Текст книги "Черный город"

Вскоре ко мне начала возвращаться способность видеть. Сначала я стал различать лишь темные и светлые пятна, затем – очертания и цвета. Когда же я стал видеть все, мои глаза едва не повылазили из орбит: моему взору предстало одно из самых удивительных и неожиданных зрелищ, какие я когда-либо видел.

39

Поработав еще мачете, я выбрался из прорубленного мной в густой растительности туннеля наружу. Вслед за мной из него вышли один за другим и мои спутники, и у всех у них тут же появилось на лице выражение неверия – неверия полного и абсолютного.

Даже в самых безумных своих фантазиях мы не смогли бы вообразить себе такое зрелище, какое сейчас предстало перед нашим взором. Оно не было похоже ни на что из того, что я когда-либо видел раньше, и я был почти уверен, что вряд ли увижу где-нибудь в будущем нечто подобное.

Впереди нас сквозь густые заросли – и даже над ними – виднелось полдесятка сооружений из темного камня. Хотя из-за частично скрывавшей их растительности было трудно определить, что это за сооружения, я почти не сомневался, что они представляют собой какие-то храмы. Ближайшие к нам строения имели приблизительно квадратную форму и насчитывали метров десять-двенадцать в высоту. Их фасады украшали массивные колонны. Правда, и колонны, и вообще фасады заросли́ вьющимися растениями, отчего эти сооружения были похожи на заброшенные древнегреческие храмы, непонятно каким образом оказавшиеся здесь.

Такими, однако, были только те постройки, которые находились поближе к нам. Те же, которые располагались дальше и которые мне удалось хоть как-то рассмотреть, показались мне гораздо более странными. Одна из них, например, представляла собой большой обелиск – примерно такой, какие возводили в Древнем Египте. Верхняя его половина обрушилась и валялась в виде отдельных обломков у основания, однако даже и в таком виде он производил внушительное впечатление и казался стоящим на посту стражником, облаченным в мундир из плюща.

Больше всего нас поразили, заставив разинуть рты и едва не потерять дар речи, две колоссальные ступенчатые пирамиды, величественно возвышавшиеся над кронами деревьев.

Та из них, которая стояла поближе, была темно-серого, почти черного цвета. Она была воздвигнута на широком основании, достигавшем метров пятьдесят-шестьдесят в ширину, ее ступени убегали вверх под углом почти в сорок пять градусов, а на самой верхней из них виднелся огромный куб, который был изготовлен из черного камня и, казалось, внимательно следил с вершины пирамиды за тем, что происходит вокруг нее в сельве. Однако еще более впечатляющей была вторая пирамида, высившаяся вдали. Она тоже была ступенчатой, а размеры ее были еще более огромными. Хотя нам была видна только ее вершина, даже и с отделявшего нас от нее расстояния в целый километр четко просматривался ее могучий силуэт, который вздымался к небу прямо перед нами, – по-видимому, в конце каменной дороги, ведущей как раз в направлении этой пирамиды. Мне невольно подумалось, что, возможно, конечный пункт нашего путешествия находится как раз у основания этой каменной горы, созданной человеческими руками.

Кассандра, ошеломленная тем, что она сейчас видела, почти в буквальном смысле слова рухнула наземь под тяжестью навалившихся на нее впечатлений: она уселась на землю и как завороженная смотрела прямо перед собой. Профессор Кастильо, хотя он и остался стоять на ногах, стал произносить какие-то нечленораздельные фразы, показывая дрожащей рукой то куда-то влево от себя, то куда-то вправо. Наш друг туземец опустился на колени, склонился к земле и начал произносить на своем замысловатом языке какие-то молитвы, попеременно проводя ладонями по своему лицу и поднимая руки к небу. Он то ли за что-то благодарил своих богов, то ли просил у них прощения за то, что мы четверо вторглись сюда без разрешения.

– Да-а-а… – пробормотал я, с трудом выходя из охватившего меня оцепенения. – Если это и не Черный Город, то он, по всей видимости, очень на него похож.

Мы завороженно глазели на открывшийся перед нами невероятный и величественный вид черт знает сколько времени, и, если бы Иак вдруг не сказал нам, что солнце уже начинает заходить за горизонт и что нам нужно найти место, где можно было бы переночевать, мы, наверное, так и продолжали бы час за часом таращить глаза, не меняя своих поз.

Мы снова пошли по каменной дороге, но на этот раз шли очень медленно и в молчании, испуганно поглядывая на сооружения, которые возвышались по обе стороны дороги и которые, казалось, своим внушительным видом пытались нам сказать, что этот заброшенный город – священное место и что мы оскверняем его уже одним только своим присутствием; что он – пантеон богов, в который мы вошли, даже не постучав в дверь.

– Вы слышите? – прошептал я, поворачиваясь к своим друзьям и поднося ладонь к уху.

Все три моих спутника остановились и внимательно прислушались, а затем, несколько секунд спустя, почти одновременно отрицательно покачали головой.

– Я ничего не слышу, – ответила притихшая Кассандра.

– Вот это я и имею в виду. Здесь царит абсолютная тишина. Как на кладбище.

– А по-моему, мы сталкиваемся с подобной тишиной уже далеко не первый день, разве не так? – сказал профессор.

– Раньше она не была абсолютной, – возразил я. – Здесь не раздается вообще никаких звуков, не слышно даже насекомых. Тишина здесь, можно сказать, гробовая.

Профессор, поразмыслив секунду-другую над моими словами, кивнул.

– Да, это верно, – мрачно подтвердил он.

– Земля, в который жить морсего, земля, в который смерть… – пробормотал Иак, сильно нервничая и все время оглядываясь по сторонам. И взволнованно повторил: – Земля, в который жить морсего, земля, в который смерть…

– Наш приятель своими россказнями про морсего уже начинает нагонять на меня страх, – недовольно заявила мексиканка.

– И не на тебя одну, – признался ей профессор.

– Да ерунда все это, – решил я подбодрить своих друзей. – Я уверен, что все эти рассказы про морсего – сказка для детей. Или легенда, которой отпугивают чужаков, чтобы они здесь не шастали.

– Легенда… А ведь существование этого города тоже считалось… легендой, – усмехнувшись, напомнила Касси.

– Давайте порассуждаем вместе, – предложил я. – После того как мы высадились на берегу реки, вы видели какие-нибудь следы пребывания людей, тропинки, знаки, указывающие границы племенной территории? Какое племя стало бы обосновываться в местности, где почти нет животных и нет земли, пригодной для обработки?

Это был риторический вопрос, но Иак тем не менее на него ответил.

– Морсего не быть племя, – мрачно заявил он.

Мы все трое повернулись к нему.

– Морсего быть… – он сделал глубокий вдох, – морсего.

Произнеся это слово зловещим тоном, голубоглазый туземец многозначительно посмотрел на нас.

Через некоторое время, когда солнце уже почти зашло за горизонт, мы, проигнорировав возражения Иака, направились к ближайшей пирамиде, поскольку решили, что она будет неплохим местом для ночлега, если нам удастся дойти до ее основания еще до того, как все вокруг погрузится в темноту.

Впрочем, на всякий случай мы изготовили самодельные факелы: вырезав из толстых зеленых ветвей четыре палки и сделав на одном конце каждой из них два больших перпендикулярных разреза – так, чтобы этот конец разделялся на четыре части, которые легко можно было бы раздвинуть, – мы запихнули между ними обломки сухих веток и обмазали их легко воспламеняющейся смолой. Вооружившись этими примитивными орудиями, мы, эдакая экспедиция современных троглодитов, дошли до подножия пирамиды и начали карабкаться наверх по ее огромным ступеням. Именно огромным, потому что эти ступени, похоже, были сделаны отнюдь не для того, чтобы по ним поднимались и опускались люди: каждая из них имела примерно полтора метра в высоту, и мы могли забираться на них, лишь помогая друг другу, а потому продвигались вверх очень медленно, постоянно чертыхаясь, пыхтя и моля Бога о том, чтобы наши усилия не оказались напрасными.

Более чем полчаса спустя, когда уже наступила ночь, мы наконец-то добрались до верхней ступени пирамиды и уселись на ее краю, изможденные и обливающиеся потом. Наши факелы уже почти догорели и теперь давали очень мало света.

– Не могу поверить в то, что нахожусь на вершине пирамиды в бассейне реки Амазонки… – сказала Касси, которой, видимо, захотелось поделиться охватившими ее эмоциями.

– А я не могу поверить в то, – пробурчал я, тяжело дыша, – что строителям этой пирамиды не пришло в голову сделать здесь нормальную лестницу.

– Не болтай глупостей. Здесь наверняка где-нибудь есть лестница. А иначе как же сюда, наверх, взбирались местные правители и жрецы? Так же, как и мы? Забавное это было бы зрелище для простого люда…

– Раз уж мы здесь, – сказал профессор, с трудом поднимаясь на ноги, – то, мне кажется, нам следовало бы осмотреть все еще до того, как наши факелы совсем погаснут. Вы со мной согласны?..

Мы с Касси и Иаком тоже поднялись и подошли к самому верхнему элементу пирамиды. Насколько мы сейчас могли видеть, он представлял собой своего рода гранитный куб со стороной пять метров и с необычной – пятиугольной формы – аркой высотой более двух метров, которая, казалось, приглашала нас в нее войти. Снаружи этого куба мы не заметили каких-либо надписей или символов, и лишь у притолоки виднелись в темноте какие-то замысловатые узоры, однако было трудно сказать, кто их создал – человеческие руки или же эрозия.

Мы все трое остановились перед этой аркой – Иак, с самого начала не одобрявший наше намерение взобраться на эту пирамиду, предпочел остаться за нашими спинами – и обменялись настороженными и взволнованными взглядами. Никто из нас не решался войти в этот каменный куб. Наконец Кассандра сделала шаг вперед и пробормотала:

– Раз уж мужчины войти туда не хотят, то тогда первой войдет женщина.

С этими словами она решительно устремилась в темный проем арки, освещая себе путь своим – уже почти догоревшим – факелом.

40

Мы с профессором рванулись вслед за мексиканкой и вскоре оказались вместе с ней в центре помещения, которое, насколько мы могли видеть, представляло собой абсолютно пустую комнату, куда сумели проникнуть снаружи лишь несколько вьющихся растений.

– Здесь, похоже, ничего нет, – прошептала Кассандра, оглядываясь по сторонам. – Ни каменного алтаря, ни ниш в стенах…

– Да-а-а, красота интерьера явно не имела большого значения для тех, кто все это построил, – с некоторым разочарованием произнес я.

Профессор, словно пытаясь лично проверить, действительно ли внутри этого помещения вообще ничего нет, осторожно сделал несколько шагов вперед.

– Да, ты права, – сказал он затем, повернувшись к Касси. – Здесь, наверное, была какая-то резиденция правителя или что-нибудь в этом роде, потому что я не могу даже и представить себе храм без алтаря, на котором делаются подношения или жертвоприношения.

– Может, вы и правы, – согласилась с профессором Кассандра, – однако не забывайте о том, что нам абсолютно ничего не известно о тех, кто все это построил. Кто знает, может, у них не было никаких богов.

Даже при тусклом свете догорающих факелов я смог разглядеть, что на устах моего старого друга появилась насмешливая улыбка.

– Ты это серьезно? Сколько тебе известно цивилизаций, у которых не было хотя бы какого-нибудь одного божества?

– Давайте-ка оставим все свои догадки на потом, – прервал я их разговор, – а сейчас нам не помешало бы убедиться, что здесь, наверху, нет змей и что они не напугают нас ночью до смерти.

Согласившись с моим предложением, Кассандра и профессор прекратили свою дискуссию о религиях, и мы все трое разошлись в разные стороны, осторожно передвигаясь по темному помещению и освещая себе путь догорающими факелами, которыми мы делали дугообразные движения влево-вправо почти возле самого пола.

Иак тем временем все еще стоял снаружи у входа в пирамиду, не решаясь переступить порог, и, несмотря на то что я пару раз приглашал его зайти, уверяя, что здесь, внутри, ему бояться абсолютно нечего, туземец оба раза отрицательно качал головой, не объясняя, однако, почему он предпочитает оставаться снаружи. В конце концов я решил оставить туземца в покое и направился к дальней стене, освещая каменный пол перед собой маленьким пламенем факела, – хотя я и был уверен в том, что раз уж в близлежащей сельве полностью отсутствует фауна, то, значит, и в этой пирамиде не прячется ни змея, ни какое-нибудь другое животное.

Подойдя к дальней стене, я остановился и, закончив осматривать пол и ничего на нем не обнаружив, выпрямился и осветил своим факелом стену. То, что я на ней увидел, заставило меня испуганно вздрогнуть.

– Проф! Касси! – крикнул я.

Мой голос прозвучал в этих четырех стенах подобно раскату грома.

– Что случилось? – встревоженно спросила мексиканка.

– Змея? – послышался задрожавший от испуга голос профессора. – Там змея?

– Да нет, не змея, – ответил я, стараясь говорить потише. – Я тут кое-что обнаружил. Кое-что такое, на что вам следует взглянуть.

– Черт бы тебя побрал, Улисс! – укоризненным тоном сказала Кассандра, поднося руку к сердцу. – Как же ты меня напугал!

– Ну и что ты хочешь нам показать? – поинтересовался профессор, подходя ко мне.

Когда он увидел то, что я обнаружил, у него невольно сорвалось с губ ругательство.

Со стены на меня смотрело высеченное на гранитной поверхности лицо с глазами какой-то странной формы, огромными и злыми. Оно лишь отдаленно было похоже на лицо человека. Под широким носом вместо обычного человеческого рта находилась открытая пасть с большими, как у хищника, клыками, а челюсти очень сильно, как у обезьяны, выступали из черепа вперед. Форма всей головы была, как мне показалось, весьма нелепой, потому что, несмотря на очень широкие челюсти, череп имел вытянутую форму и сужался к затылку, а на самом затылке виднелся какой-то странный выступ.

– Не знаю, были ли у этих людей боги, – задумчиво произнес я, – но вот демоны у них точно имелись.

Вокруг изображения этого чудовища виднелось что-то вроде каймы, похожей на обрамление семейной фотографии и представляющей собой серию коротких и длинных черточек, чередующихся с точками. Их, казалось, нарисовала детская рука, хотя, вообще-то, они были высечены на каменной поверхности.

Профессор провел подушечками пальцев по этим точкам и черточкам.

– Этого не может быть, – недоверчиво пробормотал он. – Это ведь похоже…

– Да, похоже, – поддакнула Кассандра дрожащим от волнения голосом. – Еще как похоже.

– Но… как такое возможно? – Профессор отрицательно покачал головой и сделал шаг назад. – Никогда… Никто… Но когда… Ради всего святого!.. Когда?

– Кто знает… – медленно произнесла мексиканка, с трудом сдерживая охватывающую ее эйфорию. – Но как бы там ни было, это – перед нашими глазами, и отрицать это невозможно.

– Это… – перебил я их. – Вас не затруднит объяснить мне, о чем вы вообще говорите?

Профессор и Кассандра повернулись ко мне и с недоумением уставились на меня – так смотрят на человека, проявившего вопиющее невежество.

– Неужели ты сам не видишь? – с некоторым раздражением спросил профессор, показывая на черточки и точки.

– Вижу, – ответил я. – Вижу какие-то черточки и точки.

– Эти, как ты сказал, черточки и точки представляют собой один из видов письменности.

– А вы откуда знаете? – проворчал я, начиная сердиться из-за менторского тона профессора. – На основании чего вы решили, что это не просто какие-нибудь бессмысленные точки и черточки?

– А ты приглядись к ним получше, приятель, – в свою очередь сказала мексиканка, показывая на высеченные на граните значки. – Разве ты не заметил, что они повторяются и расположены так, как в текстах, составленных из букв алфавита?

– Алфавита?

– Да. Если быть более точным, то клинописного алфавита, – пояснил, начиная сильно волноваться, профессор. – Эти значки очень похожи на клинопись.

– Ну вот и прекрасно, – заявил я, снова присмотревшись к значкам на стене. – Мы обнаружили значки, похожие на кли… На что они похожи?

– На клинопись, – подсказала мне Кассандра.

– Ну да, на клинопись… Рискую, наверное, вызвать у вас негодование, но у меня все-таки возникает вопрос: ну и что? У майя была письменность, основанная на иероглифах, а у инков имелось узелковое письмо – кипу. Что такого экстраординарного в том, что жившие здесь люди записывали что-то при помощи точек и черточек?

Кассандра закатила глаза, а профессор посмотрел вверх с таким видом, как будто просил Небеса дать ему терпения.

– Ни у одной из существовавших в Америке цивилизаций, о которых хоть что-нибудь известно, не было такого типа письменности, – сказал он, тяжело вздыхая. – Мы обнаружили нечто единственное в своем роде для всего этого континента, нечто уникальное. И даже не просто уникальное, а вообще невероятное!

– А-а, ну ладно… Вам видней. Но им ведь, мне кажется, нужно было как-то писать – не одним способом, так другим. Разве я не прав?

– Да, прав. Однако невероятно то, что их письменность очень похожа на клинопись!

Как я ни напрягал мозги, все никак не мог понять, что же в этом невероятного. Моя озадаченность, видимо написанная на лице, была замечена Кассандрой, и она, посмотрев на меня пристальным взглядом, ласково, что было совершенно нехарактерно для нее, спросила:

– Ты, наверное, не имеешь никакого понятия относительно того, что представляет собой клинопись, да?

– Ни малейшего.

Кассандра бросила взгляд на профессора, и тот, кашлянув пару раз, принялся разглагольствовать.

– Не знаю, с чего и начать… – сказал он, почесывая подбородок. – Видишь ли, считается, что эта письменность является результатом эволюционного изменения доисторических пиктограмм, при помощи которых изображались люди, животные и предметы. Эти пиктограммы постепенно упрощались, пока не превратились в то, что ты видишь здесь, на этой стене, – вертикальные и горизонтальные штрихи, а также значки, похожие на точки, хотя в действительности они представляют собой маленькие треугольнички. Пока что тебе все понятно?

– Ну конечно, понятно. Если я ничего не смыслю в археологии, это еще не означает, что я тупой.

– Прекрасно. Хотя о клинописи стало известно еще в семнадцатом веке, она была полностью расшифрована лишь в 1913 году, и сделал это американский востоковед, которого звали Аарон Бартон. Он в своей книге…

– Извините, что перебиваю вас. Вы сказали «востоковед»?

– Именно так, – подтвердил профессор, поднимая брови. – В этом-то и заключается самое странное.

– Секундочку… Мне, признаться, кое-что непонятно. Чуть раньше вы сказали, что такую письменность еще никто не обнаруживал.

– В Америке – да, еще никто не обнаруживал.

– Вы хотите сказать, что эта письменность существовала где-то еще? – ошеломленно спросил я.

Бывший преподаватель средневековой истории расплылся в торжествующей улыбке.

– Именно так, друг мой. Клинопись, точнее, самая древняя из известных ее разновидностей, была придумана шумерами.

Я с трудом верил своим ушам. Хотя я и не отличался обширными познаниями в области древней истории, я помнил, что цивилизация шумеров существовала очень-очень давно на берегах Тигра и Евфрата. Там, где сейчас находится Ирак.

– Вы имеете в виду… ту цивилизацию шумеров, которая существовала на Ближнем Востоке, в Месопотамии? – удивленно спросил я.

– Насколько мне известно, никакой другой цивилизации шумеров никогда не было.

– Но ведь она существовала много веков назад, разве не так?

Профессор посмотрел на Кассандру и жестом попросил ее мне ответить.

– Точные даты никому не известны, – сказала Касси, – однако считается, что самые древние из обнаруженных до сего момента клинописных текстов были написаны за три тысячи лет до Рождества Христова, то есть за тысячелетия до того, как в Америке появилась хоть какая-то настоящая цивилизация… и за сорок пять веков до того, как на землю этого континента ступила нога Колумба.

41

Факелы вскоре окончательно погасли, и в эту ночь мы, лишенные света и возможности подвесить куда-нибудь свои гамаки, спали втроем на твердом каменном полу. Иак, испытывая какой-то непонятный нам страх перед этим мрачным помещением, категорически отказался в него заходить и предпочел спать у входа, под открытым небом.

Это была долгая и мучительная ночь, потому что, несмотря на царившую днем жару, каменный пол оказался не только твердым, но еще и довольно холодным, и под утро, когда повысилась влажность воздуха, я даже несколько раз чихнул, мысленно моля всех богов, какие только есть, о том, чтобы побыстрее наступил новый день и чтобы мне снова стало тепло.

Однако проснулся я утром не от солнечного света – меня разбудили звуки монотонного пения, доносившиеся откуда-то снаружи. Открыв глаза, я увидел, что в помещение, в котором мы находимся, проник слабый оранжевый свет, что свидетельствовало о наступлении рассвета.

Протерев глаза, я с трудом поднялся с твердого гранитного пола и, осторожно ступая, направился к выходу, ибо терялся в догадках, что же могло означать это пение. Когда я подошел к порогу, меня ослепил яркий диск солнца, уже вышедший из-за горизонта на востоке, и я снова стал тереть глаза, заодно прогоняя остатки сна. Затем я раскинул руки, выпрямил спину, громко зевнул, открыл глаза и… увидел нечто такое, от чего невольно застыл на месте, став, наверное, похожим на статую Иисуса Христа – такую, как в Рио-де-Жанейро.

Справа от меня, на углу террасы, на которой покоился гранитный куб, стоял на коленях лицом к солнцу Иак. Он то поднимал, то опускал руки в знак поклонения восходящему светилу и пел какую-то монотонную хвалебную песнь, которая меня и разбудила.

Однако даже не это заставило меня застыть на месте от удивления.

С вершины пирамиды, на которой я находился, перед моим взором посреди простиравшейся аж до горизонта сельвы открывался грандиозный вид, и даже мне, пусть ничего не соображавшему в археологии, сразу же стало ясно, что я гляжу на нечто действительно экстраординарное: передо мной во всей своей красе лежал легендарный Черный Город «древних людей», величественный и невообразимо огромный.

То, что мы видели накануне, находясь на уровне земли, было всего лишь малой частью построек, гордо высящихся среди сельвы. Там, где растительность была не очень густой, виднелись темно-серые силуэты относительно невысоких храмов. Учитывая число таких храмов, расположенных в непосредственной близости от того места, где я находился, можно было вполне обоснованно предположить, что по всему городу их имелось несколько десятков. Кроме этих храмов, внимание невольно привлекали обелиски – вроде того, который мы обнаружили вчера. Они виднелись повсюду – одни побольше, другие поменьше, – и у некоторых из них, тех, что лучше сохранились, имелось на вершине что-то наподобие конуса.

Однако самыми потрясающими сооружениями этого заброшенного города являлись, без всякого сомнения, его удивительные пирамиды.

Их здесь было два или даже три десятка – и больших, и маленьких. Некоторые из них имели треугольную форму и покоились на обширном основании, а их грани поднимались вверх под очень тупым углом; другие были ступенчатыми, то есть похожими на пирамиду, на какой я в данный момент находился. Несколько пирамид состояли из трех-четырех покоящихся одна на другой огромных квадратных каменных глыб, каждая из которых была меньше той, что находилась под ней. На вершине большинства пирамид – независимо от их формы и размера (высота некоторых превышала тридцать метров) – виднелось гранитное сооружение, похожее на то, в котором я провел прошедшую ночь.

Однако больше всего мое внимание привлекла, конечно же, возвышающаяся над всем этим пейзажем огромная ступенчатая пирамида, частично покрытая лианами и прочими вьющимися растениями. Она была как минимум в два раза выше любой из других имеющихся здесь построек, а потому невольно бросалась в глаза своей величественностью и мощью. Она, без всякого сомнения, являлась самым грандиозным сооружением этого города, и, глядя на нее, нетрудно было предположить, что она является и его архитектурным центром. Возле нее заканчивались и начинались все дороги, и со стороны казалось, что все остальные постройки этого циклопического города являются всего лишь дополнением к ней.

И тут, задумчиво глазея на этот фантастический пейзаж, я услышал позади себя приближающиеся шаркающие шаги, которые затем затихли буквально за моей спиной.

– О Господи! – донесся до меня голос профессора.

Пару минут спустя – пока туземец продолжал совершать свой ритуал поклонения солнцу – мы уже втроем стали смотреть на простирающийся перед нами удивительный пейзаж. Профессор и Касси, придя в себя после охватившего их поначалу шока, показывали рукой то на одно, то на другое сооружение, делясь своими соображениями по поводу того, каково его предназначение и к какому архитектурному стилю его можно отнести: вон та башня, дескать, похожа на башни, которые построили майя на полуострове Юкатан; вон те трехступенчатые пирамиды напоминают вавилонские зиккураты[39]39
  Зиккурат – храм-башня в древней Месопотамии.


[Закрыть]; а вон те обелиски – почти точь-в-точь такие же, как в древнем Египте…

Мне невольно подумалось, что если я не вмешаюсь, то двое из моих товарищей будут и дальше разглагольствовать друг с другом на архитектурные темы, а третий – петь хвалебные песни утреннему солнцу, в то время как уже давно пора завтракать.

– Я хочу есть, – громко сказал я.

Однако никто не обратил на меня ни малейшего внимания.

Я шумно вздохнул, но и это не возымело желательного для меня эффекта.

Я этим своим вздохом добился лишь того, что Кассандра, взяв меня за руку и показав пальцем в том направлении, откуда мы сюда пришли, воскликнула:

– Это была стена!

– Что?

– Стена, Улисс, – повторила мексиканка. – То, через что мы продирались вчера в этот город, представляет собой не что иное, как проход в крепостной стене, скрытый растительностью. Посмотри повнимательнее.

Я с неохотой проследил за ее пальцем и увидел, что и в самом деле возвышение, похожее на высокую и толстую стену, не только находилось перпендикулярно по отношению к пересекающей город каменной дороге, по которой мы вчера шли, но и, по всей видимости, опоясывало город наподобие длиннющей китайской стены, скрытой под буйной амазонской растительностью.

– Удивительно, да? – с придыханием произнес профессор. – Стена подобных размеров…

– А что в ней удивительного? – поинтересовался я, перебивая его. – Лично мне кажется вполне нормальным то, что этот город окружен крепостной стеной.

– В Старом Свете это и в самом деле вполне нормально, но вот здесь… Здесь это выглядит весьма странным.

– Вы, наверное, полагаете, что коренные жители Америки не умели строить крепостные стены? – спросила Касси таким тоном, как будто это ее обидело. – Здесь в доколумбову эпоху имелось множество городов, окруженных крепостными стенами. Вспомните хотя бы о крепости Куэлап или о каком-нибудь из других городов, находившихся на плоскогорьях Анд. Даже майя…

– Да, да, это мне известно, дорогая моя, – прервал мексиканку профессор, поднимая руку. – Что мне кажется удивительным, так это то, что крепостной стеной обнесен этот город.

– А почему это кажется вам удивительным?

– То есть как это «почему»? Ты разве не видишь, какой это огромный город, и не понимаешь, на каком технологическом и социальном уровне нужно было находиться, чтобы суметь построить такую стену?

– Извините, но… но я не понимаю, что вы имеете в виду, – призналась, нахмурив брови, Кассандра.

Профессор снисходительно улыбнулся.

– Как ты считаешь, этот город существовал еще до прибытия в Америку европейцев?

– Без всякого сомнения, – ответила, не задумываясь даже на секунду, Касси. – Мне кажется, что задолго до их прибытия. Он, возможно, ровесник городов майя, существовавших на полуострове Юкатан в начале прошлого тысячелетия.

– То есть в те времена, когда испанцами и португальцами здесь еще и не пахло, да?

– Конечно. – Кассандра уперла руки в бока. – К чему вы клоните?

– А к тому, что если защищаться не от кого, то строить столь мощные оборонительные стены – бессмысленно.

– А вы откуда знаете, что защищаться было не от кого? – Я пожал плечами. – Возможно, вокруг этого города жили враждебные племена и его обитатели не хотели, чтобы эти племена проникли к ним в город.

– Такой факт вполне допустим, но даже в этом случае не было бы необходимости строить стену высотой в десять метров. Вполне хватило бы и чего-нибудь поскромнее, тем более что, как я уже говорил раньше, дабы построить нечто подобное, – профессор указал рукой на высящиеся вдали сооружения, – обитатели этого города должны были находиться на очень высоком технологическом и социальном уровне. А потому соседствующие с ними дикие племена вряд ли являлись для них серьезной угрозой.

– А если эти племена были не такими уж и дикими? Или, например, жители этого города вели войны с другими городами, достигшими примерно такого же уровня развития.

– С другими городами, достигшими такого же уровня развития? – переспросил, едва не рассмеявшись, профессор. – Сколько, по-твоему, таких городов могло иметься здесь, в этой сельве? Нет, – решительно заявил профессор, – это крайне маловероятно. Если бы их было много, какой-нибудь из них уже бы обнаружили, пусть даже и совершенно случайно.

– Сельва – очень большая, проф.

– Это верно, однако если регион, в котором мы сейчас находимся, остается практически неисследованным, потому что неприкосновенность здешних индейских территорий защищена законом, этого, к сожалению, нельзя сказать про остальной бассейн реки Амазонки.

– Уж не хотите ли вы сказать, что этот город – единственный в своем роде? – со скептическим видом спросила у профессора Кассандра. – Вам известно так же хорошо, как и мне, что это невозможно.

– Невозможно? Почему? – спросил я, загораясь любопытством.

Кассандра повернулась ко мне, и в ее глазах отразился оранжевый свет утреннего солнца.

– Да потому что, как мы уже говорили раньше, города, подобные этому, не вырастают, словно грибы, из ниоткуда, – решительно произнесла она. – Чтобы поселение достигло такого уровня развития, нужны многие столетия социальной эволюции. Афины, например, стали тем, чем они стали, потому что они были окружены десятками подобных им городов-государств, – точно так же, как и города майя, и города древних цивилизаций Юго-Восточной Азии. Если у очага цивилизации отсутствует культурный и технологический обмен с другими цивилизациями, этот очаг начинает деградировать и в конце концов исчезает.

– Вот как? Тогда мне кажется, именно это здесь и произошло, – воскликнул я, показывая рукой на покрытые растительностью развалины.