Текст книги "Кока"

38. Блудные дети

Наутро Кока с Нукри проснулись по зэковской привычке в шесть часов и, как вечером договорились, ускользнули из гостиницы, оставив записку: “Пошли прогуляться, скоро будем!” На такси поехали в магазин “24 часа”, не отпуская машины, закупили всё нужное и отвезли подгон в тюрьму. Око, сидевший на приёме передач, уставился на них зрячим глазом:

– Вы, звери, ёптель, как снаружи оказались?.. Сбежали, что ли?..

– Советский суд – самый гуманный! Вот тебе червонец! Отдай подгон в наши хаты, тут номера написаны! Да смотри, не перепутай!

– Бу сделано! Ну, вы, зверьё, даёте! – завистливо покачал Око плешивой, как у птиц-падальщиков, башкой, пряча десятидолларовую в нагрудный карман.

А они, отпустив такси и захватив бутылку коньяка, поднялись по тропинке на невысокую гору – с неё тюрьма видна как на ладони. Там стоит тот белоснежный заветный дом-дворец!.. На него Кока зачарованно пялился каждый день из базка, мечтая жить в нём вечно, среди принцев и принцесс, не зная бед и забот!..

Сели на землю. Приложились по большому глотку за свободу.

– Да, правильно говорят: кто не был лишён свободы – не знает её цены!

Молча смотрели на белые стены тюрьмы с мотками колючей проволоки по верхам, на базки под сеткой, солдат под вышками.

Выпив за родителей, в очередной раз спасших их, встали во весь рост, и Кока закричал:

– Братья! Сидельцы! Достойные бродяги! Путёвые пацаны! Свободы всем! Свободы! Хаба! Али! Гагик! Тёща! Гольф! Рудь! Придурок! Беспал! Расписной! Савва! Счастья! Свободы! Всем долгую жизнь в радости! Свободы!

И вдруг в окнах тюрьмы, через решётки, появились руки – словно птичьи крылья выросли из каменных стен! И руки молча махали в ответ!

– Наш выход на волю – для них большая надежда: значит, кто-то всё-таки выходит! – сказал Нукри. – Я лично не думал, что мы выйдем просто так.

– Я тоже.

При виде этого безмолвного прощального приветствия солдаты на вышках стали ругаться, один выстрелил в воздух. Руки постепенно исчезали. Но самые упорные ещё долго махали тряпками и полотенцами, а Кока лихорадочно пытался понять, где его камеры. Потом исчезли последние руки.

Допили бутылку. Начали вспоминать арест на автовокзале.

– А знаешь, как нас взяли? – спросил Кока.

Нукри не знал. Он вообще со следаком не говорил, на допросах молчал.

– Ты забыл поменять шифр, когда давал Рыбе ночной заход! Ведь надо каждый раз менять, а ты на это положил с прибором! Или вообще не знал!

– Даже и не думал про этот шифр. Сунул сумку обратно, дверца щёлкнула – и всё… – Нукри несколько секунд переваривал услышанное, обескураженно глядя в землю, потом пробормотал: – Я думал, это Рыба нас сдал… А это, выходит, я сам… – Он порывисто схватил Коку за руку: – Прости, братишка, вся параша из-за меня! Кашалот я проклятый!.. Дубиноид!.. Седой уже скоро, а ума нет как нет!

– Ладно, проехали… Чего сейчас кулаками махать?..

Ещё раз обнявши Коку и жарко попросив прощения, Нукри сказал, что пора ехать в гостиницу. Там отец должен встретиться с адвокатом Ражденом, передать ему последний взнос, надо и с Ражденом попрощаться, поблагодарить – он всё сделал правильно, сунул, кому надо, бабки, а там пошло по цепочке.

– Откуда деньги? Сколько за каждого?

Нукри пожал плечами:

– Не знаю. Отец не говорит. Но сказал, что все скинулись – и твой отец, и твой отчим-француз, и даже твоя бабушка зашла с козырного в общак…

Кока предположил:

– Наверное, книги какие-то старинные продала… Откуда у неё деньги?..

– Но мой отец денег от ваших не взял, сказал, что за такое дело брать деньги негоже, сам заплатил за всё…

– Вот те на… – растерялся Кока. – Как же так?

Нукри махнул рукой:

– Не бери в голову. У него есть, раз заплатил. Тем более… как я узнал сейчас, это всё мои косяки были. Вот за них он и расплатился. Ну, а я буду платить по счетам моего сына… Так это идёт, сам знаешь. Внуки отомстят за невзгоды дедушек…

Нукри уже собрался в гостиницу, но Кока захотел обязательно войти в белый дворец счастья.

– Тут недалеко. Вон он, за поворотом!

Они по тропинке добрались до здания, вполне обычного снаружи.

Из табличек возле входных дверей следовало, что тут и жилконтора № 15, и студия хорового пения, и курсы ДОСААФ, и кружки рисования и лепки…

В вестибюле за столом сидела секретарша.

– По делу? К кому? Куда?

– К вам! – Кока положил на стол плитку шоколада и спросил, что́ тут было раньше, – но девушка не знала, смутилась.

Они потолкались, поглазели на плакаты и расписания кружков. Когда уходили, Нукри заметил, что надо бы взять телефон у симпатяшки-секреташки, но Кока был уверен, что он никогда в жизни больше в Пятигорске не появится – хватит, приехал, посидел, поумнел… Пусть теперь другие ездят, сидят и умнеют! А его ожидает Тбилиси. Цвет небесный, вечный, синий над Сололаки! Бабушка! Кучмачи с гранатом! Мегрельские купаты! А сколько близких людей боролось за него! И отец, и мама, и Мея-бэбо! Даже отчим! Все! “Это ценить надо! Это самое дорогое в жизни, а не гашиш! Да будь он проклят, если из-за него столько близких людей должны страдать!”

Дядя Нестор расплатился с последними долгами, и они взяли билеты на самолёт из Минвод в Тбилиси. Предполётные дни заполнились волшебной ерундой: шатались по улицам, то весёлой гурьбой, то по отдельности. Заходили без дела в магазины и ка-фе, пили коктейли и, несмотря на мартовский морозец, лакомились мороженым.

– Гижи-марти[216]216
  Март-псих, сумасшедший (груз.).


[Закрыть], ничего не поделаешь!

Улучив момент, Кока поблагодарил дядю Нестора за всё, тот усмехнулся:

– Ладно… Ты как сын мне, как Нукри… Дай бог, чтобы это было для вас уроком. Сидеть страшно?

– Немного, вначале. Но потом привыкаешь. И в камере нормальные люди, за всякую ерунду сидят.

Дядя Нестор кивнул лепным лицом.

– Это да, сажать у нас любят. Хлебом не корми, дай только посадить кого-нибудь, чтоб раздербанить его бизнес между своими… Сидел достойно?

– Да. Смотрящим даже был, рулём. И Нукри хорошо сидел.

– И то хлеб… А анаша того не сто́ит. Я сам в молодости не раз курил, тогда её на Мейдане и Авлабаре навалом было, прямо из окон продавали, через форточку. Только есть один секрет: не дурь и выпивка должны быть твоими хозяевами, а ты должен быть их повелителем – тогда и жизнь свою проживёшь спокойно, без бед на свою задницу.

Вечерами сидели в ресторане. Слово “ресторан” с детства рождало в Коке приятные эмоции, а сейчас это место казалось самым райским на земле: яркий свет, хрусталь, белоснежная скатерть, мелодичный звон бокалов, пёстрые цвета, музыка. Кока не переставал удивляться красоте мира – он смотрел вокруг иными, новыми, промытыми после тюрьмы глазами, особенно на женщин, схожих с огромными разноцветными бабочками, что слетелись к столам, окунают свои прелестные хоботки в бокалы, едят салаты, жюльены и пьют пенистое вино.

Старшие вспоминали двор, детство, первые свидания, на которые, оказывается, молодой Нестор когда-то приглашал шестнадцатилетнюю Этери. Но что можно скрыть в таком дворе? Нестор имел со своим отцом, суровым, сухим Котэ Луарсабовичем, крупный разговор. “Или женись, или оставь девушку в покое!” – стучал палкой об пол старик (и правда, тогда с этим делом было строго и сурово: стоило несколько раз паре пройтись по улицам вместе, да ещё, не дай бог, под руку, как этот факт тут же фиксировался множеством глаз и ушей и разносился по району). И Нестор оставил девушку – жениться было рано, да и денег не водилось, а без денег какая женитьба? Он занялся всерьёз делами, в чём и преуспел, а на Этери внезапно женился будущий Кокин отец, взбалмошный красавчик Ивлиан…

Дорога до Тбилиси пролетела незаметно. Ещё бы! Когда переполнен счастьем, всё мчится быстро, это в “отстойниках”, “конвертах” и карцерах время тянется мёртвой петлёй, затягиваясь всё туже в узел, какой подчас самому царю Александру разрубить не удаётся с первого раза…

Во дворе их встречали, как не встречали, наверное, Егорова и Кантарию после водружения ими Красного знамени над Рейхстагом. Дети развесили на старом платане мигающие гирлянды, привязали к бельевым верёвкам воздушные шары, к ним прицепили свои рисунки, а самая маленькая девочка рассказала стишок для взрослых дядей после длительной командировки.

Наскоро накрыли стол, вынесли стулья, расселись. Бабушка умильно смотрела из галереи, качала головой. Дзиа Шота спешил разлить шампанское. Чокались, шутили:

– За встречу!

– За то, что хорошо кончается!

– Похорошел, Николоз Ивлианович, на курорте!

– Отлично выглядите оба!

– Ещё бы! Из санатория!

– Как отдыхалось?

– За возвращение блудных детей!

– Нестор, что тебя давно не видно? Забыл свой родной двор?

– Этери только хорошеет в парижах!

– Расскажите, как там, где небо в клеточку, а друзья – в полосочку?

И дзиа Михо уже налаживает мангал, послав дворовых мальчишек за углём в подвал. И тётя Софико жарко, от всей души целует их – ещё бы, на её глазах выросли! – а они целуют свою спасительницу. И продавец, а ныне полковник гвардии Бидзина, щедро угощает всех домашним вином. И дети крутятся между взрослыми, тащат со стола хачапури, сыр и мчади, напечённые Лали, вдовой автоинспектора Элгуджи, евшего за раз сто хинкали. И поднимает в немом приветствии руку Отар в кресле-каталке (замкнув в пьяном падении рельсы метро, он после этого и сам замкнулся, сидит во дворе, мало что понимая, но активно участвуя жестами во всех делах). Даже старуха Маро приковыляла с двумя бутылями чачи, градусов под семьдесят, уселась на главное место, сверкая линзами очков, и, не обращая внимания на остальных, принялась за еду (Нукри прошептал Коке, что Маро очень похожа на старуху-сову, что продала им гашиш в Золотухе, – “те же очки с толстыми линзами, глаза вараньи, мозги бараньи”).

Бабушка, крикнув из галереи:

– Сюрприз! – начала осторожно спускаться по лестнице, пропустив вперёд помощника, дворового мальчишку, нёсшего блюдо с горой шипящих кучмачи, обильно сдобренных гранатовым зерном. – Прошу! Кока, ты это, кажется, любил?

– Люблю! Но бабушку люблю больше! – Обнимая бабушку, ощутил дрожь щуплого сухонького тела. Сдерживая слёзы, она выдавила:

– Я… Переживала… Очень…Надеюсь, с этим кошмаром покончено?..

– Раз и навсегда! Обещаю! Честное пионерское! Слово джентльмена! – ответил Кока, торопясь показать ей, как в детстве, свои трофеи: плетёный браслетик от немчика Гольфа и потрёпанную Библию со штампом пятигорской тюрьмы, которую солдаты побрезговали отобрать при шмоне. А она любовалась им:

– И впрямь джентльмен! Возмужал, окреп! И борода окладистая, как у академика Павлова!

– Меня в тюрьме шашлыками и диетами кормили, почему бы и не возмужать? – отвечал Кока (не видевший себя в зеркале в полный рост уже давно). – А кому ты, кстати, продала книги? И какие? Надеюсь, не свой любимый “Путеводитель по Парижу”? За сколько?

– О деньгах приличные люди не говорят! – поджала бабушка губы, но всё-таки сообщила: когда случился этот кошмар, она вспомнила, что к Коке приходил какой-то клошар из Клортаха, книгоноша Арам. Узнала во дворе: есть такой. Послали соседского мальчишку. Арам явился, отобрал книги, а после принёс деньги, всё сполна, по-божески, Этери потом проверила.

– Благодарю, бэбо!

– Ишь, как заговорил – “благодарю”!

– У нас в “Белом лебеде” хоть кого научат вежливости! Там строгая школа, все знают, как себя вести, ошибки не прощаются… Ясно, бэбо? Увезу тебя в Нижний Тагил, где ничего, кроме тьмы и могил! – пропитым голосом пробасил Кока.

– Господь с тобой! – перепугалась бабушка, украдкой крестя его. – Это что ещё за чертовщина?

– Детская колыбельная…

Несколько дней прошли в радостных хлопотах и обретениях знакомых с детства и таких, оказывается, родных вещей, как шарканье дворничьих мётел в утренней тиши, чириканье птиц и запах сирени, её фиолетовые набухшие гроздья в окне, крики мацонщика, терпко-золотистый аромат кофе… “Вот они, ключи от рая!” – думал Кока, ложась в солнечной галерее на широкую тахту, любимую, добрую, уютную, знакомую по скрипам с тех пор, когда на неё приходилось взбираться снизу, с пола, кое-как цепляясь ручонками за пёструю ткань, пахнущую пылью. Рядом, на шаткой этажерке, – Библия, которую он привёз из тюрьмы. Напоминает, что человек – лекарство человека, а богочеловек – спасение человека.

Кока, как и обещал себе в карцере, составил список добрых дел: переписать книги, заняться спортом, подтянуть английский, написать рассказ про тюрьму, сменить перегоревшую лампочку в туалете, хотя бабушку это не беспокоило.

– Ничего, я пока ещё мимо унитаза не хожу, а ты свою чучульку и без света как-нибудь найдёшь!

После пережитого, стоившего ей пару дюжин пустых пузырьков из-под валокордина, корвалола и валерьянки, сейчас она как-то физически воспряла, перестала жаловаться на спину и ноги, утверждая язвительно:

– О-хо-хо! Что нас не убивает, делает нас калеками!

Улучив момент, когда бабушка жарила рыбу, отчего в галерее стоял громкий треск и рыбный запах, Кока дозвонился Лясику в Голландию. Слышно плохо, но разобрать можно. Лясик жив-здоров, дело его в полиции застопорилось – не могут найти владельцев тех ворованных карт, которыми Лясик оплачивал вещи, а без них и дел нет. Почему владельцы молчат? А зачем им лишние заморочки с судом? Они карты поменяли – и всё, иди ищи их по старым картам!

– А вообще, каяк моей жизни каюкнулся о скалы! Оскалы реала! Жена Лита, Эверест среди баб, лютует по-прежнему!

И дальше поведал, что марокканца Хасана побили в Касабланке, лежит в больнице с ушибом черепка. Однорукому соседу, учителю биологии Билли, государство безвозмездно сделало особый умный протез – теперь он может сам сворачивать косяки, а то приходилось просить учеников. Но Билли воспрял и собирается на фотосафари в Танзанию – мало ему, видно, одной отрубленной руки, хочет, чтобы и ноги с яйцами отъели!.. Громила Баран?.. Барана за драку на автосвалке полицаи нашли, но когда арестовывали, в машине у него оказалась танта Нюра, а вместе с ней – сумка с килягой героина. Барана упекли в роттердамскую тюрьму, а танту Нюру выслали по запросу полиции в Мюнхен, где, оказывается, её искали по делу мужа, онкеля Адама, возившего героин в двойных стенках шкафов и кроватей: Адам по пьяни забыл его вынуть из одной стенки, порошок обнаружили хозяева мебели и заявили в полицию. Онкеля Адама взяли, но доказательств его вины не хватало, поэтому выпустили под залог и подписку, но решили допросить жену – и вот пожалуйста.

– Сравнили по составу – один и тот же, что в мебели, что в пакете танты Нюры! И всё! Сидят оба. А ты когда в Европу собираешься?..

– Не знаю. Лето в Грузии посижу, соскучился по солнцу, а там посмотрим. – Кока не сказал ни слова о тюрьме, зная Лясикин длинный язык. Зачем? Три обезьянки недаром пережили века! Встретимся – посмотрим. – А ты съездил в Москву, как хотел?

Лясик удивился:

– Я? В средневековую Московию? В эту богом забытую страну, игрушку сатаны? Империю дурости? Страну Глупляндию? Что там делать? К тому же посадили моего двоюродного братца, держат в “Матросской Тишине”, как скотину в стойле! Видел бы ты их тюрьмы! Это же ад!.. Оттуда вместо человека выходит живой труп!.. – Что заставило Коку мысленно улыбнуться: он сидел в российской тюрьме – и ничего, люди как люди. (Сам он после тюрьмы стал делить людей по воровскому принципу: на плохих и хороших, хотя временами казалось, что большинство находится как раз где-то посередине, колеблется от зла к добру и обратно, поэтому и от паскуд можно ожидать внезапного добра, а от добряков получить неожиданную – быть может, для них самих – подлость, подножку или подвох. Не делай добра, не получишь зла!)

А Лясик принялся, по обыкновению, костить бывшую родину: в Совке хамство и агрессия пронизывают все слои, общее бескультурье, все поголовно лузеры, лодыри, лохи, неумехи, фраера, кривое зеркало Европы, больное скопище пьяниц, взяточников, воров, обжор и шлюх, без надежды на выздоровление, конгломерат воров и рабов.

– Века татарского ига, века крепостничества! Представь, что у нас в генах и головах? Чистое, ничем не замутнённое рабство! Ещё Чехов разглядел, даром что пенсне носил!.. Плюс недавний дикий сталинский террор… И тут вдруг, пожалте бриться, – демократия, виражи куража!.. Ага, как же!.. Червь не может стать змеёй, как бы он ни тянулся!.. Тебе этого не понять! Ваша история и культура на пару тысяч лет старше нашей! А мы без Орды даже земли свои переписать не могли!..

– Заколебал ты своей антисоветчиной! Тебе-то что? Ты чего дёргаешься? Сидишь в Амстере – и сиди! Тебя они не трогают! – остановил его Кока.

– Кстати, ты, случайно, не терял записной книжки? – вдруг круто свернул в сторону Лясик, когда Кока хотел уже попрощаться.

– Да, посеял, в Амстердаме. А что? – удивился Кока (“Откуда Ляс может про это знать?”).

– Там стояли твоя фамилия и имя? – продолжал Лясик.

– Да, стояли, на обложке. Мне её давно мама Этери подарила на день рождения, сама надписала, – опять удивился Кока.

В итоге выяснилось, что к Лясику пришёл тот самый курьер в фуражке и длинном плаще, который уже приходил, когда Лясик от передоза залетел в клиническую смерть. С ним припёрся ещё один тип. Они оказались сотрудниками Интерпола, искали Коку…

– Меня? У тебя? Интерпол?.. – сдрейфил Кока, хоть и знал про Интерпол от отчима. – А… А как они тебя нашли?

Оказывается, по номеру в записной книжке! Кто-то Кокину книжку нашёл, сдал в пролицию, там прочитали имя и фамилию, пробили, как полагается, по базам, узнали, что он в розыске Интерпола, стали смотреть все остальные номера, нашли амстердамский телефон Лясика, узнали адрес и явились.

– Но самое интересное, что имя и фамилию они называли твои, а фотографию из паспорта показывали какого-то мордоворота, на голове такие рожки из волос…

– Круглолицый? Голубоглазый? Клок во лбу?.. Ну да, ясно, – стало доходить до Коки. – Это фото Сатаны. Ты сказал им, где я?

– Давно уехал в неизвестное никуда.

– Правильно, так и есть… Ну, давай, Ляс, с богом! До встречи! – попрощался Кока, у которого немного испортилось настроение из-за информации об Интерполе, но он сказал себе, что можно в Тбилиси сделать новый паспорт на другую фамилию, но с его фотографией, – и всё, и пусть Интерпол оставит его в покое и ловит гангстеров и киллеров, а не законопослушных граждан, хоть и с условным сроком!

Как-то вечером со двора раздался свист Нукри.

– Спускайся!

Во дворе в сумерках за столиком – Нукри в домашней олимпийке, Сатана в кожанке. При Кокином появлении Сатана встал. Обнялись крепко, по-мужски, молча. Потом Сатана прохрипел (в крепком кайфе, судя по опухлости лица, чуханью и бесконечному курению):

– С приехалом тебя, брат! Рад тебя видеть! Как чалился?

– Я тоже рад. Думал – десять лет не увидимся. Залипал нормально.

Сатана схватился за клок волос во лбу:

– Да, дела… Статья у вас знатная была… Узнали, кто вас сдал?..

– Никто. Мы сами виноваты! – И Кока вкратце поведал историю про камеры хранения.

– Гнать надо было этого Рыбу к ебене матери! – смущённо промямлил Сатана (чувствуя свою косвенную вину, ведь это он дал накол). – Шировые – как пиявки! Я их маму, лац-луц! – И сменил тему, ласково предложил: – Хотите ширнуться? Есть путёвая ханка…

Но они заверили его, что вообще завязали с кайфом.

– Вы ништяк, молодчаги, что завязали! – крутанул клок Сатана. – Я тоже хочу, геморрой и печень замучили, да как завяжешь, если Бабуна и Жужу барыгу из Кировабада кинули, ханки двести чеков взяли? Что, ханку в очко спущу? – сердито добавил он, строго зыркнув на них, словно это они хотели спустить драгоценный порошок в унитаз. – Я хоть и не виноват, но виновен! Не дай я вам накол, ничего бы не было, орера! С меня штраф! Как дурь зацеплю, вам подкину! – Но они опять сказали, что в завязке.

Про деньги Сатаны вспомнили один раз – и тут же забыли: тюрьма списывает такие долги. Да и всем ясно: что ментам в рот попало, то пропало, как в “Кавказской пленнице”: “Три шашлыка? Пиши – выкинула в пропасть!”

– Со мной Замбахо сидел, смотрящим. Тебя хвалил. Знаешь такого?

– Как не знать? Момавали курди! Правильный бродяга. На хорошей дороге стоит. Надеюсь, вы были друг с другом как надо? Близко? – Сатана потёр друг о друга крепкие указательные пальцы. – Он лихой джигар! Лац-луц – и орера! Сколько ему втемяшили?

– Не знаю, его прямо из суда отправили через карантин на этап. А тебе привет от хана Тархана! – И Кока поблагодарил за маляву.

Сатана засмеялся:

– Ох, Тархан, Тархан! Меня гангстером и киллером называл? Знаем, знаем! Мы с ним разок в деле были, я пальнул невзначай, а терпила и того… скопытился… – А Нукри добавил, что Тархан тоже скоро скопытится, долго не протянет: у него печень увеличена в два раза.

– Это как господь решит! – наставительно остановил его Сатана, прикуривая пятую подряд сигарету. – Но у него лапы везде запущены, всё схвачено! – Однако на вопрос, за что сидит Тархан, ответить не мог. – Кто его знает. Он с серьёзными людьми в смычке. За что могут медвежатника посадить? За сейф, орера! Но кому он нужен сейчас, этот сейф? Не легче инкассаторов с живыми бабульками брать? Лац-луц – и готово! А этот сейф режь да руби! Да и что возьмёшь? Мизер!

Кока усмехнулся про себя: то же самое говорил и другой гангстер, Замбахо, только Сатана хочет вместо сейфов инкассаторов брать, а Замбахо предпочитает киднеппинг, чтобы бабло сразу в Цюрихе на счёт капало.

Сатана, выпив воды из дворового крана и ополоснув лицо, в порыве откровенности опять стал говорить, что он, пусть братва поверит, себя крайне плохо чувствовал, когда узнал об их аресте и, главное, о сроке, что им тянуть придётся.

Они успокоили его, заверив, что его вины нет.

С улицы раздались сигналы – за Сатаной прибыл чёрный джип, Бабуна махал с переднего сиденья.

– Давай, братва, поехал! Орера!

Они обнялись крепко, как равные. Сатана заверил: если надо, он всегда готов помочь.

– Вот этот Бабуна в пивбаре всегда сидит, он меня найдёт! И вы помогайте мне! Как? Очень просто? Найдите фраера с бабками, а дальше моя делюга! Поделим тугрики! Лац-луц – и готово! Мне новый калаш подогнали и тысячу бобов к нему… – А на вопрос, зачем ему тысяча патронов – он что, власть свергать собирается? – бодро ответил: – Пусть будут! Жрать не просят. От ментов, если отстреливаться, так по полной, калашом, а не пистолетиком. У вас, кстати, во дворе подвал есть? Можно там патроны спрятать? А то мне девать их некуда – дома братья найдут, украдут! – Но они поспешили заверить: пустых подвалов нет, все заняты, всюду дети лазают, опасно.

– Ладно, у Жужу на чердаке спрячу… До встречи, братва! Лац-луц! Орера! Штраф за мной – мо́сула[217]217
  Идёт? (груз.)


[Закрыть]? – бросил на прощание, браво удаляясь к джипу.

Не успел Кока подняться домой, как позвонил дядя Ларик, они до сих пор не виделись, он не мог встретить Коку – гриппует.

– Проклятые помидоры! На грядках копался – и просквозило! Я сейчас фермером заделался, ибиомать! Отставили меня к едрене фене, как мешок с мусором! А ты как, понюхал пороху? Так тебе и надо! Возьми, наконец, себя в руки, не мальчик уже! Хватит домашним истребителем быть! Притихни и родителям спасибо скажи. Мать пожалей, сердце больное! – И присовокупил, что египетские жрецы при бальзамировке строго сохраняли все главные органы, кроме мозга, который выковыривали через задницу и выкидывали к чертям собачьим…

– Ага, Анубиса кормить… – невинно ввернул Кока, но дядя Ларик не шутил.

– Хуюбиса! Вот и тебе надо старые мозги через жопу выковырять и новые вставить, как эти чумазые египтяне делали! – принялся он наставлять Коку, но тот опять вильнул:

– А почему египтяне так делали?

Дядя Ларик знал ответ.

– Чтоб череп от всякой земной чепухи, шелухи и требухи очистить для вечной жизни, где другие мозги наверняка понадобятся… Того и тебе советую! Сейчас прошёл по лезвию, второй раз может не повезти, хоть ты и везунчик, ибиомать! Всё тебе сходит с рук!..

Кока из озорства напомнил:

– У египтян ещё одна гадкая гадина Ам-мут была, сердца пожирала у плохих людей, как я.

– Ты мне зубы не заговаривай и мозги не компостируй! Аммут-Шмаммут я не знаю! Пока ты жрёшь сердце своей несчастной матери! Карги, ра, дацхнарди![218]218
  Хватит, ну, успокойся! (груз.)


[Закрыть] Притихни, прошу по-братски, не до твоих фокусов сейчас, посмотри, какая волчья жизнь вокруг! – От души попросил дядя Ларик, на прощание пригласив к себе на дачу. – Я сейчас всё время тут, около Мцхета… И удивляюсь, как раньше жил в этом сумасшедшем городе! Теперь, если утром моего чёрного петуха и колоколов не услышу, на Джвари не посмотрю, сад не обойду, – день пропал…

Поругал напоследок политиков всех стран и народов:

– Это главная сволота! Кровопийцы! Кровососы! Бездонные мешки! Наркоторговцы! Серийные убийцы! Маньяки власти! Фашисты! – И вдруг круто свернул в сторону, поинтересовшись, слышал ли Кока в Париже о новом препарате “Виагра” и где его можно купить, а на вопрос Коки, что это за лекарство, смущённо пробормотал: – Да я точно не знаю… это не мне… это один сосед говорил, ему надо… Ты у себя в Париже спроси в аптеке… они скажут, что и как… это такое… ободряющее… освежающее… – На что Кока дал обещание (он что-то слышал об этой новой волшебной таблетке: плохо, что она уже нужна дяде Ларику, но хорошо, что ещё нужна…).