Текст книги "История литературы. Поэтика. Кино: Сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой"

Лазарь Флейшман. Из истории журналистики русского зарубежья

В.М. Деспотули являет собой случай разительной трансформации из третьестепенного, ничтожного по своей роли персонажа в центральную фигуру газетного мира русского зарубежья. По своему культурно-интеллектуальному уровню ни берлинская газета «Новое слово», которую он редактировал на протяжении десяти лет (1934–1944), ни сам он, до этого – провинциальный газетный репортер, в Первую мировую и в Гражданскую войну скромный армейский офицер, в эмиграции – мелкий литератор, в поисках средств существования облюбовавший эстрадные развлекательно-юмористические литературно-сценические жанры, – в «нормальных» условиях не мог бы претендовать на сколь-нибудь серьезный интерес читателей. Однако волею политических обстоятельств мировой катастрофы Деспотули оказался – или многим казался – едва ли не самой могущественной фигурой в культурной жизни эмиграции периода Второй мировой войны.

Владимир Михайлович Деспотули родился 6 июня 1895 года в интеллигентной семье, пользовавшейся уважением в Керчи. Отец его был преподавателем русской словесности, директором местной гимназии, издателем. Обрусевшая греческая семья накрепко связала себя с российской государственной бюрократией – и дед, и прадед Деспотули занимали должность керченского городского головы¹. После окончания Новороссийского университета В.М. Деспотули в 1916 году поступил в армию и в этот период революционных событий, сопровождавшихся развалом императорской армии и крушением фронтов мировой войны, отбывал службу в Персии в I Кавказском кавалерийском корпусе генерал-лейтенанта Н.Н. Баратова², который взял его к себе личным адъютантом. Впоследствии, говоря о достижениях Баратова этого времени, Деспотули подчеркивал особое значение того, что Баратов был не только храбрым генералом, но и замечательным дипломатом, прекрасно знавшим и понимавшим Восток, – качество, игравшее решающую роль на кавказском фронте Первой мировой войны³. Сведений о сколько-нибудь ярких фронтовых подвигах Деспотули не имеется, между тем в армии проявились его административно-дипломатические способности. Н.Н. Баратов назначил его русским комендантом в Тегеране, когда после роспуска Кавказского кавалерийского корпуса в июне 1918 года надлежало уладить вопрос о финансовых обязательствах и долгах ликвидированной армии⁴. Когда в начале 1920 года Н.Н. Баратов был назначен министром иностранных дел в правительстве Деникина, Деспотули отправился с ним в Екатеринодар⁵. Душевную близость к генералу Баратову и глубокую верность ему и его семье Деспотули пронес через всю жизнь⁶.

По-видимому, близости этой он был обязан и ранним этапом своей карьеры на ниве журналистики. Начавшись в бакинской газете «Единая Россия», она продолжена была в газете «Великая Россия»⁷, – официозе Белой армии, выходившем в Екатеринодаре с августа 1918 года, перенесенном затем в Ростов, с февраля 1920 года – в Новороссийск, а весной 1920-го – в Севастополь. Здесь с 18 (31) октября 1919 года Деспотули помещал «Письма из Тифлиса» за подписью В. Ольгинский (варианты: Вл. Ольгинский, В. Оль, В. Ольский), освещавшие политические дела в Грузии, где он находился при Баратове⁸. Псевдоним этот, можно полагать, образован был по имени первой жены Деспотули, Ольги Алексеевны⁹.

При эвакуации из Крыма врангелевского войска В.М. Деспотули уехал в Константинополь, оттуда в Прагу, а с 1922 года поселился в столице Германии. С нею оказалась связана вся дальнейшая (за исключением шести месяцев, проведенных в 1924 году в Париже) биография В.М. Деспотули межвоенного периода. Несмотря на трудности эмигрантского существования, Деспотули, которому пришлось не раз испытывать крайнюю нужду и испробовать различные профессии, цепко держался за занятия литературой. Он деятельно участвовал в Союзе русских писателей и журналистов и в Союзе русских сценических деятелей в Германии.

Журналистский путь Деспотули в эмиграции, начавшийся в момент бурного расцвета русского Берлина, протекал в условиях длительного заката культурной жизни и агонии русской общины в Германии середины 1930-х годов. В газете «Руль», в которой он проработал до самого ее конца в 1931 года, Деспотули была отведена скромная роль. В его ведении находился раздел «Заметки репортера», посвященный главным образом местным городским новостям и бытовым темам. Но и в этих выступлениях прорывались политические настроения, созвучные общей антикоммунистической, антисоветской платформе редакции «Руля». Изредка появлялись его фельетоны более общего характера¹⁰. В газете ценили непосредственное знание Востока у Деспотули и с готовностью отводили место для его выступлений по этим темам¹¹. Он старался не упускать возможности для популяризации генерала Баратова и его деятельности по организации помощи тысячам военных инвалидов в эмиграции¹². Функции, отведенные Деспотули в «Руле» при И.В. Гессене, не сократились, когда, в попытке спасти газету от финансового краха, редактирование 29 марта 1931 года перешло к альянсу с лидерами пражской «Крестьянской России». Напротив, при новой редакции на страницах «Руля» в одном из воскресных номеров появился большой, на всю полосу, кусок из романа Деспотули «Розы Шираза»¹³, по-видимому, не дописанного и более нигде не публиковавшегося. Сильнее выразился в тогдашней журналистской деятельности Деспотули его пылкий интерес к кино и театральной жизни. Заметки под названием «За экраном» помещались в отделе «Новости кино» как за его полной подписью, так и за подписью Dely или Дели.

Сильное увлечение театром проявилось и в организации Деспотули группы «Кабаре русских комиков», устроившей эстрадные выступления на святках 1931 года. В нее, кроме него, вошли Ю. Офросимов, В. Ирецкий, Жак Нуар (Я. Окснер). «На редкость удачный вечер, – отмечал в своей рецензии близкий друг Деспотули Сергей Горный. – Начать с того, что все было очень бережно, старательно и „в порядке“ организовано. Заслуга „генерал-интенданта“ кабарэ Вл. Деспотули¹⁴, показавшего, что и русская группа, дружно сработавшись, может дать „немецкий класс“, аккуратность, слаженность. Вечер шел как по рельсам»¹⁵.

В выходившей с 8 ноября 1931 по 23 апреля 1933 года воскресной газете «Наш век»¹⁶, в которую перешли основные сотрудники рухнувшего «Руля»¹⁷, за Деспотули был закреплен раздел отзывов о новинках кино – «На экране»; кроме того, он эпизодически выступал в разделе «Маленький фельетон». 27 марта Деспотули поместил некролог о Баратове¹⁸, а спустя месяц напечатал большой отрывок из мемуаров о нем¹⁹.

Выходу первого номера газеты предшествовал слух, что во главе редакции стоят вдвоем Ю.В. Офросимов и В.М. Деспотули²⁰. Находился этот слух, очевидно, в связи с другим – о том, что средства на издание «Нашего века» были получены В.М. Деспотули от берлинского эмигранта-адвоката, директора акционерного общества «Транзито» А.Е. Лурье (подозреваемого в связях с ОГПУ). Хотя слух о соредакторстве оказался в конечном счете неверным, он свидетельствовал о том, что статус Деспотули в новой газете мог бы быть, по сравнению с его весом в «Руле», более серьезным. Причины, по которым этого не произошло, неизвестны. Неясно также, почему имя Деспотули с июня 1932 года совершенно исчезло со страниц газеты – еще до того, как она объявила о плане провести реорганизацию²¹. Но можно полагать, что прямо или косвенно это исчезновение находилось в связи с провалившейся в начале 1932 года попыткой Деспотули (ранее посылавшего свои корреспонденции из Берлина в парижское «Возрождение») войти в число сотрудников парижской газеты Милюкова «Последние новости». О вызванном этим конфузом скандале мы узнаем из письма Волковыского к Мильруду от 16 февраля 1932 года:

Дорогой Михаил Семенович, два слова о последней квази-сенсации берлинских эмигрантов. Есть здесь такой маленький газетный человек Деспотули. Парень ловкий, сбитый с пути белым движением, в основе своей мало-культурный, но репортерски довольно умелый. Он раздобыл у пресловутого Лурье деньги на «Наш век», писал заметки в Возрождении, выполнял, где нужно было, приказы того же Лурье и пр. Неожиданно он получил берлинскую хронику в «Пос<ледних> Нов<остях>», что вызвало здесь большое изумление и недовольство, т<ак> к<ак> в газете Милюкова ему, конечно, не место. Однако, это недовольство перешло в известных кругах в негодование, когда ему было объявлено, что он состоит «представителем редакции „П<оследних> Н<овостей>“ в Берлине». Это сообщение больше не появилось в газете: очевидно, кто-нибудь разъяснил и редакции. Недавно Милюков был в Берлине и с ним имел разговор, совершенно непричастный к эмигрантскому болоту: русский по рождению, но германский гражданин, социал-демократ, корреспондент крупных скандинавских социалистических газет. Он сообщил Милюкову (мы все узнали об этом уже после его разговора), что имя Деспотули компрометирует газету, что он – чистейший белогвардеец, связан с черной немецкой прессой и пр. Милюков был ошеломлен и обещал в Париже серьезно поговорить. К моменту, когда он вернулся в Париж, разыгрался скандал с корреспонденцией Деспотули о советских векселях, банке Вольф, эмигрантах Овчарове и К°²². <…> Говорят, что Деспотули уже отстранен от П<оследних> Н<овостей>²³.

В 1932 году Деспотули встретился с известным берлинским журналистом, в то время редактором газеты Volkischer Beobachter, видным функционером нацистской партии и одним из главных идеологов антисемитизма Гансом Гинкелем, который с 1933 года возглавил Лигу борьбы за германскую культуру и стал руководителем Государственной Камеры культуры. Встреча эта сыграла большую роль в жизни Деспотули²⁴. Но считать причиной разрыва Деспотули с редакцией «Нашего века» принципиальные идеологические расхождения нельзя. Наоборот – если его дела с А.Е. Лурье и попытка обосноваться в «Последних новостях» могли дать повод к обвинениям в «левом» уклоне, то непримиримый антибольшевизм, лежавший в основе позиции «Нашего века», равно как и более земные, прагматические расчеты, влек газету к оглашению солидарности с лозунгами национал-социалистического движения и к поискам контактов с его руководством²⁵. С этими поисками связано было внезапное изменение всего ее облика, когда в последнем номере впервые за все время ее существования был напечатан большой текст на немецком языке – составленный Евгением Куммингом (молодым русским поэтом, сотрудником «Руля» в 1920-е годы, но в «Нашем веке» до того не выступавшим) «отчет» о подрывной деятельности Третьего Интернационала²⁶. Появление этого материала отражало, по-видимому, попытку редакции добиться финансовой поддержки «Антикоминтерна» (или других правительственных инстанций) и готовность сделать газету двуязычной, отказавшись от замкнутости на чисто русской аудитории. Но на новые власти эти жесты никакого впечатления не произвели – ни состав сотрудников редакции с большим числом евреев, ни степень идеологической чистоты доверия не внушали, – и «Наш век» на этом номере скончался. Новым властям нужны были другие газеты на русском языке. Наладить, между тем, русскую газету в Берлине, способную достойным образом доводить до сведения русской общины в Берлине и русской диаспоры за рубежом принципы новой идеологии, вырабатываемые в Германии, правительственным инстанциям никак не удавалось. В области прессы, равно как и в попытках создать общественно-политические организации, противостоящие еврейскому культурному «засилью», учреждениям нацистской пропаганды долго не везло. Провал следовал за провалом. Трудности отыскания достойных кадров состояли в низком культурном (да и элементарно нравственном) уровне возникавших кандидатур при необходимости соблюдения расовой чистоты, в монархических у них симпатиях и великодержавном культе старой России, в корне противоречащих планам нацистского руководства, в отсутствии у намечавшихся руководителей не только шансов на общественную поддержку, но и необходимых полезных связей в кругах эмигрантской интеллигенции. По всем этим причинам ни одно из начинаний нацистских властей в области русской прессы или русской общины на этом этапе не стало сколь-нибудь успешным. На учредительном собрании инициативной группы в Берлине 9 апреля 1933 года была предпринята попытка создания партии русских нацистов – Русское освободительное национальное движение (РОНД), во главе которого поначалу оказываются совершенно ничтожные, никому не известные представители русской эмиграции и русско-балтийские немцы, а потом – русский «фюрер» Андрей Светозаров (Heinrich Pelchau), выведший 1 мая на улицы отряд своих сторонников – двести душ. 18 июня вышел первый номер органа новой организации – «Пробуждение России. Голос РОНД. Орган Российского освободительного народного движения (Российское национал-социалистическое движение трудящихся)», ответственным редактором которого стал ринувшийся в Берлин после прихода нацистов к власти А.В. Меллер-Закомельский, прославившийся выпущенной за десять лет перед тем книжкой «Страшный вопрос. О России и еврействе» (Париж, 1923). Несмотря на выход нескольких номеров газеты, Светозарову не удалось сохранить власть в новой организации; руководство ею в сентябре перешло к полковнику Бермондту (князю Авалову), герою провалившегося в 1919 году военного похода в Прибалтике. Попытка Бермондта расширить социальную базу своей партии заключением союза с американским фашистом-миллионером А. Вонсяцким и вождем движения младороссов Александром Казем-беком, не спасла его от ареста по обвинению в финансовых махинациях и тюремного заключения²⁷, а РОНД – от исчезновения²⁸.

Практически одновременно с газетой РОНДа в Берлине была основана и другая газета на русском языке – «Новое слово». Материалы в ней печатались параллельно на русском и немецком языках, первые номера выходили примерно раз в месяц. Издателем числился бывший офицер добровольческого корпуса балтийских немцев Николай Гершельман (Nikolai von Hoerschelmann), ответственным редактором (verantwortlich fiir den Gesamtinhalt) – князь С. Оболенский. Главной мишенью публицистических атак являлся Коминтерн. Среди немногих сотрудников начальных трех номеров новой газеты были Авалов, Вонсяцкий, Евгений Кумминг, А. Бунге, среди напечатанных статей – воспоминания партнера Авалова по военным действиям в Прибалтике в 1918–1919 годах генерала фон дер Гольца «Die Tragodie im Baltikum». В третьем номере, вышедшем в сентябре 1933 года, напечатано извещение о близком, 5 октября, переезде редакции в новое помещение. Но газета на этом номере остановилась. Между тем «русский рынок» нуждался в заполнении после того, как берлинский «Наш век» сошел со сцены, выродившись в выпускавшуюся Ю. Офросимовым на множительном аппарате с 21 мая по 13 августа 1933 года «Русскую неделю»²⁹. Рижская «Сегодня», со времени прекращения «Руля» упрочившая свое место в жизни русского Берлина и соперничавшая там с парижскими «Последними новостями» и «Возрождением», с весны 1933 года по решению нового правительства в Германию не допускалась. Что касается парижских русских газет, то к ним нацистское правительство питало глубокое подозрение и искало путей создания идеологического противовеса обеим.

Приостановка «Нового слова» вызвана была, по-видимому, тем, что, провозглашая своей целью борьбу с Коминтерном, оно с недостаточной агрессивностью высказывалось по «еврейскому вопросу». Удачным восполнением возникавшего вакуума стала газета «Завтра», выходившая в Риге с 15 октября 1933 года. Можно допустить, что средства, предполагавшиеся для «Нового слова», были перенаправлены туда. Насущная надобность германских инстанций в изобличении мирового еврейского заговора вытекала не только из общих идеологических позиций и лозунгов, но и непосредственно из соображений текущего момента – объявления экономического бойкота, которым в Латвии и в других странах (во главе кампании выступала рижская газета «Сегодня») ответили на бойкот еврейских товаров в Германии. Рижская газета «Завтра», выходившая сравнительно большим тиражом в 7500-10 ооо экземпляров и противостоявшая «еврейской» газете «Сегодня», оказывалась, в глазах Берлина, более эффективным идеологическим оружием, чем «Пробуждение России. Голос РОНД» либо «Новое слово» Гершельмана и Оболенского. Один из главных авторов «Завтра» Л. Кормчий впоследствии, в 1936–1937 годах, стал постоянным сотрудником «Нового слова». Как по мановению дирижерской палочки, одновременно с «Завтра» стали выходить специализировавшиеся на антисемитской пропаганде газеты на русском языке в Эстонии, Румынии и других местах. Парижское «Возрождение» осмелилось выступить с откровенно антисемитских позиций только позднее, в 1935 году, когда представителем русских беженцев при Лиге Наций был выдвинут Я.Л. Рубинштейн. Легитимизация антисемитизма в газетной прессе русского зарубежья проявилась и за океаном – в нью-йоркской газете «Россия» под редакцией Н.П. Рыбакова³⁰.

Предположение о тесной связи между прекращением «Нового слова» в Берлине в сентябре 1933 года и выпуском «Завтра» в Риге может показаться натяжкой, но без него трудно выдвинуть объяснение причин странного возобновления берлинской газеты летом 1934 года. Дело в том, что сразу после ульманисовского переворота 15 мая 1934 года рижская «Завтра» (наряду с другими «экстремистскими» правыми и левыми изданиями в Латвии) была закрыта. Учреждения нацистской пропаганды вновь очутились перед необходимостью наладить выпуск издания на русском языке. Четвертый номер «Нового слова» вышел почти год спустя после предыдущего – 1 августа 1934 года. Издателем по-прежнему числился Гершельман; в газете по-прежнему было немецкое приложение. Она стала выходить чаще – два раза в месяц. Но новые три номера газеты свидетельствовали о неустойчивом составе редакции и авторского коллектива. Очевидно было, что никак не удавалось определить кадровый состав, а следовательно, и общий характер издания. В № 4 указание об ответственном редакторе гласило: «Hauptschriftsteller und verantwortlich fur den Gesamtinhalt: Alexander Durow», а затем в двух номерах имя редактора вообще исчезло и приводилось лишь имя издателя (Herausgeber Nicolai von Hoerschelmann).

Резкая перемена обозначилась в номере 7 (от 15 сентября). На страницах «Нового слова» появился В.М. Деспотули. Почти всю первую полосу занимала программная статья «Вопросы дня» за подписью нового главного редактора, разъяснявшая читателю жизненную необходимость борьбы против Коминтерна. Деспотули пришел не один: редактором немецкого отдела стал Рудольф Коммосс³¹. Впрочем, уже с 4 ноября, когда газета стала еженедельной, надобность в немецком отделе и в Коммоссе отпала.

Приглашение В.М. Деспотули в газету явилось полной неожиданностью. После разрыва с «Нашим веком» он не только совершенно отошел от берлинской русской журналистики, но и с горьким сарказмом отзывался о «русском Берлине» вообще. 16–17 декабря 1933 года он писал А.П. Бурову: «Как Вы живете там, в Париже? Мы здесь – совсем забытые провинциалы, вдобавок окончательно замерзшие»³².

Никаких надежд на возвращение в лоно берлинской русской журналистики он не лелеял. Зарождение русских нацистских организаций – совпавшее с закрытием «Нашего века» – и попытки создания связанных с ними русских изданий никакого вдохновения в нем не вызывали, и он продолжал считать русский Берлин затхлым болотом. В жизни Деспотули это был период особенно острой нужды, совпавшей с вступлением в новый брак со студенткой-немкой Эльфридой Фехнер, бывшей намного моложе его. Он еле сводил концы с концами, просил не забыть о нем при ликвидации гардероба ношеной одежды³³, искал заработков вне писательства, замещая библиотекаря в отпуске и взвешивая возможности переключения на торговлю книгами³⁴. Он продолжал посылать корреспонденции в «Возрождение», договорился о сотрудничестве с варшавской «Молвой», поддерживал контакт с парижским еженедельным журналом «Иллюстрированная Россия», отправлял материалы в выходивший в Харбине «Рубеж», – другими словами, связывался со всеми органами печати за рубежом, для которых представлял интерес голос из Берлина. Но веру в то, что в самом Берлине сохраняется питательная среда для русской журналистики, Деспотули утратил. Он решил попробовать свои силы в немецкой прессе и с гордостью рассказывал А.П. Бурову в письме от 24 сентября 1932 года о том, что ему удалось закрепиться в малозначительных местных немецких газетах, заручившись более или менее регулярным заработком: «Сегодня я получил предложение от „Braunschw<eiger> Neueste Nachrichten^a давать сведения о России. Таким образом, у меня есть три немецких газеты: „Berl<iner> <illustrierte> Nachtausgabe^a, „Niirnberger Zeitung^<c и „Braunschweiger N<eueste> Nachricht<en>^a, – это может дать 60–70 марок. Значит, дела поправляются»³⁵. Обретенный статус иностранного корреспондента при немецкой прессе время от времени открывал перед Деспотули доступ к чиновникам нового правительства, и марта 1934 года он сообщал: «Нас – группу иностранных журналистов – возили в Лейпциг на ярмарку. Доставили в оба конца, дали приют на три дня, накормили и напоили, обласкали. Только и осталось, что написать во всех газетах мира о потрясающем успехе нынешней мессы. Но журналисты народ малоблагодарный, – вряд ли окажут эту услугу гостеприимным хозяевам»³⁶. В отличие от коллег, Деспотули, видимо, удалось такую «услугу» оказать – это можно понять из письма от 27 марта, где он рассказывает, что «сегодня» приглашен на чай к министру труда Францу Зельдте, где будет и секретарь Министерства финансов Фриц Рейнхардт³⁷. Можно полагать, такие контакты с администрацией и подвели Деспотули к редакторскому креслу воскрешенного «Нового слова», когда газета, все своеобразие политической платформы которой сводилось к антибольшевистским заклятиям, столкнулась с необходимостью не только занять место на русском газетном рынке Берлина, опустевшее после прекращения «Завтра»³⁸, но и выйти на международную арену. В этом смысле сравнительно молодой, энергичный журналист Деспотули обладал рядом бесспорных преимуществ в глазах вершителей нацистской культурной политики, занимавшихся проблемами печати. Его контакты, пусть и в роли второразрядного, на ничтожных ролях репортера, с различными органами русской прессы разной политической окраски в целом антибольшевистской направленности в различных странах – многолетнее участие в «Руле», а потом в «Нашем веке», корреспондирование в «Возрождение», мимолетный эпизод с «Последними новостями» 1932 году, выступления в рижском «Вечернем времени» в 1925 году, сотрудничество в варшавской «Молве», выступления в харбинском «Рубеже» и парижской «Иллюстрированной России» – создавали впечатление редких по широте связей в газетном мире русского зарубежья и выглядели вдвойне ценными при сравнении с его предшественниками в редакции. Его опыт работы в качестве «иностранного корреспондента» в германской прессе показывал готовность улавливать желания и потребности властей и откликаться на них. Степень доверия к нему правительственных кругов видна из того, что назначение его на руководящий пост в газете состоялось несмотря на то, что он не был ни членом нацистской партии, ни германским подданным. При этом у них не было основания подозревать его в прагматическом лавировании или циничном притворстве по отношению к новым властям. В сущности, его сочувствие молодому нацистскому движению проявилось еще во время работы в «Руле», когда Деспотули напечатал в газете И.В. Гессена репортаж о посещении собрания национал-социалистов. Статья завершалась словами:

Я не видел подобного энтузиазма толпы.

Геббельс, утомленный беспрерывной напряженной речью – почти в обморочном состоянии.

Прощаясь со мной обессиленный, сразу похудевший, с лихорадочно-блестящими глазами, как будто равнодушный к успеху Геббельс говорит: «…Да, да!.. Но не сегодня! Мы сговоримся завтра по телефону, и я поделюсь с русской газетой своими мыслями..»³⁹

Письмо Деспотули от 14 сентября 1934 года полно торжества и ощущения превосходства по отношению к старшим представителям литературно-журнального Берлина, оказавшимся неудачниками и вынужденным покинуть Германию после прихода нацистского правительства. Будущая газета виделась ему воплощением русского национального сознания.

Сегодня выпустил первый номер под своей редакцией «Нового Слова». <…>

Вашим друзьям, которым климат Германии оказался пагубным для их политического насморка, неудачным дельцам слева и справа – гг. Крымовым и Кречетовым – в трогательном альянсе на берегах Сены обретшим новую родину – мой редакторский привет.

Через месяц газета начнет выходить еженедельно. Я позволю себе тогда подробнее поговорить с Вами о делах газеты.

Думаю, что Ваша трогательная нежность ко мне останется неизменной. Если Вас не смущали мои адъютантские аксельбанты, то да не смутит Вас мой редакторский карандаш – он двух цветов – синий и красный. Прибавить белый цвет – вот Вам цвета национального флага России, которой беззаветно и будет служить наша газета⁴⁰.

Актуальность заверения в «беззаветном служении России» вытекала не просто из щекотливости положения, когда «нацмен» Деспотули, только что создавший немецкую семью, был окружен в редакции лицами преимущественно немецкого происхождения. Цели завоевания «внешнего» рынка новой газетой требовали доказательства того, что ей удается превзойти ведущие органы прессы русского зарубежья именно по линии понимания, выражения и отстаивания русских национальных задач. Задание это, выдвинутое перед Деспотули при найме на работу, было по-настоящему близко ему, и он нимало не кривил душой, берясь за него. Поэтому он с таким пылом и заверял Бурова, что действительно является «полноправным и совершенно самостоятельным редактором, решительно ни от кого не получающим указания, как нужно составлять очередной номер. Такой свободы не знал ни в одной из „свободных“ газет гессенского или гукасовского толка»⁴¹. Он нисколько не сомневался, что разоблачение еврейства совпадает со службой «национальному флагу России», с борьбой с Интернационалом, где верховодят евреи-большевики⁴².

Однако убежденности в том, что формулируемые позиции получат надлежащий отклик у широкой русской аудитории, у него, при отсутствии опыта ведения газеты, не было. Между тем благополучие «Нового слова» – после многих месяцев «полусуществования», – а вместе с тем и благополучие самого Деспотули – зависели как раз от способности увлечь широкую общественность, особенно за рубежом, нацистскими идеологическими лозунгами. Нервозность его по этому поводу доходила до паранойи, и он ощущал себя «неожиданно объявленным вне эмигрантского закона»⁴³.

Назначение на пост редактора «Нового слова» резко изменило место Деспотули в русской колонии, от которой он, казалось, совершенно отошел после 1932 года. С одной стороны, он столкнулся с открытой враждебностью и презрением со стороны тех представителей русско-еврейской интеллигенции, с которыми он сотрудничал в «Руле» и «Нашем веке» и в зависимости от которых столь долгое время находился в Берлине. «Гнусавые Ирецкие и отдающие трупным ядом Гессены меня плохо узнают на улицах. Но где были все, когда мне было худо. Кто из них поддержал меня? Забрасывали грязью, когда я пытался обличать подлинную роль гг. Овчаровых и иже с ним присных»“. В воспоминаниях И.В. Гессена, написанных незадолго перед смертью, прорывается глубокое отвращение к Деспотули: «А когда засим было создано „Новое слово“, на пост редактора удалось найти лишь бывшего владельца ресторана, прибегнувшего после неудачи на этом поприще к мелкому репортажу и тщетно старавшегося ввести в заблуждение публику усвоением внешнего облика „Руля“. Не ошибусь, сказав, что ни один заправский литератор не предоставил своего имени этому бездарному листку – все это было под стать редактору, плавающие и путешествующие в поисках заработка»⁴⁵.

Вместе с тем новые полномочия Деспотули и роль, возложенная на «Новое слово», толкали бывших его коллег на заискивание перед ним в попытках найти пути к лицам, стоявшим у рычагов власти. В письме к Бурову 8 декабря 1934 года он рассказывал: «Благодаря газете, встречаюсь с очень интересными людьми, меня приглашают на всевозможные официальные приемы. Очень характерна та скромность, с какой проходят банкеты иностранной печати у, скажем, Розенберга или Геринга»⁴⁶. Стоило газете поместить в одном из первых номеров очерк Анны Таль⁴⁷, как русское берлинское издательство «Петрополис» (находившееся в «еврейских руках») приняло ее новый роман, согласившись (как подчеркнул Деспотули) «его печатать без всякой „доплаты“»⁴⁸.

Ширился круг иностранных связей. Стремление редактора придать международный размах изданию выразилось в создании сети иностранных корреспондентов и приглашении зарубежных авторов. С 1 октября 1934 года в газете сотрудничал живший в глубокой нищете в Ницце литератор и журналист с богатым скандальным прошлым – Иосиф Колышко⁴⁹, который, печатаясь под различными псевдонимами (Ник. Ермаков, Баян, Современник), стал с 1935 года одним из главных авторов «Нового слова». Обзоры политической жизни вел близкий к И.А. Ильину А.И. Бунге, работавший в газете с самого ее начала, до прихода Деспотули. В 1935 году к ней присоединился ряд новых авторов – упоминавшийся выше Л. Кормчий (под псевдонимом Ловчий), гельсингфорсский журналист И.И. Саволайнен, старший сын А.В. Амфитеатрова Владимир Кадашев, Я.М. Меньшиков, Петр Балакшин, приславший корреспонденции из Голливуда; в 1936 году – с отрывками из своих больших вещей выступили Георгий Гребенщиков и Иван Лукаш, стали печататься «письма» из Харбина (Дэн), Египта (Д.П. Фламбуриари), Праги (М. Осинин, с 1937 года перебравшийся в Румынию), Шанхая (Юрий Разин), Испании (Альбус, под этим псевдонимом, возможно, скрывался Н. Белогорский – Н.В. Шинкаренко), Буэнос-Айреса (Игорь Киселевский). С 4 октября 1936 года в газете печатался живший в Тегеране М.М. Спасовский (Михаил Гротт)⁵⁰. Иностранные авторы вовсе не ограничивались «локальной» проблематикой. Так, Кормчий выступил со статьей «Облик предателя», разоблачавшей П.Н. Милюкова и его преступные контакты с американским евреем миллионером Я. Шифом (1936. 31 мая. № 22. С. 2–3). Владимир Кадашев написал большую статью, объявлявшую прозу В. Сирина «сплошной неудачей»⁵¹. Из Финляндии присылал свои публицистические статьи на общеполитические темы С. Северский (ген. С.Ц. Добровольский)⁵², из Ниццы – Л.А.Берг⁵³.