Текст книги "Кока"

Сегодня рассказывать очередь Лома. Квадратный, с бритой бугристой головой, толстыми ручищами и “бля” после каждого слова, тракторист был одним из тех русских мужиков, которые знают ответы на все вопросы мироздания – начиная от места пребывания Бога и кончая умением выпросить в долг в сельмаге бутылку водки – но как обустроить парашу в доме, а не во дворе, этим кулибиным невдомёк.

Лом с хрустом потёр ёжик:

– Что смешного, бля, приключилось? Покумекать надо… – И начал веско: – Жена затрахала: “Все люди за границу ездят, а мы хуже? Поехали тоже в Италию! Вовка с Ленкой съездили, им понравилось, особенно тот город, где трёхметровый голый мужик из мрамора стоит”. Ну, чего там, погнали.

В Италии в аэропорту взяли напрокат машину, двинули на побережье, куда были путёвки. Едут, едут, а куда – хер его знает: всё по-итальянски написано, а они ни на каком языке ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Дочь малая хнычет, спать хочет.

Решили найти ближайший отель, а с утра разобраться. Спросили на заправке. Ехать оказалось недалеко, но как-то странно: нелюдимые места, безлюдные перелески. И посреди поля стоит огромный дом. Называется DUO. Ну, дуо так дуо. Поехали, только Лом подумал, что слишком как-то одиноко стоит этот отель и что-то очень уж розово-красно освещен. Ну, думает, в Италии так отели разукрашены. Тип за стойкой удивлённо посмотрел на них троих, сказал, что ни трёхместных, ни одноместных номеров нет, только двухместные. Ну, давай два двухместных. “На сколько часов берёте комнату?” – спрашивает дальше. Бля, он что, больной на голову? На дворе ночь! До утра, конечно! “Понятно”, – говорит и лыбится как-то нехорошо.

Взяли два номера. Отвели дочку в её номер, весь красно-алый. В их номере – розово-бордовые тяжёлые занавеси. Зеркала на потолке. Лом включил телевизор – на всех пяти каналах порно!.. Жена пошла искупнуться – в ванной сам собой зажёгся свет, а стена стала прозрачной! Тут до него дошло, что они заехали в отель для траха! И жена вспомнила, что “duo” значит “два”… Ну и чего? Выспались в тишине и покое! А заспанная дочка призналась, что всю ночь смотрела телевизор.

Посмеялись от души. Потом Гагик залез наверх и спустился с пластиковой бутылкой “Боржоми” с водкой.

– На завтр-ру пр-рятал, но такие хор-рошие р-р-разговор-ров, бана, выпить надо!

– Когда тебе коньяк пришлют? Всё обещаешь? – засмеялся Замбахо. – Где коньяк с Севана? Где барашка из Дилижана?

– Пр-ришлются, цавотанем, не волновай! – ответил Гогик, разливая водку по алюминиевым стопкам, вынутым из тайного места под нарами (там хранилось во влажных тряпицах сало, три картонки яиц и миска с куском сливочного масла в воде: так оно выдерживает жару).

Вдруг придурок подошёл к столу и хрипло прошептал:

– Я видел! Пизду! Большую! Красную!

– Пошёл отсюда, чмо поганое, пока в кадык не зарядил! – замахнулся на него тапком Лом, и придурок убрался на место, ворча по-собачьи что-то про розовые занавески.

– Расскажи что-нибудь ты! – сказал Замбахо Коке, когда выпили по первой.

Что бы рассказать?.. Да вот, хотя бы это – как он рисунки подменил. Эту историю он сам вспоминает всегда с улыбкой. Завязка была в том, что в своё время известный любвеобильный художник был влюблён в его бабушку, но бабушка была замужем, происки художника были тщетны, однако в процессе ухаживаний он нарисовал и подарил ей несколько рисунков. Они висели в рамках до тех пор, пока Кока, в час сильнейшей нужды, не продал их тайно соседям-евреям, отъезжающим в Израиль, а вместо них вставил в рамки цветные ксерокопии, чего никто не заметил, кроме приехавшей из Парижа матери Этери. Мать, присмотревшись к рисункам и сказав: “А ну-ка, ну-ка!.. Ну да!..” – открыла рамки и вытащила ксерокопии, после чего Кока получил кличку Домашний Истребитель, но бабушке об этом эпизоде не было доложено – зачем нервировать пожилую женщину?.. Пусть висят ксерокопии!..

Посмеялись.

– Ловко!

– Молодчага!

– А хули там – бумага и бумага!

Потом Кока вспомнил разговоры амстердамских психов и сказал, что в детстве мечтал стать биологом, много читал про зверей, есть интересные факты. Для затравки: орлы видят в пять раз лучше человека, у дикобраза тридцать тысяч иголок, слоны во время засухи едят землю, львы могут утолять жажду кровью, язык кита весит три тонны, печень – тонну, сердце – восемьсот кило, а сосуды диаметром с ведро.

– Удобно колоть! Вену сразу найдёшь! – согласились сидельцы.

Хищники первого разряда – львы, тигры, леопарды, ягуары, гепарды – называются рапторами или предаторами. Чем выше интеллект животного – слонов, львов, павианов, дельфинов, орангутангов, – тем дольше с ним остаются его детёныши; слонята могут до двадцати лет ходить с матерью-слонихой. Чем ниже интеллект, тем меньше животное заботится о потомстве, вплоть до такой гадины, как кукушка, которая не только подкладывает яйца в чужие гнёзда, но необъяснимым образом передаёт своёму птенцу, ещё в яйце, информацию о том, как он должен себя вести, когда вылупится, а именно – выкинуть из гнезда птенцов-хозяев и одному сжирать всю пищу, приносимую тупыми, не умеющими считать до трёх птицами.

– Этаки матери и серед людей. Мене мати так викинула, лярва, – вдруг с нар сказал Рудь, а Гагик угодливо засмеялся:

– Вот наш Замбахо – р-р-раптор-р-р, бана! Пр-р-редатор-р!

Кока продолжал. Не всё так просто! Да, умные звери, например, орлы, терпят в гнезде птенцов около двух лет, но потом, если птенец не уходит и не начинает сам охотиться, они убивают его, дабы освободить место для следующего помёта, который будет лучше приспособлен к суровой жизни, кою не прожить без охоты, каннибализма, зимнего голода и обидных неудач. И самка сумчатого тасманийского дьявола сжирает тех своих новорожденных дьяволят, числом до тридцати, которые не сумели найти дорогу в набрюшную сумку и прицепиться к соскам, коих всего четыре. Пусть выживают сильнейшие! Но зачем рожать тридцать детёнышей, если сосков всего четыре?.. И кто наградил антилоп гну бессмысленной густой бородой, которая им не нужна, но за которую так удобно цепляться львам? Зачем у гну борода, как у Льва Толстого? Кроме проблем ничего не приносит, но не исчезает, хотя, согласно другому бородачу, Дарвину, должна исчезнуть, раз не выполняет никаких функций.

– А у человека зачем растёт?

– Чтоб тепло зимой было, по воле аллаха.

– Кто-то рождается коршуном, кто-то воробьём!

– Р-р-рога, бана, не спасаются от смер-рти!

А Замбахо высказался в том плане, что если бы в тупую башку этих рогатых гну пришла мысль объединиться и дать общий отпор, то им бы никакой хищник не был страшен. Но им приходит на ум другое: “Хорошо, что не меня рвут на части!” – и они начинают усиленно пастись в безопасности, пока львы уминают их собрата. На тюрьме, в хате, тоже так: есть семья, где все стоят друг за друга, вот как мы, а есть просто “кенты по салу”, только хавают вместе, а если что случится, то они врозь, друг за друга ответа не держат!

Особый интерес у камеры вызвал рассказ Коки о том, что звери издавна были орудием казни. Что только не придумали люди, чтобы друг друга мучить! Кидали в яму со змеями. Давали топтать слонам, а их с детства учили убивать разными способами: насаживать на бивни, раздавливать голову, хоботом поднимать и швырять оземь человека до тех пор, пока тот не умрёт, весь переломанный, как мешок с молотыми костями. Разрывали лошадьми на части или привязывали казнимого к хвосту бешеного жеребца и пускали в степь. Бросали людей в клетки с голодными хорьками. Отдавали на растерзание медведям. Сажали в мешок со вшами…

Трюфель вдруг вспомнил:

– В школе училка говорила, что киты – млекопитающие, и раньше бегали по земле, а потом у них отсохли лапы и они ушли в воду. Это так?

Кока сказал, что никто ничего не знает – некоторые думают, что, наоборот, киты вылезли на сушу и вырастили лапы. Но в природе жить всем трудно – и китам, и жукам навозным. Ведь после того, как льва свергнут, он превращается в позорного бродячего изгоя – охотиться не может, зрения, зубов, когтей уже нет. Шатается в одиночестве по саванне и доедает падаль после гиен, когда мало чего остаётся…

– Зверь живёт один и умирает один, а люди вместе живут, – подал оптимистичный голос Трюфель.

Замбахо усмехнулся, отвечая ему:

– Человек человеку рознь! Некоторых надо приручать палкой и пистолетом! Вот кто тебя сюда загнал? А? Кто тебя сдал? Твой же напарник, фасовщик!

Кока спросил у Замбахо по-грузински, откуда в камере все всё знают друг о друге? Замбахо коротко бросил:

– Объебон… Обвиниловка… Ну, обвинительное заключение… Читаем все вместе, чтоб знать, с кем сидишь…

Когда надо сказать непонятное для других, они переходили на грузинский. И в это время другие зэки были похожи на членов Политбюро, где Сталин и Берия, расхаживая вокруг стола, беседовали по-грузински, а бедные члены, красные от страха, потными ушами тщетно вслушивались в страшную клокочущую речь, дабы выудить из неё хоть какое-нибудь внятное имя или понятное слово, успеть сообразить, о чём беседуют людоеды и кого следующего они собираются сожрать. Притом бабушка подчёркивала, что в довершение ко всему Сталин вообще говорил очень тихо, стыдясь своего грузинского акцента, поэтому у слушателей уши вырастали, как у кроликов, чтобы разобрать, о чём бормочет вождь и кого ожидает стенка и пуля.

Кока закончил рассказ тем, что каждый хищник знает: главное – это настойчивость и терпение, которого должно быть больше, чем у жертвы. И в первую очередь надо убивать и жрать слабых, старых, больных и малых. А кто наделил тигров когтями, клыками, ночным зрением, силой, решимостью, а антилоп и других баранов – только быстрыми ногами и глупыми рогами, никто не знает.

– Аллах знает, кто ещё? – подал голос Хаба. – Аллах велик! Мечети – наши казармы! Минареты – наши копья! Купола – наши шлемы!

Никто не противоречил, только доходяга Тёща сказал ни к селу ни к городу:

– Я жил в двухкомнатушечной клетке! С женой, двумя дочками и тёщей, будь она неладна! Пахал на двух работах, а денег – с гулькин нос!

Лом вздохом подтвердил:

– Хотел бы я на эту Гульку посмотреть – какой у неё, проклятой, нос?!

– Тигр-ра на душмана похожа, эли, чистый мусульманский р-рожа, клянусь мамой-джан!

Вдруг Лебский, отвечая на какие-то свои мысли, прогнусавил:

– Народ побунтует лет десять, а потом править будет новый Сталин. – Никто не понял, к чему это сказано.

Бутылка опустела.

Кока пошёл к двери, постучал. В кормушке явилась морда вертухая.

– Харитон, дорогой наш человек, выпить есть чего?

– Эй, сколько там осталось? – обернулся Харя в коридор. – Бутылка?

Отдав пять долларов и сказав Харе, что с него ещё бутылка, а то слишком жирно выходит, Кока получил пластиковый “Нарзан” с тёплой водкой, понёс на стол. Все оживились. Гагик спустил сверху кусок бастурмы.

– Для завтр-рам пр-рятал, бана, но р-раз такой дело, бр-ратья… Мы тоже вор-ронов не лыком шьём! Залетим в небо, как Юр-ра Гагур-р-рин!

– Аха, ещё Гагурян скажи! – искоса бормотнул Лом, занимаясь с Хабой перетягиванием рук.

Доходяга Тёща сметал крошки со стола, наводил порядок, Трюфель ушёл варить чифирь. Рудь что-то ворчал с верхних нар. Придурок вздыхал у параши.

После очередной стопки Кока, подобрев, указал на придурка:

– Дадим ему, пусть выпьет! Тоже человек! – Но Замбахо возразил:

– Какой на хер человек? Обмылок. Чмо болотное. Чушкарь. Сам дай, если очень хочешь, только не трогай его – сам в такого превратишься!

Кока оторвал картонку от коробки из-под рафинада, положил на неё хлеб с колбасой, отнёс придурку, положил рядом с ним на голые доски, где тот спал, а в его мятую кружку плеснул водки. Придурок схватил хлеб, начал, по-собачьи оглядываясь, жевать, судорожно глотать, запивая мелкими глотками, словно пил воду, а не водку.

Кавказский угол укоризненно зацокал: как можно до такого дойти?

– За что он чалится? – спросил Кока. – За что могут такого дебила посадить?

– За хер-рню какую-нибудь, эли. Кур-риц в кур-рятниках тр-рахал, бана.

Замбахо сказал:

– А мы спросим. Эй, придурок, ты за что сидишь? Цыплят воровал? В мусоре копался, где нельзя? Где твой объебон?

Придурок жевал, не отвечал, давился и что-то показывал грязными руками. Наконец вымолвил:

– Бомжара…

– А, бомж, бич! А чего тебя, вонялку вонючую, сюда кинули? – спросил грозно Тёща (избивший тёщу за то, что та положила в борщ сахар). – Где тебя поймали?

– Вокзал. Пил. Спал.

– Ну, и отправили бы в приют! Чего тюрьму бомжами забивать, чистые камеры поганить! Только грязь да тараканов разводить! – возмущался Тёща, сам не образец чистоты.

Вдруг сверху с урчанием спрыгнул Рудь, ударом ноги выбил у придурка из рук картонку с хлебом, крича:

– Знову пукнув?! Щоб твоя срака по шву розийшлася! Як дам тоби по кумполу – зараз кишки з очей полезуть!

Придурок от страха выронил кружку, закрылся руками, а Хаба недовольно поморщился:

– Эй ты, баран! Держи свои ноги при себе, понторез! Зачем без причины такую херню делать? Уймись, не то, иншаллах, плохо тебе будет! – И Рудь, злобно зыркая, полез наверх, неопределённо бормоча:

– А щоб тоби повилазило, бовдур! Для вас же хороше хотив!

– Представляю, что бы он с ним сделал, не будь нас тут! – подумал вслух Кока, испытывая жалость к этому несчастному полуживому существу (“Тоже ведь Вселенная!..”).

Замбахо отмахнулся:

– О себе думай. Обо всех не позаботишься! Сам говорил – раптеры, хищники! В жизни можно жить, как хочешь, но тут, на тюрьме, есть одно правило – выжить. А как – каждый решает сам. Все борются со своим кисметом, сколько сил хватает!

Кока удивился:

– С кисметом? Как можно бороться с тем, что уже решено? Или ты сам зарабатываешь свою судьбу? – На что Замбахо засмеялся:

– Хаба же сказал тебе – Аллах! Аллах решает всё по твоему вопросу! Касух не принимает, условки не подписывает! – А Гагик подтвердил:

– Все кассаций пишут, бана, да толк мало выходится, клянусь мамой-джан!

Да, медленно, но верно мелют жернова тюрьмы, усаживая смолотого в пыль бывшего человека на парашу и надевая ему на башку колпак шута и чмошника!..

Поздно ночью, когда прожекторы на стенах светят особенно ярко и жирная тень от решётки ложится на стену, отодвинулась занавеска, и Замбахо шёпотом спросил:

– Про меня Тархан ничего лишнего не говорил?

– Нет, наоборот. Новое поколение, говорил, с автоматами бегает, в наше время пять пистолетов в районе было, а теперь у всех дома калаши заныканы. Гангстеры и терминаторы ты и Сатана. Да, дурь предлагал. Там у него какой-то Баадур в камере, Тархан у него спросил: дури нету? Хотел меня подогреть.

– Этот Баадур – киллер, за двойное убийство сидит. Ты дурь взял?

– Нет. Сказал, завязал.

– И правильно, что не взял! (Сам Замбахо дурь, да и другое особо не жаловал.) На зоне наркуш и худариков не уважают. Почему?.. А ненадёжны в деле, могут подвести – или в ломке свалится, или под кайфом стрелять начнёт сдуру не вовремя, как я под азиатской шмалью лоха уложил, за что Тархан на меня зуб имеет: он-то сам мокрухи избегает. Ничего, пусть сердится, его время прошло. Я не вор, но никакому вору не спущу! Другие времена! Новые понятия!

– Тархан постоянно какие-то таблетки и порошки глотал…

Замбахо одобрительно качнул головой:

– Вот жук! Но мастер! Медвежатник! Любые сейфы открывает, как простой холодильник! Видал, какие пальцы у него длинные? Только сейчас в сейфах мизер лежит. Главные бабки – на счетах. А чтобы счета обчистить, надо не железки открывать, а живых людей, хозяев счетов, вскрывать, чтобы бабки перевели. Да ещё так запутать потом следы, чтобы менты тебе на хвост не прыгнули… А Тархан в этом ничего не волокёт. Как был пиковый вор, так и остался… Не бойся, брат! Мы тебя наскозь видим – ты добрый парень! Дай бог всем такими быть! На зону с малявами и ксивами от знатных людей пойдёшь! Всюду кавказские сидят! Найдём пути! Может, и по полсрока выпустят, если дать на лапу начлагу.

Всё это не могло не обнадёживать. Если уж идти на зону, то так достойно, как подобает мужику. Пора готовиться. Собрать малявы, ксивы, клички, имена – всё важно!

Занавеска задёрнулась.

“Ничего! Мне не сто лет! Разберёмся! И на зону зайдём, если это кому-то в небесах обязательно нужно!” – с бахвальством думал Кока, засыпая под приглушённый голос Трюфеля о том, как его повязали на проходной фабрики, нашли в пришитом изнутри кармане проклятые конфеты, вызвали милицию, приехали гиббоны[191]191
  Работники ГИБДД.


[Закрыть], отвезли его в ментовку, а по дороге жрали эти трюфели, будь они неладны:

– Хотел жене подарок сделать – вот сделал! Лучше некуда! Чистая не́путь! А такие карманы у всех наших пришиты! Даже у директора, говорят, есть! А сидеть мне! Разве справедливо?

– Эх-ма, через нашу проходную пронесу и мать родную! – поддакнул кто-то сонно из темноты.

Единственное, чего палачи не могут отнять, – это сны, да и как их отнимешь? Ведь сон – это изнанка яви, её подкладка, истинное нутро, недоступное никому на свете. Но в душной камере, при ярком свете, в спёртом прокисшем воздухе и сны снятся однобокие, убогие, полублудливые, полудикие: шашлыки с хинкали, белые спелые груди у существ без лиц, тупики, где надо бесконечно кого-то ждать, какая-то размытая смятая рвань из кусков диковатых видений, без начала и конца, как в немом кино. Зэк спит часто, но урывками. Перед сном, ночью, камера долго не успокаивается – шушукается, кряхтит, ворочается, зевает, испускает ветры, мочится, вполголоса ругает ментов или шуршит бумажками, готовясь на дальняк. Затихает к часу-двум, а в шесть – уже подъём, и целый день суета и маета, можно только дремать. От всего этого ночной сон некрепок и шаток, не идёт на пользу, а дневной – рван, покорёжен, прерывист, неглубок.

Коке приснилось: он – в том дворовом сарае, где их поймали с Цуцико за игрой в “доктора-доктора”. Но там сейчас стоит золотозубый татарин, протягивает Коке шар зелёного гашиша, приговаривая: “Ш-ш-ш!.. Хорош-ш-ший гаш-шиш-ш-ш из Бадахш-ш-шана!.. Сам эмир Тимур его всегда курит!” Кока дёргается, чтобы взять, но вместо этого получает вопрос Замбахо из-за занавески:

– Что, сон плохой?

– Хороший сон. Шар плана дарили…

– Нама почему не пр-ринёс, ахпер-р-джан? – подал голос Гагик. – Не дали?

– Вот всегда так, – со вздохом отозвалось из полутьмы.

– Рай, мля, нам не светит, а в аду мы и так уже живём…

– Спите, заклинаю душой аллаха, покой дайте!

Засыпая, Кока вспоминал, как хан Тархан объяснял ему, почему грузинские воры верховодят в чёрном мире. Главное – в Грузии умеют воспитывать детей в вежливости и уважении к старшим и женщинам. При этом Грузия многонациональна, и потому с детства надо уметь ладить с разными людьми, разумно решать вопросы, быть вежливыми и обаятельными, где надо, и показывать клыки, где без этого не обойтись. Грузинские воры, с одной стороны, непревзойдённые домушники, открывают любые замки и сигнализации, заходят только к богатым, берут только деньги по принципу “Господи, прости, дай наскрести и вынести!”, с другой стороны – они рассудительны, справедливы, умелы, хитры, находчивы и настойчивы, знают назубок воровские законы, не пачкают себя кровью, вежливы, веротерпимы, держатся всегда с достоинством, знают, как с кем разговаривать, и кто какой язык понимает. Им можно доверять не только общаки и тюрьмы, но и зоны, края, города. Они – фокусники в своих делах! Так успешно, как они, никто не обносит квартиры и не дурит лохов! Одна проблема: многие из них морфинисты! А это нехорошо для вора, чьё слово – закон: ведь человек под кайфом не имеет полного контроля над собой, а в ломке вообще плох, как лох, на всякое способен ради дозы. Но всё-таки главное – воспитание: кем бы человек потом ни стал, он этого не забывает, это въедается в его сущность:

– Возьми Джабу Иоселиани – окончил театральный институт, защитил кандидатскую и докторскую диссертации, читал лекции в Тбилисском театральном институте и образован лучше, чем все их красные профессора, вместе взятые!

На вопрос Коки, почему русский криминал терпит, что грузинские воры верховодят в его вотчинах, хан Тархан пошевелил скульптурными пальцами:

– Русские грубы. Сам тон, каким они разговаривают, хамский, про слова уж не говорю! Невоздержанны, матерятся, пьют, как лошади, убивают недолго думая. У них нет уважения к старшим, нет традиций, застолья, культуры. Редко встретишь таких тонких и образованных, как Япончик. Голову теряют от богатства, а быть вору богатым нельзя – богач боится всегда и всего: пули, измены, подлога, бедности, тюрьмы, зависти, друзей и врагов!

Наверно, хан Тархан прав. Нугзар называл его, Коку, вежливым и щепетильным, “как все сололакские”. Ещё бы не быть таким, если вырос в таком дворе, где за всё надо держать ответ, и на такой улице, где следует обдумывать каждое слово, прежде чем сказать. Имя и уважение в районе зарабатывается с малых лет, и однажды наступает момент, когда имя уже работает на тебя, его надо только поддерживать и не марать.

Да будешь вежливым, имея такую бабушку! Мея-бэбо была с детства определена в немецкий пансион на Михайловском проспекте, где подъём в шесть утра, обливание холодной водой, физкультура, а далее целый день – занятия, уроки, языки, танцы, пение, музыка, манеры, этикет, церковь, скудная еда и ранний сон!.. Бабушка не уставала всё детство ненавязчиво, но настойчиво вдалбливать Коке правила жизни, “чтобы в будущем не будировать приличных людей”. В трамвае и автобусе уступай место старику. Когда в комнату входит дама – встань, ноги не отсохнут. Когда говоришь с человеком, не надо шарить по карманам, сморкаться или глазеть по сторонам. Если видишь: старушка несёт тяжелое – помоги, ты тоже будешь стар. При смехе или улыбке рот ни в коем случае не закрывай рукой – улыбка освещает жизнь, источает позитив, она – единственное, что отличает нас от зверей, а холопская манера прикрывать рот при смехе пошла от кухарок, лакеев, челяди и прислуги из-за робости перед господами, из-за страха грубым смехом обеспокоить хозяев или огорчить их видом ломаных и гнилых зубов. Запомни: свободные люди смеются открыто и свободно! Но в то же время пасть до упора не разевай! Если хочешь взять спутницу под руку, не перевивайся с ней руками, как солдат с поварихой на бульваре, а легко поддерживай её за локоть. Руку старшим первым не протягивай. Когда говоришь с кем-то – смотри в глаза, а то подумают, что лжёшь. Когда взрослые говорят, не перебивай, не прерывай их, не лезь в разговор, а дождись паузы. Если у дамы или пожилого человека что-то упало – не поленись поднять, спина не треснет. Не забывай два волшебных слова: “спасибо” и “пожалуйста”. Дам всегда пропускай вперёд. Помогай им надевать верхнюю одежду. Открывай тугие двери. За столом сиди прямо – нас в заведении били линейкой по спинам, если мы сутулились. Над едой не склоняйся, как пёс Мура, не отнимут. Своей ложкой и вилкой в общее блюдо не лезь. За едой не спеши, жуй тщательно, каждый кусок прожёвывай тридцать три раза. Воду старайся во время еды не пить. С набитым ртом не говори, не то оплюёшь всех за столом. Не хватай первым с блюда куски: не бойся, не голодное время, всем достанется. Ни при каких обстоятельствах руками не ешь, и пальцы, боже сохрани, не облизывай, так кинтошки[192]192
  От кинто – мелкие торговцы, разносчики фруктов и овощей, участники весёлых попоек (груз.).


[Закрыть] с Авлабара делают, а ты воспитанный человек, сололакчанин, не забывай этого никогда. Вилку держи в левой руке, нож и ложку – в правой. Не размахивай вилкой и ножом – можно глаз лишиться! Чай в блюдечко не наливай – ты не купчиха. Лимон в чашке не дави ложкой. Локти не ставь на стол. Ногами не дрыгай. С хлебом и вообще с едой – не играйся, не игрушка. Если вошёл, а люди едят, говори: “Приятного аппетита!” – а после еды не забудь сказать хозяйке слова благодарности за вкусную еду, даже если эта еда не пришлась тебе по душе. На тарелке не оставляй кусков – это делают только невежи.

“Сейчас бы я гарантированно ни кусочка на тарелках не оставил!” – думал, засыпая, Кока (он никогда не был прожорлив, но сейчас нет-нет да и подкатывал к горлу ком отчаянного голода, и вид блюд вплетался накрепко в мозги, словно пёстрая лента – в чёрную косу).