Текст книги "История литературы. Поэтика. Кино: Сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой"

А во-вторых, «Горизонтальное положение» по своей поэтике – предприятие неповторимо-одноразовое, не допускающее дублей. «Я не хочу быть штамповщиком однообразных текстов», – говорит писатель в своем интервью 2010 года. Удался ли посыл «Горизонтального положения», станет ясно в зависимости и от того, сумеет ли писатель подвести жирную черту под этим, насыщенным всеми его прежними находками, сочинением и сказать очередное новое слово.

¹ Книжное обозрение. 2011. № п. С. 3.

² Чупринин С. Жизнь по понятиям. Русская литература сегодня. М., 2007. С. 315.

³ Василиск даже «исполнял» свою поэму с эстрады, сопровождая движениями руки; автор статьи о нем в словаре «Русские писатели, 1800–1917» А. Парнис как раз сопоставляет его акцию с придумками Дюшана и Кейджа.

⁴ Новый мир. 2011. № 7.

⁵ Новый мир. 2006. № 11. С. 200.

⁶ Этот прием освоен Даниловым давно, например, в рассказе «Более пожилой человек» – невероятно печальном, несмотря на все то же «объективное» и «неинформативное» письмо, якобы умалчивающее о «Важном»: «попытки завязывания шнурков, попытки попадания рукой в рукав».

⁷ Частный корреспондент. 2010.22 сентября.

⁸ Из интервью (Культура. 2010.7-13 октября).

⁹ Коммерсантъ Weekend. 2010. № 35.10 сентября.

¹⁰ «.. Зощенко заставляет увидеть за автором некое новое литературное право – говорить „от себя“ <…> но „не своим голосом“» (Чудакова М.О. Литература советского прошлого. М., 2001. С. 118).

¹¹ Указ. соч. С. 141.

¹² «Мужики, страдающие никотиновой зависимость ю», вопли напившихся алкоголя людей» (из повести «Дом десять»: грустное неодобрение, не переходящее – упаси Бог! – в осуждение курильщиков и пьянчуг.

¹³ Автобиографический момент: автор в «отчетный период» был слушателем богословских курсов в Московской духовной академии.

¹⁴ Писала однажды и я (Книжная полка Ирины Роднянской // Новый мир. 200у. № 6).

¹⁵ Название платформы успешно переосмысливается: «отдых, восторг, счастье».

¹⁶ Русский журнал. 2011. 29 июня.

¹⁷ www.radiovesti.ru. 29.06.2011.

¹⁸ Новый мир. 2011. № 7. С. 189.

¹⁹ Данилов действительно освободил свой текст от «идей» и «рефлексий», под грузом которых рухнула бы сквозная, пустотная, словно трубчатые кости птицы, поденная модель проживания жизни.

Но это не значит, что он обходится без всего этого «груза» в принципе, что таково его декларируемое житейское правило. На страницах романа не уместилось то, что он сгоряча наговорил в своем интервью 3. Прилепину незадолго до начала работы над книгой: «Будущее России мне представляется вполне безрадостным. Россия – кость в горле современного дьяволочеловечества, и оно не успокоится, пока окончательно не сживет ее со свету. При этом у страны практически нет ресурсов сопротивляться этому разрушительному давлению. Народ наш развращен и деморализован, вожди его слабы и беспринципны, темпы тотального оскотинивания просто ужасны. Выход мне видится только в том, что случится чудо Божие и те разрушительные процессы, которые длятся в нашей стране последние триста лет (! – И.Р.), вдруг приостановятся и направление вектора изменится. Вот и будем надеяться на чудо. Потому что люди ничего тут поделать не могут, увы!» (Литературная Россия. 2008. 5 сентября).

Да, не для ГП такие протуберанцы, но даже и там кое-что выходит наружу. 12 сентября – отъезд героя в Америку: «Такси оборудовано маленьким телевизором. Маленький телевизор показывает сериал „Бригада“. Мелькание неприятных лиц отвратительных персонажей сериала „Бригада“ на экране маленького телевизора. Произнесение отвратительными персонажами сериала „Бригада“ омерзительных преступных слов». Кто-нибудь ко многому привычный подумает, что автор паясничает. Нет и нет, это всерьез, – и «эстетизм» нарочитых словесных повторений серьезности не отменяет. (Я даже устыдилась своего терпимо-легкомысленного отношения к недурно снятой вещи.)

Можно ли быть «счастливым человеком», думая такое о состоянии своей страны? Да, можно, отрицательный ответ отдавал бы ханжеством. Но вот довольным человеком (довольствующимся «творческой реализацией» и пр.) – нельзя.

²⁰ Ю. Угольников (Новый мир. 2010. № п) видит в конфессиональных отправлениях автогероя механическую обрядность, пустую, как и прочие рутинные проявления повседневности. Но безостановочность жизни интеллигентного горожанина не оставляет тут выбора, не выхолащивая при этом сути дела.

У меня однажды вырвалось: «Если подсуетиться, можно подготовиться к причастию», – моя собеседница долго смеялась над этой фразой.

²¹ Судя по откликам в печати, в том числе положительным, некий извод «Доктора Фаустуса» Томаса Манна. Признаюсь – сама не читала.

²² Чудакова М. О. Указ. соч. С. 133.

²³ Арьев А. Добычин // Русские писатели 20 века: Биографический словарь. М., 2000.

²⁴ Данилов параллельно с работой над ГП все же тряхнул стариной и выдал миниатюру в духе Хармса – «юо эпизодов частной жизни» (Союз писателей. 2010. № 12) – которая, в качестве минималистского жеста, могла бы иллюстрировать тезис В. Пустовой о «конце литературы» куда убедительней, чем ГП. С моей точки зрения, это неудача, родившаяся в минуту умственной праздности («бес попутал»).

²⁵ Вот последний из этих «трех маленьких абзацев»: «Глотал он [студент Тимофеев] чай и жевал ситный задумчиво: что-то значительное, казалось ему, было в тех минутах, когда он сидел на крыльце и смотрел на мутноватое, сулящее на завтра дождь небо». Характерно, что знаток Добычина А. Арьев, соглашаясь с еще одним исследователем, трактует «Тимофеева» как «рассказ о несостоявшемся событии» (Новый мир. 1996. № 12. С. 200). Но в том-то и дело, что для Данилова и его героя здесь состоялось важнейшее жизненное событие – состоялось, пока Тимофеев с хозяйкой «сидели безмолвные и неподвижные, с глазами, устремленными на небо». Это тот просвет абсолютной тишины, который Данилов потом увяжет с метафорой «горизонтального положения».

²⁶ Введенский А. Всё. М., 2010. С. 15.

²⁷ Можно упомянуть ряд мелких сходств, например, сдвиг понятий к родовому от конкретно-видового: «покупка в магазине съедобных веществ» и пр. – поэзия Заболоцкого полна похожими примерами.

²⁸ Октябрь. 2001. № 2.

²⁹ Новый мир. 1996. № 12. С. 204.

³⁰ В своей пионерской статье о Л. Добычине (Новый мир. 1990. № 7) Александр Агеев называет «выпяченный» добычинский глагол «нищим»: он не увешан многословными пояснениями и нарочито стоит не на своем месте: «Плот, скрипя веслом, плыл. За рекой распаханные невысокие холмы тянулись». «Золотой шарик на зеленом куполе клуба блестел». Глагол, будучи «выпячен», превращается в почти существительное: «Блеск золотого шарика на зеленом куполе клуба» (заодно в кратчайшей фразе изображена смена исторических времен).

³¹ Чудакова М.О. Указ. соч. С. 401.

³² Знамя. 2011. № 7.

³³ Там же. С. 133. Удивительно, что то же самое слово употреблено современником Зощенко, поэтом Г. Оболдуевым в целях автохарактеристики: «А попробуй по жизни пространствуй / Странной переступью антраша». Вообще, множество нитей, связывающих между собой вольных или невольных нонконформистов той эпохи, еще не обнаружено.

К примеру, ранний рассказ Добычина «Кукуева» остро напоминает городские «обозрения» Оболдуева – та же тотальная невозмутимая ирония над комедией жизни.

Александр Соболев. Пишущая машинка в русской поэзии
Заметки к теме

В 1916 году, рецензируя второе издания «Камня» Мандельштама, Гумилев использует нестандартное уподобление:

Его (Мандельштама. – А.С.) вдохновителями были только русский язык, сложнейшим оборотам которого ему приходилось учиться, и не всегда успешно, да его собственная видящая, слышащая, осязающая, вечно бессонная мысль.

Эта мысль напоминает мне пальцы ремингтонистки, так быстро летает она по самым разнородным образам, самым причудливым ощущениям, выводя увлекательную повесть развивающегося духа¹.

Выразительная метафора критика будет иметь существенные последствия: машинистка и ее инструмент, вместе и по отдельности, названные прямо либо обиняками, будут регулярно появляться в прозе и стихах Мандельштама – от простых упоминаний («Животный страх стучит на машинках <…>»²; «Клавишная прогулка по всему кругозору античности»³) до ключевых, хотя и не вполне прозрачных силовых точек в «1 января 1924 года»: «И где-то щелкнул ундервуд», «То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш – / И щучью косточку найдёшь», «Но пишущих машин простая сонатина – / Лишь тень сонат могучих тех»⁴. Вбирание и осмысление поэзией технического объекта в этом случае – как и в классически описанных случаях телефона⁵ и трамвая⁶ – представляет чрезвычайный интерес, хотя имеет и принципиальное отличие: пишущая машинка гораздо ближе и интимнее связана с творческим процессом как таковым. Собственно, появление машинки в писательском быту – первая (с момента изобретения бумаги) и последняя техногенная метаморфоза литературного церемониала; совершилась она почти мгновенно, происходила бурно и оставила многочисленные следы, предварительной ревизии которых и посвящена настоящая заметка⁷.

В Россию дивное изобретение проникло в конце 1880-х годов; журнал «Нива», взявший за правило знакомить своих многочисленных читателей с новинками художеств, науки и техники, посвятил пишущей машинке маленькую главу в хронике:

Так называемая пишущая машинка есть механическое приспособление, дающее возможность оттискивать обыкновенный типографский шрифт (отлитые из металла буквы) на полосе бумаги, которая проходит под ним, навиваясь с катушки на катушку. Первая пишущая машинка была изобретена в 1855 году г. Фуко и с тех пор совершенствовалась различными изобретателями, из которых наибольшего внимания заслуживает Маллинг Ганзен и его пишущий шар. Это последнее изобретение было улучшено американцем Шольсом в 1867 году. Он устроил пишущую машинку с клавишами, которые прижимаются пальцами, как фортепианные. Каждой клавише соответствует особая буква шрифта, которая и опускается, если прижать клавишу. Машина устроена так, что буквы, одна за другой, в том порядке как берутся, ударяют в одно и то же место по проходящей под ними ленте с краской, прижимая ее к полосе бумаги, так же двигающейся, как и лента и следовательно оттискивают буквы на бумаге одну за другой. Педалью регулируется образование строк. Этот аппарат, с успехом применявшийся уже несколько лет в Западной Европе, дает более семидесяти слов в минуту, а если наложить друг на друга несколько рядов ленты с краской и бумаги, то он доставляет одновременно до 16 оттисков рукописи. Дальнейшим усовершенствованием этого аппарата является изображенная на нашем рисунке пишущая машинка Ремингтона, которая дает возможность, без большого навыка и напряжения, излагать свои мысли на бумаге по меньшей мере вдвое скорее чем рукописно; причем печатанное не только копируется обыкновенным конторским прессом, но и сама машина дает зараз 4–6 оттисков на обыкновенной бумаге, 10–15 на почтовой и до 30 – на шелковой. Процесс печатания производится ударами пальцев обеих рук о клавиши легко и свободно, печать ясна и отчетлива, и следовательно устраняет недоразумения, возникающие иногда при чтении разных, подчас весьма затейливых или неразборчивых почерков.

В России машинами Ремингтона обзавелись уже: Государственный банк, некоторые министерства, правления почти всех железных дорог, многие торговые фирмы и проч. Склад пишущих машин Ремингтона находится в Петербурге, на Большой Морской, № 21, в магазине американских изделий Генриха Блокка⁸.

Как это часто бывает, европейский приоритет был оспорен отечественными умельцами: в разные годы предпринимались попытки улучшить механизм⁹ или видоизменить саму концепцию прибора¹⁰; несмотря на это, развитие получила именно первоначальная модель. Более того, товарная марка первопроходца на несколько десятилетий¹¹ сделалась нарицательной, что породило ряд речевых новаций: не только восседающая за крупным механизмом барышня сделалась «ремингтонисткой», а иногда и «ремингтонщицей»¹² (слово машинистка в это время еще зарезервировано за технически оснащенной швеей¹³), а сам процесс принял имя ремингтонирования¹⁴, но и получающийся в результате текст метонимически именовался ремингтоном.

К началу XX века машинопись прочно вошла в редакционный и писательский обиход, так что ремингтонная разборчивость манускрипта сделалась для большинства издателей непременным условием его рассмотрения¹⁵. Обратным эффектом этого явились две разнонаправленные этические новации: стало неловко посылать неперепечатанные рукописи¹⁶ – и одновременно правила хорошего тона побуждали извиняться за частное письмо, напечатанное на машинке: «Тебя не шокирует ремингтон? – уж очень я привык к нему. Но все равно – и чернилом целую тебя»¹⁷; «Нет, дорогой Валерий Яковлевич, я ничуть не „оскорблена“ вашей машинкой. Правда, такое письмо всегда кажется написанным „под диктовку“, что лишает его аромата интимности; – но, может быть, это консерватизм, старый взгляд на „письмо“ (независимо от его содержания, конечно, говорю я об „интимности“)»¹⁸. Актуализированное отныне противопоставление рукописного и машинописного послания (звучно выраженное Цветаевой: «Спасибо за письмо, хотя маленькое и на ремингтоне: люблю большие и от руки»¹⁹) заставляет и пишущего, и читающего отыскивать различия в содержании, инспирированные метаморфозами формы: «Константинушко, брат, – ты что же это – на машинке, как радиом жаришь? – или, просто говоря, машинку купил? – у меня раз в жизни на две недели была машинка, – так я тогда всем писал на ней, и все извинялся. Ты уж напиши от руки, и как – и что, не спеша, про новостишки, – а то куда-то мне от машинки холодок залез, – не хочу холодка»²⁰; «Смотри – какая трещина в психологии: на машинке – «прекрасные места», пером – «скучно». Этак, пожалуй, переменится вся… идеология, ежели я стану всегда писать на машинке!! О, ужас!!»²¹.

Основные претензии к появлению новой – между рукописью и книгой²² – ипостаси текста²³ связывались с увеличением дистанции между творением и творцом: «Много поправок (смысловых и словесных) возникают прямо под рукой. Никакая машинка не заменит! Я – рука – бумага. Я – рука – машинка – бумага. Насколько утяжелена инстанция передачи»²⁴. Одновременно и сама машинка, встревающая в тесный дуэт музы и сочинителя²⁵, приобретала отчетливые антропоморфные черты: «Мой ремингтон кланяется твоему ремингтону и ждет от него писем»²⁶; «Посылаю Вам обещанную мною Вам на время каникул пишущую машинку. Счастливая машинка! Она думала служить бедным… дуракам какими мы являемся, а она будет служить великому поэту и философу! Но за то какое унижение, когда она возвратится к нам»²⁷. Из этой коллизии оказывается два выхода. Согласно одному из них, муза сама усаживается за пишущую машинку, отбирая у писателя роль медиума:

 
Послушай, муза, плюнь на высь, —
Есть дело!.. Ну же, опустись:
Свалять нам надо, на заказ, —
Обычный святочный рассказ…
Не поднимай брезгливо губ,
Ведь даже Федор Сологуб
И Арцыбашев «Соломон» —
Сажают муз за «Ремингтон»…²⁸
 

Во втором случае машинка захватывает власть над сочинителем, не только выбирая за него форму текста («А знаете, почему на Западе так распространен свободный стих? Потому что там пишут стихи прямо на машинке!»²⁹), складывая за него недобрые заклинания («страшное халдейское слово КНАОГШЩИОПТИРАОГИМ, получившееся само собой на пиш. машинке»³⁰) и изводя постоянными попреками («пишущая машинка <…> скороговоркой повторяла слово «то», приблизительно со следующей интонацией: «то ты пишешь не то, Тото, то – то то, то это мешает писать вообще»³¹). Отсюда происходит чрезвычайно распространившееся к концу 1910-х годов уподобление плодовитого писателя – пишущей машинке: «Обидно, что Бальмонт теперь всего на всего – Ремингтон»³²; «Дмитрий Мережковский – известный боголюбец христианского толка, маленький человечек, литературная деятельность которого очень напоминает работу пишущей машинки: шрифт читается легко, но – бездушен и читать его скучно»³³; «Вчера на сон грядущий я прочел ваши тоненькие книжечки. Вас интересует мое мнение? Во-первых, я скажу, что вы уже бегло пишете на «Ундервуде». «Ундервудом» я называю стихотворную технику. Научиться писать ритмически с акцентируемыми окончаниями не трудней, чем хорошо работать на пишущей машинке»³⁴ и мн. др. Гораздо реже это сравнение манифестируется от первого лица: «Я ведь – ремингтоновская машинка. Записываю только то, что приходит. Что ж, им ремингтоновскую машинку-то показывать»³⁵.

Двойственная природа пишущей машинки определяет два противоположных метафорических ряда, по которым идет ее включение в образный строй русской поэзии. Первая череда ассоциаций, основанная на ее внешнем виде, – музыкальная. Начиная с первых, еще девятнадцативечных прозаических уподоблений («она имеет клавиатуру рояля, и с нажимом каждой клавиши на бумаге появляется соответственная буква. Есть виртуозы, могущие часа в полтора «разыграть» всего, например,„Евгения Онегина“»³⁶), сопоставление машинки и рояля / пианино будет многократно эксплицировано в стихах:

 
Пером промчит он
По бумажным грудам
И завитушки
И завитушки цифр
Наследит.
Там девушка
За новым ундервудом
Как за роялем крошечным, сидит.
 
 
Она играет,
Но никто не слышит,
А гаммы рвутся,
Клавиши скрипят.
А ундервуд
Давно с одышкой дышит
От судороги
Бешеных сонат.
 
 
И гаммы вдруг
Запрыгали по скату,
И девушка
Взялась за бутерброд.
Та, что играла
Лунную сонату,
Вложила хлеб
И пять икринок
В рот.
 
 
Она нежна
К бетховенским причудам,
От клавесин не отрывает рук.
Ползут, как ноты, перед ундервудом
Последние счета в Хлебопродукт³⁷.
 

Или:

 
Ни кухарка-де,
ни прачка —
ей
ни мыть,
ни лап не пачкать.
Машинисткам-де
лафа ведь —
пианисткой
да скрипачкой
музицируй
на алфа́вите.
Жизнь —
концерт.
Изящно,
тонно
стукай
в буквы «Ремингтона»³⁸.
 

Или:

 
Мои часы летят за Ундервудом;
Отчетлив быстрых букв удар.
Передо мной бумаг летает груда
За экземпляром экземпляр.
И в стукотне машинки оживленной
Звучит непойманный мотив
Симфонии строительства вселенной
Своеобразен и красив³⁹.
 

Или – с пунктирно намеченным сопоставлением:

 
Профиль, склоненный над Ундервудом,
Бледные пальцы на черной стали,
Каждый солнечный луч, как предвестник чуда,
Волнует сердце томящей печалью.
Смеется солнце сквозь серые шторы.
Удары клавиш быстры и четки,
Лишь иногда в деловом разговоре
Случайно брызнет дрожащая нотка.
Кто-то играет на верхнем этаже…
Дрогнули пальцы на черной стали,
Кто голодному сердцу сказку расскажет
О смеющейся солнечной дали?⁴⁰
 

Или – с большевистской прямотой:

 
За окошком летят снежинки,
Но не трогает вас мороз,
Вы играете на машинке,
Как на клавишах виртуоз.
 
 
Все поэты поют о домнах,
О величье полярных льдин,
Только ваших рекордов скромных
Не воспел еще ни один.
 
 
Ни один еще не возвысил
Этих пальцев нелегкий труд,
Эту музыку букв и чисел…
И лирический «Ундервуд».
 
 
Туфли новые и перчатки
Я надену в пригожий час
И для «срочной перепечатки»
Принесу вам стихи о вас.
 
 
Вы положите жестом гордым
Ваши пальцы на «Ундервуд»,
И лирические аккорды,
Будто лебеди, проплывут.
 
 
Перед вами бумаги груда.
Ноют пальцы, но ничего!
Вы не пленница «Ундервуда»,
А властительница его⁴¹.
 

Во втором случае к сопоставлению побуждает наблюдателя не внешний вид прибора, но издаваемые им звуки. Вообще говоря, череда синонимов, которыми описывается шумовой фон машинописных работ, весьма впечатляюща: пишущие машинки грохочут⁴², стучат⁴³, трещат⁴⁴, щелкают⁴⁵, чирикают⁴⁶, барабанят⁴⁷, стрекочут⁴⁸ – и многое чего еще. В редких случаях производимым звукам отыскиваются параллели в живой природе: птичьи трели («на высоте, над самой головой полковника, трещала, как беспокойная птица, пишущая машинка»⁴⁹), стрекот Ensifera:

 
Владеет Петербургом тишина,
Прошедшим дышат каменные груды;
И только из открытого окна
Трещат кузнечиками Ундервуды⁵⁰
 

или – конский топот:

 
Он – вождь,
он – герой,
по крутому рву,
В кассу,
денжье копить.
Въезжает
на черном коне
«Ундервуд»
в стукоте букв-копыт⁵¹.
 

Как правило же, равномерный и дискретный механический шум ассоциируется с аудиальным воплощением хода времени:

 
Где гречневый дед – золотая улыба
Словесное жито ссыпает в сусек!..
Трещит ремингтон, что Удрас и Барыба
В кунсткамерной банке почили навек,
 
 
Что внук китовраса в заразной больнице
Гнусавит Ой-pa, вередами цветя…
Чернильный удав на сермяжной странице
Пожрал мое сердце, поэзии мстя⁵².
 

Выразительным апогеем этих метафорических рядов служит настойчивое уподобление пишущей машинки пулемету (к чему, вероятно, подталкивала и омонимичность конторского «Ремингтона» и популярной оружейной марки⁵³). «Пулеметом стучал ремингтон, а ундервуд, как эхо, тарахтел в соседней комнате»⁵⁴; «Пулемет алфавитного треска / Из-под женских проворных ногтей / Выливает в журчащих песенках / Монотонные нити затей»⁵⁵; это же сопоставление демонстрировалось и с обратным вектором: «Не чернила, а кровь / Запеклась на штыке, / Пулемет застучал – / Боевой „Ундервуд“»⁵⁶.

Дополнительный план этой разновидности тропа придавал уже сложившийся в литературном сознании образ машинистки: существа виктимного⁵⁷, социально угнетенного⁵⁸ и чрезвычайно далекого от какой бы то ни было воинственности:

 
У маленькой Радости радужные крылья
Скрыты в черном траурном крепе,
Она любит разноцветные были
И служит в Районном Совдепе.
 
 
В ее глазах сердце тонет,
Как в мартовском бирюзовом закате…
От 10 до 4-х она пишет на Ремингтоне
В Первом Арбатском Комиссариате.
 
 
А потом возвращается Тверским бульваром
В холодном пушистом кружеве липок,
И отдается вечерним чарам
И слушает песни небесных скрипок.
 
 
Тихая радость, маленькая детка,
Когда же вспомнят, что ты крылата,
И распахнется душная клетка
Первого Арбатского Комиссариата⁵⁹.
 

Или:

 
Машинистка —
пишмаш – инженю-кокет.
Красит
губки и щечки.
Зав
ежедневно
ей дарит букет.
Влюблены поголовно счетчики⁶⁰.
 

Или:

МАШИНИСТКА

 
Под глазами мелкие морщинки,
И устало сжатые уста.
Шум в ушах от стрекота машинки
И в душе увядшая мечта…
 
 
Взгляд, порой задумчивый и кроткий,
Затаил глубокую печаль…
За стеною дребезжат пролетки,
Воздух чист и ясен, как хрусталь.
 
 
И лучи, как золотые шпаги,
Чрез окно, вонзившись в жесткий пол,
Золотят постылые бумаги
И конторский неуютный стол.
 
 
Прядь волос беспомощно и мило
Свесилась на детский белый лоб.
И маячит на листе уныло:
«Посылаем шесть бесплатных проб»…
 
 
Слишком нервно суетятся пальцы,
Отбивая цены на бензин, —
Этим пальцам подошли бы пяльцы,
Иль аккорды старых клавесин…
 
 
Не изящны рыжие ботинки.
Сильно ноют к вечеру виски…
И под стук докучливой машинки
Увядают грезы-лепестки…⁶¹
 

Или:

 
Анна Иванна с улыбкой во взоре,
На Ремингтоне стучала в конторе…
Стукала, стукала… Места лишилась
И… отравилась⁶².
 

Или:

 
Он был – инструктор в скэтингринке —
Джон Листер – тульский мещанин,
Она стучала на машинке
В конторе фирмы: «Штоль и сын».
 
 
Он был – блондин, она – брюнетка.
Он пил – шартрэз, она же – натр,
Его манила – оперетка,
Ее – Мариинский театр.
 
 
Она читала с увлеченьем
Все: и стихи, и – словари…
Он – ничего, за исключеньем,
Конечно, графа Амори…
 
 
На Невском, встретившись, сначала
Он ей – мигнул, она, грозя,
Его – нахалом – обругала
И вот: они, уже, – друзья!
 
 
И, через час, по коридорам
Их коридорные вели!..
………………………………….
Прельстил ее он таксмотором
И рюмкой скверного Шабли⁶³.
 

Или:

 
Злая фея темной ночью,
Разорвав порфиру в клочья,
На крутой спине козла
Силой чар бесовских с трона
Прямо в лапы «Ремингтона»
Вас сюда перенесла⁶⁴.
 

Или:

МАШИНИСТКА

 
Эх, это звание! Оно,
Не утаишь, окружено
Непривлекательною славой.
Кто, чтоб излить гражданский пыл,
Совучрежденья не корил
Его «бичом» – «советской Клавой»?
Да, защищать нелегкий труд
Вас изучивших «Ундервуд».
Вся ваша жизнь – сплошная чистка.
Кем отягчен разбухший штат?
Кто в волоките виноват?
Ну, натурально, машинистка.
Вас бессердечно доконал
Юмористический журнал,
Вас извели газет придирки.
Но, признаюсь, я вам не враг,
Копировальщицы бумаг,
Подчас не стоящих «копирки».
Я не придирчив. Пусть ваш вид
Провинциала удивит
(«Грим», маникюр, наряд по моде —
На полугодие в кредит) —
Он учрежденью не вредит
И… соответствует природе.
Кто виноват, как не она,
Что машинистка влюблена?
Кто не простит ее румянца,
Коль, обернувшись наугад,
Она встречает томный взгляд
Неотразимого начканца?!⁶⁵
 

К началу 1920-х годов в смысловом поле пишущей машинки возникает новый мотив: производимая ей деперсонификация почерка, огорчительная для романтиков и желанная для алчущих анонимности⁶⁶, настораживает временных узурпаторов власти, отчего происходит массовая конфискация и строгий учет⁶⁷ потенциальных орудий преступления. Один из попавших под подозрение литераторов вынужден тщательно аргументировать свое нежелание расставаться с любимым инструментом:

В секцию полиграфического производства

На основании приказа учусопетрайона № 60, уведомляю:

а) у меня имеется пишущая машина фирмы Ремингтон.

б) фабр<ичный> № 24401 у тип № 5.

в) каретка малая.

г) шрифт закрытый, русский.

д) модель «Paragon» (одна из самых ранних); куплена в 1884 году.

е) неисправная: заскакивают буквы, но писать кое-как можно.

ж) Эрберг (Сюннерберг) Константин Александрович – профессор, декан, ученый секретарь Института Живого Слова; товарищ председателя Вольной Философской Ассоциации; главн<ый> редактор Театр<альной> Энциклопедии; товарищ председателя Научно-Теоретического отделения Института Театральных Знаний; писатель.

з) Международный просп. № 40/27, кв. 26. Тел. 81–89.

и) по роду деятельности машина эта необходима как мне лично, так и тем учреждениям, в которых я работаю, особенно Вольной Филос<офской> Ассоциации и Театральной Энциклопедии, где пишущих машин не имеется.

К. Эрберг (Сюннерберг).

Канцелярия Института Живого Слова удостоверяет, что профессору ЭРБЕРГУ по роду его деятельности в качестве ученого Секретаря Института пишущая машина необходима.

Управляющий делами: <Подпись>.

Совет

Совет Вольной Философской Ассоциации сим удостоверяет, что машиной тов. председателя Ассоциации Конст. Эрберга Ассоциация пользуется для своих надобностей.

Председатель Р. Иванов⁶⁸.

В новых исторических условиях значение пишущей машинки изменяется: частное обладание ею становится небезопасным, но навык машинописной работы для многих оказывается спасительным, поскольку бюрократическое устройство страны определяет постоянный спрос на услуги бывших ремингтонисток. Лишь в послевоенные годы новое поколение портативных машинок возвращается в обыденную жизнь – и под их многоголосый немелодичный треск в России устанавливается догутенберговский ход живой и не стесненной запретами литературы.