Текст книги "Черный город"

70

Валерия, идя впереди всех остальных с фонариком в руке, медленно спускалась по узкой винтовой каменной лестнице. Непосредственно позади нее, тоже держа фонарик, шла Кассандра, за которой следовали профессор и я. Вот только у нас в руках был не фонарик, а примитивный смоляной факел, что делало нас похожими на очень бедных участников эстафеты олимпийского огня.

– А ты уверена, что спускаться здесь небезопасно? – поинтересовался профессор, который то ли беспокоился за свою дочь, то ли был охвачен одолевающим его страхом за себя самого.

– Не переживайте, профессор, – ответила Валерия. – Как я вам уже говорила раньше, морсего по какой-то неизвестной нам причине здесь не появляются.

– Хорошо, хорошо… Кстати, а ты не могла бы разговаривать со мной на «ты»? В конце концов, я ведь… твой отец.

Валерия на несколько секунд задумалась.

– Ладно, – сказала она. – А как вы хотите, чтобы я вас называла? – Ее голос стал слегка насмешливым. – «Папа»?

– Меня вполне устроит, если ты будешь называть меня Эдуардо. И я тебя еще раз убедительно прошу – говори мне «ты».

– Ну хорошо… Эдуардо.

Вскоре мы оказались в подвале здания. Как сообщила нам Валерия, именно под тем местом, в котором мы сидели несколько минут назад.

Помещение это выглядело довольно жутко, что, впрочем, предположить было отнюдь не трудно. В нем имелось очень много колонн, поддерживающих тяжелые перекрытия потолка, и они, как и пол, были изготовлены из все того же черного камня, из которого, похоже, был построен и весь этот город. Стены подвала я поначалу в темноте разглядеть не смог.

Идя вслед за Валерией, мы свернули налево и направились к ближайшей стене. Как только мы подошли к ней достаточно близко, чтобы можно было разглядеть ее, все трое – Кассандра, профессор и я – одновременно вскрикнули от удивления.

В отличие от всех других стен, которые нам уже довелось видеть в Черном Городе, эта стена, находившаяся от меня на расстоянии вытянутой руки, не была испещрена клинописными значками и барельефами. Вместо этого она, словно огромное, от пола до потолка, полотно, была удивительно красиво разрисована яркими красками, которым каким-то невероятным способом удалось не потемнеть и не выцвести.

Даже я, не будучи ни археологом, ни кем-либо ему подобным, сразу же смог должным образом оценить не только красоту рисунков как таковых, но и их громаднейшее значение для науки и тот большой резонанс, который могло вызвать их обнаружение, причем не в одном лишь замкнутом мирке археологов и историков.

Насколько я знал, нечто подобное было найдено раньше только в руинах сооружений майя в Центральной Америке (мне довелось увидеть их лично годом раньше, и к разрушению их я, к сожалению, в какой-то степени приложил свою руку, хотя это, как говорится, уже совсем другая история), а также в некоторых египетских гробницах и храмах. Сейчас же при свете наших фонариков и факелов перед нами предстала, открывая нам своего рода окно в далекое прошлое, огромная стенная роспись, тянувшаяся по всему периметру помещения. Здесь имелись в общей сложности сотни квадратных метров, покрытых иероглифами, клинописными значками и, к нашей огромной радости, множеством рисунков, на которых были изображены те, кто некогда населял этот таинственный город.

– Здесь… – сказала Валерия, волнуясь так, как волнуется экскурсовод в Лувре в свой первый рабочий день, – изложена история тех, кого некоторые племена в этой части бассейна Амазонки называют «морсего». – Затем она показала на левый верхний угол стены и продолжила: – Как вы и сами можете себе представить, я провела возле этой стены довольно много времени и, тщательно изучив все, что на ней изображено, имею основания заявить, что, без всякого сомнения, здесь раскрывается самая ужасная тайна, которую оставили после себя «древние люди». Это нечто такое, что изменит наше видение не только древнего мира, но и мира современного.

– И что же это за тайна? – поинтересовался я.

Дочь профессора пристально посмотрела на меня, слегка приподняв уголки губ, как будто она собиралась улыбнуться, и я понял, что она очень хотела, чтобы кто-нибудь задал ей именно этот вопрос.

71

Мы начали медленно и с большим любопытством осматривать стенную роспись, стараясь даже при первом знакомстве с ней не упустить ни малейшей детали.

На белом фоне стены было начертано множество каких-то непонятных значков, располагающихся вокруг двухмерных изображений, очень сильно похожих на рисунки майя, ацтеков и древних египтян и каким-то непонятным образом устоявших перед влажностью и прочим негативным воздействием окружающей среды. И изображения, и значки были нарисованы очень тщательно, и, расшифровав их, можно было, по-видимому, узнать кое-какие тайны, оставшиеся от народа, который стал нам известен под названием «древние люди».

На одном из наиболее впечатляющих рисунков был изображен похожий на жреца персонаж в золотой маске – точно такой же, какую я видел на статуе, сидящей на кварцевом троне. Одет этот жрец был в золотистую тунику. Позади него находилась группа бородатых людей (он, по-видимому, был среди них главным), тоже облаченных в туники, но не золотистые, а белые. Жрец стоял с разведенными в стороны руками, держа в каждой по факелу, лицом к огромной толпе поджарых черных существ, склонившихся перед ним в ожидании благословения. Данная церемония, без всякого сомнения, воплотила в себе проявление не только почитания, но также верности и покорности, в награду за которые жрец, как было видно на других рисунках, предоставлял этим черным существам почетное право быть слугами избранных людей.

На основании этой и другой сцен, изображенных на стене, мне не составило большого труда прийти к выводу, что «древние люди» были господами, а морсего – их рабами.

Однако гораздо более интересную, и даже невероятную, информацию можно было почерпнуть из изображений, находившихся в самом начале стенной росписи.

Судя по пояснительным рисункам, смысл которых был вполне понятным, «древние люди» являлись божьими избранниками, которым – им и только им! – были даны знания, необходимые для того, чтобы создавать и развивать письменность и алфавит, сооружать большие храмы, повышать урожайность сельскохозяйственных культур и продуктивность скота посредством селекции и скрещивания различных сортов и пород. Все это, конечно же, способствовало как повышению уровня жизни, так и формированию эгоцентризма этой цивилизации, намного обогнавшей в своем развитии другие, современные ему племена и народности, что, в свою очередь, неизбежно приводило к появлению стремления доминировать над ними, устанавливая свое господство различными способами, в том числе и при помощи военной силы.

Лидеры «древних людей», предвидя неизбежность вооруженных столкновений с соседними племенами и народностями, еще недалеко ушедшими в своем развитии от первобытных дикарей, и опираясь на имеющиеся у них зачаточные знания в области генетики, много-много лет назад приказали своим ученым провести умопомрачительный эксперимент. Используя свой опыт выведения новых пород лошадей, собак и коров, которых они скрещивали, чтобы получить особи с нужными им характеристиками (например, более быстрых лошадей, более свирепых собак и более крупных коров), они занялись примерно тем же самым с людьми, а точнее, с теми, кого они считали недочеловеками.

Они, по-видимому, ловили туземцев, мужчин и женщин, из проживающих с ними по соседству племен, отбирали из них тех, кто больше им подходил, и затем заставляли их спариваться, чтобы получить в качестве потомства детей с определенными физическими данными и определенным нравом. Когда рождались такие дети, «древние люди», используя довольно примитивные, но при этом весьма эффективные приемы, воздействовали на этих детей уже с самого раннего их возраста, удлиняя им конечности, держа их постоянно в темноте, чтобы выработать у них способность видеть ночью, и, что показалось мне самым невероятным, очень сильно деформируя их черепа и челюсти при помощи специальных шаблонов и устройств. Когда эти дети вырастали и становились взрослыми, их заставляли спариваться друг с другом, в результате чего у рождающегося затем потомства накапливались биологические черты, которые их создатели желали получить.

И так на протяжении десятков, а скорее всего, даже и сотен поколений «древние люди» постепенно вырабатывали у своих «подопытных кроликов» определенные физические и нравственные черты, приближаясь к поставленной жуткой цели и тем самым создавая тех, кого, благодаря их огромной силе, можно было бы использовать на тяжелой физической работе, и тех, кого, благодаря их красоте, можно было бы использовать в качестве сексуальных рабов и рабынь. Однако главная задача этого гнусного эксперимента заключалась в том, чтобы при помощи различных приемов воздействия на физическое и психическое развитие создать новую расу, состоящую из свирепых и преданных своим господам воинов.

– Такой «эксперимент», должно быть, длился много столетий, – сказала Касси, с отвращением поморщившись. – Люди ведь не могут видоизменяться так быстро, как какие-нибудь пудели. Кроме того, мне во всем этом кое-что непонятно.

– Неужели? И что же тебе непонятно? – с вызывающим видом поинтересовалась Валерия.

– То, какой смысл заложен в этих рисунках, я прекрасно понимаю, – ответила мексиканка. – Но мне как-то не верится, что, скрещивая одних людей с другими, они сумели получить таких вот… чудовищ.

– И мне тоже, по правде говоря, это кажется странным, – поддержал Кассандру профессор. – Я применительно к людям еще никогда не сталкивался ни с чем подобным.

– Ах вот оно что… – несколько разочарованно пробормотала Валерия. – Вы что-нибудь знаете о путешествии Чарльза Дарвина на острова Галапагос? – вдруг поинтересовалась она, поразмышляв в течение нескольких секунд.

– Ну конечно, – кивнула Касси. – Дарвин – это ведь знаменитый музыкант, да? – абсолютно серьезным тоном спросила она.

Валерия, бросив на нее угрюмый взгляд, стала говорить таким голосом, как будто читала лекцию:

– Во время своего знаменитого путешествия, в ходе которого родилась теория эволюции, Дарвин обнаружил, что на каждом из островов Галапагос животные, принадлежащие к одному и тому же биологическому виду, адаптировались к различным условиям окружающей среды по-разному – вплоть до того, что у некоторых из них выработались совсем другие повадки и физические качества. Например, Дарвин идентифицировал четырнадцать видов зябликов, которые, происходя от общего предка, прошли разный эволюционный путь в зависимости от имеющихся в их распоряжении разных средств существования. Некоторые из них очень сильно изменились в размерах и вообще внешне в соответствии с тем, питались ли они кактусами, семенами или фруктами. Форма их клюва и манера питаться адаптировались к имеющимся источникам пищи, что привело к таким удивительным разновидностям зяблика, как, например, зяблик-вампир – Geospiza difficilis septentrionalis[57]57
  Научное наименование данной разновидности зяблика на латинском языке.


[Закрыть].

– Зяблик-вампир? – переспросил я, подумав, что это была какая-то шутка. – Ты хочешь сказать, что…

– Они питаются кровью, – кивнув, подтвердила мою догадку Валерия. – Как правило, кровью других птиц.

– Вот уж чего не знал… – ошеломленно пробормотал я.

Касси со скептическим видом покачала головой.

– Это еще ничего не доказывает, – заявила она. – Люди – это ведь не птички длиной в десять сантиметров.

– Но люди тем не менее являются представителями мира животных, разве не так? – сказала в ответ Валерия, поднимая брови. – Поэтому, если обладать знаниями и временем, необходимыми для того, чтобы изменить наследственные черты, можно добиться того же самого.

– Как это того же самого? – возразил профессор. – Птицы – это одно, а люди – совсем…

– Гены – это гены! – перебила его Валерия. – Независимо от того, чьи это гены – человека, птицы или таракана, – возможности для их модифицирования являются во всех случаях одинаковыми. Надеюсь, ты не станешь сейчас рассказывать мне о том, что человека создал Бог, и о прочих глупостях подобного рода.

– Нет-нет, конечно нет… – поспешно произнес профессор. – Просто дело в том, что… ну, ты сама понимаешь. Это ведь настолько… настолько…

– Я знаю, что все это кажется неправдоподобным, – признала Валерия, – однако, если взглянуть на эти рисунки и при этом вспомнить обо всем, что нам уже удалось увидеть и узнать в этом заброшенном городе, то…

– Можно поверить во что угодно, – констатировал я.

– Совершенно верно.

После объяснений, которые мы услышали от Валерии, все начало становиться более-менее понятным. Точнее говоря, почти все.

– Жаль только, что на этих рисунках нет объяснения тому, почему от этих существ пахнет какой-то падалью, – ухмыльнувшись, заметил я.

– Да нет, показано, – возразила мне Валерия, махнув рукой в сторону той части стенной росписи, которую я толком и не разглядывал. – Ответ на этот вопрос дан вон там, внизу, в той группе рисунков.

Я, загоревшись любопытством, подошел поближе к этим рисункам, и моему примеру тут же последовали профессор Кастильо и Кассандра. Поднеся свой факел поближе к стене, я увидел уже знакомые мне черные силуэты, a также какого-то мужчину в тунике, который, похоже, показывал, что нужно делать с убитыми врагами.

Я отнюдь не сразу смог понять того, что увидел на рисунке. Точнее, мой рассудок отказывался верить тому, что видели мои глаза.

– Не может быть… – с отвращением прошептала стоявшая рядом со мной Касси.

Наконец я осознал, что то, что я вижу, отнюдь не плод моего извращенного воображения. На рисунке было весьма наглядно показано, что человек в тунике учит морсего разрывать поверженных врагов на части и пожирать их сырое мясо, а затем вымазывать себе кожу их кровью и жидкостью, истекающей из их внутренностей. Теперь становилось понятно не только то, почему от них исходит такой тошнотворный запах, но и, пожалуй, то, почему у них такая черная кожа: она, возможно, была покрыта засохшей кровью, накапливающейся слой за слоем в течение всей их жизни.

«Они, наверное, легко наводили ужас на всех, кто осмеливался выступить против “древних людей”, – подумал я, – раз уж их до сих пор так сильно боятся индейцы, живущие в бассейне Амазонки».

– Почему так происходит, что люди, считающие себя божьими избранниками, – с горечью пробурчал я, – рано или поздно начинают вести себя как последние мерзавцы?

– Мне кажется, – сказала в ответ Валерия, – что не следует судить этих «древних людей», исходя из нравственных ценностей современной нам западной цивилизации. Ведь даже в наше время в Индии существует система каст, а в Африке – рабство. Во многих странах подвергаются дискриминации женщины – к ним относятся как к каким-нибудь бездушным механизмам, назначение которых заключается только в том, чтобы готовить еду и рожать детей. Поэтому попытайтесь взглянуть на историю этой цивилизации без предубеждений, иначе эмоции возьмут верх над разумом, и это отразится на тех выводах, которые вы будете делать.

– Да ладно тебе, Валерия… Это нечто несопоставимое, – пробурчал я.

– Тебе, возможно, это кажется несопоставимым… – ответила дочь профессора, ткнув указательным пальцем мне в грудь. – Но ты мог бы спросить об этом, например, у неприкасаемых в Индии, чтобы узнать, что по этому поводу думают они.

Воцарилось молчание: мы вдвоем с Касси не знали, что на это и ответить. Затем профессор решил поддержать дочь.

– Моя до… Валерия права, – с неохотой заявил он. – Хотя для нас это и не так-то просто, нам, чтобы правильно понимать историю, необходимо на время забывать о своей морали, в противном случае мы неизбежно придем к ошибочным умозаключениям… Это ведь история, – добавил он, показывая на стену, – а не этика и не философия.

Начиная с этого момента мы по негласной договоренности отложили в сторону этические и философские соображения и снова занялись изучением стенной росписи, пытаясь не обращать внимания на чувство неприязни, которое у нас при этом время от времени возникало. Дойдя до конца стенной росписи, Касси, профессор и Валерия начали дискутировать о том, о чем здесь могло рассказываться, и о вероятности того, что здесь повествуется о реальных, а не о вымышленных событиях.

Я же тем временем стал разглядывать при свете своего уже почти потухшего факела рисунок, на котором были изображены человеческие существа, превращенные пресловутыми «древними людьми», на которых я теперь смотрел уже совсем другими глазами, не только в их рабов, но и в кровожадных чудовищ.

Я смотрел на изображения тех злосчастных мужчин и женщин, которые – против их воли – были превращены в морсего, и внутренне содрогался.

72

Когда мы какое-то время спустя вернулись наверх, Клаудио и Анжелика, все еще сидя возле костра, о чем-то оживленно болтали. Заметив краем глаза, что мы возвращаемся, аргентинец поднял на нас глаза.

– Ну что, понравилась экскурсия? – с улыбкой спросил он, глядя на Кассандру.

– Это нечто невероятное, – задумчиво ответила мексиканка. – Даже не знаю, что и думать.

– Да, по правде говоря, пока что у нас накопилось больше вопросов, чем ответов. Нам придется повкалывать не один год, прежде чем мы сможем расшифровать все то, что написано и нарисовано на этих стенах, и понять, о чем здесь на самом деле рассказывается.

– Ты говорил раньше, что ты тоже археолог, да?

– Именно так… – ответил аргентинец, подмигнув. – И для тебя, и для меня здесь полно практической работы.

Это его подмигивание мексиканке я почему-то воспринял как удар ногой ниже пояса. Когда же Касси улыбнулась ему в ответ, у меня возникло такое ощущение, как будто мне вырвали мое мужское достоинство и затем еще стали топтать его ногами.

– Если мы не позаботимся о том, как бы нам выбраться отсюда живыми и здоровыми, – сказал я, обращаясь к обоим этим археологам, – то никакой «практической работы» ни у кого уже не будет.

– Это верно, – поддакнул профессор. – Если мы не сообщим всему миру о нашем открытии, весь этот город очень скоро будет затоплен, и расшифровывать будет нечего.

– Я имею в виду не это, проф. Как только рассветет, люди Соузы отправятся нас искать, и, если учесть, что им не составит большого труда найти следы, которые мы оставили этой ночью, они рано или поздно явятся сюда. В этом месте становится не так уж и безопасно.

– Ты что, предлагаешь, чтобы мы отсюда ушли? – встревоженно спросила Анжелика. – Это сооружение – единственное место, в котором до нас не могут добраться морсего. Уйти отсюда – это все равно что совершить самоубийство.

– Но если мы останемся здесь, – решил поддержать меня профессор, – то, как уже сказал Улисс, нанятые строительной компанией головорезы нас разыщут и непременно убьют. Так что наши перспективы в обоих случаях не очень радужные… – Профессор сел возле костра и тяжело вздохнул. – Если мы не придумаем, как выбраться из этого города, то нам останется разве что принять решение, от чьих рук умереть.

– Если только… – стал я рассуждать вслух, – если только нам не удастся повернуть все таким образом, чтобы проблема решилась сама собой.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила, нахмурив брови, Касси.

Я довольно долго ей ничего не отвечал, потому что мне в голову пришла настолько шальная и пока еще расплывчатая идея, что заставить кого-либо поверить в ее разумность и тем более в осуществимость было не так-то просто.

– Да я вот подумал…

– Не терзай душу, – тихонько пробурчал профессор.

– Я подумал, что там, снаружи, нам угрожают две опасности, которые в своей совокупности ставят нас в безвыходное положение… – Я глубоко вздохнул, а затем снова начал говорить, но уже намного медленнее. – Однако если бы нам удалось повернуть все так, чтобы эти две опасности друг друга нейтрализовали…

– Ты предлагаешь натравить морсего и наемников друг на друга? – спросила Валерия, прищурившись. – А каким образом?

– Этого я еще не знаю, – признался я, пожимая плечами. – Кстати, если нам и не удастся добиться, чтобы они друг друга уничтожили, а просто одни из них расправятся с другими, то тогда из двух угрожающих нам опасностей останется только одна.

– Я тебе напоминаю, – сказала Кассандра, – что мы уже были свидетелями столкновения между этими двумя сторонами, и, как выяснилось, наемники в этом столкновении никакого серьезного сопротивления оказать не смогли.

– Это верно, – признал я, – однако, поверь мне, то, что произошло с Луизао, уже вряд ли повторится. Эти наемники – не какие-нибудь живодеры-любители. Независимо от того, думают ли они, что это мы отрезали голову бедному мулату, или они уже обнаружили, что кроме нас и них здесь есть кто-то еще, им теперь наверняка придется вести себя гораздо более осторожно. И если на них кто-нибудь нападет, то они, я уверен, так легко себя убить не дадут.

– Если они все еще живы… – мрачно прошептала Валерия.

Клаудио, чтобы привлечь к себе внимание, кашлянул.

– Извините, что перебиваю вас, но… вы ни о чем не забыли? Даже если эти наемники перебьют морсего или же морсего перебьют наемников, что лично мне кажется более вероятным, у нас все равно останется очень серьезная проблема, а именно: как нам выбраться из этого города? Съестные припасы у нас уже заканчиваются, охотиться в окружающих нас джунглях не на кого… Кроме того, нам ведь известно, что случилось с теми из наших товарищей, которые пытались удрать отсюда раньше. Мы даже в самом лучшем случае всего лишь выиграем немного времени.

– Лично я очень высоко ценю время, – заявил я. – Даже очень высоко. Кстати, пока мы тут ломали себе голову, вполне возможно, нам удалось удалить из уравнения одну неизвестную величину.

– Какую именно?

– Пока еще точно не знаю, друг мой… Пока еще точно не знаю.

Мы уже так долго просидели возле костра, что, по моим подсчетам, до рассвета оставалось совсем немного времени. Поскольку в глубине души мы осознавали, что эта ночь может стать для всех нас последней, спать никому не хотелось, и мы то нудно обсуждали какие-то нелепые планы собственного спасения, то вели разговоры о чем попало – и об очень серьезных вещах, и о всяких пустяках.

– Мне на этих развалинах среди многого прочего поразило то, что здесь нет ни предметов искусства, ни предметов, имеющих ритуальное значение, ни какой-либо домашней утвари, – сказала во время одного из таких разговоров Кассандра. – С того самого момента, как мы оказались здесь, нам еще ни разу не попадалась даже самая обычная посуда. Думаю, что, если древние обитатели этого города куда-то ушли и забрали все свое движимое имущество с собой, они наверняка должны были хоть что-то тут оставить.

– Ну, мы, вообще-то, уже обсуждали этот факт раньше, – закивал Клаудио, – и нам кажется, что подобные предметы, наверное, были изготовлены из древесины или обожженной глины, а потому они не смогли долго выдерживать воздействие окружающей среды.

– Или же их прихватили с собой немцы, – пошутил я.

На меня тут же одновременно уставились три пары глаз.

– Немцы? – переспросила Валерия. – Какие еще немцы?

У меня сложилось впечатление, что мы уже рассказывали Валерии и ее товарищам об обнаруженных нами «следах», оставленных нацистами, однако я, по-видимому, ошибся.

– Э-э… Дело в том, что где-то в другом конце этого города имеется своего рода храм, построенный в виде животного, и внутри него мы обнаружили лагерь, который когда-то давно разбила там какая-то нацистская экспедиция.

– Нацистская? – Валерия удивленно посмотрела на своего отца, словно бы желая, чтобы он подтвердил правдивость моих слов. – На основании чего вы решили, что она была нацистской?

– Ну, огромный бело-красный флаг со свастикой в центре нам кое о чем рассказал.

– А как туда можно попасть? – поинтересовался Клаудио. – Вы сможете показать туда дорогу?

Мы трое – Касси, проф и я, – обменявшись взглядами, кивнули.

– Да, конечно, – сказал профессор. – А почему вы этим так сильно заинтересовались?

– То есть как это почему? – Валерия скривила губы. – Вы сообщаете нам, что много лет назад здесь уже побывала какая-то экспедиция, и затем ты у нас спрашиваешь, почему это нас заинтересовало? А самому тебе непонятно? Ведь эта экспедиция, возможно, обнаружила все то, что обнаружили мы, и даже то, чего мы еще не обнаружили. Она, вполне вероятно, расшифровала клинописные значки, она…

– Стоп! – перебил я Валерию, поднимая руки. – Мы там были, и я сомневаюсь, чтобы произошло хотя бы что-нибудь из того, о чем ты сейчас сказала. Там были консервные банки с едой, срок пригодности которой уже закончился, баллоны, пустые деревянные ящики и симпатичный мертвый нацист. Единственное, что могло бы быть для тебя полезным, так это тетради с записями, сделанными этим офицером. Я, кстати, теперь понимаю, почему он решил запереться и затем пустил себе пулю в голову. К сожалению, эти тетради находятся в красном рюкзачке, который у меня отняли наемники.

– Нам нужно забрать его у них!

Услышав это простодушное заявление, я не смог удержаться от улыбки.

– Хорошо. Ты хочешь пойти к ним сама или мы попросим их, чтобы они принесли нам тетради?

– Я говорю серьезно. Возможно, в этих тетрадях мы обнаружим ключ к загадке, и не попытаться вернуть их себе – это значит проявить безответственность.

– А попытаться вернуть их себе – это значит совершить несусветную глупость, – возразил я зловещим тоном. – Еще до того, как ты успеешь сказать им «Привет, мальчики!», в твоей голове станет на одну дырку больше.

– Кстати, раз уж мы заговорили про тот храм… – сказала, о чем-то вспомнив, Касси. – Неподалеку от него мы обнаружили следы, которые затем терялись у ствола одного из деревьев. Это были ваши следы?

Валерия, Анжелика и Клаудио отрицательно покачали головой.

– Следы? – с огорченным видом переспросила Анжелика. – Может быть, это следы Элану. Или Флавиу, нашего биолога.

– Значит, кто-то из них, вероятно, все еще жив, – обрадовалась Кассандра.

Валерия с сомнением покачала головой.

– Вряд ли…

– Почему ты так думаешь? – удивленно спросил я. – Кто-то из них ведь мог спастись, забравшись высоко на дерево. Возможно… – Я задумчиво почесал подбородок. – Возможно, морсего не умеют лазать по деревьям.

Валерия грустно рассмеялась:

– Скажи, а ты в окружающих нас джунглях видел много обезьян?