Текст книги "Кока"

18. Рыгатони от маммы

Уазик подъехал к большому зданию с вывеской “PSYCHIAT-RISCHE KLINIK NACHTBERG” и панно в полстены, на котором симпатичный молодой человек дарил букет роз румяной девушке, типа “я вылечился и вернулся”, хотя, может, это она вылечилась, за что и получает цветы.

Цепляясь за эти ненужные мысли, Кока тащился вслед за братьями. Миновали дверь с табличкой “Kasse” и через зал, где сидели люди возле автоматов с водой и сладостями, начали подниматься по ступенькам.

Всё выглядело – как в обычной больнице: врачи ходили туда-сюда, работали лифты, кто-то, гружённый сумками, спешил по лестницам.

– Нам направо! Налево закрытое отделение.

Они оказались в холле. Столы, стулья, телевизор, автомат для воды.

Коридор уходил дальше. Слева виднелись двери палат, справа – стеклянные загородки. По коридору шла баба, похожая на солдата, вышагивала твёрдо и браво. Рядом шаркала и изгибалась другая баба, с сумкой, прижатой к груди.

– Женщины тоже тут? – удивился Кока.

– А как же. Все тут.

Медбратья открыли дверь в первую загородку:

– Доктор, привезли! Вот его карточка!

Из-за стола встала женщина. Вся в коже – куртка, юбка, сапоги. Взяла конверт с Кокиной медкарточкой и приветливо указала на стул:

– Садитесь!

Профиль хищный, орлиный, немецкий, арийский. Женщина внимательно смотрела на Коку круглым острым светлым глазом.

– Вам плохо? Что принимали?

– Всё, – сознался тот, понимая, что тут вертеть и врать уже поздно.

– Например?.. – приготовилась писать.

– В основном героин. Ну, и кокс… иногда…

– На большой дозе сидели? Нет? Это хорошо. Кололи или нюхали? Покажите руки!

Проколы старые, как и мозоли.

– Прошлое видно, – усмехнулась врач. – Вы, вообще, откуда?

– Из Франции.

– Место рождения? Год?

– Пятое июня 1966 года. Грузия, Тбилиси.

– Да? Грузия? – Она заинтересованно подняла голову. – В последнее время часто по телевизору показывают, там война идёт с этими, как их… ав… аб…

– Абхазами, – подсказал Кока.

– Именно. Кто они такие? Что им надо?

– Это княжество в составе Грузии, теперь хотят отделиться.

– Ох уж эти отделения! То баски бомбы взрывают, то ирландцы друг друга режут, то киприоты воюют. – Врач сунула карточку в приборчик, стала смотреть в экран. – Так. Год рождения, ясно. Никаких аллергий нет. Болезней тоже. А как у вас с психикой? – спросила, вынимая карточку. – Депрессии, неврозы не беспокоят?

– Ну, всякое бывает… Плохое настроение…

– Это не депрессия, это баловство. Были когда-нибудь мысли покончить с собой? Суицидальные наклонности?

– Нет, нет! – испугался Кока (уже зная, что неудавшихся самоубийц сажают в закрытое отделение).

– Какие-нибудь видения, навязчивые идеи?

Кока хотел было сказать, что иногда видит чёрного человека в шинели и фуражке, но вовремя себя одёрнул – для чего болтать? Ещё в шизофреники запишет!

– Какие-нибудь пожелания?

Кока развёл руками:

– Мне бы абстиненцию снять…

– Это понятно. Снимем. А дальше?

– Дальше? Пойду себе. Куда?.. К маме, в Париж.

Врач согласно кивнула:

– Правильное решение. Мыслей расправиться с родственниками не было?

– Нет, что вы! (Хотя он пару раз рвал и выкидывал приходящие от бабушки письма, когда сердился на неё.) С чего вы взяли? Я тихий. Травоядный, – невесело пошутил он.

Врач посмотрела на него:

– Травоядный – в каком смысле? Вы вегетарианец?

– Нет, просто так сказал.

– Вам жаль животных, которых вы поедаете?

Кока признался, что мало думал об этом.

– Чем-нибудь болеете? Болели?

Кока вспомнил:

– Вот недавно гул появился в голове. И не проходит.

– Гул? – насторожилась кожаная женщина. – Голоса, может быть?

– Нет, гудение – как пчела, постоянно…

– Похоже на тиннитус…

– Это что такое? От чего бывает? Опухоль в голове? – всполошился Кока от латинского названия.

– Почему сразу опухоль? У тиннитуса множество причин. Кстати, и от героина может быть: сосуды сузились и не расширяются. Вы часто об опухоли думаете? Есть страх заболеть чем-нибудь? Отравиться, например?

Кока пожал плечами: вроде нет. Вот шум появился – и подумал.

– Для успокоения можно сделать томографию мозга. Это бесплатно.

Кока испугался: это что – как бы трепанация?

– Нет, – успокоила врач. – Это делают снимок головы вроде рентгеновского.

Идея показалась практичной. Он кивнул. И всё ждал, что врачиха начнёт спрашивать, где он берёт наркотики, у кого покупает, но таких вопросов не последовало. Видно, это не их проблема. “У нас бы уже все почки отбили, спрашиваючи, а тут – нет. Европа! Дэмокрациа, как говорит Сатана!”

В дверь просунулся медбрат и спросил, кто завтра дежурит и когда везти герра Мюллера на колоноскопию.

Врач, коротко ответив, махом руки отправила Фальке назад, а сама записала что-то.

– Так… С вами… Вначале сделаем осциллограмму головы у нас, внизу, в подвале. А потом томографию. Ваша французская карта проверена, она действительна у нас, мы потом пересчитаемся с французской страховкой. Только тут надо платить наличными по десять марок за сутки. Такое правило.

– У меня есть, – полез Кока в куртку, ругая себя за согласие на все эти томографии, но успокаивая тем, что после них он будет точно знать, что у него в башке – опухоль или “одна дурость”, как говорила бабушка. – За сколько суток платить?

Врач уклончиво повела головой:

– Посмотрим, сколько понадобится… Платить перед выпиской. Спрячьте деньги! Кстати, деньги особо открыто не кладите. Мало ли что? Были кражи. У одного больного украли фотоаппарат, у другого – куртку. Тут разный народ, учтите. Опасных нет, но есть всякие. Да и навещатели приходят, будьте осторожны, – повторила она и перешла к конкретике: – На каких дозах сидели? Что принимали?

Кока сказал: когда сколько, как Бог пошлёт.

– Бог или дьявол? – метнула женщина острый взгляд.

– Дьявол, конечно. Хотя Бог создал мак, так что и на нём часть вины. Впрочем, говорят же – дело не в зелье, а в его количестве! Насколько я помню, Парацельс называл опиум камнем бессмертия, придумал настойку лауданум – опиум растворял в спирте – и прописывал её от всех болезней, – щегольнул Кока, но не удержался: – Наверно, после настойки пациенты были в таком благом состоянии, что сил и охоты беспокоить врачей у них уже не возникало…

Врач внимательно выслушала и удовлетворённо кивнула головой:

– Ого, да вы начитанный человек! Учились где-нибудь?

– Да, в институте, строительном.

– И что вы построили из своей жизни?

Кока выдохнул:

– Вы же видите… – И вдруг всполошился, что у него текут сопли и от него пахнет по́том. – Можно тут принимать душ?

Врач, взяв из ящика бумажные салфетки, подала их Коке.

– Да сколько угодно. Но почему сразу душ?

– Я болен, потею, запах…

– И часто у вас бывает ощущение, что вы плохо пахнете? Может быть, чураетесь из-за этого людей?

Кока растерялся:

– Ну… Как вспотею, так и чураюсь.

– Это нормальная реакция приличного человека. Ладно. Я назначу вам курс, недели через две посмотрим.

– Курс чего? Какие лекарства?

– Вам это знать не надо. Утром, в обед и вечером будете туда подходить, – указала она на стеклянные дымчатые перегородки, – там дают лекарство.

– А остальное время что делать?

Врач поскрипела кожей куртки, обнадёжила:

– Не бойтесь, его у вас будет немного. Завтра получите карточку, там расписаны все ваши дела на неделю. Какие? Эрготерапия. Борьба со страхами. Тренинг концентрации. Спорт. Социальная терапия. Борьба с депрессиями. Встречи с врачами…

Отчего Кока ошеломлённо замолк: “Этого ещё не хватало! Какой спорт? Какие тренинги, терапии?”

Кожаная женщина повела его из загородки в холл:

– Пойдёмте, я покажу вам вашу палату!

В холле за столом квёлая девушка плакала навзрыд, но никто на неё не смотрел. Доктор спокойно объяснила:

– Тут общая комната. Больные отдыхают, смотрят телевизор, играют в игры и пьют воду – вон автомат. А это восьмая палата, ваша.

Дверь массивная, открывается туго. Большое помещение с высоким потолком. Две медицинские кровати на колёсиках. На одной лежит толстый боров в седой щетине, в ночной пижаме, с вылезшим брюхом и густой шерстью на груди.

– Я вам соседа привела, Массимо!

Боров не обратил на неё никакого внимания. Уныло, тяжело, по-бизоньи смотрел в потолок, заложив руки за голову, а Кока удивился: “Массимо? Из Италии?”

– Тихий? – спросил он, с опаской разглядывая жирного соседа.

Тот вдруг повернулся на бок и скорбно сказал в пустоту:

– Ригатони от маммы! Самые лучшие! (По-немецки говорит сносно.)

– Вы поладите, – сказала кожаная женщина.

– А… В чём выражается его болезнь? – не унимался Кока, которому совсем не светило лежать в палате с буйным психом.

– Ничего страшного, невроз. Он спокойный. Просто когда встревожен или взволнован, начинает… как бы сказать… издавать разные звуки… Ничего страшного! Располагайтесь! Там душ, туалет. У вас есть туалетные принадлежности? Брат Фальке даст вам набор и одежду.

Едва врач успела покинуть палату, как Кока понял, в чём дело: Массимо ел на постели, значительно посмотрел на Коку, вздохнул напоследок и несколько раз протяжно и длинно рыгнул, будто осёл заорал. Отрыгавшись, улёгся обратно и затих.

– И часто это у тебя?

Массимо покрутил волосатыми пальцами:

– Иногда день-два нет, иногда часто. Психосоматик! – важно добавил он. – Если не буду пить лекарство, мамма ригатони не принесёт.

– Это понятно, – вздохнул Кока, думая, чем ещё, кроме рыгания и ригатони, обрадует его этот заросший по глаза седой шерстью Массимо.

В палату заглянул брат Фальке:

– Лекарство! На выход!

Кока пошёл за ним. Возле открытой двери стояло молча несколько человек. Все разные: похожая на цыганку молодка в чёрном, два очень толстых молодых человека, каждый кило под двести (ляжки и животы свисают наплывами). Дрожащий тип в синих трусах и майке. Баба-сумка. Баба-солдат. Держась за стену, стоял седобородый библейский старец в белом саване. За ним – кривой и скособоченный тип, он не только дёргал щекой, но и перемигивал глазами. Щекастый парень в наушниках.

Каждый становился на порог, получал от Фальке разовый стаканчик с водой и таблетки, глотал их и выбрасывал стаканчик в ведро. Некоторым Фальке говорил для проверки:

– Откройте рот! – И те безропотно подчинялись.

Коке дали стаканчик, но без таблетки.

– Что это? – начал было он, но Фальке строго сказал:

– Это не вода, это лекарство! Пейте!

После полстаканчика горчайшей настойки Коке сразу стало легче. Сопли ушли, ломота утихла, мускулы и кости перестали болеть. Словом, жизнь налаживалась. И кто бы ни были эти люди – спасибо им за помощь! Виданное ли дело – в больницах ломку снимать, без полиции, без допросов и расспросов. Их правда Бог послал!..

Он сел в холле. Увидев проходящего брата Боко, поинтересовался, чем болен его сосед. Боко ответил, что не правомочен отвечать, кто чем болен, но Массимо – хороший человек, родился в Калабрии, сюда был привезён ребёнком, с детства у него приступы рыгания и пердения. Когда обостряются – родители сдают в клинику.

“Пердежа только не хватало!” – кисло удивился Кока, спросил:

– Сам ты откуда?

– Я турок, но родился тут.

– А эти люди… все… Они нормальные? – глупо вырвалось у Коки.

Боко развёл руками:

– Что такое нормальный? Тут у каждого своё: депрессии, страхи, фобии, психосоматика, неврозы…

– Но таких… убийц всяких, маньяков нет?

– Нет. Такие там, в закрытом сидят, – равнодушно ответил Боко, махнув рукой в сторону длинного коридора, в конце которого виднелась железная дверь.

“Там убийцы, здесь рыгатель и пердун! Весёлое место!”

От выпитого лекарства немного отпустило. Он даже спросил у Боко, когда еда. Обед уже был, ужин скоро. Завтра Коке дадут обеденное меню на неделю, чтоб он отмечал, что желает на обеды.

На вопрос, какой сегодня день недели, Боко сощурился:

– Понедельник! – и в свою очередь спросил у Коки, какой сейчас год и месяц, очевидно, проверяя его на вменяемость (Кока ощущал, что все тут собирают о нём исподволь информацию). “Но зачем я им сдался, чтоб мне ломку снимать? – недоумевал он, глядя, как Боко успокаивает плачущую вялую девушку. – Неужели просто так, из человеколюбия? Ангелы, что ли? Не может быть! Что-то тут нечисто! Или счёт дадут такой, что охренеть, или в ментовку сдадут… Хотя если б хотели сдать – уже давно сдали бы… Гуманизьма, как говорит Лясик”.

– Еда общая! Вон там, в столовой комнате! – сказал Боко напоследок, поспешив на помощь Фальке, ведущему в туалет библейского старца в белом саване, напомнившего Коке его прадедушку (тот, болея сердцем, часто попадал в больницу, и каждый раз все думали, что дедушка не выживет, но он упорно приходил в себя, а когда умер, то все спрашивали, не веря: “Правда умер?”).

Кока вернулся в палату. Массимо лежал, как лежал.

Кока расстелил свою постель, вспомнил:

– Массимо, мне врач сказал, что тут какие-то эрготерапии, тренинги, спорт. Что это? Ты ходишь туда?

– Иногда. А так лежу. Сплю.

– А когда спишь, не рыгаешь? Нет? Это хорошо! А когда лежишь, не гонят тебя на всякие семинары? – Кока показал головой на дверь. – Не говорят – иди? – И для большей убедительности показал руками и ногами.

– Нет. Надо лекарство пить. Психосоматик! – Он приподнялся на локтях, минуту готовился и выпустил серию рыгов под высокий потолок.

Кока со вздохом залез было под одеяло, но вспомнил про санитарный набор и выбрался на поиски медбратьев. Никого не нашёл в холле, кроме растрёпанного босого человека в рваной майке – тот, с ногами в кресле, читал толстую книгу и весело качал головой. Вялая девушка спала, уронив голову на руки.

Кока догадался поискать за стеклянными загородками и там нашёл Боко, курившего возле открытого окна. Вместе с пастой, зубной щёткой и губкой он получил от него литровую бутыль для воды.

– В автомате набирать можно! А одежду сегодня поздно, завтра с утра…

Кока вернулся в палату. Попытался опять выведать про процедуры и терапии, но Массимо всё свёл к ригатони от маммы.

– Самые лучшие в мире! С томатным соусом! Или по-болонски! И чуть-чуть коричневого сахара! О, ригатони, мамма мия! Она сама делает тесто! Помидоры, маслины, чеснок, сладкая луковица, пармезан, оливковое масло, наши травы из Калабрии! – оживился Массимо.

Голодный Кока решил тему не развивать, только поинтересовался, как тут кормят. Массимо неопределённо пошевелил рукой:

– Так. Ничего. Но таких ригатони, как у маммы, нет…

– Ну это понятно…

Кока пошёл обследовать ванную. Просторная. Чистая. Большая. С душем, но без занавески. Раковина. Довольно много всяких флакончиков, дезодорантов, одеколонов. Пасты, щётки. Лезвия, бритвы, кисточка для бритья, кремы.

– Это твоё всё? Дезодоры, одеколоны?

– Да, мамма привезла… Если хочешь – бери.

– А когда ужин? – вспомнил Кока.

– Скоро, – покрутил Массимо рукой. – Услышим.

И правда, скоро из коридора раздалось:

– Abendessen![133]133
  Ужин (нем.).


[Закрыть] – И Массимо живо полез с высокой кровати. Не снимая ночной пижамы, он натянул на босые ноги туфли с примятыми задниками и зашаркал из палаты, Кока – следом.

Они присели в холле. Массимо озирался красными от спанья глазами. Некоторые подходили к автомату и набирали воду.

– Водопой! – сказал Массимо. – У нас в Калабрии такой был. Туда быки ходили. Но таких ригатони даже там нет.

– Нет, конечно, – подтвердил Кока, поняв, что это – святое, главное, заветное.

Массимо напрягся, коротко отрыгался, после долго отхаркивался возле урны, но никто не реагировал. Видно, нервы у всех крепкие. Или их нет вовсе? И всем плевать? Каждый в себе? Кока заметил, что мало кто с кем разговаривает. Все углублены в себя или сидят возле телевизора, который, по словам Массимо, показывает только один канал: Animal Planet, “про глупых зверей” (видимо, чтобы не беспокоить психов новостями и прочими актуальными делами).

Очередь возле запертой столовой собралась немалая. Прибавились две худые девушки, они держали под руку третью, та обвисала, вздыхала. Появилась женщина в чёрном бархатном платье, похожая на каракатицу. За ней стояло зачуханное пугало в семейных трусах и вьетнамках. За ним – крепкий мужик с хитрыми глазами, похожий на каменщика. Баба-сумка обнимала двумя руками свою вечную торбу. Баба-солдат, браво выставив грудь, вышагивала вдоль молчаливой очереди, потом встала за толстой, похожей на беременного Будду негритянкой с трясущейся клацающей челюстью. Щекастый тип в наушниках барабанил по стене в такт только ему слышимой музыке. Притащился библейский старец в белом, его вёл сопалатник, сам с кривым плечом и тиками.

“Психи психами, а вежливые. В очереди стоят, не толкаются, не лезут. Западные люди”, – думал Кока, становясь за Массимо и отмечая, что все одеты, как в театре: цыганка в чёрных кружевах, пучеглазая баба-каракатица в бальном бархатном платье, чучело в семейных трусах, босиком, как и тот парень, что читал толстую книгу и сейчас встал за Кокой, дружелюбно протянув грязную руку:

– Стефан!

– Кока! – ответил тот на рукопожатие, ощутив, что ногти у Стефана острые и длинные, как у Пушкина, о чём Коке было известно из рассказов бабушки.

Тут раздался грохот, и братья Фальке и Боко вкатили в коридор огромную крытую тележку. На подносах под прозрачной плёнкой – колбасы, ветчина, сыр. Вазы с брусочками масла и треугольниками плавленого сыра. Варёные яйца. Кубики с джемами и конфитюрами. Корзинки с булочками и хлебом. Всё это с тем же грохотом въехало в столовую.

Помещение большое. П-образно стоят столы и стулья. На одной стене – фреска с зелёной травой, коровами и речкой. Под фреской тянется стол. На него начали сгружать подносы с тележки. Помогал кто хотел, только Боко предварительно строго сбрызнул всем добровольцам руки из баллончика, сняв его со специального пояса, на котором висели и другие мелкие малопонятные предметы.

Возле другой стены стояли наготове горячие чаны с кофе и чаем. Рядом – бумажные трубочки с сахаром, кружочки с молоком. Дальше – тарелки, вилки и ножи безопасной тупости.

Больные входили не спеша и опять становились покорно друг за другом в извитую очередь. Можно было слышать:

– Пожалуйста! Спасибо! Проходите!

Кока сделал себе три бутерброда, взял джем. Все молча занимались своим делом. Садились за стол кто куда хотел. Кто-то стоял возле баков с чаем и кофе, размышляя, что с этим надо делать. Если бы не диковатые наряды, то вполне нормальная больница или даже санаторий. Кока, как бывший советский человек, повидал разные больницы. Здесь всё было чинно, хотя что-то ощутимо и неуловимо опасное носилось в этой тишине под чавканье и хлюпы.

Он начал следить, как больные едят. Тут уже вежливости и корректности нет! Многие нависают над тарелками, словно боясь, что еду отнимут, поводят глазами, как звери во время кормёжки. Некоторые неряшливы, у них капает изо рта, а стол усыпан остатками еды. Дрожа и разливая, несут ко рту чашки. Массимо пару раз принимался утробно рыгать. Негритянка-Будда при еде громко, на всю столовую, клацала трясущейся челюстью. Кривой с тиком не мог попасть в рот ложкой, разливая йогурт. Баба-сумка прятала в торбу что под руку попадало, включая чужие объедки и мусор. Две худые девочки пытались кормить третью, но та отбивалась, визжала. Оба молодых двухсоткилограммовых толстяка уплетали по пятой булочке. А похожая на каракатицу женщина на кривых ногах унесла свою тарелку в соседнюю комнату отдыха (где столы с настольными играми и диван перед маленьким телевизором).

Брат Фальке, надзиравший за ужином, строго окрикнул её:

– Мадам! Нельзя тащить еду в палаты и другие места! Тараканы заведутся! Здесь принимать пищу!

На что женщина ответила ему громко и чётко по-русски:

– А не шёл бы ты на хуй?

Фальке погрозил ей пальцем, а Кока отметил себе, что с каракатицей стоит поговорить. Но не сейчас.

После микстуры и еды потянуло на сон. Он сказал Массимо, что идёт спать, тот кивнул:

– Я телевизор посмотрю. Может быть, покажут, как ригатони готовить…

Кока бочком, мимо молодки-цыганки (та в голос ругала кого-то, кого в коридоре не было), пробрался в свою палату, в ванную, долго стоял под душем (благо захватил с собой резиновый чулок). Он опять стал обретать власть над своим телом, а оно, прежде разломанное на части, стало собираться в единый ком. Как говорил Лудо? “Мир со мной рождается и со мной умирает”. Если он, Кока, скинет ломку, то близко к порошку не подойдёт. Всё, амба!

Повесил куртку в шкафчик. Завтра надо одежду какую-нибудь найти, а то он в нелепой больничной пижаме… Хотя кому тут до этого дело?.. Все бродят в своих мирах, как, впрочем, и остальные люди, но тут, видно, миры искажены, смещены, покорёжены, обращены вспять, когда прошлое видится в телескоп, а будущее – в микроскоп (или, может, наоборот: прошлого нет, а впереди – одно розово-радужное будущее, которое уже началось).

Он лёг в свежую постель и слышал через дверь, как рыгает возле телевизора Массимо, как медбратья кричат, что всем пора по палатам:

– Стефан! Гюнтер! Отойдите от дверей! Закрыто на ночь! Куда вы? За шоколадкой? Нет, всё, отбой! Автоматы отключены!

Вот оно что. Общая дверь отделения на ночь закрывается! А окна не открываются. Забиты накрепко, только форточка вверху, куда не долезть. Понятно. Страхуются. Мало ли кто тут лежит? Вдруг взбредёт в голову с собой покончить? Ну и что, что второй этаж? Убиться всё равно можно.

И сколько дней тут сидеть? На свою голову эти томографии выдумал!.. И ещё пастора заказал – на хрен он нужен? Что, он объяснит, почему, например, зверьки тарбаганы могут по три года не пить воду, а кашалот – три года не спать?.. Но беседа с пастором входит в число услуг, и Кока сдуру согласился. Когда же Боко спросил его, кого ему вызывать – католика или евангелиста, Кока растерялся: сам он православный, крещён в анчисхатской церкви.

Боко было всё равно:

– Ладно, вызову, кто будет свободен. – И Кока перечить не стал, ему тоже было всё равно. Христианин – уже хорошо.

Он кстати вспомнил, что надо перепрятать бумажник, но лучшего места, чем под матрас, не нашёл.

А под утро проснулся от пугающих звуков.

Чёрный силуэт, сидя в кровати, выл на луну. Вой перемежался рыганием, бормотанием и харканьем на пол.

Наконец, основательно пукнув, Массимо с удовлетворённым вздохом затих.

Затих и Кока, невесло думая: “Такие вот рыгатони от маммы… Угораздило же вляпаться…”

Но сон длился недолго: ровно в семь утра разнёсся скрежет и скрип отворяемой общей, железной ковки двери. Затем – мерные удары в дверь палаты.

И холодный голос снаружи приказал:

– Guten Morgen! Bitte, aufstehen![134]134
  Доброе утро! Пожалуйста, вставайте! (нем.)


[Закрыть]