Текст книги "Кока"

А наверху Тёща продолжал заливать про слонов:

– В старые времена в Америке в штате Теннесси слониха Мэри в цирке задавила насмерть четырёх детей, сев на них разом, – они стояли в группке. И слониху без суда и следствия, судом Линча, казнили. Как? А через повешение! Это надо же умудриться – слона вешать? Какая же виселица его выдержит?

Рудь сонно отвечал:

– На пидйомному крани, напевно, як зараз в Ирани вишають.

В таких разговорах и развлечениях дни шли незаметно. Зэки находили себе занятия, а Тёща и Трюфель даже сетовали, что нельзя, как в загранице, в тюрьме учиться или делать что-нибудь полезное, но Кока ободрял их:

– Потерпите. В зонах можно и учиться, и дело найти по душе…

А на колкие реплики Рудя “А ти звидки знаэшь? Ти ж, кажуть, не сидив в зонах?” Кока таинственно улыбался, проникновенно смотрел хохлу в переносицу и веско отвечал:

– Знаю, раз говорю… Могу обосновать. – И этого было достаточно, чтобы больше вопросов не возбухало.

Очень хорошо! Пусть думают, что он, их руль Рауль, – бывалый и сидевший зэк, но скрывает это. Так солида, веса и уважения больше, а слова – увесистее и весомее!

37. Фемид слепоглухонем

Утром Коку разбудила грызня с верхних нар – опять поцапались Хаба с Гагиком. Чеченец, как обычно, ругает русских, обзывая их рабами, которые и других хотят обратить в рабство, а Гагик каркает в ответ:

– Без р-р-русскими пр-ропадёмся, эли! Тур-рция Ар-р-рмении сожр-рёт стопр-ро!

– Ну и пусть сожрёт, клянусь сердцем аллаха! Вы у Турции вместе с русскими захватчиками много земли забрали! Это их земля, турецкая!

– Мы забр-р-рались? Это они забр-рались у нам Ар-рар-рату! Нам гор-ре, ахпер-р! – горячился Гагик. Хаба смеялся, а Али-Наждак подтверждал: да, турецкую землю надо отдавать хозяевам, и Карабах тоже не ваш! – отчего Гагик взвился: – Кар-рабаха, бана, всегда был наш, ар-р-рмянскому! Так и будет и завтр-ра, и потома, и навсегдай!

– Мкртычевич, не бери на бас, не то, клянусь Аллахом милостивым, отбуцкаю тебя от души! – грозил Хаба.

Подал голос Тёща:

– Зарекалась ворона дерьмо не клевать…

И Рудь пробурчал:

– Щоб ви лопнули з вашим Карабахом!

– Эй, пацаны, кончай этот нешутейный базар! Такой гнилой блудняк до добра не доведёт! Политика не наше дело, забыли, что воры говорят? – прикрикнул Кока, на что Тёща ругнулся:

– Да ладно!.. Чем туже закручивать гайки, тем быстрее сорвётся резьба, мать её!.. – Но спорщики поутихли.

“Опять эти разговоры!.. Что-то часто стали в последнее время возникать… Надо пресечь, чтобы до стычек не доходило… Надо отдельно с мусульманами и с Гагиком поговорить!..” – думал Кока, против воли вспоминая споры бабушки и дяди Родиона, когда бабушка, как и Хаба, говорила, что русские привыкли исступлённо поклоняться своим царям и вождям, превращать их в идолов, оттого и угодили прямиком в тридцатилетнее адское рабство к рябому Джуге, а потом обожествляли всех генсеков по очереди. И заключала: и впредь будет так же – очевидно, такова природа этих людей: вслух поклоняться своим тиранам, а втайне завидовать Западу, как задворки и деревня завидуют городам и дворцам. На это дядя Родион отвечал, что в Грузии – другая беда и особенность: всё время кого-то свергать, менять, сажать нового, выбирать, опять низлагать.

– Это от наивности и мечтательности – авось при новом будет лучше, – объясняла бабушка. – Мы вообще мечтатели, поэтому и поэзия наша сильна, и музыка прелестна. Сам наш климат располагает к искусству, ведь в колыбели нашей цивилизации, в Греции и Италии, – такое же синее небо и ласковое солнце, как у нас. Если бы нас без конца не тревожили мусульмане и прочие напасти, у нас был бы Эдем, где всем бы хорошо жилось, елось и пилось. Уже бывали такие времена – при Багратионах, Давиде и Тамар, когда Грузия собирала под свои крыла народы, шедшие к нам, где тепло, сытно и безопасно. К сожалению, добро победить зло не может. Зло можно победить только силой воли, духа и кулака. Недаром покойный Мераб Костава[210]210
  Мераб Иванович Костава (1939–1989) – национальный герой Грузии, диссидент, музыкант и поэт.


[Закрыть] говорил, что есть войны тридцатилетние, есть столетние, а есть одна вечная и постоянная война – это история Грузии. И это, к сожалению, правда. Почитай-ка на досуге “Картлис цховреба”[211]211
  “ Картлис цховреба” (“Жизнь Грузии”) – сборник средневековых грузинских летописей, сложившийся в XII веке.


[Закрыть], “Житие Картли”, есть хороший перевод. Многим, ох, многим проходимцам хотелось откусить от нашего края и рая, и у многих, к сожалению, это получалось – правда, на время, потом захватчики изгонялись. И не забывай, что наш род Гамрекели ведёт своё начало от того доблестного воина, “кто всех изгнал”!

Вдруг щёлкнула кормушка. Опять чей-то объебон? Что-то зачастили!

В кормушке появилась круглая харя дежурного вертухая Сала.

– Гамри… Гарме… С вещами на выход!

– Куда ещё? Рано! Никого нет!

– На кудыкину гору, козлов пасти! На суд, балда! Давай, шевелись! Воронок ждёт! Скарб бери!

Кока вскочил. На суд?.. Сейчас?.. Уже?.. Сразу?.. Как?..

Торопливо стал что-то собирать, но бросил, только проверил в пистончике деньги, сунул в пакет зубную щётку с пастой, Библию, свой объебон. Всё остальное не важно.

– Вещю бер-ри, эли! Плохой пр-римет – вещю оставлять! Вер-р-рнёшься, бана!

– Ну и что? Лучше отсюда на зону идти, чем с карантина. Берите мою харахуру, – сказал Гагику и Али-Наждаку (те понуро стояли рядом), а Хабу назначил смотрящим, хоть тот и цокал языком, отнекиваясь.

Что делать с малявами?

– Гагик, сожги их, если нетрудно…

– Будет делаю, лишь бы тебю, бр-рат-джан, была хор-р-рошо на суд!

Зэки стали прощаться.

– Ни пуха ни пера!

– Удачи, Кока!

– Храни тебя Аллах!

– Мазила, не промажь!

– Если откинешься – покричи с горки!

– Viel Glück, lieber Koka![212]212
  Счастья, дорогой Кока! (нем.)


[Закрыть]

Даже придурок тихо пробормотал:

– Благодарю. – И на глазах его блеснули слёзы.

Кока нацепил нитяной браслет, подарок Гольфа, и не оглядываясь вышел в коридор. Двинулся за Салом, спрашивая, где будет суд.

– В городе. Городской.

Внизу Око отворил дверь в приёмную. Там ждали солдаты. Кока протянул им руки, но они посмеялись.

– Неопасных не куём!

А другой заглянул ему в пакет:

– Чего у тебя тут? Зубная щётка, паста… Запрещённое есть?.. Запрещённого нет!.. Это что за книженция? Библия? Во как! Не положено!

– Да хер с ней, хули тебе, пусть тащит, если не лень, только проверь, между страниц ксив и маляв нет? – сказал первый, бегло обыскивая Кокины карманы и не заглядывая в пистончик.

Кока спросил:

– Моего подельника не видели? Грузин, видный такой, высокий, Нукри зовут.

– Все вы видные. Не знаем. Одну партию уже свезли.

В воронке трое. Двое бомжеватого вида работяг в кепках, люмпениад, как выражается хан Тархан. Интеллигент в потрёпанном костюме с бородкой бланже, похожий на дореволюционного учителя, с опаской косил глазом на работяг. Все молчали. Кока тоже, только громко спросил в сторону “конверта”: “Ака хар, бичо?”[213]213
  Ты здесь, парень? (груз.)


[Закрыть] – но не получил ответа.

Он был сосредоточен, но свободно-раскован: больше трёх не дадут, а к трём он готов! Быстрей бы осудили, срок пошёл! Тюрьму день за полтора засчитывают! А там и условно-досрочное, УДО, прекрасное УДО!.. И он стал вспоминать хорошие слова с этими волшебными звуками: “УДОвлетворение. УДОвольствие. УДОбство. УДОбоварение… УДОбрение… УДОй…”

Работяги уныло тряслись, сидя кое-как боком на узкой скамейке и обсуждая, сколько им могут влепить на суде.

– Меньше пятерика не жди!

– Как пить дать… Кирдых под дых!.. И чего делать?..

– Сидеть – чего ещё? Умел доски тырить – умей теперь сидеть!

– Ты-то кто? Морду Кирюхе по пьянке расквасил, да ещё пером ткнул! А тырил я поневоле. А кто не тырит?

– Им можно, на то они и власть! Прикинь хер к носу: кто ты и кто министр? Усёк, дурында?

Учитель с опаской, вжавшись в железную стенку воронка и суетливо перекладывая в руках пакет с брякающим скарбом, исподволь наблюдал за ними, но после злобного окрика работяги:

– А ты, дуроёб, чего зенки растопырил? Счас как врежу! – спешно отвернулся к стенке и судорожно, с глубоким вздохом, затих.

В этих пустых делах прошла недолгая дорога.

Остановка. Переклички солдат. Лай собак. Приказы офицера:

– Из “конверта” последним веди, опасный рецидивник!

Грохнули двери.

– Выходи по одному! Руки за спину!

Воронок стоял во дворе суда.

Вывели. Люмпенов в кепках и учителя с бланже солдаты втолкнули в боковую дверь, а Коку прогнали по пустым коридорам до комнаты, где сидел на стуле Нукри. Они обнялись.

– Что-нибудь известно?

– Ничего. Но три года как-нибудь отсидим…

– Ясное дело! Пошли они в сфинктер сфинкса!

– Свину – село Свиново, козлу – село Козлиново… амати деда…[214]214
  Мать их… (груз.)


[Закрыть]– презрительно выругался Нукри.

– На горе стоит верблюд, четверо его дерут, – начал Кока их дворовой гимн, а Нукри подхватил:

– Двое в дупу, двое в рот – добывают кислород!

Солдаты из охраны прыснули и попросили ещё раз напеть эту весёлую песенку, что они и исполнили, пряча за шутками и смехом волнение: конечно, трояк не червонец, но всё равно: кому охота идти за колючку хотя бы на день?

Солдаты из охраны им не мешали, оживлённо болтали о чём-то своём, и Кока с Нукри могли говорить свободно. Но напряжение брало верх, после нескольких фраз они замолкали – всё-таки судьба решается, хоть и готовы ко всему.

Хотелось курить. Солдаты не разрешали, но, получив пятидолларовую, принесли сигареты и пепельницу, прикрыли дверь.

Закурили.

– А это… – Кока не успел сказать, в комнату вбежал крепенький толстячок в бежевой тройке и коричневом переливчатом галстуке.

– Здравствуйте, мальчики! Я брат тёти Софико, ваш адвокат, дядя Ражден! – сказал он на не совсем правильном грузинском, потом перешёл на русский. – Вы меня наверняка не помните, я давно уехал, ещё молодым, вас тогда и на свете ещё не было… В общем, дело выглядит неплохо. Есть хорошие шансы. На вопросы отвечайте так, как в показаниях писали. Ты, – он ткнул в Коку пальцем, – спал и ничего не знаешь, никакую сумку видеть не видел. А ты, Нукри, первый раз покурил, опьянел и вынужден был купить то, что тебе угрозами – угрозами! – навязали в саду хулиганы. Нож показали и сказали: если не купишь – убьём, зарежем! Ты испугался – и купил. Ясно?

– Ясно. А таблетки? – озабоченно спросил Нукри.

– А деньги? – напомнил Кока. – Четыре с половиной тысячи баксов?

– В деле никаких упоминаний о деньгах и таблетках нет. Видно, менты распорядились ими по-своему… Сами, суки, всё сожрали, не подавились! А бабки слямзили! Только виселица их исправит! Убожество на убожестве и убожеством погоняет! Впрочем, нет бабок и таблеток – ну и отлично, баба с возу, кобыле легче. А кобыла – это я, который должен вытащить вас из этого дерьма. Ну, давайте, держитесь, через пару минут цирк начинает свою программу! Сейчас мы им покажем! – И убежал из комнаты.

Едва успели выкурить ещё по сигарете, как началось движение: солдаты привели их по коридорам в небольшой зальчик. Жарко натоплено. Сидят три человека: отец Нукри, дядя Нестор, мать Этери и за отдельным столиком – толстячок-адвокат Ражден (ослабив узел галстука, он перекидывался с дядей Нестором какими-то тайными знаками).

Их завели за барьер, вроде ложи в опере. Барьер заперли, хотя перепрыгнуть через него смог бы даже карлик. Два солдата остались стоять по сторонам.

Сели на скамью, помахали родителям. Те без слов ответили тем же. Отец Нукри, лощёный и холёный, в дорогом костюме, нетерпеливо похлопывал по колену свёрнутой газетой. Мама Этери рассеянно смотрела по сторонам.

– Какая-то домашняя ситуация, не находишь? – сказал Нукри, приближая к Кокиному уху чисто выбритое душистое лицо.

Потом в зальчике появился прокурор. Форменный китель не сходился на его пузе. Галстук распущен, из открытого ворота вываливается второй подбородок. Видно тоже, как и адвокат Ражден, пожрать не дурак.

Когда и судья оказалась полной бабищей в фиолетовом платье с брошью-блюдцем и замысловатой причёской крашеных волос, Нукри пробормотал:

– Три толстяка, прямо как в сказке! Чего они тут все такие жирные? А судья – копия нашей Дареджан, не находишь?

– Да, такая же толстуха… – согласился Кока, провожая взглядом секретаршу, мышевидную девушку, худую и узкогубую, неслышными шагами пришедшую и севшую рядом с судьёй. – А прокурор на нашего хинкальщика Баграта с Вельяминовской похож! Такие же щёки развесистые! И зоб трёхслойный!..

Судья взяла слово. Суть сводилась к тому, что следствие провело тщательное расследование, детали дела хорошо известны сторонам, поэтому нет смысла повторять их сейчас, надо только коротко отметить, что обвиняемые приехали из Тбилиси в Пятигорск, где в неустановленном месте в неустановленное время у неустановленных лиц купили 486 грамма гашиша, после чего были задержаны сотрудниками правоохранительных органов.

– С этим всё ясно?

– Абсолютно, – ответил прокурор и показал карандашом в сторону окна, сказав при этом, что по телевизору говорили, ожидается дождь с грозой, так что не будем задерживаться на малозначащих деталях.

Адвокат и судья согласно кивнули, но прокурор не успокоился и заявил, что путём следственных экспериментов установлено, что в действиях обвиняемых не обнаружено цели продажи, перепродажи, распространения или иных противоправных деяний, однако большое количество купленного наркотика не даёт возможности просить у высокого суда меньше чем три года колонии общего режима для каждого.

– Вот сука, не мог меньше сказать?! – сквозь зубы пробурчал Нукри.

– Что с них возьмёшь? Слепой Фемид, как говорит один зэк, – отозвался Кока. – На одном глазу катаракта, на другом – бельмо…

– Ага. И косой… Глаза всегда смотрят в сторону бабла, – ухмыльнулся Нукри.

– Слепоглухонемой Фемид!.. А судья – мордожопая жопоморда!

– Браво, маэстро! – одобрил Нукри (он тоже знал русский блестяще, как все сололакцы).

Стал говорить адвокат. Он указал на то, что один обвиняемый, Николоз Гамрекели, вообще не причастен к делу, он спал и к сумке с наркотиками касательства не имеет. А другого обвиняемого, Нукри Гогоберидзе, наши уличные пятигорские хулиганы обкурили и силой, под угрозой ножа, заставили купить, что он и сделал, находясь в опьянённом состоянии и под психологическим давлением, ибо гашиш он курил первый раз в жизни…

– Хотите сказать, Нукри Гогоберидзе недееспособен? Может, послать его на психическую экспертизу? – Судья вдруг покосилась на Нукри кобыльим глазом, теребя брошку на необъятной груди, а Коке подумалось, что бегемотиха наверняка дома часто готовит пироги, пирожки и пельмени.

Адвокат испугался:

– Нет, боже упаси! Какая экспертиза? Зачем? Он абсолютно здоров! Просто в момент покупки находился не в себе. Да и можно понять. Первый раз в жизни человек покурил это вещество, о чём в деле имеется справка! – Он потряс какой-то бумажкой (хотя какой справкой можно это засвидетельствовать – непонятно).

Судья зыркнула, приказав:

– Приобщить к делу! – Что мышеобразная секретарша и сделала – неслышными шагами забрала у адвоката эту филькину грамоту и аккуратно вложила в папку.

В зальчике крепко натоплено. Прокурор утирает лоб платком, наверняка мечтая о холодном нарзане. Мать Этери скинула жакет, осталась в чёрном платье. Дядя Нестор небрежно накинул пиджак на плечи. И судье явно жарко – под мышками расплылись тёмные пятна пота.

Она задала дежурные вопросы: имя, фамилия, год рождения. Спросила у прокурора, есть ли у него вопросы к обвиняемым, есть ли свидетели, которых надо опросить. Прокурор ответил, что свидетелей нет, как и вопросов:

– Всё ясно как божий день.

– Если всем всё ясно, суд удаляется на совещание! – сказала сама себе судья и уковыляла, переваливаясь, как чудовищная утка, и оставляя за собой шлейф смеси пота и едких духов.

– Ну и жофрень!.. И усики такие же густые, как у Дареджан!.. – проводил её взглядом Нукри.

Точно. Та бегемотиха, доктор Дареджан, работала в республиканской больнице вместе с Нукри, заведовала лабораторией. Дама необъятных размеров, с чёрными густыми усиками и бакенбардами, как у молодого Пушкина. С Кокой она познакомилась через Нукри. Они иногда заходили к ней выпить чаю или, заперев дверь и открыв окно, украдкой выкурить мастырку, а то и жахнуть спирта с вареньем. И вот в задушевных разговорах выяснилось, что у Дареджан в секретном железном шкафу “А” есть трёхлитровая бутыль с уксусным ангидридом, необходимая вещь, чтобы получить из опия героин. Разными уловками Кока долго выманивал у Дареджан эту бутыль – и наконец выменял на коробку порнослайдов и пару порнокассет, тогда это всё было внове. Выменял на свою беду: Дареджан решила, что Кока хочет произвести с ней те же действия, что происходили на порнокассетах. Бегемотиха начала с ним кокетничать, возбуждённо и шумно вздыхать, призывно смотреть, приглашать домой на кофе с коньяком. Кока, ведомый мыслью, что в лабораторном шкафу “А” наверняка может быть ещё много интересного, отправился к ней в гости – и был встречен ею, полуодетой, в чёрном пеньюаре с узорами. Уже в передней она начала тыкаться в него то мощным бедром, то арбузной грудью, тяжело и кисло дышать. И бедный Кока, сразу поняв, что его ждёт жуткое изнасилование, выпив рюмку и съев кусочек торта, под предлогом туалета тихо прокрался в прихожую, неслышно открыл замок – и дёрнул что было сил и духу. И больше к Дареджан в лабораторию носа не показывал. Да и зачем? Трёхлитровой бутыли хватило для всего Сололаки года на два…

Попросили охрану вывести покурить, но получили в ответ:

– Обойдётесь! Не время!

– Всё время не время, – недовольно заворчал Кока. – Только три года нам втюхивать есть время!

Мама Этери подошла к барьеру, охрана её не подпустила, но бутылку с водой передала. Отец Нукри отправился курить. А Кока думал, скорее бы этот цирк кончился и отвезли в тюрьму!.. К ужину не успеть, но чай с печеньем, хлеб с колбасой всегда найдутся!..

Наконец в дверь боком протиснулась судья. Нукри, следя за ней весёлыми глазами, язвительно шепнул в никуда:

– А где мантия? Прибамбасы с кисточкой на башке?

Кока отозвался:

– Жарко, куда там ещё мантию?! Наоборот, пусть разденется, будет стриптиз-сюрприз!

И они, загипнотизированные этим мимолётным видением, прыснули, как мальчишки в женском туалете.

Следом за судьёй в дверь пролез прокурор. За ним, вытянув вперёд мордочку, прошуршала неслышная секретарша.

Судья с трудом всунула тело в кресло, бегло взглянула на обвиняемых и, поправив блюдце-брошь, важно заявила:

– Как на предварительном следствии, так и в судебном заседании подсудимые полностью признали свою вину и активно сотрудничали со следствием. Ребятки, хотите сказать последнее слово?.. А то дождь уже метёт не по-детскому… – вдруг перешла она на домашний тон.

– Нет, ваша честь, – быстро ответил за всех адвокат. – И так всё ясно. Они признают вину, очень сожалеют о случившемся и приносят извинения всем, кто чувствует себя обиженным…

– Что, есть такие? – удивилась судья.

– А весь народ обижен! Как же? Народ пьёт, а они курят, разве не обидно?! – нашёлся адвокат.

Судья поправила причёску.

– Для оглашения приговора прошу всех встать! – Сама же, оставшись сидеть, начала нудно и неясно бормотать по бумажке суть дела, коя известна, ясна и понятна.

Во время чтения прокурор пару раз состраивал недовольную рожу, но молчал, оттягивая пошире ворот рубахи.

Судья, наконец, доползла до слов: “Приговорить граждан Николоза Гамрекели и Нукри Гогоберидзе к трём годам…” – а дальнейшего вдруг стало не разобрать из-за грохота со двора закрываемых дверец автозака и заливистого лая собак.

Однако отец Нукри расслышал, поднял кулак, громко повторил:

– Пиробити! Пиробиты![215]215
  Условно! (груз.)


[Закрыть] Условка!

Судья подтвердила:

– Да, три года условно! С двумя годами испытательного срока! Если за это время обвиняемые совершат какое-либо правонарушение, то к их сроку приплюсуются эти три года! – строго добавила, но тут же смягчилась. – Суд постановляет освободить обвиняемых из-под стражи прямо в зале суда!

– Что? – не поняли обвиняемые. – Куда? Что? Как?

– Три года условно! Свободны! – крикнул дядя Нестор, а мама Этери украдкой заплакала.

Смысл этих слов начал доходить до Коки, только когда убрались солдаты.

Утащилась, переваливаясь, будто по кочкам в лесу, судья-бегемотиха в облаке парфюмерного пота. Ускользнула, прошелестев тапочками, мышка-секретарша. Отвалил прокурор, зыркнув на них злым оком и кивнув адвокату:

– До встречи, коллега! Надеюсь, будете завтра на дне рождения у Савелия Абрамовича? Увидимся! Говорят, сам Викентий Булатович пожалует.

А Нукри лукаво бросил всем вслед:

– Спасибо за гостеприимство, господа! Приятно было познакомиться! – На что прокурор на ходу, не оборачиваясь, хрюкнул что-то неразборчивое и поспешил пролезть в дверь вслед за своей габаритной коллегой.

Адвокат Ражден торопливо пожал им руки:

– Мальчики, поздравляю! Это куда лучше, чем можно было ожидать! Мы их дожали! Они, скрипя зубами и скрепя сердце, сделали всё как надо, хоть судьиха и сопротивлялась немного! Советский суд – самый гуманный в мире, а российский – ещё гуманнее! Ну, бегите к папе-маме! – А сам откатился к отцу Нукри, пошептаться.

Переход из одного состояния в другое произошёл так же внезапно, как при аресте. Кока неуверенно, словно зверь из клетки, выбрался из-за загородки, машинально ища глазами конвой. Но его нет!..

Протолкнулся сквозь ряд пустых стульев к матери – она сидела, опустив бессильно руки.

– Ты рада? – обнял он её, вдыхая родной запах свободной жизни.

– А ты как думаешь, дурачок?..

– Как всё это… случилось?..

Мать усмехнулась сквозь слёзы:

– Случилось?! Само собой ничего не случается!.. Нестор Константинович вёл все переговоры. Но об этом потом. Вы, верно, голодны? Нестор заказал столик в ресторане нашей гостиницы. И номера для вас, хоть я и отговаривала его это делать заранее, чтоб не сглазить. Нет, не сглазил, как видишь!

Кока сидел рядом с матерью, мало понимая, что случилось. Случилось как-то буднично, по-домашнему, но он чувствовал, что голова его волшебным образом вдруг очистилась от всего, что не было безмерной радостью, и даже шум в ушах, казалось, исчез – его смыла волна щенячьего, чистого, незамутнённого счастья, рвущегося наружу.

Дядя Нестор, поговорив с адвокатом, приобнял Коку и Нукри за плечи:

– Ну, гангстеры, воры, планакеши, рэкетиры, серийные маньяки и курильщики! Сперва в гостиницу, душ, чистая одежда. Побыстрее скинуть с себя эту гадость! Потом – ужин с шампанским!

“Душ, ужин, шампаниола, как прикажете… Всё что хотите… Всё хорошо…” – ошалело думал Кока в такси, когда они ехали, слушая по радио, что в Челябинске забросали яйцами певицу Клару, которая вылезла на сцену пьяной, никак не попадала под фонограмму, а напоследок показала залу голую заднюю часть.

Мир возвращался в виде красок, запахов, голосов, улиц, деревьев, домов, машин. И всё человеческое казалось таким милым, своим, родным, вдруг обретённым, как бесценный дар!

“Кто же, как не Господь, творит такие чудеса?” – думал Кока умильно, слушая радио и задним умом понимая, что тут, если исключить Бога, без помощи адвоката, и дяди Нестора и, главное, зелёных бумажек не обошлось, что дядя Нестор и подтверждал шутками:

– А ещё говорят, что взятки давать плохо! Где бы вы сейчас были, если не взятки?! – И шутка была правдой!

Они ехали в такси общей гурьбой, как ровесники, сверстники, одногодки, друзья. Смеялись, болтали о всякой ерунде, и всё это было необыкновенно и захватывающе ново после тюремного мрака.

– Ну что, дураки, будете ещё план курить? – спрашивал с переднего сиденья дядя Нестор, и они хором отвечали:

– Нет, никогда! Будь он проклят, этот план!

– Неплохо бы с алкоголем тоже завязать, – ввернула Этери, с чем все были согласны, а дядя Нестор поведал: когда наши войска взяли Берлин, то в одном из музеев солдаты наткнулись на заспиртованных эмбрионов, уродцев, части тел, срезы органов.

– Экспонаты выбросили в мусор, а спирт выпили!

– И не подавились? – ужаснулся Кока, а молчавший до этого седовласый шофёр обстоятельно объяснил:

– А чего кочевряжиться? Нашим людям всё нипочём! Антифриз пьют, одеколоны хлещут, сапожную мазь на хлеб мажут, – что им сделается от спирта из-под зародышей? Спирт же всё чистит!

Потом были душ и чистая одежда – родители заранее купили им всё новое, от ботинок до курток. А старую тюремную одежду сложили в мешок и отдали горничной, присовокупив десять долларов и просьбу эту одежду сжечь, на что горничная бормотнула, залезая в мешок любопытным взглядом:

– Ага, сделаю, как же…

Ресторан. Сверкание света, стекла, красок. Человеческие ножи и вилки. Тарелки, а не миски. Бокалы, а не алюминиевые липкие кружки. Еда, а не баланда с рыбьими глазами: оливье, заливная осетрина, буженина, соленья, грибные жюльены, жаркое в горшочках. Вино. И бутылка шампанского. После хлеба, колбасы, каши и лука есть нормальную пищу было отдельным обретением и удовольствием! Сколько в ней оказалось нюансов и оттенков!..

Человеческая жизнь открывалась перед Кокой разными гранями. И всё самое обычное и простое оказывалось важным, ценным, драгоценным.

Болтовня, шутки, сбивчивые рассказы. И шутливый тост дяди Нестора за здоровье Коррупции Ивановны, дамы приятной во всех отношениях:

– Подмазал – поехал! Нет – сиди, лапу соси, жди у моря погоды! – И он, смеясь, вспомнил Булгакова: – Если при социализме москвичей испортил квартирный вопрос, то при нынешнем бардаке их слабые души будут окончательно добиты погоней за денежными знаками!

А вокруг – разноцветье, что особо веселило глаза после серо-тёмной снулой тюремной краски. И всюду эти роскошные создания, живые цветы – женщины, на которых Кока впервые за эти месяцы взглядывал внимательным глазом, теша себя тем, что этот сегмент жизни опять доступен. Дядя Нестор, поймав его взгляды, улыбнулся:

– Что, выбираешь, на чью бы сексуальную свободу посягнуть? Это так, кажется, по кодексу называется? Успеешь!

Он много шутил и провозглашал заковыристые тосты, например, “за умную воду”:

– Когда вода приходит, рыбы жрут тонущих муравьёв, а когда вода уходит, то муравьи жрут задыхающихся на мели рыб! Вода знает, когда ей приходить и уходить, так и человек должен предугадывать приливы и отливы своей судьбы!

Кока с Нукри выпили достаточно. Усталость и напряжение дали о себе знать. Их шатало и клонило ко сну. Коку от обилия еды подташнивало. Стресс этого волшебного дня давал о себе знать, поэтому они с Нукри извинились, ушли в свои номера и улеглись в постели, радуясь хрустящим простыням и мягким одеялам.

Засыпая, Кока то ли слышал, то ли сам напевал что-то сумбурное: “Слепой Фемид, у меня яйцо болит… Наш ковёр – цветущие поляны, а на них – котлеты-великаны!.. Вот оно как повернулось!.. Даже в мыслях не было!.. Условно!.. Словно!.. По улицам ходила большая Чикатила!.. Она, она беременна была… Господи, благодарю – мордой волочишь меня по грязи, но не даёшь погибнуть, сгинуть!.. Учишь, но не убиваешь!.. Даёшь подняться с земли!.. Буяная хата, духовитый пацан… Мигом под телеграфный столб отшлифует… Взятка Ивановна… Господи, спаси тебя Бог!..”

А Нестор Константинович и мама Этери, оставшись в ресторане, пили коньяк с кофе и пирожными, вспоминали их замечательный двор, где все помогают друг другу, как и теперь: не будь тёти Софико и её брата – неизвестно, чем бы закончилось эта трагедия?..