Текст книги "Анастас Микоян"

Тот год отмечен ещё одним большим и успешным нововведением, к которому Микоян имеет прямое отношение.

С начала 1950-х советский вирусолог Михаил Чумаков и его американский коллега Альберт Сэйбин задумали победить болезнь, считавшуюся неизлечимой: полиомелит.

Сэйбин, выходец из Российской империи, уроженец Гродненской губернии, первым создал так называемую живую полиомелитную вакцину (ЖПВ), испытал её на себе и членах своей семьи. Но чтобы производить вакцину промышленным способом и организовать всеобщую вакцинацию, следовало провести всесторонние испытания. На это могли уйти годы. В 1956 году в США приехал советский коллега Сэйбина Чумаков, директор НИИ вирусологии им. Д.И. Ивановского.

И Сэйбин, и Чумаков были учёными, не признающими политических границ. Сэйбин рассудил, что в Советском Союзе, с его жёсткой административно-командной системой, организовать вакцинацию новым препаратом будет быстрее и проще. Если советский опыт станет удачным, его используют и в США, и во всём мире. Сэйбин передал Чумакову образцы штаммов, и тот привёз их домой. Затем он, так же как и его старший американский коллега, испытал вакцину на себе, своей жене и своих детях.

Однако чиновники Министерства здравоохранения СССР (включая и самого министра Марию Ковригину) решили, что если препарат экспериментальный и ни в одной стране не запущен в производство, то и в СССР его применять можно только после испытаний. Между тем полиомелит – заболевание инфекционное, вспышки его сопровождаются эпидемиями, причём под удар попадают только дети, оставаясь пожизненно инвалидами. У Чумакова оставался один выход: использовать те самые преимущества административно-командной системы, а проще говоря, донести свою идею до кого-то из высшего партийного руководства и получить одобрение с самого верха. Но к кому обратиться? К самому Хрущёву – очень рискованно, Хрущёв необразован и импульсивен; узнав, что речь идёт об американском препарате, он мог наоборот, запретить дальнейшую работу. Чумаков решил обратиться к Микояну – наиболее деловому и либерально мыслящему члену Президиума ЦК. Вдобавок Чумаков знал, что Микоян с уважением относится к американской индустрии и способен пренебречь вопросами идеологии, если речь идёт о прямой выгоде и пользе для людей (тем более детей).

Однажды Чумаков оказался на совещании у министра. Когда совещание закончилось, все стали выходить. Чумаков задержался в кабинете. Оставшись в одиночестве, буквально на считаные минуты, Чумаков снял трубку «вертушки» и позвонил Микояну. По счастливой случайности тот оказался на месте. Чумаков описал ситуацию. «Если уверены – прививайте», коротко ответил Микоян. Затем он, как заместитель председателя Совета министров СССР, распорядился оказать Чумакову всю необходимую помощь. В том же году, безо всяких бюрократических проволочек, было создано предприятие по производству бактерийных и вирусных препаратов (ныне Федеральный научный центр исследований и разработки иммунобиологических препаратов им. М.П. Чумакова РАН – ФГБНУ «ФНЦИРИП им. М.П. Чумакова РАН»).

Через полтора года, в 1959 году, в СССР впервые в мире началось промышленное производство живой вакцины от полиомелита и массовая вакцинация детей и взрослых; ещё через два года прививки получили более 80 процентов населения. Советский Союз стал первой в мире страной, победившей полиомелит. Главная заслуга принадлежит вирусологам Михаилу Чумакову и Анатолию Смородинцеву, а в руководстве страны куратором выступил Микоян. Вакцину потом продали в 60 стран, в том числе в США. А созданное по инициативе Чумакова и руководимое им предприятие в дальнейшем производило вакцину против жёлтой лихорадки, а в новейшее время – препарат «Ковивак».

История с вакциной характерна для понимания преимуществ и недостатков советской системы. Любая инновация могла быть на долгие десятилетия похоронена в бюрократических лабиринтах, а могла быть внедрена за считаные месяцы, если на то была государственная воля. Этот механизм работает до сих пор. Инициатива снизу не имеет успеха, если не поддержана сверху. Зато если приказ отдан, административный аппарат начинает работать с исключительной скоростью, в кратчайшие сроки мобилизуя любые ресурсы. Микоян это понимал, как и Хрущёв. Последний действительно все сердцем верил в то, что плановая социалистическая экономика способна на любые прорывы, в создании ракет, в строительстве жилья, где угодно.

Вся идеология основывалась на лозунге «строительства коммунизма», то есть фактически на том, что гражданин жертвует сегодняшним днём ради завтрашнего. Знаменитый тезис – «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» – Хрущёв ещё не выдвинул: он сделает это в 1961 году, на XXII съезде. Но он уже так думал, уже понимал, что будущего не надо ждать – его надо создавать.

Весь следующий, 1958 год Хрущёв пожинал плоды побед предыдущего года. В освоении космоса была поставлена политически важная задача добраться до Луны, и это случилось 2 января 1959 года. Аппарат «Луна-1» вышел на орбиту спутника Земли. Впервые в мире рукотворный аппарат вышел за пределы земного тяготения и отправился в дальнее путешествие: пока только к Луне, но потом будет много дальше. 12 сентября поверхности Луны достиг (точнее, врезался в неё на огромной скорости) аппарат «Луна-2», зафиксировав свершившийся факт – Советский Союз продолжал лидировать в космосе с большим отрывом. Ещё не полетел Юрий Гагарин, не поехал «Луноход», ещё только первые, несовершенные космические машины летели в безвоздушном пространстве, но и такие производили оглушительное впечатление.

Никиту Хрущёва вроде бы в мире посчитали временной фигурой, с великим Хозяином даже и не сравнивали. Но вдруг Хрущёв и его новое правительство одержали оглушительные победы там, где никто не мог, в загадочном чёрном небе, в пространстве, зарезервированном для будущего.

Перед этими победами померкли венгерские события, разногласия с Мао.

Советский Союз Сталина, замкнутый на себя, застёгнутый на все пуговицы под самое горло, вдруг начал превращаться в царство высоких технологий, и вот случилось невероятное: СССР повёл за собой человечество в космический поход.

В последующие годы – с 1958 по 1962-й – Советский Союз был безусловным лидером земного шара в космической гонке. Сначала лидерство СССР было просто значительным, но поле полёта Юрия Гагарина в апреле 1961 года отрыв стал катастрофическим.

Неожиданно оказалось, что послесталинский СССР, измождённый, вроде бы поистратившийся, спустя считаные годы после смерти Хозяина оказался готов на новые, ещё более сложные технологические прорывы, по сравнению с которыми атомная бомба – ерунда. Речь пошла о всей солнечной системе, со всеми её планетами и спутниками планет.

Завоевание космоса стало оглушительной и неотменяемой победой Хрущёва и его администрации.

Полёт Юрия Гагарина оправдал на триста процентов всё правление Хрущёва.

Глава 14
1958–1962: Берлинский кризис. Куба. Визит в Японию. Новочеркасский расстрел

Успехи 1957 года придали Хрущёву уверенности. Теперь он решил проявить активность на европейском направлении внешней политики. Тем более что волна яростной критики, поднятая в связи с вторжением в Венгрию, более или менее улеглась.

В ноябре 1958-м 1-й секретарь ЦК КПСС на приёме в посольстве Польши произнёс сенсационную речь. Он заявил, что Потсдамские соглашения, регулирующие статус Западного Берлина, пора пересмотреть. Затем он потребовал, чтобы западные страны (США, Великобритания и Франция) в течение 6 месяцев убрали из Западного Берлина свои войска, с тем чтобы создать «демилитаризованный свободный город» под контролем Германской Демократической Республики. В противном случае СССР в одностороннем порядке выйдет из Потсдамских соглашений, страны Варшавского договора заключат с ГДР мирный договор. Фактически это означало военное вторжение союзных войск Организации Варшавского договора на территорию Западного Берлина. Союз с Польшей, как мы помним, был сохранён и укреплён усилиями Микояна. Теперь советская военная группировка в Германии могла быть в любой момент многократно усилена за счёт резервов, переброшенных через территорию Польши. Это придавало уверенности и Хрущёву, и командованию Советской армии.

В Вашингтоне заявление Хрущёва вызвало резкую, болезненную реакцию.

Идею отказа от соблюдения Потсдамского соглашения Хрущёв высказал на заседании Президиума ЦК 6 ноября. Повод между тем был веский: США собирались разместить на территории ФРГ ракеты с ядерными боеголовками, нацеленные, разумеется, на Советский Союз. В Вашингтоне это считали адекватной мерой сдерживания, ответным ходом. Логика была такова: русские начали первыми, они создали межконтинентальную ракету – зачем? Разумеется, чтобы ударить по Америке. Соответственно, Америка вынуждена защищаться, подготовить возможность ответного удара. Своей мощной ракеты у американцев пока не было: межконтинентальный «Титан» впервые взлетит только в декабре 1961-го, через четыре года после полёта советской Р-7.

Всё это Хрущёв изложил на заседании 6 ноября 1958 года. В Президиуме уже не было Молотова, Кагановича, Маленкова, Сабурова и Первухина. Их места заняли выдвиженцы Хрущёва Фрол Козлов и Леонид Брежнев, а также те, кто помог громить «антипартийную группу» – секретари ЦК Екатерина Фурцева и Нуритдин Мухитдинов. Новичком был Отто Куусинен. Из прежнего состава – Суслов, Аристов. Из «старой гвардии» на своих местах оставались Ворошилов, Микоян и Шверник. Через этот Президиум Хрущёв фактически мог проводить любые свои решения: большинство всегда было готово его поддержать.

Микоян старался отстаивать принципы внутрипартийной демократии, но теперь обнаружилось, что его усилия пропали втуне, демократия превратилась в фикцию, Хрущёв управлял партией (а значит, и страной) единолично.

Отношения с Козловым и Брежневым у Микояна не заладились сразу. Козлова он считал интриганом и карьеристом, хотя и ценил его хозяйственный опыт. Вот его собственные слова: «Козлов был неумным человеком, просталински настроенным, реакционером, карьеристом и нечистоплотным к тому же. Что касается Брежнева – он, по мнению Микояна, просто занимал не своё место. Его квалификация управленца не соответствовала уровню Президиума ЦК.

Вообще, Микоян был невысокого мнения об этом хрущёвском Президиуме. Новые люди не шли ни в какое сравнение с членами сталинского Политбюро. Молотов, Каганович, Маленков, Берия, Вознесенский – были умнее, сильнее, харизматичнее. Дальнейшие ротации Президиума только усугубили проблему. Хрущёв не терпел рядом с собой ярких людей: никто не должен был затмевать величия лидера космической сверхдержавы. Единственным амбициозным человеком в Президиуме был Фрол Романович Козлов, но он во всём следовал за Хрущёвым: тот намеревался сделать Козлова вторым человеком в партии, а потом даже открыто назвал своим преемником. Брежнев – обаятельный, компанейский, миролюбивый, но лентяй и вдобавок без особых идей. Кроме того, в коварстве он не уступал Хрущёву, как потом выяснилось.

Суслов занимался идеологией, Фурцева – культурой, Ворошилов работал «живым портретом». Аристов был толковым специалистом, металлургом по образованию, имел учёную степень, но начиная с 1940 года занимался только партийной работой (кстати, решительно поддержал Хрущёва и Микояна в вопросе десталинизации).

В нынешнем составе Президиума не было ни одного производственника, такого, как например Михаил Первухин, военный инженер, специалист по ядерному оружию. Сильный и дельный работник, вдобавок имевший генеральское звание, Первухин в 1957 году выступил против Хрущёва и был низвергнут с Кремлёвского Олимпа. После того, как Шепилов предал Хрущёва, он уже никогда не приближал к себе интеллектуалов, «профессоров». Теперь в Президиуме за интеллект отвечала начитанная и образованная Фурцева.

Иными словами, Президиум теперь в основном состоял из администраторов средне-высокого уровня, причём пятеро – Козлов, Брежнев, Фурцева, Куусинен, Мухитдинов – не имели опыта работы на самом верхнем этаже власти и, соответственно, первое время держались осторожно.

За внешнюю политику отвечали Хрущёв и Микоян.

Когда Хрущёв поднял тему Западного Берлина и предложил выйти из Потсдамского соглашения – 6 ноября – все члены Президиума одобрили идею. Против был только Микоян. Причём о намерении поставить Западу ультиматум Хрущёв умолчал. Его выступление в польском посольстве стало для членов Президиума ЦК КПСС полной неожиданностью. Ещё одно доказательство, что для Хрущёва Президиум был «ручным».

Микоян был очень недоволен. «В вопросе о Берлине, – пишет он, – Хрущев также проявил удивительное непонимание всего комплекса вопросов, готов был отказаться от Потсдамских соглашений и обо всем этом осенью 1958 года заявил в публичном выступлении без предварительного обсуждения в Президиуме ЦК и Совете министров. Это само по себе вообще было грубейшим нарушением партийной дисциплины. Я сразу же поставил вопрос и попросил присутствовавшего Громыко (он не был тогда в Политбюро) высказать мнение МИДа. Тот что-то промычал нечленораздельное. Я повторил вопрос – тот опять мычит: видимо, не смел противоречить Хрущеву, но и не хотел взять на себя ответственность за такой шаг. Я долго тогда говорил о значении Соглашений, перечислил возможные отрицательные для нас последствия отказа от них, настаивал на том, что в спешке такие вопросы решать недопустимо!» Особенно тут важен восклицательный знак. Видимо, Микоян, диктуя этот фрагмент, не сдержал эмоций.

Хрущёв почему-то решил, что в Вашингтоне испугаются его угрозы, но там не испугались. Президент США Дуайт Эйзенхауэр сам был боевым генералом. Вероятная война в Европе его совершенно не смутила – скорее, наоборот. Он не только не испугался угроз советского лидера, но и дал понять, что США готовы отстаивать Западный Берлин силой оружия. Военный контингент в городе был усилен и приведён в боевую готовность.

Советский лидер попал в двусмысленное положение. Отозвать грозный ультиматум он не мог, а начинать Третью мировую войну не хотел. Вдобавок ко всему было ясно, что идея ультиматума его собственная, ни с кем не согласованная, то есть он совершил ошибку лично, персонально, поставил на кон собственную репутацию. Выйти из тупика можно было только одним способом: отойти назад, отступать. Начать переговоры с Вашингтоном: разумеется, негласно. Достичь компромисса. Эйзенхауэр был готов начать войну, но не хотел, так же как и Хрущёв.

Кто-то должен был поехать в США и сделать некие предложения, аккуратно дезавуировать заявления Хрущёва: да, ультиматум поставлен, но при определённых условиях его можно снять, без большого ущерба для обеих сторон конфликта и, главное, без потери авторитета Никиты Сергеевича, крупного международного политического деятеля.

На роль такого переговорщика не годился посол СССР в США Михаил Меньшиков – недостаточно крупная фигура. Министр иностранных дел Андрей Громыко тоже не подошёл: теоретически это была именно его работа, фактически он не входил в число кремлёвских «олимпийцев», послать его на переговоры значило умалить масштаб предполагаемой негласной сделки. Лучшие годы Андрея Андреевича были впереди. Единственным человеком, способным выполнить деликатную миссию и в Президиуме, и в окружении 1-го секретаря, был Анастас Микоян. Хрущёв сам это понял, сам сделал предложение. Факт подтверждён историками, а также сыном Хрущёва Сергеем Никитичем.

Микоян вылетел в США 3 января 1959 года. Визит был объявлен как неофициальный: член Президиума ЦК ехал в отпуск по приглашению своего друга, посла Меньшикова. Американских политиков это не сбило с толку, они сразу объявили, что считают визит Микояна официальным.

Микоян взял с собой младшего сына Серго, к тому времени сотрудника МИДа, выполнявшего функции референта. Тот самый Серго, младший сын, единственный из пяти, не ставший военным лётчиком, выбравший путь дипломата. Прошедший по легендарному делу «кремлёвских детей», отбывший ссылку в Таджикистане и потом реабилитированный. Старшие братья – трое невообразимо крутых парней, пилотов реактивных истребителей, Степан, Алексей и Вано – не слишком жаловали младшего. Он, в отличие от них, не пошёл самостоятельным путём, решил прилепиться к отцу, следовать за ним. Отец же любил младшего сына особенной любовью и поддерживал его. Потом Микоян будет брать с собой Серго и в другие поездки и таким образом введёт в круг Большой Политики и Большой Истории. И Серго отплатит сторицей: напишет фундаментальные исторические труды, опираясь на собственные уникальные впечатления.

Первую, пробную встречу с государственным секретарём Джоном Форстером Даллесом Микоян провел 5 января. Он огласил основные предложения: суть их сводилась к тому, чтобы ГДР вышла из Варшавского договора, а ФРГ – зеркально – из НАТО. 6 января – переговоры с вице-президентом Ричардом Никсоном (почти три часа). 7 января – в Кливленде встреча с представителями крупного бизнеса, включая миллиардера Сайруса Итона.

Разумеется, и политики, и газетчики раскопали все материалы, касающиеся первого визита Микояна в США осенью 1936 года, произведённые им закупки промышленного оборудования на огромные суммы, встречу Микояна с Генри Фордом. Подняли историю военного ленд-лиза. Оказалось, что Микоян, во-первых, эксперт в советско-американских отношениях, во-вторых, либерал по убеждениям, в-третьих, признаёт американское экономическое могущество и уважает трудолюбие и предприимчивость американцев. Это создало исключительно положительный, благоприятный фон для переговоров.

Ситуацию пытались испортить представители венгерской диаспоры: они устраивали пикеты и даже демонстрации (малочисленные), клеймя Микояна как соучастника вторжения 1956 года. Впрочем, до открытых провокаций дело не дошло. Советского гостя охраняли 275 американских сотрудников спецслужб.

В американском турне, продолжавшемся с 3 по 20 января, Микоян проявил все свои лучшие качества. Он поразил американцев открытостью, остроумием, а главное, своей гиперактивностью. Он раздал десятки интервью, несколько раз выступил по телевидению. Он, как в прошлый раз, проехал всю страну от побережья до побережья. Оказавшись в Лос-Анджелесе, он умудрился найти время и поехал на север Калифорнии, в городок Фресно, там компактно проживала армянская община – сыновья и внуки националистов-дашнаков. Этот визит Микояна во Фресно зафиксирован в художественной литературе: писатель Уильям Сароян написал превосходный рассказ, «Гала-банкет в честь Микояна».

Рассказ – очень смешной и выставляет представителей армянской диаспоры робкими провинциалами. Микоян же описан как персона громадной величины, которую невозможно ни смутить, ни поколебать. Армянские эмигранты выкладывали по 25 долларов за возможность попасть на торжество и посмотреть на Микояна. «Согласно преданию, – пишет Сароян, – Микоян, несомненно, сделал головокружительную карьеру, не отказывая себе при этом в полноценной и здоровой личной жизни: у него верная жена-армянка и несколько сыновей; он также водит дружбу с молоденькими балеринами из Большого и Ленинградского театров. Дальше – больше: если верить сплетням из Вашингтона, Микоян – желанный гость на любых вечеринках – дипломатических, культурных или общественных. Он, без сомнения, слывет одним из самых одаренных, искусных, толковых и упорных русских дипломатов; к тому же он – душа компании во время застолья. Подвижный и энергичный, он знал толк в выпивке и блестяще справлялся с выпитым. Аналогичным образом, он знал толк и в партнершах по танцам и умел обращаться с ними не менее блестяще, отпуская такие остроты, которые могли бы вполне сойти за американские. Интересно, догадывается ли его правительство о перевоплощениях Микояна в Вашингтоне: в любителя мороженого, которое он ввел в русский обиход, или в ценителя гамбургеров и хот-догов?»

Ещё одна цитата: «Американские газеты, журналы, радио и телевидение были настолько перенасыщены Анастасом Микояном и уже так долго, что когда настал час его прибытия на гала-банкет во Фресно, то даже самые отъявленные циники и злостные недоброжелатели среди армян пришли в невольное замешательство и принялись репетировать, что они ему скажут, если им доведется встретиться с ним лицом к лицу:

– Ах, Микоян, джан-джан! Мы вас так любим!»

Наконец Сароян приводит прямую речь Анастаса Микояна: «Я всю жизнь отвечаю на каверзные вопросы. Но здесь и сейчас прошу снисхождения. Трое президентов вашей страны, с которыми я встречался и работал над судьбоносными мировыми проблемами, задавали мне нешуточные вопросы, на которые я отвечал к их удовлетворению. Возможно, следующий президент задаст мне вопросы, поднятые вами, и тогда я отвечу на них, и если это вас еще будет интересовать, мои ответы появятся в американских газетах».

Ещё одно доказательство того, что художественный текст оказывается точнее и богаче, нежели сухой факт, вскрытый учёными историками.

История как наука является частью культуры, а культура состоит из того, что записано и отображено. Остаётся только то, что записано.

Кто бы знал о сахалинских каторжанах, если бы Антон Чехов не написал свою книгу?

Кто бы знал о колымских лагерях, если бы Варлам Шаламов не оставил о них уникальное художественное свидетельство?

Кто бы знал о психическом заболевании Сталина, если бы Микоян – один-единственный – не оставил об этом однозначного письменного свидетельства?

Писатель Василий Авченко в начале 20-х годов нынешнего, XXI века выдвинул теорию, согласно которой географическое пространство формируется художественным словом. По его версии, если бы, например, Русская Аляска была бы описана каким-либо квалифицированным литератором в большом романе – она бы не была продана. Аляска не попала в культурное поле России и выбыла из поля политического и географического. И наоборот, повесть Владимира Арсеньева «Дерсу Узала» (1923), вышедшая в нужное время, крепко привязала дальневосточный Приморский край к российской культуре. Уссурийская тайга попала в культурное поле, как и берёзовые рощи средней полосы.

Поэтому к рассказу Сарояна следует отнестись серьёзно. Это свидетельство независимого, неангажированного художника, не имеющего отношения к советской подцензурной литературе. Уильям Сароян точен, наблюдателен. И он, что ещё важнее, добр к своим персонажам, он их любит, даже когда высмеивает. И что же? Сароян открыто восхищается Микояном, описывает его едва не как сверхчеловека. Микоян огромен. Он открыт, дружелюбен, весел, он шутит, танцует, пьёт и не пьянеет, но при этом его речи выверены до последнего слова; его нельзя смутить. И разумеется, он подавляет всех своим весом и авторитетом: деятель, работавший с Лениным и Сталиным, встречавшийся с Рузвельтом, Трумэном, Эйзенхауэром, Джавахарлалом Неру, Мао Цзэдуном, Ким Ир Сеном, Хо Ши Мином – человек с самого верхнего этажа глобальной политики, один из полусотни титанов, вершащих судьбы земного шара.

Визит был «официально-неофициальным». По итогам поездки Микояна в США не было оформлено ни одного официального заявления.

Он два раза встречался на переговорах с Эйзенхауэром, пять раз – с государственным секретарём Даллесом, дважды – с вице-президентом Никсоном. А также с министром финансов Робертом Б. Андерсоном, министром обороны Нилом Макэлроем, министром торговли Льюисом Страусом, главой ЦРУ Алланом Даллесом. И это далеко неполный список. Полуофициальные встречи (под протокольную запись) чередовались с кулуарными беседами, без записи. По-английски Микоян не говорил.

Он предложил Эйзенхауэру устроить встречу с Хрущёвым. Президент США ответил отказом, и сообщил, что дело будут улаживать на уровне министров иностранных дел. Эйзенхауэр держался жёстко, но и Микоян тоже. Все предложения советской стороны – нейтральный статус ФРГ и ГДР, отказ от размещения американских ракет – были отвергнуты. Но Микоян на согласие и не рассчитывал. Его задача была совсем другая: донести до руководства США желание политического компромисса. Ультиматум Хрущёва не будет исполнен, СССР не намерен начинать Третью мировую; ситуацию нужно закрыть тихо, аккуратно, без шумихи.

Нужно отдать должное Эйзенхауэру и его команде. Конечно, приезд Микояна они восприняли как проявление слабости. Американский переговорщик не поехал в Москву; зато советский поехал в Вашингтон. Но победных комментариев не последовало. Все, кто мог бы плюнуть в сторону Кремля – прилично промолчали.

Микоян аккуратно довёл, что заявления Хрущёва по Западному Берлину по сути верны и соответствуют генеральной линии СССР, но при этом они слишком резки, радикальны, эмоциональны и преждевременны. Их следует рассматривать как программные, а не как практические. Войны никто не хочет. Особенно не хочет СССР, недавно переживший огромную разрушительную войну. Эйзенхауэр всё понял: Кремль и лично Хрущёв готовы отступить, но без ущерба для репутации. Это был классический микояновский компромисс: достижение результата путём взаимных уступок. В случае Западного Берлина Кремль отказывался от идеи его поглощения, но взамен хотел навязать Западной Германии нейтральный и безъядерный статус. Эйзенхауэр этот план отверг.

В конце концов американские ракеты всё же приехали в ФРГ, это создало большой узел напряжённости, существовавший вплоть до распада СССР. Но американское общество отреагировало на визит Микояна очень благожелательно. Коммунистическая ядерная угроза хорошо продавалась. Сообщения о московских коммунистах с атомными бомбами щекотали нервы обывателей. Приезд авторитетного кремлёвского ветерана, предложившего мир, пусть и неофициально, был воспринят едва не с восторгом. Ну и конечно, Микоян купил американцев за их же деньги. Америка увидела свободного, раскованного, весёлого человека, похожего скорее на итальянского мафиозо. Потом это сходство с лидером мафии будет только усиливаться. В конце 1960-х Анастас Микоян – всегда в превосходном костюме, с зачёсанными назад волосами, высоким лбом, пронизывающим взглядом и аккуратными усами – станет буквально копией дона Корлеоне.

Ничто в этом человеке не указывало на то, что он на протяжении четверти века верно служил Сталину. Мыслящая прогрессивная Америка посмотрела на Микояна и увидела, что русские коммунисты вовсе не угрюмые дикари, размахивающие ядерной дубиной. Их лидер Микоян – спокойный, уравновешенный, уверенный, умный парень. Он не только не боится публичности, но и приветствует её; он «открыт». А для американского массового сознания позиция «открытости» всегда много значила и значит до сих пор. «Открытый» человек готов к диалогу, он хочет договариваться. Он готов к конфликту, к драке, к войне, но война дорого стоит, хорошо бы её избежать и сэкономить. Война мешает процветанию и благополучию.

Массовое сознание устроено грубо, примитивно. Не только в Америке – везде, и в России, и в Китае. Во всех сильных странах идёт тотальная психологическая обработка большинства в интересах правящей элиты. В США люди жили без сомнений: если ты коммунист, если против свободы – ты враг Америки. Конечно, Микоян в одиночку не мог переломить эту идеологическую установку. Против массированной пропаганды действенна только такая же массированная контрпропаганда. Надо было послать в США пятьдесят Микоянов, а лучше – сотню, чтобы они годами ездили по городам и весям, показывая американским обывателям, что коммунисты могут быть славными парнями, а не тоталитарными рабами с каменными физиономиями. К сожалению, не нашлось пятидесяти Микоянов; не нашлось и трёх, он такой был один.

С тех пор и до настоящего времени советская, а позднее российская дипломатия так и не научилась действовать с позиции «мягкой силы», рекламируя себя, умножая агентов влияния. В этой сфере СССР имел некоторые успехи, впрочем, скромные. Российская Федерация вообще игнорировала политику мягкой силы, что и привело в конце концов к вооружённому конфликту на Украине.

Что касается имиджа русских коммунистов, для американцев они так и остались уродливыми дуболомами с застывшими лицами и анекдотическими фамилиями. Особенно постарался американский кинематограф, создавший многочисленные образы неприятных, жестоких, злобных русских, угрюмых кадавров, обвешанных глупыми золотыми орденами. Этот точно прорисованный образ врага, русского комми, физически сильного, коварного, но недостаточно умного и ловкого, формировался в США десятилетиями, повлиял на становление нескольких поколений американцев и глубоко въелся в национальную матрицу, наравне с ужасами Стивена Кинга и киберпанком Филипа Дика. Достаточно потратить один вечер и посмотреть пять любых фильмов про Джеймса Бонда, чтобы составить твёрдое мнение: русские (советские) коммунисты злы и жестоки, их спецслужбы КГБ и «СМЕРШ» – исключительно опасны; к счастью, существует великий англосаксонский союз Америки и Британии, умело противостоящий агрессивной мощи коммунистической орды.

И всё же Микоян добился результата. Информация о том, что Москва не желает развязывать войну за Западный Берлин, просочилась в прессу. Раздавая интервью, Микоян провозглашал лозунги разрядки. Мы за мир! Потом эти лозунги – мы за мир, против войны – стали для советской внешней политики основополагающими, дежурными. Под эти лозунги СССР ввязался в изнурительную и затратную атомную гонку, создавая всё более и более мощные заряды, а также в гонку космическую, и наконец, в гонку внешнеполитическую, – щедро финансируя коммунистические, социалистические, народные, антиколониальные движения по всему земному шару.

Во время поездки по США Микоян один раз допустил политическую ошибку. На одной из встреч с вице-президентом Никсоном речь пошла о национальном вопросе. Никсон, желая то ли спровоцировать гостя, то ли продемонстрировать свою осведомлённость, сказал: «Вы утверждаете, что в СССР люди разных национальностей имеют равные возможности. Вы армянин, однако других армян, кроме вас, в советском правительстве нет. Можно сделать вывод, что равенство на самом деле – фиктивное».

Микоян ответил: «Похвально, что американское правительство интересуется положением армян в СССР, но почему вы не обеспокоены унизительным положением армянского меньшинства в Турции?»

Никсон отмолчался. Неизвестно, знал ли он вообще о притеснениях, которым подвергались турецкие армяне, полвека назад пережившие геноцид. А если и знал, то остался равнодушным, поскольку Турция уже была членом НАТО, и в 1956 году там появилась американская военная база.