описал подробно.

Стенограмма Пленума не велась. Сталин это знал или наверняка сам распорядился. При этом он также знал, что некоторые делегаты будут записывать его выступление по собственной инициативе: записи потом использовались для текущей работы.

Дмитрий Шепилов в своей книге «Непримкнувший» утверждает, что Сталин не любил, когда за ним записывали, выражал недовольство, но подчинённые упорно продолжали это делать. Маленков, например, записывал за Сталиным даже во время застолий: помещал блокнот рядом с тарелкой и кратко конспектировал.

В нашем случае конспект выступления Сталина сделал 1-й секретарь Курского обкома партии, только что избранный членом ЦК Леонид Ефремов, конспект этот известен историками как убедительный документ.

Сталин вышел на трибуну. Члены старого Политбюро сидели за его спиной в ряд за длинным столом. В том числе Молотов и Микоян. Переждав традиционные приветственные аплодисменты, Сталин вдруг заговорил об этих двоих. Константин Симонов вспоминает:

«Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, в нетвёрдости, подозрений в трусости и капитулянстве он [Сталин] обрушился на Молотова. ‹…›

Я так и не понял, в чём был виноват Молотов. ‹…› Он обвинялся во всех тех грехах, которые не должны были иметь места в партии. ‹…›

В том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвящённой Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, ещё более злой и неуважительной.

‹…› Лица Молотова и Микояна были белыми и мёртвыми. Такими же белыми и мёртвыми эти лица остались тогда, когда Сталин кончил, вернулся, сел за стол, а они – сначала Молотов, потом Микоян – спустились один за другим на трибуну и там – Молотов дольше, Микоян короче – пытались объяснить Сталину свои действия и поступки. ‹…›

После той жестокости, с которой говорил о них обоих Сталин, после той ярости, которая звучала во многих местах его речи, оба выступавшие казались произносившими последнее слово подсудимыми, которые, хотя и отрицают все взваленные на них вины, но вряд ли могут надеяться на перемену в своей, уже решённой Сталиным судьбе. ‹…› Они выступали, а мне казалось, что это не люди, которых я довольно много раз и довольно близко от себя видел, а белые маски, надетые на эти лица, очень похожие на сами лица и в то же время какие-то совершенно не похожие, уже неживые. ‹…›

То, что он явно хотел скомпрометировать их обоих, принизить, лишить ореола одних из первых после него самого исторических фигур, было несомненно. ‹…› Имя Молотова называлось или припоминалось непосредственно вслед за именем Сталина. Вот этого Сталин, видимо, и не желал. ‹…› Почему-то он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и партии. И речь его окончательно исключала такую возможность.

‹…› Вслед за этим произошло то, что впоследствии не стало известным сколько-нибудь широко: Сталин, хотя этого и не было в новом Уставе партии, предложил выделить из состава Президиума Бюро Президиума, то есть, в сущности, Политбюро под другим наименованием. И вот в это Бюро из числа старых членов Политбюро, вошедших в новый состав Президиума, не вошли ни Молотов, ни Микоян».

На том же Пленуме Сталин заговорил о своём уходе, о том, что он стар и теперь другие должны продолжить его дело. Его речь об этом была встречена бурными протестами участников заседания.

Странно, что интеллектуал Симонов не понял, в чём суть обвинений в адрес Молотова и Микояна. Видимо он, как и прочие, был потрясён самим фактом публичной атаки. На глазах у делегатов съезда рождалась новая страшная сенсация, новое огромное «дело». Если полетят головы Молотова и Микояна – будут казнены десятки других функционеров; каждый присутствовавший в зале ощутил бегущий по спине смертный холодок. Состарившийся Хозяин решил провести новую чистку. Ему скоро будет 73 года – сколько он ещё протянет? Он может умереть завтра, а может, и через десять лет. Сколько чисток он ещё устроит?

Но существо обвинений Сталина ясно изложено в конспекте Ефремова. Молотова Сталин обвинил в правом уклоне: «Доказательством тому служит тот факт, что Молотов внёс официальное предложение в Политбюро о резком повышении заготовительных цен на хлеб, то есть то, что предлагалось в своё время Рыковым и Фрумкиным. Ему в этом деле помогал Микоян, он готовил материалы в обоснование необходимости принятия такого предложения…» Про Микояна: «Он [Микоян] видите ли возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? Мужик – наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна».

Микоян попытался сказать что-то в своё оправдание, но Сталин его перебил: «Вот Микоян – новоявленный Фрумкин. Видите, он путается сам и хочет запутать нас в этом принципиальном вопросе». Иными словами, суть атаки Сталина на Молотова и Микояна сводилась всё к той же базовой проблеме сельского хозяйства: низким закупочным ценам и отсутствию материальной заинтересованности «мужика».

Моисей Фрумкин – в 1932–1935 годах заместитель наркома внешней торговли, правый уклонист, расстрелянный в 1938 году. Фрумкин в 1928 году отправил в Политбюро письмо, в котором раскритиковал партийную политику в отношении крестьянства. Фрумкин предлагал сохранить в аграрном секторе элементы НЭПа, учредить хлебный рынок, повысить закупочные цены на зерно на 15–20 копеек, разрешить единоличникам приобретать машины и вообще «не вести расширение совхозов в ударном и сверхударном порядке», иными словами не спешить с коллективизацией. Осмелился Фрумкин даже подпустить шпильку в адрес Сталина, в очень мягкой форме.

Теперь Сталин припомнил расстрелянного Фрумкина и дал понять всем, что резко исключает любые попытки либерализации сельского хозяйства. А заодно сформулировал предельно ясно своё отношение к советскому крестьянину. Он – должник. Самого трудолюбивого, рачительного, умелого мужика назвали кулаком, ограбили его, силой загнали в колхоз, и этот мужик обязан был теперь до смерти отрабатывать «долг», а затем и его дети. Чего больше в этой сталинской позиции – цинизма? догматики? или принципиального неуважения к крестьянину?

Ещё раз припомним тут афоризм французского политика Антуана Буле де ла Мёрта: «Это хуже чем преступление, это ошибка».

Коллективизация, разгром зажиточного крестьянства (раскулачивание) были одной огромной ошибкой, растянувшейся на десятилетия, ошибкой, помноженной на упрямство Сталина и его презрение к крестьянину. Ошибка привела к недостатку продовольствия. Недостаток продовольствия привёл к необходимости создания механизмов его распределения. А кто распределяет тот и король.

Власть держалась отнюдь не на страхе людей перед НКВД/НКГБ/МВД/МГБ, власть держалась в первую очередь на том, что именно она распределяла продовольствие. Послушным больше, непослушным меньше. Начальнику больше, подчинённому меньше. Мелкому начальнику – паёк, большому начальнику – специальный паёк.

Марксистко-ленинский догмат велел ликвидировать частную собственность на средства производства – и Сталин это сделал. А как иначе, ведь он был «верным ленинцем». А кто предлагает пощадить кулака, оставить ему его мельницу, его сеялку, его сноповязалку – тот троцкист, правый уклонист и подлежит уничтожению.

В результате от голода начала 1930-х годов погибло людей больше, чем от Большого террора. Только прямые потери – несколько миллионов, а сколько потерь непрямых? Сколько детей не родилось? Сколько умерло от болезней, прямо связанных с плохим питанием и недоеданием? Сколько людей, измученных голодом, совершили преступления и поехали в лагеря? Сколько людей стали тайными противниками советской власти, лицемерами, лгунами, саботажниками, а в военное время – предателями?

Зачем нужны самолёты, танки, паровозы, гидроэлектростанции, каналы, мосты, высотные здания, метро, парады – если людям нечего есть?

А тому, кто мог всех накормить, – сказали в лоб: «Ты наш должник».

А тех, кто пытался исправить ошибку, – ставили к стенке, как Фрумкина.

И теперь к стенке должны были встать Молотов и Микоян. Один – полжизни в торговле и знал, как крутятся шестерёнки. Другой – полжизни в поездках по миру и видел, как живёт на западе фермер, крестьянин-единоличник.

Быстро избрали Бюро Президиума: Иосиф Сталин, Лаврентий Берия, Николай Булганин, Клим Ворошилов, Лазарь Каганович, Георгий Маленков, Михаил Первухин, Максим Сабуров, Никита Хрущёв. Все кандидатуры предложил Сталин, у него был уже готовый список, куда не вошли ни Молотов, ни Микоян. Весь Пленум продолжался около 2,5 часов.

Эта история остаётся непрояснённой. Действительно, Микоян и Молотов неоднократно пытались уговорить Сталина дать колхозникам хотя бы минимальные материальные стимулы. В 1948 году пишет Микоян, «впервые после 20-х годов мне удалось убедить Сталина провести повышение заготовительных цен на молоко, сахарную свеклу и предоставить льготы свекловодам. Не по моей инициативе, но Сталин провел повышение заготовительных цен на тонкую шерсть, ввиду того что надо было сократить импорт шерсти. На остальные продукты оставались цены 1926 г.». То есть позиция Микояна и Молотова по аграрному вопросу Сталину была давно понятна. Почему он решил поднять эту тему именно на Пленуме, и почему в такой резкой, оскорбительной форме?

Историки предполагают, что вопрос закупочных цен на хлеб Сталин использовал лишь как повод. Подоплёку атаки Сталина на Молотова и Микояна мы, наверное, уже не узнаем. Можем только предполагать, что оно было провокацией. Сталин понимал, что рядовые члены партии (да и не рядовые) давно обсуждают меж собой кандидатуру преемника, и фамилия Молотова звучала чаще прочих. Сталин же решил, говоря по-простому, всех удивить и таким образом показать, что он видит дальше других, что он гений, сверхразум, мыслящий парадоксально. Все вы думаете, что в моё кресло сядет Молотов? Как бы не так!

Удивить надо было не только своих однопартийцев, но и западные правительства: там тоже усиленно пытались просчитать, кто же заменит «дядю Джо» у руля атомной сверхдержавы. И Сталин решил показательно уничтожить Молотова: этот демарш доказывал, что вождь – непредсказуем, как настоящий гений политики. Но снести только одного Молотова ему показалось недостаточно: нужно было показать не критику одного человека, а критику «тенденции». На конвейер надо было поставить ещё кого-то, в компанию к Молотову – и выбор пал на Микояна. С тем же успехом место Микояна могли занять другие ветераны: Маленков, Каганович и Ворошилов.

А вот особое мнение Серго Берии: «Могу сказать совершенно однозначно: проживи Сталин еще несколько лет, и в Президиуме ЦК не осталось бы никого из тех, кто пережил Сталина. Мой отец, разумеется, не исключение. Его уничтожение готовилось еще при жизни Сталина, о чем он и рассказывал нам с матерью».

В феврале 1950 года на экраны вышла комедия режиссёра Ивана Пырьева «Кубанские казаки». Фильм, с одной стороны, всем понравился, с другой стороны, озадачил даже тех, кто беззаветно доверял Сталину, поскольку советские колхозы были показаны как территория невиданного изобилия и благополучия. В реальной жизни люди едва сводили концы с концами. Горожане, питавшиеся картофельными очистками, не понимали: если в колхозах так много продовольствия, то куда оно всё девается? Режиссёр Пырьев и сценарист Николай Погодин получили Сталинскую премию, но сам фильм постепенно улёгся в массовом сознании как лживый. Создатели фильма, пытаясь выполнить задание, явно перестарались, перевыполнили план по вранью и лицемерию. До сих пор «Кубанские казаки» считаются образцом одиозной сталинской пропаганды, её апофеозом.

В стране, истерзанной войной и измученной послевоенным голодом, нельзя было поднять сельское хозяйство пропагандистскими комедиями – скорее, наоборот, «Кубанские казаки» стали плевком в лицо крестьянству. Реклама сталинского изобилия превратилась в антирекламу.

В тот день, 16 октября 1952 года, Микоян и Молотов превратились в живых мертвецов. Оба должны были продолжать ежедневную работу; но как работать, если свои же подчинённые смотрят на тебя в лучшем случае с жалостью, как на неизлечимо больного, в худшем случае – как на врага?

Спастись было невозможно никаким образом. Что происходило в голове и сердце Микояна – мы можем только догадываться, но точно знаем, что он теперь стал спать, положив под подушку пистолет. Так свидетельствуют его родственники. Между тем он был далеко не старик, всего 56 лет.

Два месяца прошли в мучительном ожидании. Что он говорил жене, сыновьям? Обсуждал ли свой неминуемый конец с братом? Наверняка у него был план: уйти самому, но хотя бы спасти семью. Жена, в самом наилучшем счастливом случае, была бы арестована и сослана, как Полина Жемчужина, и то если Хозяин проявит добросердечие, учтёт, что жена Микояна, в отличие от жены Молотова, никогда не занималась ни политикой, ни общественной деятельностью.

И вот – новый удар. 21 декабря, Сталин праздновал день рождения. По традиции в этот день все ближайшие соратники без приглашения приезжали к Хозяину, чтобы поздравить. На этот раз съехались в Кунцево. Прибыли и Микоян с Молотовым. Сталин, опять же по традиции, устроил застолье, шутил. Подробности нам неведомы. Но спустя несколько дней Хрущёв – тогда уже перешедший в «ближний круг» – связался сначала с Молотовым, потом с Микояном и передал обоим: товарищ Сталин недоволен, что они осмелились приехать к нему в дом; товарищ Сталин больше не считает их друзьями и не желает их видеть.

Через три недели – Новый год. По той же традиции, то есть без приглашения, соратники снова собрались в Кунцево, но на сей раз Молотов и Микоян воздержались от визита.

Январь нового, 1953 года, затем февраль. Ещё два месяца на краю могилы.

В январе и феврале Микоян ни разу не был в кабинете Сталина, хотя ранее на протяжении многих лет входил в пятёрку руководителей, посещавших Сталина чаще других.

Маленков, никогда не бывший Микояну другом, однажды приватно шепнул, что Верховный намерен созвать специальный Пленум ЦК для смещения его и Молотова со всех постов. Далее их обвинят в шпионаже в пользу Британии. В таких случаях обычно говорят: «Остаётся только молиться». Но Микоян, убеждённый атеист, вряд ли знал слова хоть одной молитвы, пусть и вырос у стен древнего монастыря, пусть и обучен грамоте монахами. Он всю жизнь полагался только на свои силы.

Впоследствии Вячеслав Молотов, переживший такой же смертный ужас, лишившийся жены, всё простит Сталину, останется верен его имени и его идеям. Но таких тогда было очень много. Людей ставили к стенке, а они умирали, прославляя Сталина. Люди сидели в лагерях, уверенные, что посадили их правильно, за их же проступки. Другие, такие же зэки, полагали, что их приговорили по ошибке, зато всех остальных окружающих «за дело».

Первого марта 1953 года товарища Сталина призвали к ответу силы, над которыми он был не властен. 2 марта врачи диагностировали инсульт и критическое состояние. Светила медицины крепились и действовали профессионально, но никто не желал брать на себя ответственность, причём умирающий пациент сам создал эту ситуацию, инициировав осенью 1952 года «Дело врачей». Арестованы были десятки медицинских светил, в том числе уже знакомый нам диетолог и единомышленник Микояна Мануил Певзнер, биохимик Борис Збарский, автор методики бальзамирования тела Ленина и многие другие. Под раздачу попал и следователь Лев Шейнин, также герой нашей повести.

В такой обстановке академики и профессора медицины – Александр Мясников, Иван Куперин и другие, – находясь у одра умирающего вождя, не имели никаких мотивов к спасению его жизни: сегодня ты его вытащишь с того света, а завтра он же тебя и расстреляет. Общая обстановка была такая, что никто не хотел спасать Хозяина. Наоборот, его смерть открывала новые перспективы буквально для всех причастных.

Бюро Президиума ЦК собралось в Кремле 2 марта. Позвали и Молотова, и Микояна, вроде бы изгнанных. Поделили посты: Маленков становился председателем Совета министров СССР, Берия, Молотов, Каганович и Булганин – его 1-ми заместителями и министрами важнейших ведомств; Хрущёв получил важнейший пост секретаря ЦК КПСС.

Разработали график дежурств у постели обречённого вождя: по двое, Маленков дежурил в паре с Берией, Хрущёв в паре с Булганиным, Каганович в паре с Ворошиловым. Примечателен сам состав этих пар: два профессиональных чистильщика (Берия – Маленков), два старых клеврета (Каганович – Ворошилов) и двое новых активистов (Хрущёв – Булганин). Микоян вахту не нёс, и никаких свидетельств последних часов жизни Сталина не оставил. Он пишет, что наоборот, «товарищи по Политбюро» попросили его взять на себя текущую работу, то есть собственно хлопоты по управлению страной, пока все прочие сидели у двери в спальню вождя, ожидая, что он придёт в сознание, призовёт кого-то из наличного набора и укажет пальцем: ты займёшь моё место.

Все оказались в кошмарной, двусмысленной ситуации, и личная охрана, и врачи, и дежурившие соратники, каждое движение, каждое слово могло стать роковым, все боялись и себя, и друг друга, и умирающего Хозяина; не могло быть и речи, чтобы кто-то проявил инициативу. Этот колоссальный по напряжению эпизод мировой истории сейчас превратился в набор фантастических легенд: как он умирал, каковы были его последние слова. В любом случае Микояна там не было. Как и Молотова, вроде бы официального преемника.

В 21.50 5 марта Сталин умер. 9 марта состоялись похороны.

Есть примечательное свидетельство Владимира Степановича Микояна, сына Степана Анастасовича. Старший сын Микояна, военный лётчик-испытатель, как сын члена Политбюро имел привилегию не стоять в общей очереди граждан, желающих пройти мимо гроба Сталина. Воспользовавшись своим пропуском, Степан прошёл мимо гроба два раза. Потом рассказал об этом отцу. А отец, Анастас Иванович, ответил: «Ну и дурак».

Товарищ Сталин, Верховный главнокомандующий, правивший огромной страной 29 лет, вроде бы выдающийся политик, хозяин половины земного шара по каким-то непонятным, мистическим причинам не оставил после себя наследника своей колоссальной власти, не составил внятного и чёткого политического завещания, и это была его последняя ошибка в череде других ошибок. Сходя во гроб, человек обычно приводит дела в порядок, это естественно, объяснимо и необходимо – иначе наследники передерутся.

Может быть, он уверовал в собственное бессмертие или в долголетие? Может, он полагал, что дотянет до восьмидесяти, до девяноста? Вроде бы он претендовал на мудрость и дальновидность. Известная коллизия: многие старики просто отказываются принять собственный уход, они хотят жить дальше и дальше, их психологическая конструкция отталкивает мысль о близком конце. Сталин, безусловно, собирался жить дальше и дальше, протянуть ещё лет пять или даже десять. В Грузии, в Осетии, в предгорьях Кавказа и в горах, старики живут и до 120 лет: долгожители Кавказа хорошо известны. Может, он хотел дотянуть, скромно, например до 90 лет, и управлять сверхдержавой вплоть до начала 70-х годов?

События, изложенные очевидцами тех событий, прежде всего самим Микояном, а затем Молотовым и Шепиловым, ясно указывают, что Сталин в 1953 году совсем не собирался умирать, он был пожилой, но крепкий мужчина, хорошо ел, пил вино, много работал, но умел и отдыхать, хорошо спал. Он был очень умеренный во всём человек. Он вполне мог прожить ещё очень долго. Да, он старел, но кавказская гордость просто не позволяла ему признать этот факт. Дмитрий Шепилов прямо пишет: «Судя по многочисленным признакам, Сталин не думал о смерти и совершенно не подготавливал к этому неизбежному событию руководство страной и партией. Сталин вел себя так, словно “его же царствию не будет конца”».

Когда он стал умирать, когда его уход стал неизбежным, его ближайшее окружение немедленно призвало Молотова и Микояна. О том, что Сталин 4 месяца назад поставил их на «конвейер» все быстро забыли и никогда потом это не обсуждали. После его смерти очень важно было оставить всех остальных, не перетасовывать колоду тузов и джокеров. Из радиотарелок должны были звучать те же привычные фамилии. Сталин умер, но его соратники вместе, единым отрядом стоят, все те же крупнейшие деятели, чьи фамилии учило уже третье поколение советских людей. Молотов, Каганович, Ворошилов, Микоян, Маленков, Берия – все эти товарищи должны были после смерти вождя выступить единым железным отрядом, готовым подхватить знамя из мёртвой руки.

Поэтому как только Сталин умер – Молотов и Микоян немедленно вернули себе все политические позиции и весь авторитет. Широкие слои населения и не подозревали, что Микоян и Молотов должны были исчезнуть. Никому ничего не сообщали.

Четыре месяца гибельного мрака над головой Микояна рассеялись, как будто их и не было.