Текст книги "Кока"

17. Богиня Кумар

Дома в немецком местечке были другие, чем в Голландии, – добротные, осанистые, окладистые, широкие. Кока не заметил, как называлось местечко.

– Давай пока прям, потом направ, – велел Виля.

Притормозили. Виля ушёл в один из подъездов. Баран, буркнув:

– За Ойген геганген[117]117
  От gegangen – пошёл (нем.).


[Закрыть]. – И замолк.

– Ойген надёжный человек? Ему можно доверять? – не выдержал наконец Кока, хоть и понимал задним умом, что выглядит такой вопрос по-фраерски (когда с наркотой имеешь дело, никогда не знаешь, что будет через минуту и чем вообще всё закончится).

– Какой понт надёзный? – воззрился на него Баран. – А чего нельзя? Кент наш.

– Ну, кенты разные бывают…

Появились Виля и невысокий парень с блондинистыми нестрижеными патлами в спортивной чёрной пижаме, куртка внакидку.

Залезли. Познакомились. Баран сказал:

– Ты, Ойген, говорил, что штофф[118]118
  От Stoff – материал, ткань, также жаргонное название наркотиков (нем.).


[Закрыть] у вас тут знатный есть. Вот человек хочет на пятьсот гульденов взять.

Ойген запустил руку в патлы:

– Ну. Только на автосвалку надо ехать.

– Чего ещё свалка? Ноць узе! – недовольно пробурчал Баран.

Ойген вспетушился:

– А я – чего? Там Муса и Ахмед, мои зятья! Они берут, не я! Не хотим – не дадим, Никодим!

– Нет, хотим! – всполошился Кока. – Поехали на свалку!

Баран развернул джип.

Автосвалка располагалась в овраге. Издали были видны узкие дорожки среди искорёженных машин. Поблёскивало железо, стекло. В сторожке горел свет.

Тихо подрулили к воротам.

– Чтоб хунда[119]119
  От Hund – собака (нем.).


[Закрыть] не было! Звони! – предупредил Ойген.

На звонок из сторожки вышла фигура в ватнике тоже внакидку.

– Муса! Это мы! – негромко крикнул Ойген. – Хунд привязан?

– Привязан! – Муса поковырялся с замком, со скрежетом и звоном отвалил створку ворот. – Давай! Заходь!

После степенных рукопожатий и похлопываний по плечам и спинам все двинулись к сторожке.

Внутри показалось, что они где-то в степной юрте: натоплено до жара, дым, вонь, чад, густой табачный дух. На столе – чайник, куски сахара, хлеба. На газетном клочке – горка анаши. Рядом – жжёные спички, пакетик табака, бумажки для закруток, нож, кружки, окурки в тарелке с объедками плова.

У стола, руки в карманах, сидел плотный казах в бараньей шапке и ватнике, пил чай вприкуску.

– Муса, зять мой! А это Ахмед, его брательник! – представил их Ойген. – Вилю знаете. А это Баран. И Кока… Ты сам откуда, брат?

– Из Тбилиси, – ответил Кока, исподтишка оглядываясь.

– Ну, садись, братва, – указал Ойген на раскладушку. Все уселись в ряд.

– Ты с самого Тибилиса? – спросил Муса, остекленело поводя глазами. – Там у меня дружок живёт, Джемал, не знаешь? Нет?

– Там миллион людей живёт, а Джемалов тысяч сто, – ответил Кока.

– А, ну всё правильно, – согласился Муса. – Курите, если хотите, – пододвинул газетный обрывок с травой. – Анашу курить – как орёл в небе летать, водку пить – как свинья на земле валяться, да!

Баран сказал, что сейчас не до анаши, они опаздывают:

– Ноць узе!

Ойген обратился к Мусе:

– Ребята белое хотят малость взять. Можно?

Муса склонил папаху:

– Надо Магу найти.

– Ну, найди! – попросил Ойген и шепнул Коке: – Давай бабки!

Тот протянул мятые купюры.

– Это чего такое? – крутил Муса в руках незнакомые деньги с птицами и кроликами.

– Это хорошие деньги, такие же, как марки. Голландские гульдены, – поспешил заверить Кока. (Баран тем временем тихой сапой отсыпал немного травы в целлофан от сигарет и, оглядываясь по-волчьи, запрятал поглубже в карман.)

– А, ну хорошо. – Муса спрятал деньги в карман ватника, поднялся. – Как Магу найду – приду! – И потопал из сторожки.

Виля спросил у Ойгена, зачем тот хотел его видеть.

Ойген потёр затылок:

– Да хотел, чтоб ты помог значки с битых машин снимать.

– Чего такого? Какие значки? – не понял Виля.

Ойген начал объяснять, но тут Ахмед так громко рыгнул, что все притихли, а Ахмед, утираясь тыльной стороной ладони, пробулькал:

– Палау ете кенигди…

Этого не поняли. Ойген пояснил:

– Плов слишком сытный, говорит… Значки от машин – ну, фирменные кружочки, что на бамперах. Я их в Казахстан отсылаю, они мне по полтиннику за фирменный значок “мерса”, “БМВ”, “опеля” платят.

– На хрен им такое что? – удивился Баран.

– Они там крепят значок к “жигулям” – и готово, “мерс”! Тёмные люди!

Все согласились – правда, тёмные, но Ахмед сказал, что очень хорошо получается: так можно значок припаять, что никто не заметит.

– Чистый мерс, да!

– А пошли сейчас! Всё равно Мусу ждать, – предложил Виля. – Там свет есть?

– Да. Ну, пошли! – махнул рукой Ойген.

Баран тоже поднялся. Что делать, Кока поплёлся следом – всё лучше, чем сидеть в этом затхлом загоне со зверовидным Ахмедом, от которого несёт бараньей вонью и свежим мясом.

Снаружи было сыро. Под тусклым светом лампионов блестели унылые, одноглазые, бесколёсые, битые, мято-смятые машины.

Кока тронул рукой один скользкий бампер, другой… Ожгло влажным холодом. Медленно побрёл по дорожке, всматриваясь в остовы. Какие значки?

Виля вцепился во что-то, оторвал.

– Вот, зырьте, от мерса!

Коку тоже привлекла эмблема “мерседеса” на чёрном капоте. Он попытался оторвать её, но не тут-то было!

Обернулся, увидел, как Виля ковыряется с каким-то штырём.

– Штарк[120]120
  От stark – крепко, сильно (нем.).


[Закрыть] сидит, сука! Сталь крепкая!

Баран шумел железом где-то в другом ряду.

Ойген подошёл к Коке:

– Не идёт? Надо поднять капот, изнутри попробовать.

Но и так не пошло.

Откуда-то послышался голос Барана:

– Все сурупы докруцены, не оторвать, сука!

Наконец Ойген с Кокой отодрали гнутый значок и кинули в кулёк.

Стали смотреть дальше. Вон кольца “ауди”. Их отцепляли стамеской. Наконец сорвали полусмятые кружки́.

Баран где-то с матерной руганью крушил железо.

Виля сдирал пряжку с “хонды”.

Кока уже ничего не делал, просто стоял возле зияющих остовов. Ему вдруг стало жаль срывать эмблемы: машины, и так несчастные, без них имели совсем уж жалкий вид: походили на битых офицеров без погон, часто поминаемых бабушкой в воспитательных целях.

И вдруг Кока услышал, как от сторожки, спотыкаясь, бежит человек и кричит:

– Was macht ihr dort?! Drecksschweine![121]121
  Что вы делаете там?! Грязные свиньи! (нем.)


[Закрыть]

Подбежал, грубо вырвал из рук Вили кулёк со значками.

– А что, разве нельзя?.. – удивился тот. – Это же шрот[122]122
  От Schrott – мусор, отходы (нем.).


[Закрыть]?

На что Ойген тихо по-русски буркнул:

– Это хозяин свалки. Хер знает, откуда взялся.

– Вы что, спятили? Хулиганы! – визжал мужчина, выхватывая из кулька кружок “мерседеса”. – Люди покупают запчасти! Как я продам запчасть, когда эмблема сорвана?.. Вот, двести марок потерял!.. – Потряс кружком, швырнул в грязь. – А тут – триста! – взревел он, выхватывая из кулька кольца “ауди”. – Кто вы такие? Кто вас сюда пустил? Воры, бандиты, мафия! – ухватил он за куртку Вилю, пытавшегося незаметно пробраться к сторожке. – Стой! Вы ответите за грабёж! Плати́те за ущерб! Polizei! Sofort! Russische Schweine![123]123
  Полиция! Сейчас же! Русские свиньи! (нем.)


[Закрыть]

– Эй, не очень-то! Сам ты швайн, сука! – погрозил железкой Баран, а Кока решил успокоить мужчину:

– Подождите! Мы не знали, что это вам надо! Мы думали – всё под пресс!

Но это ещё больше взбесило хозяина.

– Какой пресс?.. Как это – “не надо”?.. Вы что, в своём уме? Как я запчасти продавать буду? Нет, так не пойдёт! Или платите, или сейчас же вызываю полицию! Вот, за всё вместе – тысяча марок! – брякнул он кульком по капоту “опеля”.

– Разбежимся! – вполголоса сказал Виля. – Я и Ойген – туда, к воротам, – он указал глазами вправо, – а Баран и Кока – туда, налево, там где-то калитка. Дёрнули, не то он стопро ментов вызовет!

И они с Ойгеном кинулись по правой дорожке.

Баран, с силой оттолкнув хозяина, загремевшего о машину, ударил его железкой куда попало и бросился по левой дорожке. Кока припустил за ним.

Он с трудом бежал по узкой тропинке между зловещими скелетами машин, не оборачиваясь, стараясь не поскользнуться и не упасть на ржавое железо. Впереди топал Баран, ругаясь на ходу:

– Я эти зелезки!.. На хрен они сдалися?..

Печень ёкала. В боку кололо. Ступни подворачивались. Сердце захлёбывалось. Рот склеен. Тошнота, пустые спазмы…

Калитка заперта.

Баран бросился на железную сетку-рабицу, стал бить ногами. И согнул так, что можно перебраться. Сам перевалился и выпрыгнул наружу. Кока полез за ним.

Полупригнутая к земле сетка упруго пружинила. Кока был уже близок к краю, прыгнул, но сетка, распрямляясь, успела пропороть ему ногу.

Он повалился в чёрную грязь улицы. Сетка со звоном взметнулась вверх. Кока остался на асфальте.

Штанина разорвана. На голени – глубокий порез. Кровь сочится, залилась в ботинок. Приподнялся. У сторожки чернели какие-то фигуры. “Менты?” – испугался Кока, чувствуя горячее на ноге.

Кое-как, полулёжа, обмотал рану носовым платком. Вытащил из джинсов ремень и перетянул ногу ниже колена. Это помогло. Но дальше? Ползти? Ковылять? Куда? Надо с раной что-то делать, грязь кругом… Где Баран? Ни с того ни с сего заехал хозяину железкой по башке!.. И правда баран!.. Надо как-нибудь добраться до сторожки, вызвать скорую помощь; плевать на полицию, жизнь дороже.

Хозяина свалки Кока уже не боялся – было не до него. В конце концов, можно заплатить штраф. “Не пропадать же тут! И где Баран? Бросили, уехали!..” – горько вздохнул он (про Мусу с деньгами уже не думал – выжить бы).

Кое-как приподнялся на дрожащих ногах. Наступать больно. Нога затекла от ремня и плохо слушалась. Подковыляв к дереву и держась за ствол, то и дело выглядывал на пустую тёмную улицу.

И уже перестал ждать. Отошёл, хромая, от дерева, чтобы тащиться на свет в сторожке. Вдруг показался чёрный даже в темноте джип.

Тихо подкатил. Щелчок двери. Баран увидел, в чём дело.

– О, ёб же! Вунде![124]124
  От Wunde – рана (нем.).


[Закрыть] Ты чего, Кок? И кворь!

– Да, кровь, – сокрушённо подтвердил Кока. – Порезался, когда через проволоку перелезал. Упал…

– Что с тебя делать? – на секунду задумался Баран.

– Врач нужен, – сказал Кока жалобно.

– Рихтиг[125]125
  От richtig – правильно, верно (нем.).


[Закрыть]. Виля, тут арцт[126]126
  От Arzt – врач (нем.).


[Закрыть] есть где?

– В соседнем местечке – клиника. Через пять километров. Кто-нибудь будет, – отозвался Виля.

– Ну, лады. Стой, в багазник тряпка есть, собака соседа возил к ветелинар! – вспомнил Баран, открыл дверь сзади, покопался и позвал: – Идь сюда! На́, обмотайся и влазий в багазник!

Кока без слов замотался в собачий плед, полез в машину.

Баран, уже не таясь, рванул с места, выкручивая на поворотах руль до предела.

– Вот же ебени ёбано ебало! Откуда хозяин херов припёрся? Я этого хозяин железка прихерачил!.. Может, того?.. Я по плецо хотел…

– Мудак ты! – сказал Виля. – А если убил?

– Нет, я видел – он ворочался! – подал голос Кока.

– Ну, поворочался – и того, дубу дал… Если там серьёзное – они, конечно, докопаются, кто мы и откуда. За железки бы штраф дали, а теперь? Балда чуйская! – зло кинул Виля.

– Да заткни ты свой поганый маул! Хлебало залепи! – зарычал вдруг Баран так свирепо, что Виля умолк; дёргано огибая клумбу на пустынной площади, повторил: – Ойген не выдаст? Если квелен[127]127
  От quälen – мучить (нем.).


[Закрыть] будут?

Виля засмеялся:

– Кто его пытать будет? Это тебе не Москва! Тут менты мягкие и добрые. Вон, видишь выезд? Туда сворачивай, там скоро поворот на кранкенхаус[128]128
  От Krankenhaus – больница (нем.).


[Закрыть] будет! Вон шильд[129]129
  От Schild – щит (нем.).


[Закрыть] со стрелкой, туда!

Кока лежал тихо, ощущая слабый собачий запах и благодарность Барану за то, что не бросил. Ну, а деньги, что Муса унёс… видно, пропали… На всякий случай спросил:

– А что с деньгами будет?

– А ничего! Муса принесёт или герыча, или деньги обраткой, – что ещё? – удивился Баран, но Коке ответ показался слишком оптимистичным – как же, жди!.. Да и где ждать? В больнице? Хорошо хоть медицинская карточка есть. Не выкинут же немцы его как собаку за дверь? Они хоть в душе́ все и фашисты, но тихи и вежливы стали, как дал им дедушка Сталин по ушам. Да и кто не фашист?

Они подъехали к корпусу. Светились огни приёмной.

– Так, братан! – сказал Баран, глуша мотор и оборачиваясь к Коке. – Нам туда геен[130]130
  От gehen – идти (нем.).


[Закрыть] не след, а мне ещё в Мюнхик переть! Выгрузайся. Деньги или отрава завтра Виля привезёт! Он тут живёт, завтра Ойгена встретит, узнает, что и как, Мусу найдут. Зо[131]131
  От so – так (нем.)


[Закрыть], Виля?

– Стопро, – мотнул тот головой.

– Ну, бывай! Тряпка забери, он мне на хер не нужен! – сказал на прощание Баран.

Кока откликнулся:

– Спасибо, что подбросили! До встречи! – кое-как вылез из машины и захромал к корпусу больницы, а джип рванул в темноту.

Придерживая собачий плед одной рукой, с трудом отворив дверь, Кока проник внутрь. В приёмной за барьером – миловидная немочка. На высокой груди, на белом халате табличка “Dr. Anette”.

При виде Коки она встревоженно подняла головку с короткой причёской.

– Боже мой! Что это? Что с вами? Клаус, сюда!

Из смежной комнаты неспешно выплыл долговязый врач с табличкой “Dr. Klaus” и, бегло окинув Коку взглядом, снял с него плед, увидел ногу и повёл Коку в операционную, где приказал ложиться на стол и расстегнуть штаны. Снял ремень, срезал остаток штанины, развязал платок, начал осматривать рану.

– Кто вы? Откуда приехали?

– Из Франции. Тут акцептируется французская медицинская страховка?

– Надо узнать! Позже. Пока лежите, я обработаю.

Очистил рану от грязи и крови. Между делом вкатил Коке укол от столбняка и хотел ещё добавить от бешенства, но Кока сказал, что там никаких собак не было, только битые машины, они искали запчасти, он поскользнулся – и вот…

– О, это опасно! Ржавое железо! Тогда я вам сделаю анестезию! – собрался было доктор, но Кока, опасаясь, что анестезия вперемешку с коксом может плохо кончиться, стал протестовать: он аллергик, лучше местную анестезию.

– Может, вакцину от аллергии? – предпринял доктор Клаус ещё одну попытку, но Кока сказал, что у него резус отрицательный и ему ничего нельзя вводить, кроме болеутоляющих.

– Боль – это только рецепторы! Это наше представление о ней, и не более того. – Сделав какой-то укол, доктор Клаус вдел плотную нитку в большую кривую иглу, вывел несколько ловких стежков, наложил повязку, забинтовал ногу. – Теперь – отдыхать!

– Отдыхать? – переспросил Кока и стал исподтишка оглядываться – нельзя ли чем-нибудь поживиться? Завтра начнётся ломка, а придёт ли этот Виля – никому не известно.

Но в операционной было пусто. Белоснежные приборы, сверкающие инструменты.

– Э… Доктор Клаус, у меня один маленький вопросик.

– Да, пожалуйста, – флегматично ответил доктор из-за высокой конторки, где что-то писал.

– Нельзя ли тут где-нибудь э-э-э… достать болеутоляющее?.. Завтра нога будет болеть… Может быть, можно купить?

Доктор Клаус внимательно посмотрел на него, подошёл, повернул к себе его руки, увидел несколько старых проколов и мозолей. Строго спросил:

– Вы наркозависимый?

– Нет, что вы! Это мне… прививки делали…

– Прививки? – хмуро усмехнулся доктор, покачал головой и направился из операционной, сказав брезгливо напоследок: – Сейчас вам принесут пижаму и тапки, снимите и выбросите с себя всю эту грязь! От неё – главная зараза!

Коке стало неловко. Он с тоской представил, на кого похож со стороны: небритый, в одной штанине, в грязи, с очень несвежими носками… “А вдруг эта красотка Анетта принесёт?.. А я в таком виде!.. Грязный, вонючий – перед женщиной!..”

Он сполз на пол, сел на какой-то прибор.

И правда – пришла доктор Анетта, велела ему встать с осциллографа, дала пижаму в пакете, к ней полный комплект: майку, носки, трусы. Повела носом: не хочет ли он принять душ, хотя бы частично?

– Да, да, конечно… Я упал… Машины… – забормотал Кока, со стыда пряча глаза. – А можно… с ногой… в душ?

Доктор Анетта пообещала дать водонепроницаемый чулок.

– Натянете. Особо не трите, конечно. Завтра оформим бумаги. У вас есть паспорт?

– Нет, дома забыл, в Париже. Есть карта.

– Да, Клаус сказал. Давайте! Завтра решим. А пока – по коридору направо душевая. Там всё необходимое – полотенце, шампунь, мыло!

И она, забрав карточку, уцокала по блестящему полу, а Кока, взяв в охапку новые вещи, поплёлся в душевую, по дороге захватив у доктора Анетты резиновый чулок, похожий на громадный презерватив.

Кое-как справившись с чулком, он принял душ и, ободрённый, в чистом белье и пижаме, появился в приёмной, откуда доктор Анетта повела его в палату.

– А нельзя ли… что-нибудь от болей?.. – по инерции спросил он.

– Что конкретно?

– Ну, болеутоляющее… Кодеин… Морфий…

– Кодеин? Морфий? – прыснула она. – С чего бы вам морфий давать? У вас рана неглубокая. Вы что, тяжелобольной?

– И так можно сказать, – горько пошутил Кока.

– Не фантазируйте! Ложитесь, отдыхайте. Сейчас принесу снотворное.

После таблетки Кока мгновенно вырубился.

Очнулся утром. Не понял, где он. Оглянулся. Нога ныла. В палате один. Вторая постель пуста. Занавески. Дверь в ванную. Всё белое… Больница!

Уже начинало подламывать. Нос полон соплей, тело ноет. Рана свербит.

Осмотрелся. Вещей нет. Только куртка, запачканная в крови. На ней – его тощий бумажник. Деньги на месте, но карты нет. Значит, проверяют. Где бы взять носовой платок?

Поволокся в ванную. Кости угрожающе давали о себе знать, толкались в кожу, словно изнутри стали расти острые шипы. В животе крутило и булькало.

С идиотской улыбкой захромал обратно (от ломки все мускулы дрябнут, лицо обвисает в кривой ухмылке). Влез на кровать, затих.

В дверь без стука проскользнула медсестра, юркая и точёная, узкоглазая – таиландка, что ли?

– Проснулись? – благожелательно спросила, раздвигая занавести и открывая форточку. – Как себя чувствуем?

Кока хотел сказать “хорошо”, но язык не повернулся. Куда там хорошо! Из носа льёт, на лица дебильная улыбка, нога болит, будто скворчит на сковородке, о чём он и сказал медсестре.

– Ногу зашили. Рана опасная. Очень сильно болит. Нет ли болеутоляющего?

– Шмерцмиттел?[132]132
  От Schmerzmittel – обезболивающее (нем.).


[Закрыть] – уточнила она и ушла.

За ней появился доктор Клаус, уже в плаще (видно, уходил домой после ночного дежурства).

– Как себя чувствуете?

– Хорошо, но нога болит… сильно…

– Вы что, простудились? – Доктор внимательно изучал Кокино лицо.

– Видно, так, – вздохнул Кока (ему очень не понравилась внимательность доктора Клауса).

Доктор наставительно заметил:

– Рана болит – это понятно. Вы не думайте о боли – её и не будет. Ведь это только фантом! – Но сжалился: – Вам дадут таблетку.

– Какую?

– Какую надо! – бесстрастно отрезал доктор Клаус и покинул палату, а через пару минут медсестра внесла на подносе оранжевую таблетку и стакан воды.

Но эта ерунда ломку не только не сняла, но ещё, кажется, усилила.

Так, мучаясь, он пролежал несколько часов. Ему было попеременно то люто холодно, то нестерпимо жарко. Он то скидывал одеяло, то натягивал. Из всех пор обильно струился вонючий пот. Из подмышек несло ацетоном, из трусов – солёной рыбой. Донимала тошнота и сопли, утираемые полотенцем. Его укачивало, тянуло рвать. Внутри всё трепыхалось.

“Вот он, кумар! Вот она, богиня Кумар! – думал Кока в просветах, вспоминая слова Лясика о том, что на Тибете живёт суровая живая богиня Кумар: когда она кричит – жди болезни, когда трёт глаза – смерть вблизи, когда плачет – тюрьма неизбежна, когда дрожит – холод ожидает всех… – Вот она меня и поймала! И страх, и холод, и смерть – всё вместе! Кумар, сжалься!”

Заодно припомнились советы Лясика, как снимать ломку: “Выпей чайный стакан водки залпом! Через полчаса – ещё один, всё пройдёт!” Да, найдёшь тут водку… От одной мысли о стакане водки затошнило, но он сдержался, затих.

Заходившая несколько раз медсестра приносила ему бумажные салфетки, воду, но на его жалобы принести что-нибудь от боли только ухмылялась:

– Не велено! Таблетку могу дать!

Какая таблетка! Сознание растерянно металось, заваливалось набок, в тёмные дыры. О чём бы он ни думал, куда бы ни совались робкие отростки его пугливых мыслей – всюду тупик! Всё черно впереди! Да, это всегда так: как наркоту жрать – так все вместе, гуртом и скопом, а как ломка приходит, то каждый с ней один на один остаётся.

Ко всему прибавился звон в ушах – неотрывный, невыносимый. Так гудят высоковольтные провода. Или невыключенный телевизор. У него точно опухоль в голове! Отчего ещё может быть такое гудение?..

Опухоли он боялся с детства. Один их сосед вдруг стал увеличиваться в размерах в прямом смысле: ноги, руки, голова стали распухать, расти, это называлось “слоновья болезнь”, что выяснилось в Москве, в клинике Бурденко, куда его повезла жена. Прооперировали – и всё обошлось, сосед пришёл в норму и часто предупреждал их, детей, чтобы они при играх берегли головы, может плохо кончиться. И так запугал, что одно время они даже купили пластмассовые шлемы, в них выходили во двор играть в прятки и пинг-понг, но потом об этом забыли, а Кока запомнил. “О господи, помоги, спаси!” – искренне пожелал он, чтобы кто-нибудь там, на небесах, услышал его.

Тут вошла медсестра, но не одна. За ней – два молодых человека.

Кока испугался. Полиция! За ним! Но успел разглядеть на груди у них таблички: у одного, светловолосого немца, написано “Bruder Falke”, а у второго, южного тёмного крепыша, – “Bruder Boko”. Брат Фальке, брат Боко. Что за братья? Чьи? В странных зеленоватых переливающихся комбинезонах, как марсиане…

Боко остался у двери, а Фальке подошёл к постели, с трудом выговорил:

– Ни-ко-лоз? Гам-ре-ке-ли? – и на растерянный кивок Коки подытожил: – Одевайтесь. Вы должны ехать с нами!

– Куда?

– Туда, где вам помогут.

– Это где же? – всполошился Кока.

– Увидите. Там вам будет хорошо, уверяю вас. Там вас вылечат, – ласково говорил Фальке, присаживаясь в ногах. – У вас же абстинентный синдром? Видно по лицу! Снимем абстиненцию! Где ваши вещи?

– Вот, куртка, – кивнул Кока. “Снимут ломку? С чего бы это?” – Вы кто вообще?

Брат Боко оставил вопрос без ответа.

– Надевайте пижаму. У нас в клинике есть секонд-хенд вещи, подберём вам что-нибудь. Ваша медицинская карточка у нас.

– В клинике? – переспросил Кока, но Фальке будто не расслышал, подал ему пижаму и даже хотел помочь её надеть, но Кока стал сам натягивать на себя парусиновые штаны с завязками внизу и нелепым верхом, мало понимая, что́ происходит, лишь с мерцающей мыслью о том, что они обещали снять ломку, а это самое главное в нынешний миг жизни.

“Может быть, это какие-нибудь добрые люди типа доминиканцев? Красный Крест? Самаритяне? Откуда они узнали, что у меня ломка? Да, наверно, Красный Крест! Брат такой, брат сякой. Не менты же?..” – думал он, надевая куртку и пряча бумажник.

Брат Боко распахнул дверь. Кока потащился к выходу, Фальке – за ним, тихо перекинувшись парой слов с медсестрой.

Они молча прошли по коридорам, где началось обеденное движение, спустились в подземный гараж. Там стоял уазик с тремя нарисованными стрелами и надписью “PSYCHIATRISCHE KLINIK NACHTBERG”.

Вот оно что!.. “Психиатрическая клиника Нахтберг”! Ночная гора!..

Кока упёрся, как баран, запротестовал: куда в психушку, он не болен!.. Простудился просто, насморк. Отпустите!.. Куда – в дом для дураков?..

Но братья ловко втолкнули его в уазик, опустили решётку, а сами вскочили на передние сиденья и помчались с сиреной, распугивая машины и веселясь:

– Гляди, тот совсем от страха в кювет съехал!

– А этот чуть в “мерседес” не вломил!

На вопросы Коки, зачем они везут его в сумасшедший дом, Фальке терпеливо повторял:

– Там вам помогут. У нас такое правило: если наркоман в абстиненции, то его направляют в клинику, чтобы снять синдром и помочь встать на ноги, хотя бы на время.

– Откуда вы узнали, что я в ломке?

– А доктор Клаус позвонил, сказал, надо человеку помочь. Вас страхи пугают? Всякие мании, неврозы?

– Бывает, – сознался Кока.

– Вот видите! А мы вам поможем избавиться от этого. Полностью очистим сознание!

– Чем? Метадоном? – вспомнил Кока какие-то смутные рассказы об этом.

– Метадон? – переспросил брат Боко, а Фальке отчеканил:

– У нас в клинике есть средства и получше, – но не стал говорить, какие именно.

Тут только Кока заметил, что брат Фальке сам что-то очень уж бледный. А брат Боко почёсывается и курит вторую сигарету прямо в медицинской машине. “А не морфуши ли эти медбраты? У них в клинике наверняка есть чем поживиться, раз обещают ломку снять! Да пусть снимут, а там посмотрим!”

Он закинул удочку:

– Очень нога болит, вчера зашили. Нет ли чего от болей?

Фальке отозвался:

– Тавор хотите? – Но Боко сказал, что, во-первых, при абстиненции тавор не помогает, во-вторых, надо у врача спрашивать; забыл, какой шум врачи подняли, когда он, Фальке, дал старухе таблетку от давления, а она чуть не окочурилась? Все лекарства назначает только врач! Никакой самодеятельности!

Кока ехал, сморкался в полотенце и мучился, желая только, чтобы они наконец куда-нибудь приехали, где ему снимут ломку, спасут от беспомощно-разбитого состояния, в каком он находится. Но хорошенькое дельце – сидеть в психушке?! А кто на соседней койке лежит? Что ему в голову взбредёт?

– А они… не опасные?..

– Кто – они?

– Там… Люди… пациенты… сумасшедшие… Они закрытые сидят, как в тюрьме?

На что Фальке ответил:

– Нет. Опасные – в закрытом отделении, а вы в открытое едете. У вас мысли о суициде бывали? Мучили?

У Коки хватило ума ответить, что нет, хотя эти мысли были у него всегда, сколько он себя помнит (раз в детстве, после нагоняя мамы, хотел умереть – и тайком съел весь двухсотграммовый брусок масла, от чего не умер, но получил понос).

– Тогда да, в открытое, второе, к нам.