Текст книги "Кока"

В баню идти через двор.

Кока был так ослеплён солнцем и опьянён воздухом, что чуть не упал, споткнувшись и получив от Ока тычок в бок:

– Но! Под ноги смотри, а не ворон считай!

Зэки во дворе ожили, разминались на ходу, шутили, сыпали прибаутками:

– Дорогая, люблю, скучаю, пришли курить и чаю!

– По посёлку Ильича не ходи без кирпича!

– Среди берёз и сосен принял я ноль восемь!

– Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это!

Дорога недолга. Вот баня – здание из белого кирпича с концлагерной трубой. Перед входом стоит надзиратель с раскосыми глазами. Дядя Абдул шепнул Коке:

– Это Какун, боксёр. На зэках тренируется – затащит в “круглую” и избивает!

– Слышал про “круглую”. За что туда кидают?

– Причину найти всегда можно!

Какун одной рукой держал картонную коробку, другой выдавал из неё каждому кусочек коричневого хозяйственного мыла в половину спичечного коробка. Узкие татарские глаза его бесстрастно переходили с лица на лицо. Завидев, что старец в вязаной шапочке замешкался на входе, он с силой пихнул его в спину, тот влетел внутрь, а Какун радостно засмеялся.

В гулкой бане с мокрыми стенами прямо в потолке, как в газовых камерах, – дырки шести душей. По стенам – три лавки. На столе – куча драных полотенец. Пара полуржавых тазов, рваная мочалка. Раздевалки нет. Пол скользкий. На потолке плесень. В углу – дверь в какое-то помещение, оттуда пышет жаром и слышно грохочущее лязганье.

– Там прожарка! – кивнул дядя Абдул.

Раздался приказ Какуна:

– Всем раздеться! Вещи сдать прожарщику!

Начали снимать одежду. Абдул шепнул:

– Носки в карманы спрячь, а то потом не найдёшь! Туфли тоже скидай.

Двое парней помогали раздеваться старцу – тот кряхтел на всю баню, но шапочку с головы снимать отказывался. Какун сорвал её, кинул в общую кучу:

– Будешь там ещё вшей копить!

Мордатый парень в арестантской робе выкатил из прожарки тележку. Стали туда бросать вещи. Бросив, отходили. Кто-то сел на лавку. Кто-то стоял, прикрыв срам рукой. Кто-то вообще повернулся к стене.

Стоять голыми холодно, но надо ждать, пока нагреется вода. Вид нагих тел отвратителен, напоминает ощипанных кур на базарном прилавке.

Наконец, приказ Какуна:

– Первая шестёрка – под душ!

Из дырок в потолке полилась вода.

Шестеро стали быстро и усиленно намыливаться. Послышались крики:

– Начальник, горячо! Холоднее пусти!

– Теперь холодно, горячей добавь!

За стеной заработал мощный мотор. Пол сотрясался. Что-то звенело и позвякивало, как в поезде.

– Прожарка включилась! – объяснил дядя Абдул.

Минут через пять вода внезапно прекратилась. Кто не успел смыть мыло, похватали полотенца, стали обтираться, а вторая шестёрка уже встала на их места.

– Неужели ремонт не могут тут сделать? В скотских условиях людей держат! – возмущался замёрзший Кока.

– Какой, к чёрту, ремонт? Вертухаям и сотрудникам по полгода зарплату не платят – нет денег в казне, всё разворовано… – Дядя Абдул вздохнул. – И такое мучение всю жизнь… Лучше уж расстрел… – Но Кока ободрил его:

– Сам же говорил, новый кодекс готовят, без вышаков.

– Это когда ещё будет! А расстрел может быть завтра! Иди, наша очередь!

И Кока, осторожно ступая по скользкому полу, пробрался к душу, быстро помылся и схватил по привычке полотенце, но оно было таким мокрым и грязным, что он бросил эту ветошку на пол, встал ногами– и тут же получил окрик Какуна (стоящего всё это время в бане):

– Ты чего, мудак, казённое имущество топчешь? А ну, сошёл с полотенца! Положил на стол! В “круглую” захотел?

В “круглую” Кока не хотел, потому положил тряпку на место.

Стоять голым после душа – холодно, но надо ждать вещей из прожарки.

Наконец, все помылись. К этому времени мотор за стеной перестал работать. Слышались какие-то фыркающие звуки, похожие на шипение отходящего поезда.

– Разобрать одежду! – скомандовал Какун, когда мордатый парень вывез на тележке ворох горячего белья, от которого шёл горячий пар с химическим запахом. – Разбирай!

Все стали рыться, искать свои вещи. Кто-то не мог найти трусы, кто-то штаны… Кока нашёл своё быстро. Приятно натянуть на тело горячую ещё рубашку, хоть и отдающую химией. Но одежда порядком скукожена, носки еле налезли на ступни.

Когда все кое-как угомонились, Око повёл их назад, через двор, где солнце уже не светило, а возле дверей бани Какун, сидя на корточках, распечатывал новый ящик с мылом, видно, ожидая на помывку следующую камеру.

– Сегодня суббота, банный день, – подтвердил дядя Абдул.

И снова потянулись томительные часы. Кока лежал, слушал, как на втором ярусе шлёпают карты.

Дядя Абдул лежал рядом – сидеть из-за ревматизма он не мог. Вслух сокрушался: как там семья? Жена на свидании говорила – все деньги на адвоката ушли, дети голодные!

– Дают свидания? Кто?

– Следак. Всё он. От него всё зависит – как он повернёт, так и дальше прокуроры поворачивать будут.

– У меня следак плохой – не берёт денег.

– Это да – на кого нарвёшься! – согласился дядя Абдул и стал ворчать: – Скорее бы в камеру! Там хоть матрас есть, подушка, лежать можно. Свои ложка-чашка, книги из библиотеки… Какие?.. А всякие… Я читать люблю, это как с мудрецами говорить. Недавно попался Мельников-Печерский, “В лесах”… Слышал, нет?.. Как староверов травили, а они прятались от власти, будь она проклята: сперва хозяйства у людей отняла в колхозы, теперь эти колхозы порушила, а мне – расстрел?.. (Видно, всё, о чём бы ни говорилось, в голове у Абдула приводило к слову “расстрел”.)

Сочувственно кивнув, Кока отправился выпить воды. Едва наклонился к крану, как брякнула дверь, впустив внутрь невзрачного щуплого типа.

Вдруг с нар спрыгнул плечистый парень.

– Я ж говорил, падла, что выловлю тебя! Вот где встретились! – закричал он и стал избивать вошедшего, сначала руками, а когда тот упал – ногами. Загнал к параше и обрушил ему на голову кувшин для подмываний.

Тип вопил:

– Не я! Не я, Руслан! Клянусь матерью, не я! – а плечистый кричал:

– Ты, падла, сука! Всех сдал, паскуда! – и бил щуплого кувшином куда попало.

За дверью раздались крики:

– Ошибка! Подельники! Открывай!

Дверь тут же распахнулась, вертухаи оттащили Руслана. Поставили его лицом к стене, а избитого в кровь щуплеца спешно выволокли из камеры. Было слышно, как они по рации вызывают кого-нибудь с носилками.

Кока как стоял у раковины, так и остался стоять.

– Кто зачинщик? Кто начал? – обыскивая плечистого парня, спросил у Коки Око.

– Не знаю. Не видел, – ответил тот.

– Как же не видел, когда рядом стоял? – начал было вертухай, но Руслан закричал:

– Да он, гадина, всю нашу контору заложил! Всё сдал! Откупиться этим от срока думал! Я ему откуплюсь! Света белого не взвидит, парша проклятая! Клянусь, я его замочу! Всех нас в косяки загнал!

– Если сука, то правильно, надо дать пиздюлей, – согласился Око, забирая у парня пачку “Космоса”. – Курить – вредно!

– Да бери, у меня в хате ещё есть.

Постепенно всё улеглось. Руслан вернулся на верхние нары, но ворчать не перестал, материл проклятого стукача и весь его поганый род:

– Этот потрох могильный из себя барана строил, а сам в конторе нос всюду совал и ментам инфу сливал, сколько прибыли за месяц накапало. А когда нас взяли, раскололся по полной. Следак его в фарш промолол – и он, сука позорная, всех сдал. Нас теперь десять человек подельников по тюрьме сидит! Ничего, я его всюду достану! Ему не жить!

А Кока, слушая Руслана, лишний раз утвердился, что на следствии ни о ком даже заикаться нельзя: спал пьяным в садике – и всё, ничего не знаю, кто что купил – не ведаю!

Карты пошли шлёпать дальше. Начались обычные тихие пересуды.

– Говорят, в Сибири зоны так набиты, что пидоры устраивают себе гнёзда на деревьях и там спят. В бараках нар надстроили, иногда даже до четырёх ярусов… Оттуда, если сверзишься во сне, – хана, каюк, калека… А зоны там – чёрные, лютые. Пидорам режут рот от уха до уха, щёки отвисают, “улыбка смерти” называется…

Вдруг лязгнула дверь, голос выкрикнул:

– Гамрекел! На выход!

– Куда меня? – испугался Кока (он уже так прижился в камере, что боялся из неё выходить).

– Кто знает. – Абдул растирал плечи.

Око повёл его по коридору.

– Куда меня, не знаете? – вежливо, даже заискивающе, помня о Какуне и “круглой”, спросил Кока.

– Знаем. К главначу. Всех водят знакомиться, – ответил миролюбиво Око, отпирая очередную решётчатую дверь.

Вот кабинет с табличкой “Начальник СИЗО № 2 полковник Евсюк Валерий Демьянович”.

Остановились. Око постучал:

– Разрешите? – и, услышав “Веди!”, впихнул Коку в кабинет.

В уютную комнату, больше похожую на квартиру, чем на кабинет в тюрьме, – большой телевизор, глобус с бутылками и откидным верхним полушарием. Карта Пятигорска. Дипломы в рамках. Красные грамоты. Знамя с кистями. Фото смеющихся детей. Портрет Дзержинского над диванчиком. Добротный шкаф с папками. За столом – главнач, полковник Евсюк, гривастый, щекастый, брылястый, с двойным подбородком, похожий на пожилого пожившего льва. На столе – крепкий чай в серебряном подстаканнике, дольки лимона на блюдечке, бутерброды с розовой лососиной и копчёной колбасой.

Кока не мог оторвать от них взгляда, что было миролюбиво замечено:

– Берите, ешьте, не скоро придётся… – И пока Кока жадно ел лососину, закусывая колбасой, главнач полистал папку. – Студент? Работаете?

Кока кивнул с набитым ртом.

– Что же вы так? – укоризненно покачал головой Евсюк. – Полкило анаши! Таблетки! В такое дерьмо вляпаться! Надо же голову на плечах иметь, а не пень-пеньской! Вот и залипли надолго, позвольте вас уверить!

– Это всё не моё.

– Ну, конечно. – Евсюк захлопнул папку. – Вы, я вижу, приличный человек. Ведите себя в тюрьме тихо, спокойно, достойно. Не выпячивайтесь! Зоба, боже сохрани, не раздувайте, не то вас накажут. Ни во что не суйтесь, и вам никто ничего плохого не сделает.

– Можете посадить в одиночку? Мне там будет спокойнее.

Главнач отрицательно качнул пальцем:

– Одиночка у нас – только карцер. Вам туда не надо. Что, страшно первый раз в тюрьму идти? Ничего. Тут тоже люди. Некоторые, правда, очень плохие, а некоторые – глупые, как вы… – Он переложил бумаги, исподтишка ввернул: – И было бы замечательно, если вы будете… э… информировать нас… ежели заметите что-нибудь незаконное…

– Как каждый гражданин, обязан это делать… – не дав ему закончить, состроил Кока честное лицо, желая разом покончить с вопросом (видно, стать стукачом тут предлагают всем и всегда, недаром Черняшка предупреждал, что нет хуже, чем с ментами тёрки иметь: “Менты кого хочешь заставят стучать, потом предадут, а свои прирежут”).

Главнач усмехнулся:

– Я не плотник, а стучать охотник, так, что ли? – Но не настаивал. – Ладно. Я позабочусь, чтобы вас в тихую камеру определили!

Кока вспомнил:

– Когда будете меня в зону посылать, то, прошу, пошлите в чёрную, воровскую, а не в ту, другую… – Он запнулся, не желая говорить “сучью”, чтоб не обидеть начальника.

Это рассмешило полковника.

– Ага, в воровскую! Прямо к Деду Хасану в апартаменты! Ваш, кстати, тбилисский, а пол-России в кулаке держит!

– Ну и Сталин наш, тоже весь Союз держал! – подсказал Кока не без гордости, с чем главнач был согласен и даже от себя добавил:

– И Багратион, что французишек пощёлкал при Бородине, ваш был… Это вы, грузины, умеете, вам палец в рот не клади. Сейчас, правда, у вас заварушка, какую-то беглую Гамсахурдию ловят…

– Это он, Звиад Гамсахурдия, президент, – машинально поправил Кока.

Главнач отмахнулся:

– Без разницы! По мне так пусть хоть Гамсахуйдия будет! Раз ловить начали – поймают и убьют! Сейчас ведь выговоры не в личные дела, а прямо в голову разрывной пулей заносятся!.. Вы, надеюсь, в политику не лезете?

– Нет, какая политика! Пятый день зубы не могу почистить! – в сердцах отозвался Кока. – Параши эти проклятые… Вымыться по-человечески невозможно в вашей бане…

Главнач не спорил:

– В бане планируем ремонт. Денег нет, бюджет худой, бардак всюду!.. Доедайте! – разрешил он, видя, что Кока пялится на оставшиеся бутерброды.

– Можно с собой взять?

– Берите! Вон салфетка. Эк вас угораздило влипнуть! – с неподдельной жалостью качнул гривастой головой, однако на вопрос, тут ли его подельник, Нукри Гогоберидзе, отрезал: – Служебная тайна! Идите! Ведите себя прилично!

Нажав звонок, назвал вошедшему Оку какую-то цифру.

– Слушаюсь! – отозвался вертухай.

И повёл Коку обратным ходом в подвал.

В камере Кока угостил дядю Абдула хлебом с лососиной, чему тот был весьма рад; активно заклацал вставными челюстями – зубы, видно, тоже принадлежали к списку слабых мест нарткалинского счетовода.

Разговор с главначем вселил какие-то надежды – обещал в тихую камеру определить… А вдруг издевается?.. И в самую страшную пошлёт?.. Как-то всё было очень уж обыденно-просто…

Он задремал. Во сне увидел: стоит возле ресторана с кем-то очень знакомым, но никак не может вспомнить, кто это, отчего ему неловко и он несёт всякую чушь, пока его не останавливает окрик: “Эй, бичо[177]177
  Парень (груз.).


[Закрыть]!”

Что такое? Кто его тормошит?

Кока узнал бородатого мужика с крючковатым носом, сильной челюстью и бугристыми, выпуклыми надбровьями – тот сидел целый день в одиночестве возле окна, курившие сокамерники обходили его.

– Садаури хар?

– Тбилисели.

– Ра убнели?

– Сололакели[178]178
  – Откуда ты?
  – Из Тбилиси.
  – Какого района?
  – Сололакский (груз.).


[Закрыть].

– Достойный убан. Хромого Отара знаешь?

– Около сорок третьей школы что живёт? Много порножурналов имеет?

– Да. Темо Безрука?

– Мой сосед через два дома. Мы с ним летом в нарды часто играли, пока ему руку трамваем не отрезало…

– Хозо Вахо?

– У которого бульдог? Выше меня живёт, около гастронома, на Давиташвили.

Мужик продолжал:

– Тебя как зовут? Есть кличка?

– Кока. Мазало.

– По какой идёшь? За что сидишь? Первоход?

– А с какой целью интересуешься? – спросил Кока, как советовали.

Ему не понравилась настырность мужика, но тот примирительно ответил:

– Не кипятись, брат! Вижу – земляк! Я верийский, выше винзавода жил. Я за тобой следил. Ты правильно сделал, что не сдал вертухаям быка, который стукача отоварил. И правильно сделал, что старику хлеб принёс. Значит, сердце есть. – Узнав Кокино дело, покачал головой. – Тебе сразу надо было говорить: “Ничего не знаю, что в сумке!” Всем известно: кого с кайфом взяли, тот и отвечает, а других не впутывает, ему всё равно сидеть – зачем ещё друзей тянуть? Да и отбрехиваться одному легче, сверять никто ничего не будет…

– Мы с Нукри друзья с детства… соседи… вместе выросли… Не смог предать… – вздохнул Кока (умолчав о том, что при аресте мало что соображал и кроме стакана воды ни о чём думать не мог).

Мужик внимательно всматривался в него.

– Я это понял. Поэтому с тобой и заговорил! – И покачал головой. – Кого сажают, твари!.. Человека за дурь гноят! Да все наши цари чилимы[179]179
  Кальян (груз.).


[Закрыть] курили день и ночь! Вино и чачу сами пьёте, чем конопля хуже винограда?

Наверху проснулись от их разговора, стали ворочаться, ворчать:

– Тише там, басурмане! Спят люди!

Мужик тихо сказал:

– Ладно. Не будем поднимать хипеж. Завтра побазарим. Разбежались. Если что – найдёшь меня на тюрьме, вертухаям я хорошо известен. Меня Замбахо зовут, Замбахо Зерагия. – И неслышно ушёл на своё место под окном…

…Ночью Кока проснулся. Темно. Лампа погашена. Луна освещает нары с тёмными телами. Настырно капает вода из крана. Кто-то похрапывает, сопит, бормочет, вздыхает во сне. Дымные смурные драные дёрганые мысли бессмысленно крутятся в голове, как спирали, и вылетают в чёрный космос, где их уже не догнать, не поймать, не настичь, не ухватить…

30. Беспал и Расписной

Утро началось с шума и переполоха – в камеру нагнали новых зэков с этапа, взамен кого-то увели. Кто-то из новичков требовал доктора – ранили в ногу при задержании, гноится. Кто-то ругался из-за места на нарах. Дяди Абдула не было. Ночного гостя – тоже. Да был ли он вообще?

Кока лежал неподвижно, мрачно думая о том, что самое главное для человека – быть одному, а в тюрьме, видно, этого никогда не будет… Надо всё время с кем-то говорить, ссориться, играть в карты, слушать всякую ерунду, самому пороть чушь и ересь. “Как не ценили самые простые вещи! Свобода, тишина, одиночество!” – скорбно размышлял он, слушая, как Руслан сгоняет с верхних нар пронырливого новичка:

– Эй, шахтёр чумазый, отхватишь! Сгинь с моего лежбища! – А тот, хотя и отнекиваясь: “Здесь места не нумерованы! Броня у тебя, что ли?”, послушно спрыгнул.

Вдруг Кока услышал зов:

– Гамрекели, с вещами! – Сало стоял у открытой двери. – Быстрее, хватит харю плющить! Ишь, бороду отрастил, зверь! – А на вопрос, куда идём, ухмыльнулся: – Куда следует! Вещей нет? Вперёд!

Они двинулись по коридорам подвала. Дохнуло склепной сыростью. Оказались возле тяжёлой двери с засовами. Белой краской от руки выведено:

“СКЛАД. ЗАВ. Ю.К. БАРСУКОВ”

Огромное помещение. По стенам – полки с ватниками, свёрнутыми матрасами, подушками, какой-то одеждой б/у, плошками, мисками, кружками, ещё чем-то чёрным, мятым, громоздким. За столиком – пожилой старлей пьёт чай из белой кружки с розочкой. В вазочке – галеты и песочное печенье.

– Давай, Барсук, отоваривай первоходку! – велел Сало, а сам взял галету, начал хрустеть.

– Сам барсук, – незлобиво огрызнулся пожилой, но отставил кружку и с кряхтением ушёл куда-то за вешалки с висевшими в ряд тёмными формами для надзирателей.

Сало быстро распихал по карманам галеты из вазочки. Заметив взгляд Коки, дал ему пару штук, пояснив:

– У Барсука ещё затарено, будь здоров! Не обеднеет, он запасливый! Вся тумба полна!

Мирный, домашний говорок Сала как-то успокаивал.

– Куда меня сейчас?

– На спецы, – равнодушно дожевал Сало галету и потянулся к печенью.

Кока поперхнулся. Зашлось сердце: “Спецы! Спецкамеры!..”

– Там… Там сильно мучают?..

– Кого? – вылупился вертухай.

– Ну, людей…

Сало засмеялся:

– Они нас мучают: это им подай, то принеси, а сами как в санаториях, весь день на боку, чисто медведи в спячке…

Появился Барсук со свёрнутым матрасом под одной рукой. В другой – серое от старости, но чистое, кисло пахнущее бельё.

– Это матрасовка, одеяло-хуяло, подушка, мордотенце. Твоё теперь имущество! Отвечаешь! – Скинув на стул бельё, он подковылял к полке с посудой, выбрал миску, кружку и ложку, вернулся к столику. – Матрас сверни, а посуду засунь в него, легче нести.

– Ясно, – сказал Кока, пытаясь запихнуть всё в свернутый матрас, что с первого раза не удалось: посуда с глухим стуком рассыпалась по полу, а матрас развернулся, едва не сметя Барсукову кружку со столика.

– Тише, мерин! – засмеялся Сало, загружая в рот печенье.

Поднимая с пола миску и кружку, Кока заметил пару прусаков.

– Тут много тараканов? – глупо спросил он.

Сало и Барсук грохнули со смеха:

– А как же! Ещё со времён Екатерины гнездятся!

Кока вспомнил:

– Зубную щётку и пасту можно получить? Уже пять дней зубы не чистил!

– Целоваться с кем задумал? – хрустя печеньем, ухмыльнулся Сало, а Барсук, принимаясь за чай и укоризненно качая головой на пустую вазочку, посоветовал:

– Выпиши в ларьке! У них есть!

Покинули склад, пошли по лестнице наверх. Кока с трудом удерживал под одной рукой свёрнутый матрас с брякающей там посудой, под другой – подушку и одеяло. Волокся обречённо и бездумно.

Миновали первый этаж, второй. Свернули на третий. Тихо. Плакат:

“семья ждёт твоего возвращения к честной жизни”

Из камер – ни звука, только где-то приглушённо посвистывает и похрипывает транзистор. Остановились возле двери с цифрой 34.

– Твоя хата!

– Сколько их там? Люди нормальные? – успел спросить Кока.

– Трое. – Сало скрежетнул ключом в замке. – Принимайте постояльца! – И дручком подтолкнул Коку: – Вперёд!

Кока шагнул решительно, но, от волнения перепутав приветствие, брякнул:

– Мир вам!

– Опа! Святой отец объявился! Мир тебе, отче, коли не шутишь! – глумливо-приветливо отозвался мужик лет пятидесяти и отдал честь левой рукой, на которой не хватало мизинца и безымянного. Одет в майку, штопаную ковбойку, потёртые брюки.

Кроме него в камере ещё двое. Один, в летах, в татуировках, со спокойным правильным лицом, в чёрной дорогой пижаме “адидас” и новых тапочках, сидел за столиком с вязаньем в руках, внимательно вгляделся из-под очков:

– Садись, мил человек!

Третий, молодой парень в джинсах и растянутом до колен свитере, лежал у стены, только повёл глазами.

Кока сел, матрас положил рядом. Стал незаметно оглядываться.

Камера небольшая, три на три метра. Половина занята сплошным деревянным настилом. На нём – три матраса, подушки, одеяла. В одном углу – столик и табурет, на нём сидит татуированный. За ним – полочки с разной снедью. В другом углу, в метре от нар, – параша за утлой низкой загородкой. Раковина с тусклым зеркальцем. Из стены свисает провод с болтающейся розеткой.

– Матрас на нары кинь, негоже на полу держать, – сказал татуированный.

Тот, что без пальцев, сдвинул матрасы, и Кока положил свой – на нарах впритык хватило места для четырех. Молодой парень у стены не шевельнулся. Не спрашивая, кто смотрящий (и так было понятно), Кока обратился к татуированному:

– Посуду куда поставить?

– А сюда! – Тот показал большим пальцем себе за спину. – В “телевизор” клади! Там есть одна пустышка! – И отодвинулся, давая проход.

В одной ячейке – миска с кружкой и пачка махорки. В другой только пустая миска, в ней – кружка и ложка. Зато третья и четвёртая ячейки полны, забиты под завязку: пачки чая, дорожные нарды, карты, пачка рафинада, лекарства в коробке, лук и чеснок, что-то в целлофане. Клубки и мотки ниток для вязанья. Какие-то банки. И здоровый кипятильник. И даже электробритва! Рядом с “телевизором”, на гвоздях, – ворох одежды. Видно, сидят всерьёз и надолго.

Кока сложил посуду в пустую ячейку. Вернулся на нары. Татуированный, сняв очки и отложив вязанье, поинтересовался:

– Откуда? Какой масти? Не сука, не пидор? – Услышав, что нет, спрашивал дальше: – Грузин? “Лаврушник”? Драка, убийство, воровство? Статья?

Услышав, что у него статья 224, первая часть, от трех до десяти лет, посерьёзнели.

– О, не шутка! Как зовут? Кока? А кликуха? Мазила, ништяк. Я – Витя Расписной, – сказал татуированный. – По экономической статье залипаю… Это Коля Беспалый, кликуха Беспал! – указал кивком на мужика без пальцев (тот ловко орудовал тремя перстами, сворачивая козью ножку с махоркой, сам вида потрёпанного и неказистого, вроде мужичков у пивных ларьков). – Тоже по экономке… Два вагона семечек спёр сдуру… А, Беспал? Обманем власть, погрызём семечек всласть? Ты наверняка себе пальцы откусил, когда те вкусные семечки лузгал!

– Да я эти семечки в гробу видел! Чтоб глаза мои на них не смотрели! – выбранился Беспал, закуривая козью ножку.

Расписной поморщился, покачал головой с пробором в жидких волосах:

– Опять дымную вонь распустил!.. А там Савва лежит. Сам о себе скажет, если захочет.

Беспал спросил у Расписного, почему у Мазилы статья 224, первая часть, – а такая тяжёлая, до десяти лет? Ведь обычно части идут нарастая: первая – самая лёгкая, вторая – похуже, а третья – самая тяжёлая?

Расписной вдумчиво объяснил: в этой статье, хрен знает почему, всё наоборот: первая часть – самая тяжёлая, а третья – самая лёгкая, – чего Кока в суматохе допроса даже не понял: когда следак сунул ему кодекс, то лишь страшные цифры “от 3 до 10” воткнулись в мозг, как нож в масло, засели там намертво.

Беспал, не выпуская изо рта козью ножку, помочился в метре от Коки, а Расписной спокойно спросил:

– Ты прямиком из мусарни? Из КПЗ? Как там Семёныч, япона мать? Жив ещё, падаль погонная? Ну затрахал ты своей махоркой! – сквозь кашель прикрикнул на Беспала.

Тот молча затушил козью ножку, выволок из-под подушки моток суровых кручёных нитей с носком, блокнотик, нацарапал пару слов, бумажку сунул в носок:

– Лады, не чипешуй. Счас коня спущу, пусть кент сигарет или бабла для курева подгонит… В натуре от махры горло ржавеет!..

– Вот-вот, – недовольно буркнул Расписной. – А лучше вообще бросить. Кроме тебя никто уже махру не шабит! Что, сталинское время?

– Кроме курева ничего в жизни не осталось! – серьёзно отозвался Беспал, скинул ботинки, влез на нары и, выкинув в решётку носок, начал не спеша спускать его, потом привязал нить к прутьям, спрыгнул с нар и стал что-то отмечать в своём блокноте, предварительно постучав кружкой по батарее – три коротких, один длинный.

Расписной взял вязанье – что-то чёрное – и заработал спицами. Вязал он быстро, молча, споро, иногда вытягивая и распрямляя нити. Видно, занят этим давно. Савва лежал как лежал, повернувшись к стене.

Кока лёг на свой матрас у стены. Блаженство! После ночей на голом дереве матрас показался пухом. Подушка – роскошью. А одеяло – верхом счастья! Но возник вопрос: “Они перед сном раздеваются?”

Вдруг Беспал громко испустил газы. Расписной укоризненно посмотрел из-под очков:

– И как ноги не оторвало?!

– Капуста затрахала, каждый день уже пять лет хаваю! Хлеб непропечённый… – Беспал спрятал блокнот, обернулся к Коке. – Ты по жизни кто?

– Человек, сам по себе, – ответил Кока и присовокупил, как учил Черняшка: – Раб божий, обшит кожей.

Расписной довольно кивнул:

– Хорошо ответил.

Беспал разочарованно протянул:

– А, честный фраер… И без бабла…

– Были деньги. При аресте всё отобрали. От следака откупиться нечем!

Расписной возразил:

– А следакам не след давать! Только прямо судье! Не то следаки бабки скассируют, а ничего не сотворят! – И глазами показал на Савву. – Вон, они хату продали, чтобы его выкупить, прокурор со следаком лавэ взяли, а статью не поменяли: как шёл по расстрельной, до упора, так и идёт!

– Говорят, новый кодекс готовят, без вышки, – показал Кока свою осведомлённость.

– Да, говорят… Только они, ежели захотят, любого замочат. Им кодексы не указ! Выведут во дворик и шлёпнут при попытке к бегству, хотя куда из базка бежать?.. И не надо никакого суда и приговора!..

А Кока разглядел, что на шее у Расписного вытатуирован ошейник с надписью “РАБ СССР”.

– Тебе много ещё сидеть? – не выдержал он.

– Кому? Мне? Долго, – ответил Расписной. – Мы все тут надолго присели.

Неугомонный Беспал, снуя туда-сюда по пятачку пространства, сказал, что недурно бы чифиря забодяжить за знакомство.

Расписной разрешил:

– Давай!

Беспал всыпал в банку-литровку пачку чая, залил водой, включил кипятильник в висящую розетку, а кружку поставил на пол – до столика шнур не дотягивал.

– От параши отодвинь подальше, – заметил Расписной и спросил Коку: знает ли он, что такое адмиральский чифирь? Нет? Берётся стакан коньяка и стакан чифиря, отпивается чифирь, доливается коньяк, отпивается дальше – дальше подливается коньяк, и так до тех пор, пока оба стакана не будут пусты.

Разговор шёл интересный, но отвлекал какой-то постоянный шорох.

– Что это шуршит? – машинально спросил Кока.

– А это мой брательник тут с нами чалится, время коротает. – Расписной снял с полки большую пластиковую банку, где поводил усами жук типа тараканьего, но величиной с детскую ладонь.

– Что это? – Таких огромных тараканов Кока ещё не видел. Зверь какой-то!

– Крытник. Царь тараканов. Кликуха – Граф! Мне по наследству от кента достался, царство ему небесное! – гордо объяснил Расписной и открыл пластиковую крышку с дырами для воздуха.

Тараканище неторопливо вылез на столик и замер, ощупывая всё кругом раскидистыми усами. Его матово-чёрный панцирь отливал медью. Усы непрестанно шевелились. Полон достоинства. Медлителен, задумчив, мрачен, загадочен, словно рыцарь в чёрной кольчуге и шлеме.

Расписной покрошил хлеб. Крытник стал не спеша его поедать, помогая себе лапками и поднимая усы, когда Расписной вскрикивал:

– Граф! Граф! Видишь, он знает своё имя! Усами приветствует! Граф!

И сказал, что “таракан” – по-чувашски “убегающий”, а его крытник никуда не бежит, он умён, никогда не ползает без дела, а если ползёт, то мелкими перебежками, замирая, как разведчик. Иногда прогулку туда-сюда, как зэк в базке, устраивает. Если приклеить хлеб к двери – найдёт и сожрёт. И неприхотлив, поглощает всё: зубную пасту, мыло, кусочки бумаги, опилки, табак. Прожорливый донельзя, даже своими фекалиями не брезгует.

– Так что и банку особо мыть не надо. Сполоснул – и готово! – Расписной с любовью погладил крытника, тот стал перебирать лапками, словно готовясь взлететь. – Если ему в банку бросить муху или обычного кукарачу, он их тут же сожрёт! Каннибал браток! – А Кока некстати вспомнил, что у таракана миллион нейронов в голове – сколько же будет у этого головастого зверя?

Расписной уверен, что крытник не только знает своё имя, но и узнаёт его, своего хозяина.

– Да и как не узнавать? Глаза-то у него есть! Изо дня в день видит через стекло, кто собирает для него крошки, водит гулять, поит водой и чифирём! Поэтому он послушен, ему не в жилу по свисту лезть обратно в банку, он знает, что там его ждёт куш. – Что и было показано: Расписной кинул в банку кусок рафинада и громко свистнул. Граф настороженно поднял усищи, развернул корпус и устремился в банку, где принялся катать лакомый кусочек, хрустеть им.

Савва, парень с деревенским лицом, белесыми волосами “под горшок” и бесцветными глазами, сполз с нар помочиться (что опять покоробило – Кока ещё не привык к параше в метре от себя).

Чифирь тем временем сварился. Беспал тряпкой поднял банку с пола на столик. Разлили в три кружки – Савва отказался кивком, а Расписной тихо сказал:

– Ночами не спит, днём кемарит.

Горько-кислый чифирь Коке не понравился. Забилось сердце, разболелась и так гудящая голова, зашаталось давление.

“Тут брата Фальке нет, чтоб давление измерить”, – в который раз с болью вспомнил Кока свою милую немецкую психушку.

Сокамерники спорили, как лучше варить чифирь. Расписной говорил тихо (вид у него, несмотря на тату, был вполне мирный):

– Можно чифирюгу выварить до чёрной массы, высушить, залить потом кипятком – и готово! Не надо каждый раз возиться. А если выварить в спирте – совсем ништяк! – Но Беспал возражал, что от такого мурыжева чифирь теряет в силе, и свежесваренный всегда лучше заготовки.

– Не учи учёного, лучше сам знаешь чего, – заключил Расписной, но Беспал не успокоился, спросил у Коки:

– Ты чего думаешь? Какой чифирь лучше?

Кока пожал плечами – у него нет на этот счёт своего мнения, а говорить, что чифирь ему не понравился, он не стал – против понятий, наверно. Заметив книги на полу под “телевизором”, спросил:

– Можно книги посмотреть? Тут есть библиотека?

– Библиотека-то есть, только книги не ты выбираешь, а они – тебя. Что в камеру вкинут – то и мусоль. А так да, есть.

Кока взял книги. Испачканы, с вырванными страницами. И набор странный: разъяснения к Уголовному кодексу, детские рассказы и стихи Маршака, рваная, в свечных пятнах Библия, путеводитель по Ставрополью…

“Не хотел путеводитель по Парижу – теперь вот Ставрополье изучай!” – со злобой на себя думал Кока, наблюдая, как Расписной берёт кусочки сахара, макает их в чифирь и сосёт, а Беспал, опорожнив свою кружку, утирается рукавом.