Текст книги "Анастас Микоян"

В биографии Микояна есть, как мы уже убедились, несколько поистине шекспировских сюжетов, драматических поворотов, достойных художественного воплощения, в том числе и на театральной сцене, и в кинематографе.

Более того: до самых интересных таких сюжетов мы ещё не добрались.

Драма объясняет жизнь, поскольку жизнь сама по себе и есть драма.

В драме всегда есть герой, имеющий чёткие цели и мечты. Герой шагает к своей цели, но сразу добраться не может: ему мешают препятствия. Путь героя – всегда преодоление череды препятствий, конфликтных ситуаций.

В жизни – точно так же. Ничего не даётся бесплатно. Жизнь полна только тогда, когда у человека есть ясно определённые цели. Жить без цели очень скучно. Шагать к цели – интересно, но трудно.

В традиционной драме политические и государственные деятели – князья, цари, короли, министры и президенты – как правило, либо стремятся к власти, либо стараются её удержать, укрепить. Власть – традиционный соблазн, манок для множества людей, такой же, как деньги или слава, или обладание любимым человеком. Власть – наркотик, но не для всех. Ты либо любишь управлять, брать на себя ответственность за судьбы людей – либо не любишь.

Мы дошли до середины нашей истории и теперь можем спросить себя: какова же была драма Анастаса Микояна? Чего он хотел? О чём мечтал?

Совершенно точно можно сказать, что Микоян к власти не стремился, иначе биография его сложилась бы совсем по-другому и он вряд ли дожил бы до старости. То, что он был амбициозен, не вызывает никаких сомнений. Но не властолюбив, нет. Он не лез по головам, не убирал врагов со своего пути, не был замечен в интригах.

В том, что Микоян в середине 1920-х попал в поле зрения Сталина, – есть элемент случайности. В тридцать лет Микоян оказался на верхнем этаже власти: самый молодой Народный комиссар в истории СССР! Есть ли об этом запись в Книге рекордов Гиннесса? Надо проверить.

За следующие десять лет из народного комиссара он дошёл до статуса члена Политбюро, а затем поднялся ещё выше, вошёл в «ближний круг» Сталина (который никогда не был равен Политбюро). Дальше подниматься было некуда.

Занять место Сталина Микоян никогда не хотел.

Но тогда чего же он хотел? Каковы были его цели, к которым он шагал, преодолевая препятствия? Хорошо видно как минимум два основных мотива Микояна, как героя нашей драмы. Во-первых, он был убеждённым большевиком-ленинцем, он действительно верил в то, что можно создать принципиально новое социалистическое общество, справедливо устроенный мир. Совершенно точно можно утверждать, что Микоян горел этой идеей, ему было интересно создавать новые и новые хозяйственные структуры, запускать реформы, всякого рода инновации. Скажем, Лазарь Каганович тоже долгое время входил в «ближний круг», но что он создал? Метро в Москве? То же самое относится к Ворошилову: красный маршал провалил Советско-финскую войну, был смещён со своего поста и далее никакими решительными принципиальными деяниями не отметился, но при этом оставался на самом верху. Во-вторых – и это историки почему-то упускают из вида – Микоян очень любил свою семью, жену и пятерых сыновей. Рискнём предположить, что с какого-то момента – например, с 1936 года, – сохранение семьи стало главной задачей Микояна, он стал жить ради семьи, а собственные амбиции отодвинул.

В ближнем кругу Сталина к власти стремились три человека: Вячеслав Молотов, Георгий Маленков и Лаврентий Берия, позже к ним добавился Никита Хрущёв. Эти четверо потом, после смерти Хозяина, разыграли между собой «игру престолов». Все любили власть по-своему, и для каждого вкус власти был свой.

Наконец, был ещё Николай Вознесенский, ныне почти забытый, а по существу – важнейший для советского социализма человек, создатель плановой социалистической экономики. Именно она, как многие думают, привела СССР к его краху. Но сейчас Китай (формально социалистический) уже много лет успешно развивается в соответствии с принципами плановой экономики. Значит, понимаем мы, плановая экономика вовсе не является тупиком. Неудачи плановой экономики (в случае СССР) либо успехи её (в случае Китая) зависят, скорее, от входящих причин, от исторических обстоятельств и способов ведения такой экономики. Например, китайская плановая экономика основана на использовании фактически бесконечного и очень дешёвого человеческого ресурса.

Что такое плановая экономика?

Некий завод выплавляет сто тысяч тонн стали в год. Предположим, в условиях капиталистической экономики, на свободном конкурентном рынке, завод не смог продать все сто тысяч тонн, а продал всего 90 тысяч. Тогда руководство завода и его владельцы принимают решение сократить объёмы производства и уволить лишнюю рабочую силу. Завод остаётся на плаву и продолжает работать, хотя и производит меньшее количество продукции. Тот же завод в условиях плановой экономики получает приказ от правительства: сколько в год нужно выплавить стали. Плановая экономика всегда экстенсивна, нацелена исключительно на развитие и расширение. Завод выплавил сто тысяч тонн, на следующий год план предписывает произвести сто пять тысяч. Ещё через год – сто десять тысяч. Завод принадлежит государству, оно скупает по твёрдой цене всю произведённую продукцию. Руководство предприятия озабочено только качеством продукции и выполнением плана, обо всём остальном думает министерство, Госплан, ЦК, Политбюро и лично товарищ Сталин.

Все экономические планы верстаются с большим заделом на будущее: на пятилетку вперёд. Каждая пятилетка имеет свой порядковый номер, свои особенности и даже свой девиз. Например, пятилетка под номером десять (1976–1980) имела девиз «Пятилетка эффективности и качества». Правда, это не помогло.

Основные схемы и принципы деятельности плановой социалистической экономики разработал Николай Вознесенский. По большому счёту в Китае ему нужно поставить памятник, как минимум один, например, в Шанхае.

Николай Вознесенский был моложе Микояна, но совершил такой же резкий карьерный взлёт: в 33 года стал доктором экономических наук, в 36 лет – членом ЦК ВКП(б). С 1941 года он – единственный 1-й заместитель председателя СНК СССР и кандидат в члены Политбюро; с 1943 года – академик АН СССР, с 1947 года – член Политбюро. Между Микояном и Вознесенским много общего: оба – выдвиженцы, оба занимались экономикой, оба работали на износ, оба не плели заговоров и не рвались к власти. «Менеджеры Сталина» – они держали в головах огромное количество необходимой информации, тысячи цифр, оба обладали государственным, макроэкономическим видением, то есть умели мыслить максимально масштабно, оба привыкли оперировать миллионными человеческими массами, миллионами тонн произведённой продукции. Микоян, правда, оценивает Вознесенского скорее как теоретика, кабинетного учёного, но по большому счёту это неважно: в руководстве страны всегда нужно иметь и теоретиков, и практиков, главное, чтобы между первыми и вторыми был устойчивый баланс.

Микоян и Вознесенский были твёрдыми единомышленниками в аграрном вопросе. Оба считали, что закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию нужно повысить и вообще оставлять деревне больше средств. «По итогам 1948 г., – пишет биограф Сталина Святослав Рыбас, – валовая продукция промышленности уже составила 118 процентов от уровня 1940 г. Это было достигнуто за счёт беспрецедентного налогового давления на крестьян и возвращения к довоенным, мобилизационным методам. Даже соратники вождя (Молотов, Микоян и Вознесенский) пытались доказать, что необходимо оставлять деревне больше средств, но всегда натыкались на жёсткие возражения».

Сталин между тем приближался к своему 70-летию. Понемногу в руководстве страны начались разговоры о преемнике. Наиболее вероятным кандидатом называли министра иностранных дел и заместителя председателя Совета министров СССР Вячеслава Молотова. «Все понимали, что преемник должен быть русским», пишет Микоян. Другим кандидатом считался секретарь ЦК ВКП(б) Андрей Жданов. Постепенно вокруг вероятных преемников возникли две большие неформальные группировки: группировка Маленкова – Берии и так называемая «Ленинградская», сплотившаяся вокруг Жданова и Вознесенского. Члены каждой из двух группировок ожидали, что в случае назначения их лидера на пост руководителя страны они резко продвинутся вверх по карьерной лестнице.

Одним из лидеров ленинградцев был Алексей Кузнецов, 1-й секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) и секретарь ЦК ВКП(б). В 1948 году Сталин выехал на отдых в Абхазию, на озеро Рица. Неожиданно он отдал приказ собрать там же всех членов ЦК, также отдыхавших в Абхазии либо в Крыму. Среди них оказались Микоян и Кузнецов. Сталин заявил, что члены Политбюро постарели, что нужно омолодить руководство. Сталин указал на Кузнецова и вдруг заявил: «Вот такой человек мог бы стать преемником по руководству партией». Кузнецову было 43 года. Заявление вождя изумило всех, а особенно самого Кузнецова, оказавшегося в двусмысленном положении. Он просто не знал, как ему теперь себя вести: он преемник или нет? Сталин пошутил или заявил всерьёз? А может, спровоцировал окружение, чтобы посмотреть на ответную реакцию?

У Кузнецова было трое детей. Старшая Алла дружила с Серго Микояном, младшим сыном Анастаса. Дружба переросла в сильные чувства, и Серго объявил отцу, что намерен жениться, как только ему исполнится 18 лет. Девушка очень понравилась и Анастасу Микояну, и его жене. Серго тоже пришёлся по душе родителям невесты. Во второй половине 1948 года дело уверенно шло к свадьбе.

К этому же времени относится ещё один важнейший инцидент. На заседании Политбюро, когда обсуждался экономический план на 1948 и 1949 годы, Сталин обратил внимание, что производство последнего, IV квартала оказывается сильно выше, чем производство I квартала следующего года. Этот вопрос поднимался и раньше, в том числе и в присутствии Микояна, и каждый раз тот вынужден был объяснять вождю, что равномерное повышение темпов производства в течение года невозможно. Экономика слишком сильно зависит от сезонных факторов. IV квартал – осенний, с октября по декабрь – традиционно самый успешный, тогда как в следующем, I квартале – зимнем, с января по март – наоборот, народное хозяйство проседает по объективным причинам. Теперь Сталин снова поднял эту тему и потребовал от Вознесенского, как от главы Госплана, обеспечить равномерный рост. Иными словами, осеннее экономическое оживление, по мысли Сталина, должно было продолжаться и следующей зимой. Микоян понимал, что это абсолютно невозможно. Однако Вознесенский, к его изумлению, легко согласился и обещал Сталину разработать новый план.

Спустя несколько месяцев, снова на заседании Политбюро, Берия вдруг показал Сталину докладную записку зампреда Госснаба СССР М.Т. Помазнева. В документе было сказано, что план ежеквартального непрерывного роста не выполнен. Эту записку Вознесенский распорядился убрать в архив, хотя обязан был доложить в ЦК. Записку эту Берия получил через агента МГБ, работавшего в Госплане. Сталин был так потрясён, что просто не поверил Берии – Вознесенский был прямым протеже Сталина и пользовался особым доверием.

Однако расследование было начато. Факт подтвердился. Сталин заявил, что человек, обманувший партию, недостоин возглавлять Госплан и работать в Политбюро. Вознесенский оказался в опале. Сталин вынашивал планы направить его ректором в Томский университет. Безуспешно Вознесенский пытался дозвониться до Сталина и попасть к нему на приём. «Видимо, – свидетельствует Микоян, – за это время Сталин поручил подготовить “дело Вознесенского”. Об этом приходится гадать, потому что Вознесенскому было предъявлено обвинение во вредительстве и в антипартийной деятельности. Без Сталина для МГБ это было бы невозможно. Одновременно с ним была арестована и ленинградская группа товарищей, хотя они никак не были с ним связаны».

В целом Микоян придерживался мнения, что дело против Вознесенского и «ленинградцев» закрутилось с подачи Сталина, но с активнейшим участием Берии, который увидел для себя возможность устранить конкурентов в борьбе за влияние на Сталина и в конечном счёте – за верховную власть.

Тут уместно вспомнить известную шутку, до сих пор употребляемую сотрудниками правоохранительных органов: «Был бы человек, а статья найдётся».

Постепенно МГБ добывало новые и новые материалы. Сначала вскрылось, что на Ленинградской областной партийной конференции 1948 года результаты голосования были искажены и подтасованы. Затем были установлены подслушивающие устройства в рабочем кабинете Кузнецова и в его квартире. Появились записи частных разговоров Кузнецова и председателя Совета министров РСФСР Михаила Родионова о тяжелейшей экономической ситуации в стране.

Работа МГБ была, понятно, засекречена, но в политической верхушке страны быстро распространились слухи, что готовится новый большой процесс, вскрыт заговор, скоро полетят головы. Никто, правда, не понимал, что сделает Сталин с участниками заговора. Насколько жестоким будет наказание? Отстранение от работы, низвержение с Олимпа, перевод на периферию или всё-таки по старинке, расстрел, вместе с семьями?

И конечно, все члены Политбюро знали, что сын Микояна собрался жениться на дочери Кузнецова. Дошло до того, что в начале 1949 года к Микояну домой приехал Каганович и попытался уговорить его хотя бы отложить свадьбу.

Каганович, как и Микоян, был скорее равновесной фигурой «ближнего круга», заменить Сталина никогда не хотел и благоразумно не стал примыкать ни к группировке Маленкова – Берии, ни к ленинградской группировке. Более того, Каганович не хотел быть единственным представителем нейтральной позиции в окружении Сталина – ему требовался союзник, такой же нейтральный, как он сам. Вот почему Каганович, никогда близко не сходившийся с Микояном, не бывший ему другом, вдруг решил ему помочь.

Ситуация была действительно опасной. В те же самые дни, в декабре 1948 года, была исключена из партии Полина Жемчужина, жена Вячеслава Молотова. Её обвинили в слишком тесной дружбе с послом Израиля в СССР Голдой Меир и в разглашении государственных тайн. Это было оглушительное событие даже для привыкших ко всему железных наркомов. Жена ближайшего соратника советского вождя была репрессирована: сам же соратник, Молотов, вынужден был, грубо говоря, сдать свою жену: он не подал в отставку, не застрелился, продолжал выполнять свои обязанности. Для Молотова, разумеется, это было огромное унижение. А для остальных членов ареопага – сигнал к тому, что рука Хозяина по-прежнему крепка, неприкасаемых нет. Задолго до Молотова такой же удар перенёс «всесоюзный староста» Михаил Калинин: в 1938 году была арестована его жена Екатерина Лорберг. Освободили её только в 1945-м по личной просьбе Калинина, тогда уже тяжелобольного. Таким образом, у Молотова были все основания предполагать, что свою супругу он не увидит ещё очень долго.

Что касается Микояна – его сын, студент МГИМО Серго Микоян, несмотря на юный возраст, имел за спиной судимость по делу «кремлёвских детей», отбыл год ссылки, то есть имел в едва начавшейся своей биографии огромное чёрное пятно. Теперь 18-летний Серго, ранее судимый и наказанный ссылкой, собрался жениться на дочери человека, которого вот-вот объявят врагом народа. Это могло плохо кончиться и для Серго, и для его отца. Всё это Микоян рассказал своему сыну в приватной обстановке и предложил крепко подумать. Напомнил, что Серго отвечает не только за себя, но и за семью, за братьев, за отца и мать. И ещё объявил, что в случае ареста Серго отец за сына просить не будет: во-первых, никогда не просил, во-вторых, бесполезно. К чести Серго, он наотрез отказался предавать свою любовь. Отец понял и принял.

А тучи сгущались. 29 января 1949 года исключённую из партии Жемчужину арестовали по обвинению в связях с еврейскими националистами. Арестовали её брата, сестру и племянников. Продолжалась и раскрутка «Ленинградского дела»: велись допросы, изымались документы.

Кузнецов понял, что дела его плохи.

У Сталина давно выработался излюбленный метод ударов по соратникам. Сначала он подвергал их жёсткой критике, но в узком кругу, и удалял из числа товарищей, то есть, например, переставал приглашать на свои широко известные застолья. При этом попавшие в опалу люди ещё сохраняли свои посты. Затем он отдавал приказ о начале следствия и поиске обвинительных аргументов. Такие аргументы, конечно же, всегда находились. На третьем этапе обречённую жертву резко понижали в должности – но оставляли на свободе. К этому моменту жертву начинали стирать из информационного пространства, переставали упоминать в газетах и по радио. Далее, спустя несколько месяцев, следовал арест. Далее – следствие, допросы с пристрастием, ещё на несколько месяцев, а иногда и дольше. Наконец, расстрел.

Так было с Ежовым, так было с членом Политбюро Власом Чубарём, так было с маршалом Тухачевским и многими другими. Так стало и с Полиной Жемчужиной: сначала последовала публичная порка, а арест только потом.

Низвержение и уничтожение никогда не происходили одномоментно, всегда поэтапно. Вот некий деятель каждый день упоминается в газете «Правда», в следующей строке после Сталина; вот вдруг этого деятеля перестают упоминать; вот появляется короткое сообщение о смещении деятеля с высших постов; потом, спустя время, появляется ещё одно сообщение, о том, что деятель, уже наполовину забытый публикой, оказался врагом, осуждён и подвергнут высшей мере социальной защиты.

По этому конвейеру прошли и Кузнецов, и Вознесенский, и ещё десятки других. На этот налаженный конвейер встал и Микоян, но сильно позже, осенью 1952 года, и не один, а вместе с Молотовым. Пока же, в январе 1949 года, ситуация ещё не выглядит для Микояна катастрофической, лишь принимает угрожающий оборот.

И вдруг весь этот гордиев узел оказывается то ли разрублен, то ли увязан ещё крепче. Микоян получает приказ Сталина отправиться в Китай и провести переговоры с председателем Коммунистической партии Китая товарищем Мао Цзэдуном. Это был для Микояна второй важнейший международный вояж, или третий, если мы принимаем версию его переговоров с Ататюрком в 1937-м. Его поездка в Америку тоже – первая в своём роде: появление члена Политбюро, одного из высших руководителей СССР, на противоположном конце земного шара. Теперь, спустя 12 лет, он снова едет очень далеко, за десятки тысяч километров, чтобы договариваться с людьми, о которых он не имеет точного представления, только едет в противоположном направлении, не на запад, а на восток, и едет не с удобствами, в каюте первого класса лайнера «Нормандия», а в холодной кабине транспортного «Дугласа».

Почему Сталин отправил к Мао именно Микояна объяснимо. Из всего состава Политбюро опыт международных переговоров был только у двоих – у Молотова и у Микояна. И ещё неизвестно, у кого опыта было больше. Молотов как наркоминдел в целом озвучивал волю Сталина. Микоян же, торгуясь сначала с немцами, а потом с американцами и англичанами за алюминий, самолёты и яичный порошок, имел гораздо большую свободу, а значит, приобрёл и большее мастерство переговорщика.

Наконец, Сталин просто не мог отправить к Мао Молотова, это было невозможно. Во-первых, Молотова везде бы узнали, и вообще министр иностранных дел по статусу не мог совершать такие рискованные неофициальные визиты. Во-вторых, Сталин только что сослал жену Молотова и, соответственно, был в большой обиде на своего ближайшего доверенного человека и никак не мог в такой момент поручить ему сложную миссию. Кроме того, Микоян был гораздо легче на ногу, чем Молотов, да и многие прочие члены Политбюро. Микоян уже ездил на Дальний Восток, и хотя в Китае не был, но понимал специфику региона. То есть Микоян был безальтернативный кандидат для установления прямого доверительного контакта Мао и Сталина.

Перелёт занял примерно пять суток. «Дуглас» долетел из Москвы до Хабаровска, с посадками для дозаправки. Это заняло примерно часов двадцать. В Хабаровске Микояна встречали все руководители региона, включая главкома на Дальнем Востоке маршала Малиновского и уполномоченного МГБ СССР по Дальнему Востоку Сергея Гоглидзе. Переночевав в квартире Гоглидзе, на следующий день Микоян вылетел во Владивосток, там дозаправился и перелетел в Порт-Артур. Далее «Дуглас» перелетел ещё 600 км на аэродром китайского города Шицзячжуан. Аэродром был построен японцами и только недавно у них отбит. На пути самолёт Микояна сопровождали советские истребители. Когда Микоян и сопровождающие выгрузились, «Дуглас» тут же улетел обратно. Микояна и его сопровождающих посадили в машины и шесть часов везли до ставки Мао в горной деревне Сибайпо (уезд Пиньшань).

Китай тогда имел мало общего с тем Китаем, который мы сейчас знаем. Большая страна с не до конца определёнными границами, насквозь аграрная, крестьянская, изнурённая сначала жестокой войной с Японией, начавшейся в 1937 году, а затем гражданской войной между коммунистами и Гоминьданом.

Коммунистическая партия Китая была образована в 1921 году и немедленно попала под патронаж Москвы. Китайских товарищей вели не напрямую из Кремля, а опосредованно, через Исполком Коммунистического интернационала, в структуре которого создали Дальневосточное бюро. Исполкомом Коминтерна в 1919–1926 годах руководил Григорий Зиновьев (как председатель), а с 1935 года – болгарин Георгий Димитров (как генеральный секретарь). Через него шла вся переписка между Москвой и руководителями КПК.

Поддержка китайских коммунистов обходилась Москве совсем недорого: 7400 долларов США золотом ежемесячно. К середине 1930-х годов КПК получала уже по 30 тысяч в месяц и целиком существовала на советские деньги.

В 1935 году советский журнал «Коммунистический интернационал» опубликовал программную статью, рассказав читателям о товарище Мао, вожде китайского трудового народа. В марте 1940 года в Москву приехал ближайший сподвижник Мао – Чжоу Эньлай. Он вернулся с грузом в 300 тысяч долларов, полученных из кассы ИККИ.

Примечателен был следующий транш, выделенный Москвой не когда-нибудь, а 3 июля 1941 года, то есть буквально через 10 дней после нападения Германии на СССР. В эти кошмарные дни, когда, как некоторые думают, всё горело и рушилось, Компартия Китая получила от СССР один миллион долларов.

В Москве жили и лечились жёны Мао и его дети. Георгий Димитров удочерил дочь китайского лидера Ван Мина.

Коминтерн был распущен в мае 1943 года, но на отношениях Кремля и КПК это не сказалось. При ЦК КПК постоянно находился советский эмиссар Игорь Юрченко (Южин), официально – корреспондент ТАСС. Затем Южина сменил генерал-майор медицинской службы Андрей Орлов (Теребин). Связь с Москвой происходила шифровками по радио, без использования обычных дипломатических каналов.

К 1945 году Мао обладал всей полнотой власти в КПК, и вокруг него сформировался культ, точно такой же, как вокруг Сталина.

Ближе к концу войны Китай стал всё более и более интересовать западных политиков. В США и Британии вдруг поняли, что по итогам войны вместо одного социалистического монстра – СССР – возникнут сразу два, СССР и Китай, с общей территорией в половину евразийского материка и общим населением под миллиард человек. По большому счёту западная политическая аналитика просто «прохлопала» Китай. На этом направлении Сталин переиграл всех. Мао был неизвестен на западе. О том, что Москва помогает Мао, никто не знал.

Начиная с 1944 года в Китае высадились несколько десантов американских писателей, журналистов, а затем и профессиональных разведчиков, кое-как выдававших себя за писателей и журналистов. К 1944 году американская миссия при ЦК КПК насчитывала более 30 человек. В США и Британии стали появляться статьи, выполненные в традиционном для западной журналистики стиле «Ху из мистер Мао?» Авторы – английские корреспонденты Фрида Атли, Клэр и Уильям Бэнд, американец Гаррисон Форман и другие (многие имели левые убеждения) – отзывались о Мао с уважением и даже восхищением, подобно тому, как их предшественники в 1930-е годы восхищались Сталиным.

Всех их Мао обвёл буквально вокруг пальца, убедил их, что он вовсе никакой не друг СССР, а сам по себе, не коммунист, а «китайский реалист». На самом же деле эта стратегия была разработана с подачи Сталина специально для того, чтобы усыпить бдительность американцев: они должны были поверить в новую демократию, особую китайскую надклассовую идеологию. Сталин и Молотов подыгрывали, убеждая американского посла Гарримана, что китайские коммунисты «не настоящие», и СССР их не поддерживает. Действительно, Мао не принимал один из главных постулатов марксистко-ленинского учения, а именно – главенствующую роль промышленного пролетариата в осуществлении революции. В Китае просто не было сколько-нибудь значительного промышленного пролетариата. Для западных гостей эти сложности показались чрезмерными, они поняли только, что Мао отнюдь не заодно со Сталиным.

Разгромив Германию, СССР бросил все свои сокрушительные силы на восток, и опрокинул японскую Квантунскую армию. Тогда же, 14 августа 1945 года, Советский Союз подписал официальный договор с правительством Гоминьдана и его главой маршалом Чан Кайши. Одновременно Гоминьдан поддерживали и американцы. Вроде бы налицо был крепкий союз трёх сил против общего врага; внешне всё выглядело так, что после победы над Японией маршал Чан Кайши получит власть над всем Китаем.

Пока же Гоминьдан контролировал только две трети территорий страны; СССР оккупировал Маньчжурию (Северо-восточный Китай). Мао со своей Народно-освободительной армией (НОАК) появился вроде бы ниоткуда, с точки зрения западных аналитиков, на самом же деле был терпеливо выращен усилиями Советского Союза. Следует упомянуть, что почти все вооружения и боеприпасы, почти вся трофейная японская военная техника, захваченная советской армией в Манчжурии, была тут же передана НОАКя (в том числе этим занимался Гай Туманян).

Микоян и его сопровождающие приехали, по случаю суровой зимы, в тёплых кожаных пальто, в тёплых сапогах и шапках. Сам Микоян был в папахе: положено по статусу. Мао встретил гостей в холодной крестьянской фанзе, где окна были заклеены промасленной бумагой; сам был одет как крестьянин. Увидев русских, Мао сказал: «Вы так тепло одеты! Вы точно коммунисты?»

В дальнейшем Мао обставил переговоры всем набором изощрённых хитростей, на какие был способен. Он определил Микояна в неотапливаемую крестьянскую хижину. Когда гости достаточно замёрзли, в хижину внесли и установили железную печку, и тогда посланники смогли наконец заснуть. Затем Мао навязал своего переводчика: тот, что приехал вместе с Микояном, говорил на шанхайском диалекте, а Мао использовал пекинский. Человеку, даже совсем незнакомому с принципами дипломатии, очевидно, что замена переводчика на переговорах – шаг принципиальный, от точного перевода зависит и точное понимание. Микояну пришлось уступить.

Сталину очень не нравилось, что США обрели новое разрушительное оружие – атомное. Он опасался начала новой войны и не желал давать американцам повод для неё. Эта стратегия полностью укладывалась в психологическую конструкцию вождя народов: он давно находился у руля огромной страны и привык действовать только с позиции силы; он привык диктовать, он привык, что его боятся. Но как теперь диктовать, если бывший союзник стал в десять раз сильнее? Советская бомба ещё не была готова. Власть над половиной мира вот-вот могла уплыть из рук Сталина. В недрах американских штабов уже был составлен план Totality («Совокупность»), предполагавший атомные бомбардировки всех крупных советских городов, включая Москву, Ленинград, Новосибирск, Иркутск, Тбилиси и Ташкент. Потом таких планов будет составлено много, самый известный из них – Dropshot («Удар в сетку»). Решительность и цинизм атомных ударов по Хиросиме и Нагасаки были исключительно демонстративными, показными. С той же решительностью американцы теперь могли стереть в пыль половину населения СССР. И Сталин решил успокоить товарища Мао, замирить его с Чан Кайши, и снять напряжение в китайском узле. Разумеется, он не собирался отдать Китай под власть проамериканского Гоминьдана – задача заключалась лишь в том, чтобы выиграть время.

В августе 1945 года Мао по настоянию Сталина вступил в переговоры с Гоминьданом, но они ни к чему не привели. Затем на Западе началась холодная война, а в Китае – полномасштабная горячая, гражданская (с июня 1946 года). Перевес в ней сначала имел Гоминьдан, но ситуацию удалось переломить. Чан Кайши имел трёхкратное преимущество в живой силе (более 4,5 миллиона солдат против 1,5 миллиона в НОАК), но воевал плохо. Всю осень 1948 года НОАК успешно громила противника. С точки зрения стратегии нужно было вовсе не вести переговоры о перемирии, а наоборот, решительно развивать успех. Микоян это быстро понял. Мао же демонстративно занял позицию «снизу», объявил себя верным учеником «товарища главного Хозяина» и дал понять, что готов сложить с себя ответственность: если Сталин хочет мира, Мао это сделает, подчинится, как младшие подчиняются старшим. Ни Микоян, ни Сталин не купились на это: Мао должен был действовать как самостоятельная фигура, а не как марионетка Кремля.

Мао много льстил, но на деле успешно использовал фундаментальный принцип восточных боевых искусств: умение обращать силу оппонента против него самого.

Но существовала ещё одна причина для поездки Микояна к Мао, возможно, ещё более веская. Для Сталина было крайне важно оставаться единственным – и непререкаемым – лидером мирового коммунистического движения. В Мао он разгадал конкурента. Того же статуса, кстати, добивался и Мао, но уже позже, после ХХ съезда, так что Сталин, в общем, оказался прав. На планете должно было существовать только одно великое и образцовое социалистическое государство: Советский Союз. Все прочие, включая Китай, были обязаны идти следом и брать пример, и ни в коем случае не вылезать на первые роли. И уж совсем недопустимо, чтобы кто-то из единомышленников осмелился бы критиковать великого вождя.

И что же – Сталин и здесь угадал. Югославский лидер Иосип Броз Тито, ещё недавно соратник, антифашист, кавалер советского полководческого ордена «Победа», вдруг стал возражать Хозяину, противиться его плану создания федерации Югославии и Болгарии. Вдобавок югославы активно поддерживали греческих коммунистов, а Сталин планировал отдать Грецию под патронаж Британии. В итоге в первой половине 1948 года началась грандиозная ссора между Сталиным и Тито, больно ударившая по престижу Москвы. Впервые со времён Троцкого появился политик, осмелившийся открыто критиковать советского лидера. И вот теперь далеко на Востоке мог появиться второй Тито, возможно, ещё более самостоятельный и дерзкий.