Текст книги "Кока"

31. Сны во сне

Потянулись дни на спецах. В шесть утра бил ключ в дверь.

– Подъём, пьяницы, разбойники, убийцы, воры, ублюдки! – кричал или жирный Сало, или полуслепой Око, или Моська Понос (всегда красный и потный крутоносый иудей). Иногда в глазок заглядывал Какун – видно, высматривал мишень для своих пыточных тренировок.

Лежали до проверки ещё полчаса под ругань Беспала в адрес проклятых семечек, угробивших его жизнь, и тех сволочей, кто выращивает долбаные подсолнухи, и чтоб руки отсохли у того агронома, что грёбаные удобрения сыпал, чтоб вообще передохли все охламоны, кто собирал их, мешки паковал!

На утренней проверке надо быстро встать в ряд, чтобы офицер мог каждого увидеть и сверить его имя с листом в руке. Иногда спрашивал, нет ли претензий или жалоб, на что Расписной неизменно отвечал:

– Есть! Одна! Надоело на тюрьме чалиться!

Офицер назидательно парировал:

– Кто не был лишён свободы, не знает её цены!

После проверки дремали ещё полчаса до завтрака, получали миску горячей манки с кубиком масла, ломоть хлеба и спичечный коробок сахара – его Беспал сразу закидывал в свою кружку, а Расписной ссыпал в особую баночку. Он вообще тюремный чай не пил – только свой, с повидлом или вареньем, иногда угощал Коку. Тот отказывался – не с руки пить чужое, но получал вдумчивый ответ:

– У меня есть – я тебе даю. У тебя будет – ты мне дашь… Если, конечно, ты не чмо поганое. – А Кока ломал голову, как достать денег? Написать Нукри – может, у него есть?

Он сказал об этом Расписному. Тот велел готовить маляву, а сам деликатно постучал в дверь и, когда в кормушке возникло улыбчивое честное молодое курносое лицо ментёнка Алёши, сказал ласково:

– Лёшенька, милый, надо узнать, где на тюрьме сидит грузинец, маляву ему кинуть. Как его? Кличка Доктор? Нукри? Нацарапай отдельно имя и погремуху. А то Алёша у нас забывчивый… немного того, не в себе, – добавил тихо, неопределённо пошевелив пальцами, а в кормушку сказал: – А бабки, Алёшенька, позже дадим, когда ответ притаранишь! Хоккей?

После завтрака обычно занимались кто чем. Расписной читал газету месячной давности, решал шахматные задачи из трёпаного сборничка, ловко и умело вязал свитер из чёрных толстых нитей, приносимых вертухаями (он вязал не только себе, но и на заказ). Или прибирал ячейки, перетирал банки, перекладывал лекарства, чистил столик, заботливо сметая тряпкой крошки для своего любимца:

– Чисто надо жить, тогда и тараканов не будет. Видишь? На всей тюрьме кукарачи так и кишат, а у нас – ни одной падлы, – игнорируя замечания Беспала, что одна большая падла есть, в банке залипает.

Расписной злился, когда кто-нибудь что-нибудь пачкал, и не раз ругал вечно спешащего Беспала, хотя куда можно спешить в тюрьме? Но Беспал умудрялся то просыпать чай, то забыть остатки каши в своей миске или намусорить, не убрать за собой бумажки из блокнота, где он постоянно вёл какие-то вычисления, – Расписной насмешливо вполголоса пояснил Коке:

– Это он задачки решает, сколько тонн семечек украл, сколько за это полагается, сколько просит прокурор и сколько может дать судья ему, как рецидивнику с третьей судимостью.

Потом Расписной выгуливал крытника Графа, и тараканище, блистая панцырем, хрустел крошками, активно шевелил усами – благодарил за угощение. Расписной уважал его, утверждая, что крытник живёт по понятиям, самолюбив и никогда не полезет в “телевизор” за чужой едой. Если на него шикнуть – неторопливо удалится. Крытник уважает зэков, они его тоже чтят. Воровским законом запрещено убивать крытников, это дурная примета как для камеры, так и для убийцы. А если в хате живёт такой жук – это хорошо, его можно выпускать по ночам, и он, подъедая всё на своём пути, охраняет зэков от вшей, блох и прусаков, как кошка – дом от мышей, змей и крыс.

– А самые умные – это крытники-альбиносы, жуткие на вид, как призраки, с чёрными точками глаз. У них вся краска в ум ушла.

Расписной был уверен, что крытники разумны, – он сам в зоне видел, как два крытника устроили облаву на мелких рыжих тараканов: с двух сторон загнали суетливых рыжиков в щель между досками пола, потом один крытник полез в щель выгонять по одному тараканов наружу, а второй караулил возле щели и убивал таракашек по мере их вылезания, не отвлекаясь на жратву. Зато когда все кукарачи были выгнаны и убиты, первый крытник вылез из щели, они потёрлись усами, потрогались лапками, после чего принялись неторопливо, с достоинством, не спеша, с треском и шорохом совместно поглощать добычу.

– Что же это, как не ум? Охотники! Ловкачи! Башка со спичечную головку, а ума больше, чем у кое-какого мудака! – И Расписной выразительно поглядывал на беспокойного и суетливого Беспала, всё время чем-то занятого (то он собирается жечь целлофаны и отливать талисманы для кентов, то стирает свои обноски, то лепит из хлеба уродливые перстни, которые потом сам же и съедает, то пытается сделать из рваной тряпки кисеты).

Расписной стучал себя по лбу:

– У тебя не все дома! Кто сейчас носит кисеты?

– А куда махорку ложить?

– Кто сейчас курит махру, шустрила ты беспонтовый?

– Ты, Расписной, сидишь тут в тепле и счастье – и сиди! – огрызался Беспал. – А честные воры на зонах чалятся! И с ментокрылыми мусоршмидами дружбы не водят! Бывало, и махру курят, и хрен без хрена доедают! И щенков варёных едят! – И Расписной, как ни странно, сникал, а на вопрос Коки, где это варят щенков, Беспал вытягивал три пальца:

– А на северах! Бульон из щенят от тубика помогает! Первое дело! Особливо жир! Про жир мне ещё один лесной лепила говорил: раны мазать жиром с мёдом – быстро затянет. Он сам умелый был, ведьмак, любые раны лечил, про раны говорил: “губы раны”, “глотка раны”, “надо ране зашить рот”, “самая хорошая рана – молчащая”…

Надо же – губы раны, глотка!..

Оказалось, что этот же ведьмак мог определять, беременна баба или нет, к нему очередь из сельских красавиц стояла.

– Как же он определял? – нехотя спросил Расписной, приглаживая руками волосы на проборе.

– Очень просто! Надо очистить луковицу и сунуть в манду. Если на второй день у бабы во рту вкус лука – значит, залетела, беременна. Еще и другое знал: надо в чистую освящённую землю насыпать пшеницы и овса и дать бабе помочиться на них, если пшеница не взошла, а овёс взошёл – значит, залетела… А если пшеница взошла – чисто всё, – подытожил Беспал, наворачивая хлеб с чесноком.

Он вообще был неприхотлив, как верблюд, ел всё подряд и вперемешку, чавкая, чмокая и облизывая пальцы. Мазал на хлеб масло, повидло, а сверху – колбасу. Сало закусывал сахаром. Остатки борща смешивал с кашей. Конфеты, чеснок и печенье шли друг за другом. Глядя на это, Расписной бурчал:

– Ну ты и кишкоблуд!

Савва большей частью лежал, вставая только к параше. Он почти не ел, ослаб, руки дрожали, когда нёс ложку ко рту. Кока вспомнил дородных дам на семинарах по депрессиям в милой немецкой психушке. Сюда бы их привезти, на недельку положить на деревянные нары с доской вместо подушки, сунуть под нос парашу, да ещё сказать, что их скоро расстреляют! Быстренько бы от всех депрессий избавились!..

Кока всё ещё силился понять, кто в камере наседка – Беспал или Расписной? Чувствовалось, что они давно знают друг друга, может быть, давно сидят вместе в этой камере, где спокойно, тепло, надзор куплен и можно жить без проверок, шмонов и притеснений. Может, оба наседки?.. Но какой смысл – что может выведать наседка у наседки?.. А всё то же самое!.. Ведь каждый наседка – это не человек с улицы, а тоже зэк, за что-то сидящий…

Кока прислушивался к их ночным тихим разговорам, когда они думали, что он спит. Всплывали странные фразы, как вчера ночью.

Расписной:

– Хитрый убой – подмешать сонников в водку, а потом подтащить к реке и бросить мордой в воду. Никто ничего не докажет – бухой, нажрался и утонул. И греха нет – река его убила, вода, не мы… Или кинуть спящего под сонниками в яму и закидать землей… Опять греха на душе нет – не ты его ухайдакал, земля его убила… Или зайти на хату, всех связать, а хату поджечь… И опять греха на тебе нет – огонь их убил, не ты… Или заколотить в ящик и распилить пилой пополам – ты ни при чём, пила грешна!.. Или пасть ему отвори и лей туда дихлофосу, сколько влезет. Яд убил – ты при чём?..

Беспал:

– У нас в городишке была приколь – один ебанат, когда был в куражах, убивал корову, вынимал потроха и ложился внутрь спать. А раз разрезал живую бабу секатором от манды до шеи, залез башкой в брюшину и уснул – так его и повязали…

Расписной:

– Да ну их, долбоёбов, садюг! Делать больше не хера – в брюхо коровы влезать!.. Я о своём думаю… У меня тогда фартовая маза пошла – как же я попал в залипуху?..

Беспал:

– Кто-то нахлобучил? Не в свои игры вписался? Не там поворошил, где можно, вот и кинули тебя через болт!

Расписной:

– Да скорость стука быстрее скорости звука, известно! Чего уж теперь… Я касатку заслал – ни слуху ни духу… Апелюху готовлю…

Беспал:

– Пока толстый сохнет, худой сдохнет!

Расписной:

– Это да. Я вот что кумекаю: не баба ли меня сдала? Я одну чувиху грубо отшил, а баб обижать нельзя: они злопамятны, обязательно отмстят! Хотя с другой стороны взять… Баба – надёжная подельница, если, конечно, она мужика любит. А ежели не любит, то кинет при первой возможности. У меня была одна такая мурка-амурка, Лерка Спичка. Водку пила почище нашего, своими локонами занюхивала, ведьма, а пролезть могла в любую фортку. Смелая была – куда там Валентине Терешковой! На зоне в чёрный отказ ушла и в карцере преставилась, светлая память… Пупкари потом говорили, что последние её слова были: “Всё это было очень интересно!” Прикинь?.. Как будто в кино сеанс кончился!..

Беспал:

– Бабу – в подельницы? Да ну! Они же хлипкие, трусливые, их на щелчок расколоть можно!

Расписной:

– Да, баба может испугаться мыши, но в трудную минуту она храбрее мужиков. Это от природы так: мужики в лесах бродили, хавку искали, а на бабах всё остальное лежало.

Днём Расписной, за нардами или шахматами, принимался поучать Коку:

– Жизнь – это грызня за место под солнцем, а где солнца много – там идут бои за тень и прохладу. Тебя тут долго держать не будут, в общую хату кинут. Там бывает прописка. Слыхал? Это новичкам делают проверки. Спросят, например: “Что свисает с неба?” – ты отвечай: “Дождь!” Спросят: “Что в воде остается сухим?” – “Свет!” Спросят: “Что хочешь: ужасный конец или ужас без конца?” – отвечай: “Хочу доброго начала!”…

– Может, его и не кинут в общую – статья большая? – вступал Беспал, скручивая в жгут нитки для очередного “коня” для засылки подельнику этажом ниже, чтобы тот грел его “Примой” (сам Беспал ничего не имел, посылок не получал).

Расписной качал головой:

– Когда всю информуху выжмут – отправят. Сколько ему сидеть до суда, никто не знает, а спецы, сам знаешь, не резиновые! Через них многих надо пропустить!

А на вопросы, так ли плохо в общей камере, морщился:

– Не то что плохо – противно! Мудаков полно, первоходок, за всякую дрянь сидящих. Когда я ещё на малолетке чалился, со мной один залипал, так он, выяснилось потом, из объебона… ну, обвинительного заключения… его полагается читать всей камерой… Так выяснилось, что этот мудак сидит за то, что свинью трахал! Днём заходил в хлев и пристраивался. Сосед заметил, донёс. По статье “Издевательство над животными” пустили, трояк корячился!

– Может, свинье приятно было? Хрюкала от удовольствия? По согласию трах? – предположил Беспал, а Кока добавил, что хорошо, что не приписали изнасилование, а то бы до расстрела подняли.

Посмеялись, но Расписной был уверен, что в глухих деревнях и не такое ещё происходит.

– Народ совсем помешался – по пьяни и кур ебут, и баранов, и ослов, и даже кошек!

А Беспал рассказал, что недавно в горах Балкарии менты нашли пещеру, где на цепи сидела туристка, которую старики, поднимаясь по вечерам в эту пещеру, дрючили и долбили до упаду, пока их не накрыли опера.

– И что? Всех отпустили! Старейшин же не посадишь? Туристка тоже выжила, ей дали денег и отправили домой в Чебоксары…

Еще Беспал вспомнил, как стакнулся с одним типом в “собачнике”, так тот сидел за то, что ночами разрывал могилы, собирал кости и черепа, приводил их в божеский вид и продавал в институты как пособия, иногда удавалось втюхивать и сельским попам под видом святых мощей.

– Вот как люди свой хлеб ищут! Под землёй!

– Гробокопатели – почтенная древняя профессия! – поддакнул Кока, а Расписной с презрением проворчал:

– Подавиться таким хлебом можно! – И стал расставлять шахматы: – Прошу!

Играя в милой немецкой психушке с двухсоткилограммовым Дитером, Кока думал, что игра в шахматы в сумасшедшем доме – самое унылое действо на свете. Но нет! Игра в тюрьме оказалась куда печальней и беспросветней!..

Вдруг в кормушке появилось улыбчивое лицо Алёши Крысятки.

– Малявка зверю! – И в камеру вброшена бумажка.

Но кормушка не закрывалась.

– Что, милый? Забыл что-нибудь? – спросил Расписной вкрадчиво.

– А… Бабло за маляву? – спросили снаружи.

– Так ведь дали уже! Запамятовал?

Кормушка помедлила и неуверенно закрылась, а Расписной усмехнулся:

– Вот такой ебанат…

Нукри писал: он в двадцать третьей хате, в Тбилиси всё знают, отец подключён, жду денег, пришлю, держись, вали всё на меня – ты ничего не знаешь, выпил и спал.

Когда Кока перевёл маляву, Расписной сказал:

– Вишь ты, по одной статье идёте, а он уже в общей – на втором этаже нет спецов, толькие общаки! Видно, с ним следаку всё ясно! А с тобой какие-то непонятки, вот и держат тут, на спецах… Ты смотри, там, в общей хате, лишнего не болтай, а то всюду наседки…

– Сучье племя, блядье семя! Я б их, крыс, прохиндеев, всех к стенке! – выпалил Беспал.

Расписной склонил голову с пробором посредине:

– Аминь! – и спокойно сказал, что наседку вычислить нетрудно, надо только всем вместе, кто есть в хате, в разговоре с подозреваемым в упор смотреть на него – он сам поймёт, что всё его блядство уже открыто, и начнёт виниться, проверено.

– Когда несколько пар глаз смотрят в упор на кого-то, то он чувствует себя неловко, виноватым в чём-то, – а у каждого нос в пуху, если хорошо покопаться! Если котелок слаб, расколется в труху!

Потом предложил: раз деньги придут, он, Расписной, может дать Коке взаймы, чтобы тот купил себе зубную щётку, пасту и позвонил домой, что и сделал, выдав из бумажника несколько пятидолларовых бумажек. Одна тут же перекочевала к улыбчивому Алёше Крысятке с просьбой взять в ларьке зубную щётку, пасту и сахар, а сдачу оставить себе. Подумав, Кока дал ещё пять долларов на удлинитель – чтоб не кипятить чай на полу, в метре от параши, а нормально ставить на стол.

Расписной одобрил:

– Молоток! Я и не докумекал! – И пояснил: раньше в камерах были розетки, а запретили после того, как двое олухов раздобыли где-то куски проволоки, может быть, даже такой удлинитель, как ты заказал, раскурочили его, сунули провода в розетку и запытали током насмерть сокамерника, вытягивая из него бабки. После этого все розетки замазали, а сейчас за бабки опять тянут как попало. – Ты глянь на эту розетку! На ладан дышит! Замыкание может быть свободно!

Пряча остаток долларов в пистончик, Кока ощутил какие-то лучики надежды: отец Нукри, Нестор Константинович, богатый человек, подключился к делу. Но как из Тбилиси такое проворачивать? Давать взятку за Нукри? А он, Кока, остаётся в логе? Его кто выкупит? Видя, как продажны вертухаи и свиноподобен главнач Евсюк, жрущий лососину с карбонатом, можно понять, что и выше Евсюка – то же самое, только в других объёмах. Но где брать тысячи долларов, чтоб откупиться от такой тяжёлой статьи? “Нет, они будут убивать меня по кусочкам, жрать живьём, как гиены, не удосуживаясь загрызть перед тем, как сожрать!” Так что сидеть ему долго, минимум три года, о которых можно только мечтать, – кто даст три, когда статья до десяти?.. “Три я бы на параше отсидел!” – как говорит Беспал.

Расписной был такого же мнения:

– Да, лет шесть-семь корячиться реально. Если ты, конечно, не одумаешься и не сдашь барыг. Они нужны ментам! Такие, как вы, залётные кайфарики, их мало интересуют. Им нужны местные барыги, чтобы потом в узде держать и куши срывать помесячно. Ну и с залётных, конечно, срубить бабла не грех! Раньше, кстати, по воровским законам давать ментам бабки, откупаться было западло, хиляло как сотрудничество, за это наказывали.

– Мой следак отказался от денег.

Расписной усмехнулся:

– А ты правильно предлагал? Конкретно? Чтоб чемоданчик открыть – а там пачки зелени? Вот видишь!.. У следака психика упругая, гибкая, сразу туда разгибается, где ему лучше свои пакости творить.

Он отхлебнул холодный чифирь, постучал по банке с крытником, разбудил тараканище и выпустил его наружу. В железную крышечку налил немного чифиря, и Граф тут же подполз к поилке и начал потягивать чифирь, шевеля усами.

Расписной не мог на него наглядеться.

– Ну умница! Голова! Всё знает! Граф! Настоящий Граф!

– Или цену следак набивает: в тюрьму кинул, чтоб ты взвыл и родным слёзные малявы катал, а хрусты к нему поплыли… – заметил Беспал, куря одну за другой сигареты, пришедшие с “конём”.

– А если нет бабла? – спросил Кока.

Беспал почесал бровь трёхпалой рукой.

– Твоя проблема! Мусора дела́ читают, видят, что ты за птица, с каким баблом дело имел. Им всё известно. А что неизвестно, то узнают, на то они и псы, ищейки проклятые!

Расписной вдумчиво заметил: чем больше у ментов информухи, тем труднее им ориентироваться, – они тонут в фактах, не знают, за что хвататься, главное от второстепенного не могут отличить. А если инфы мало, то она тщательнее проверяется, её легче контролировать, можно кидать силы на главное.

– Ты, случаем, погонов не носил? – заключил он вдруг подозрительно. – Ну, в армии или ещё где?

Кока опешил:

– Нет, что ты! У нас в институте была военная кафедра, даже специализация была – сапёры! Я на сборах побывал, но там погон не давали. Да и что за сборы были? Смехота одна!

…На военной кафедре в ГПИ работали русские отставники, практически не знавшие грузинского языка, чем студенты, прикидываясь непонимайками (они убедили несчастных офицеров, пьяниц и добряков, что не знают русского), пользовались для разных подъёбок, типа офицер спрашивает:

– Где студент Кокая?

Ему отвечают по-русски:

– Какая какая?

– Акакий Кокая, студент!

– А, эта такая какая… Какает какая в какаю….

Другой лингвоигрушкой была фамилия одного долговязого рахитичного лимитчика из Абхазии – Джопуа. О, тут фантазии не было предела! На вопрос офицера, где студент Джопуа, следовали разные ответы:

– Жопуа больная, гриппа у ней…

– Джопуа в жопуа заблудился…

– Жопуа умерло!..

В целом же с отставниками ладили, украдкой приносили им на занятия водку, а вместо нужных текстов городили по-грузински всякую чепуху. Вызывают, например, студента рассказать о способах передвижения по местности, он начинает по-грузински: “Господин фельдмаршал, войска на Москву отправлены, атакуют с трёх сторон. Справа выдвигаются танки Гудериана, слева заходит генерал Кейтель”, – а на подозрительные вопросы, при чем тут Гудериан и Кейтель, отвечали, что проштудировали атаки доблестной Красной армии и приводят примеры. А студент Кокая, клоун и сморчок, был очень похож на Гитлера. Ему на сборах рисовали углём усы и чёлку, он пробирался под трибуну и стоял там, невидимый сверху, с рукой в фашистском приветствии, а студенты, маршируя по плацу, дружно, по команде, отдавали ему такой же “Хайль Гитлер”, отчего начальник части на трибуне хватался за сердце, а политрук орал в мегафон: “Прекратить провокацию!”

На сборах в Ахалкалаки студенты в основном пьянствовали или ходили в солдатские казармы покупать штык-ножи, патроны, лимонки, гильзы от гранатомёта, взрывпакеты – их так весело взрывать ночью в казарме! К одному сокурснику пару раз приезжал на чёрной “Волге” папа-генерал и вел всю компанию в местный ресторан, где кормили замечательными шашлыками и поили домашним вином. Генерал спрашивал: “Ну, как служба?” “Служба идёт!” – с набитыми ртами кивали ему, и генерал глубоко вздыхал о чём-то своём, перед отъездом поручив начальнику части присматривать за сыном и его дружками (чем они и воспользовались: выманили в медпункте таблетки под предлогом коллективной простуды).

Так что плечи Коки были свободны от такой тяжести, как погоны.

Расписной успокоился.

– Вот и хорошо. А вообще, мент – птица гордая! Пока не дашь пинка – не полетит! И пинок должен быть увесистым, с десяток штук баксов, тогда и машина заведётся. – Он хитро поглядел на Коку. – Как говорил Дзержинский, у мента должны быть горячие руки, чтобы хватать бабло, холодное сердце, чтоб на всё плевать, и чистая голова, чтобы ни о чём, кроме бабла, не думать…

– И толстая жопа, чтобы удобно харить, – подал голос Беспал.

– И быстрые ноги, чтобы вовремя сбежать, – добавил Кока и вспомнил, что бабушка говорила, что Дзержинского прозвали Железным вовсе не из-за крепости характера, а как раз наоборот: во время одного из обстрелов здания ЧК он от страха умудрился залезть в тесный железный сейф, но случайно захлопнул дверцу и сидел там до тех пор, пока его не извлекли.

Поиграв сам с собой в шахматы или устав от вязанья, Расписной возвращался к учительству.

– Ты, главное, в общей хате не быкуй, не то в реальные непонятки ввязнешь. Ты правильный фраер, тебе полагается спокойно сидеть… Кликуха у тебя неказиста, но есть. Ты пацан духовитый, с блатными по своей наркотской жизни тёрся, себя держать умеешь, кое-какие понятия имеешь, ментов не любишь, всю дорогу от них бегаешь, сиди тихо и спокойно…

– А если кто в кадык зарядит? У первоходок же беспредел? – спросил Беспал, но Расписной был уверен:

– Кавказские не дадут в обиду. Тут всюду они верховодят: соберутся в шайку – и всё, хату держат, а русские по два, по три кентуются, а чтоб вместе всем собраться – нет, ума не хватает… Потому народ в России будет дичать и нищать! И вести вечный бой между болезнями и бедностью! Только Сталин мог заставить работать под автоматами, из-под палки, но Сталина нет.

– Потом чего же будет? – встрял Беспал.

– А лопнет Россия, делов-то…

– С чего бы такая параша? С какого перепугу она лопнет? – обидчиво возразил Беспал.

Расписной повёл неопределённо спицами.

– А с того перепугу, что из Москвы лапы коротки Дальний Восток в узде держать! На хрен ему эта ебучая Москва, когда Япония рядом и Китай недалеко? Сталин держал, а эти – нет, хлипки больно… Души у людей червивые стали, а черепухи пусты, мозгов только и хватает, чтобы что-нибудь спиздярить, а дело с пользой сделать – это не про нас… Лезут за бесплатным сыром в мышеловку, а получают бесплатную мышь в сыроварне!..

– Да ладно тебе трындеть! А весь “Белый лебедь” – да, правда твоя, у черножопых под контролем! – неприязненно вернулся к прежнему Беспал. – Коронуют, бля, друг друга в шашлычных, “апельсины” херовы!

– Ты с такими речами осторожнее. Не забудь, кто за нашей тюрьмой смотрит! Они земляку помогут, – уверенно заключил Расписной. – По большому счёту твоё место не в тюрьме, а в лечебнице. Ты преступник поневоле, из-за того что эта ебучая власть решила за нас, что нам можно курить, а что нет, хотя никто её не спрашивает. Сами, мозгоправы хреновы, небось афганский конфискат шабят!

– Точно! Я раз у мента кропаль купил – разнесло вдребезги! – поддакнул Беспал, занятый приготовлением “чипятка” (Расписного сегодня вызывали к главначу, вернулся он с конфетами “Раковые шейки”, повидлом и плавлеными сырками, которые Беспал заглатывал целиком, не жуя).

Когда узнали, что в Голландии выдают героин всем, кто на учёте, – не поверили:

– Не может быть!

– Может. Я бывал там не раз, по делам, – уклончиво ответил Кока.

Разговор прервал стук кормушки. Улыбчивый Алёша Крысятка протянул щётку и пасту, и Кока наконец почистил зубы, о чём мечтал все эти дни. С удлинителем надо подождать до завтра, в тюремном ларьке нет, надо гнать в магазин.

– Ты и погони завтра, Алёшенька, – ласково напутствовал его Расписной. – А сдача где?

– Какая? – Застыло Алёшино лицо в кормушке.

– Мы тебе двадцать долларов дали. Запамятовал?..

– Да?.. – Алёша неуверенно вытащил из кармана тощие купюры, отдал одну пятидолларовую, другую…

– Хватит! Остальное себе оставь! – милостиво разрешил Расписной и, когда кормушка медленно закрылась, подмигнул Коке, подавая деньги: – Вот и щётка задарма получена! А у него гроши вертухаи всё равно в конце смены выманят, а то и силой заберут, у них же совесть в тупике, как трамвай в депо, стоит. Лучше уж мы раньше возьмём!

После обеда Коку повели на осмотр в санчасть. Расписной негромко учил:

– Скажи, болен, много болезней… Желудок, язва, поясница, давление, ноги… Выцепи, что можешь, из лекарств. Желудок болит – чтоб диетпаёк дали…

Алёша довёл его до кабинета с надписью “САНИТАРНАЯ ЧАСТЬ”.

– Я тут. Иди!

В кабинете – грымза в замызганном халате что-то строчит, головы не поднимает.

Огляделся. Убого. Весы. Сиротливые порошки, скляночки и коробочки в стеклянном шкафу. Из кабинета ведёт дверь в смежное помещение. Из-за неё раздаются хохот и стук нард. “Больничка!” – понял Кока, скомканно думая, какие болезни себе приписать.

– Инфекционные болезни? Хронические? – подняла грымза испитое лицо.

Да, хроника. Часто болит голова, дует живот, скрипят суставы – наверно, ревматизм, болеутоляющее хорошо бы было…

Докторша фыркнула: живот дует от капусты, до ревматизма ещё далеко, а от головы можно дать анальгин – выкинула из ящика на стол пачку.

Кока попросил ещё какую-нибудь мазь – красные пятна на запястьях не проходят, а сокамерники думают, что это чесотка, но докторша сказала, что таких мазей нет, а на кортизон и преднизолон нужно разрешение начальства.

– Ну или, если деньги имеются, тут у нас купить, – добавила, опустив грубо раскрашенные глаза.

Выторговав ещё таблетки от давления, Кока принёс их в камеру и сдал Расписному – у того как раз кончался анальгин.

– И это пригодится… И это… – любовно говорил Расписной, пряча пачки в коробку из-под рафинада, и так полную таблеток и пузырьков (он постоянно что-то принимал, объясняя: это от живота, это от головы, это от подагры, а это для сна).

Таблетки от давления были кстати – Расписной страдал от него с утра, то напяливал куртку, то раздевался до майки. Сидел, одышливо дыша, весь в татуировках. В бане Кока видел: на спине у Расписного сине-красный искусный храм с четырьмя куполами, птицами, ангелами и Богом. На плечах – звёзды. На запястьях– наручники с порванными цепями. На шее – ошейник. На груди, на сердце, – портрет Ленина, рядом – портрет Сталина. Когда Кока спросил, зачем так много коммунистов в одном месте, Расписной, намыливаясь, со смехом объяснил:

– Это по малолетке. Тогда мода была такая. Говорили: тебя поведут на расстрел, а ты рванёшь рубаху на сердце: “Стреляйте, гады, если можете, в Ленина!” А когда они сорвут рубаху, то и в Сталина не посмеют стрелять!

– Ага, и домой отпустят, к маме, – вставил Беспал, ловко намыливая тремя пальцами кривой корявый член, а Расписной, видя это, одобрительно пробормотал:

– Ишь ты! С виду сморчок, а в штанах – торчок!

После прогулки, надышавшись свежим воздухом, отдыхали. Слушали музыку, Беспал возмущался, что слов песен не разобрать:

– Надо им запретить неразборчиво гулькать! Гундя, а не песня!

Расписной улыбался:

– Что, обрыдло париться? Да, без лоха и жизнь плоха!

Кока вполуха слушал их бубнёж, а сам погрузился в размышления о своей горькой доле, о жизни, что вдруг начинает прессовать со всех сторон. Когда отец с матерью разводились, за неделю просыпалось столько негатива, что на год хватило бы. Бабушка потеряла фамильный перстень, нацепив его перед походом “на угол” за молоком. Кока по пьяни устроил в кухне пожар, чуть не спалил дом. Отец поломал ногу в двух местах, как только вышел из ЗАГСа после развода. А маму обокрали в автобусе, забрав все отпускные деньги, так что Кокин с бабушкой отдых в Гаграх в том году был отменён… Что это было?

А ведунья Бабулия, что обитала у них во дворе в дальнем углу?.. Вот кто умел снимать и наводить джадо[182]182
  Сглаз, порча (груз.).


[Закрыть]!.. Во двор часто приходили разные люди, терпеливо ждали, пока она, стуча клюкой, шла открывать, исчезали за дверью… А потом выходили – довольные и весёлые. Дети глазели на это с большим интересом, хотя у неё дома никогда не бывали – и Бабулия не приглашала, и взрослые не разрешали. Приходилось довольствоваться заглядыванием в немытые окна, сквозь которые мало что видно: какие-то огоньки, что-то светится, тухнет и вспыхивает…

Как-то привели женщину с обмотанной головой. Один раз принесли на руках ребёнка. Другой раз видели, что к Бабулии приходили люди в военной форме, тащили под руки своего товарища. Привозили закутанных в одеяла больных детей. Иногда приходили пары, иногда – молодые девушки с матерями. Появлялись люди в бинтах и гипсе, на костылях.

Сама старуха во двор почти не выходила, давала детям через решётку мелочь, чтобы принесли ей хлеба. И всегда возвращала детям сдачу:

– Купите себе конфет!

А если кто-нибудь шёл на базар, просила купить для неё сыра или курицу. Детей и внуков у неё не было, пенсию она не получала, но деньги водились.

Как-то пару дней не открывались её окна. Соседи подсадили в форточку самого маленького, тот открыл дверь в квартиру, где лежала Бабулия, – мёртвая, на тахте под огромным портретом Сталина. На шатком комоде – какие-то странные предметы: стеклянная пирамида, шар из зелёного камня, перламутровый веер, проросший ячмень на блюдце, карты со странными знаками, медное кольцо, несколько пиал, входящих одна в другую.

– Ведьма! – сказал в сердцах дзиа Шота и сорвал со стены портрет Сталина (он отсидел при нём пару лет). А Михо-дзиа сгрёб предметы со стола и выкинул в мусорный ящик в подворотне, строго запретив детям копаться в мусоре и входить в нечистую квартиру.

Хоронили всем двором – а что делать? На поминках тоже не обошлось без неожиданностей – вдруг сорвался жестяной жёлоб с крыши и упал возле Шота-дзии, порезав ему плечо. С треском лопнула бутыль с вином в руках дзии Михо. Начал скандалить тихий Сашик и перевернул огромное блюдо с хашламой. Почему-то выкипел, застыл комьями и подгорел поминальный шилаплав, хотя повар не отходил от котла. Иди и не верь после этого в джадо!

После смерти Бабулии в её комнатах поселился дальний родственник, Мераб. К нему начали таскаться дружки. До утра горел свет и слышались хохот, звон бокалов, шлепки карт и стук зари. Взрослые недобро переглядывались, называли Мераба заристом и строго запрещали подходить к плохой квартире. Про заристов в городе было известно немного: эти страшные люди целыми днями играют в зари на чью-то жизнь, а потом убивают людей. Играют обычно в районе Ортачала – а где же ещё?.. Там, в Ортачала, прохлада и тень, заристы собираются со всего города. Денег у них нет, и они играют на всякие странные вещи. Особенно, говорят, любят проигрывать своих родных – мать или сестру. Или играть на убийство первого встречного в очках и галстуке. Или ещё на какую-нибудь гадость – вроде зайти в автобус и трахнуть первую попавшуюся пассажирку. А за неисполнение их ожидает верная смерть. В итоге Мераб плохо кончил – упал с шестого этажа. Взрослые думали, что его, наверно, выкинули другие заристы за неуплату долга, но толком ничего не известно.