Текст книги "История литературы. Поэтика. Кино: Сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой"

С января 1942 года «Новое слово» стало выходить два раза в неделю – по средам и воскресеньям. При этом, как сообщил Деспотули в новогоднем номере, тираж газеты достиг 300 тысяч экземпляров¹⁶³, – увеличившись, таким образом, почти в сто раз по сравнению с начальным периодом газеты и в три раза по сравнению с весной 1941 года. Такой быстрый, астрономический рост, вызывавший гордость редактора, объяснялся, однако не причинами коммерческого характера, а реальностью военной кампании и предопределен был потребностями читательской аудитории на громадной оккупированной территории Советского Союза и разнарядкой министерства А. Розенберга. Насколько необычным был тогдашний тираж «Нового слова»? Для сравнения приведем несколько цифр, относящихся к русской печати военных лет.

Выходившая с 22 марта 1942 года под оккупацией в Смоленске по два номера в месяц специальная газета для крестьян «Колокол» имела тираж 150 тысяч¹⁶⁴. Первый номер еженедельной газеты «Доброволец» был выпущен 1 января 1943 года тиражом 600 тыс. экземпляров¹⁶⁵. Печатавшаяся в Риге газета «За родину» имела под редакцией А.Г. Макриди (Стенросса) в 1943 году тираж 80 тысяч экземпляров¹⁶⁶. В условиях военного времени существенными были не сами по себе размеры тиража, но переход «Нового слова» на двукратный выход в неделю при сохранении первоначального – сравнительно большого – объема каждого номера (8 страниц). Редакция придерживалась при этом установки на образованного, интеллигентного читателя, не ограничиваясь фронтовыми сводками, обзорами и хроникой и щедро отводя место литературно-беллетристическим и историко-литературным материалам. Об изменившемся во время войны – по сравнению с довоенным периодом – восприятии газеты Деспотули А. Казанцев замечает:

Газета «Новое слово» выходила в Берлине еще до войны. Читать ее в русских кругах считалось не совсем приличным, так как была она, в основном, органом национал-социалистической партии в русском пересказе. Антисемитизм и незамысловатое учение фюрера было ее философией и символом веры. До войны никак не способная перейти на самоокупаемость, она поддерживалась учреждением Розенберга. После того, как немцами была занята вся Европа, она оставалась долгое время единственной газетой на русском языке на все оккупированные страны. Тираж ее возрос в десятки раз потому, что читать кроме нее было нечего… С началом войны с СССР она полуофициально стала просачиваться и в занятые области России. Число сотрудников увеличилось за счет вчерашних советских людей. Можно представить себе, какая жажда была на печатное русское слово, на «Новое слово» из Европы, если даже «Новое слово» из Берлина зачитывалось до дыр и продавалось из-под полы по тридцать-сорок-пятьдесят рублей экземпляр. Я не встречал ни одного читающего человека из Советского Союза, который, хотя бы первое время, не находил ее умной, талантливой, содержательной и интересной. По сравнению с советской стряпней, плоской и бездарной, всеми этими «Правдами» и «Известиями», на страницах которых почиет тяжелое, свинцовое бездумье, она, вероятно, и в самом деле казалась откровением. Технически она делалась прекрасно – такого набора, с таким вкусом подобранных шрифтов не было ни у одной русской газеты в Европе, ни во Франции, где выходили самые большие и распространенные органы, – такие, как «Последние новости» и «Возрождение», ни на Балканах, где печаталась наша «За Россию» и целый ряд других¹⁶⁷.

С этим перекликается свидетельство Е.Р. Островского (Романова):

Еще надо сказать, что в Днепропетровск стали попадать номера газеты, издававшейся в Берлине на русском языке – «Новое слово». Она оставалась тогда чуть ли не единственной крупной русской газетой в Европе, все остальные были закрыты. Эта газета по постановке вопроса, по своему стилю поражала нас, как нам тогда казалось, очень большой смелостью. То есть, трудно себе представить такую смелость при сталинском режиме. Так что оттуда я знал кое-что и о жизни эмиграции, и о сталинском режиме, – хотя о нем у меня уже было свое определенное мнение¹⁶⁸.

Перспективы, открывавшиеся в связи с ошеломляющими успехами германской армии в первые месяцы войны, вызвали радикальные перемены в «самосознании» редакции, в определении собственной аудитории и в выработке отношения к ней. Речь шла о принципиально новой идеологической ориентации. П. Перов по этому поводу писал:

Десятый год существования газеты совпадает с огромными переменами на нашей родине. И перемены эти не могут не отразиться как на внешнем, так и на внутреннем облике «Нового Слова». Внешние перемены этого – увеличение тиража, выпуск двух номеров в неделю, имена новых сотрудников и корреспондентов. Перемену во внутреннем облике газеты можно охарактеризовать одной фразой: «отход от эмигрантщины». И не потому только, что появились новые, более общие интересы, что газету читают теперь не одни эмигранты, но и коренные жители ряда бывших русских областей, но главное потому, что самое понятие «эмиграция» постепенно теряет значение, поскольку сами эмигранты или уже принимают то или иное участие в борьбе с большевиками или активно готовятся к будущей работе в России. Правда, есть какая-то часть эмиграции, стоящая в стороне как от активной работы, так и от всяких помыслов о возвращении в Россию и служению ей. Но эта часть «русских» людей нас мало интересует. <…>

Перестав служить эмиграции, мы с тем большим рвением переключаем нашу работу на службу русским людям, где бы они ни находились. И эта служба заключается, прежде всего, в выявлении русской точки зрения на события, происходящие во всем мире. Русская же точка зрения вот уже скоро двадцать пять лет определяется только одним лозунгом – борьбой с большевизмом. Поэтому всякое мировое событие, всякий успех или неудача воюющих стран, появление всякого нового фактора на мировой арене, все это расценивается нами с точки зрения борьбы с большевизмом. <…> С этой же точки зрения мы пытаемся проникнуть и в ту темную для нас область подсоветской психологии, которая лишь теперь понемногу открывается непосредственным впечатлениям наших корреспондентов. Мы пытаемся понять подсоветского человека, мы с радостью находим в нем знакомые нам черты, мы со страхом учитываем те перемены, которые не могла не внести советская действительность, мы с ужасом видим в нем извращение, озлобленность, зверство, но мы не отворачиваемся ни от чего.

Автор указывал на громадные трудности, которые встали при этом перед газетой:

Пожалуй, самым тяжелым и трагическим в нашей работе является тот факт, что работа эта не имеет реальной почвы. Мы говорим о России – но о какой России? Кто может сказать сейчас, в разгар величайшего в истории человечества конфликта, в результате которого будет перекроена вся карта земного шара, исчезнут одни государства и возникнут другие, могущественные страны обратятся в колонии, а колонии станут самостоятельными государствами, кто может сейчас предсказать форму правления, политический облик, границы России? Единственный неповторимый шанс был дан русскому народу самим ходом событий: если бы русский народ в момент объявления войны большевикам сбросил с себя это чуждое, враждебное ему иго и открыто стал на сторону молодых и творческих сил Европы, то история не только России, но и самой Европы пошла бы иным путем. Но этого не случилось. Другой вопрос – почему. Мы должны принять совершившийся факт со всеми из него вытекавшими последствиями и принять дальнейшие выводы, как бы тяжелы и трагически они ни были.

Наша работа – для будущей России, всякой России, какова бы она ни была, после уничтожения ее основного врага – большевизма. Эта будущая Россия еще не реальность, а лишь идея, лишь потенциальная возможность¹⁶⁹.

В лоне «редакционного совещания» «Нового слова» родился и был подан в Министерство занятых восточных областей меморандум, в котором ныне предлагалось создание не «правительства», но Российского национального комитета. Об этом сообщает Н.М. Февр:

В начале декабря <1941> редакция «Нового слова» сделала единственную коллективную попытку повлиять на ход мыслей в головах ответственных государственных людей Германии.

На основании огромного и интересного материала, собранного в первые месяцы войны, редакцией был составлен документ, в серьезности которого нельзя было усумниться. Ибо в основу этого документа легли проверенные сведения, просочившиеся с оккупированных территорий, опросы пленных офицеров и солдат красной армии и свидетельства многих военных переводчиков, побывавших уже в России.

В конце документа, основательность которого германским властям не трудно было проверить, указывалось на необходимость следующих срочных мероприятий: i) обнародование исчерпывающей декларации германского правительства по русскому вопросу: 2) образование на русской территории Российского Национального Комитета для объединения вокруг себя всех антибольшевистских сил; 3) передачи гражданского управления на занятой территории в руки этого Комитета; 4) немедленного улучшения в положении пленных красноармейцев и 5) допущение на занятые территории русских эмигрантов для административной работы.

А в заключении этого документа было подчеркнуто, что если к разрешению русского вопроса не будет привлечен русский народ, то несмотря на все успехи германских войск, война с Советским Союзом закончится для Германии – катастрофой.

Документ был передан Розенбергу, так как в то время все относящееся к «делам востока» сосредотачивалось у него. И несмотря на то, что время передачи этого документа было выбрано умышленно и совпадало с первой германской неудачей – откатом от Москвы, никакого ответа на этот меморандум редакция не получила. Даже сухой благодарности за труды и потраченное время. Господин Розенберг, вероятно, попросту не прочел этого документа. А если и прочел, то наверно забыл о нем на другой же день¹⁷⁰.

На самом деле, однако, Розенберг не «забыл» об этих идеях. Спустя год, 16 января 1943 года, когда в его министерстве рассматривался вопрос о роли генерала Власова, он подал записку Гитлеру, в которой фактически содержалась их поддержка¹⁷¹.

Одновременно с подачей меморандума в министерство в декабре 1941 года редакцией было наконец получено разрешение на командировку на освобожденные территории своего корреспондента¹⁷². Новости с мест и показания «изнутри» о различных сторонах советской жизни стали главным фокусом внимания редакции. На основании поступавших сообщений С.П. Рождественский привел факты террора НКВД против малолетних¹⁷³. Очерки из Смоленска дал побывавший там В.А. Ларионов¹⁷⁴. Рассказы беженцев о ленинградской блокаде легли в основу присланного из Варшавы сообщения С.М. Кельнича¹⁷⁵ и заметки Е. Тарусского¹⁷⁶. К числу наиболее ярких и авторитетных свидетельств относились очерки видного в прошлом литературного критика и общественного деятеля, члена эсеровской партии Иванова-Разумника, впервые выступившего на страницах «Нового слова» 10 мая 1942 года¹⁷⁷. 21 мая газета приступила к печатанию его фельетонов «Писательские судьбы». С17 июня 1942 года в «Новом слове» под псевдонимом Н.В. Торопов стал сотрудничать киевлянин Н.В. Марченко¹⁷⁸, позднее, после выхода романа «Мнимые величины» (1952), завоевавший широкую известность под псевдонимом Н. Нароков. Выступая в разных газетных жанрах – рассказы, очерки, публицистические статьи – он быстро стал одним из главных авторов газеты Деспотули. Другим ценным приобретением был Анатолий Стенросс (Макриди), в прошлом московский художник, чьим дебютом в «Новом слове» стал рассказ «Иудейская чума в Москве», помещенный с его собственными рисунками¹⁷⁹.

С конца лета 1941 года значительно расширился круг корреспондентов. Но еще более важным было то, что в «Новом слове» появился новый раздел, содержавший обзор местных газет, которые начали выходить при новой власти. Отдел этот вел Рождественский. Р.В. Полчанинов вспоминает:

Рождественский, работая в редакции «Нового Слова», устраивал там после конца работы доклады для членов НТС и их друзей. <…> Редакция получала газеты, печатавшиеся на оккупированных территориях, и делала из них выдержки. На собраниях в редакции Рождественский читал те сообщения, которые почему-либо не попадали в «Новое слово», снабжая их комментариями, где между строк говорилось о том, о чем нельзя было написать. Помню одно такое сообщение об открытии маслобойного завода. Из комментариев становилось ясно, что раньше крестьяне могли использовать молоко для себя, а после открытия завода все молоко шло на масло для немецкой армии¹⁸⁰.

Газета Деспотули обратила на себя внимание наблюдателей за океаном. Хорошо знавший русский Берлин по 1920-м годам С.М. Шварц (Моносзон) поместил в Нью-Йорке, в журнале русских меньшевиков «Социалистический вестник», большую статью о ней. Там он писал:

Сейчас до нас дошло берлинское «Новое Слово» за большой период времени (с начала мая по 7 октября 1942 г. почти без пропусков и кучка разрозненных номеров за ноябрь – декабрь 1941 года), позволяющее заглянуть за этот занавес. «Новое Слово» это сравнительно большая (8 страниц) газета, выходящая два раза в неделю (в 1941 г. выходила один раз в неделю), стремящаяся быть и, видимо, в какой-то мере действительно являющаяся главной, «направляющей» газетой на русском языке для всей «оккупированной зоны» Советского Союза. По своему идейному содержанию газета производит убогое впечатление. В сущности вся ее публицистика (и множество рассказов, очерков и воспоминаний) сосредоточена на борьбе с «жидами», и ненавистный газете «большевизм» это лишь форма «жидовского» господства. Если не считать двух-трех мимолетных замечаний, мне ни разу не пришлось встретить в газете попытку развить систему нацистских взглядов с положительной стороны, и это резко отличает «Новое Слово» от большинства нацистских газет на немецком языке и даже от того же «Нового Слова» до войны, когда газета ориентировалась на настроенные прогитлеровски круги русской эмиграции и на эмигрантскую молодежь, которую газета пыталась привлечь к нацизму.

Признаюсь, для меня это было неожиданно, и над этим стоит призадуматься. Не значит ли это, что руководители «Нового Слова» то ли сознательно, то ли полу-бессознательно приспособляются к своей новой аудитории, т. е. что население оккупированных областей оказывается невосприимчивым к фашистской пропаганде? Тем грубее и вульгарнее выступает «жидоедство» газеты, от которого нацистский орган уж никак не может отказаться и которое, видимо, значительной частью читателей газеты воспринимается как входящее в газетный «принудительный ассортимент». На эти мысли наводит меня общий характер огромного количества сообщений газеты из оккупированных областей, выдержанных в подавляющем большинстве случаев в тонах неполитической информации (без тени антисемитизма), характерной для многих русских провинциальных газет далекого прошлого, с каким-то легким прогрессивным и, странно сказать, гуманитарным оттенком¹⁸¹.

В особенности выделил обозреватель свидетельства В.А. Ларионова, указывавшие на неискорененные и после четверти века советской диктатуры свойства русского народа и черты русской интеллигенции¹⁸².

Только что прибывший в Киев корреспондент «Нового слова» Н.М. Февр в своем отчете рассказал о посещении книжного отдела в местном магазине (сентябрь 1942-го):

Каждую минуту забегает кто-нибудь и спрашивает, нет ли новой книги из-за границы. И, если таковая есть, – она выхватывается моментально и за любую цену. <…>

Но все это бледнеет перед тем, с какой жадностью ждут здесь «заграничную газету». Судьбе было угодно, чтоб такой «заграничной газетой» сейчас было «Новое Слово». Более чем причастный к ней, я не хочу отводить особой роли создавшим и делающим (ибо газету делают) ее людям. Скажем просто: судьбе было угодно, чтобы наша газета стала тем мостом, который «русскою рукою за границей» был переброшен к бывшим советским людям. Вход на мост открыт и бесплатен. На страницах газеты, рядом с именами зарубежных русских, замелькали имена бывших советских людей. Это сделало газету особенно остро-интересной и она, несомненно, будет первоисточником всех последующих изысканий и трудов об этой интереснейшей эпохе.

Поэтому интерес, вызываемый здесь «Новым Словом», вообще не поддается никакому описанию. То небольшое количество экземпляров, которое мы пока можем предоставить Киеву, нисколько не удовлетворяет киевлян. Газеты рвут на части и зачитывают до дыр¹⁸³.

Следует отметить, что при резком расширении редакционного коллектива и издательского персонала повседневная роль Деспотули в 1942 году сокращалась из-за его длительного курортного лечения в Шварцвальде. Обязанности его выполнял тогда В.Ф. Рабенек. Во время этого отпуска в газете появилась анонимная хроникальная заметка об утверждении Лейббрандта в должности директора министерского департамента:

По представлению имперского министра Альфреда Розенберга Рейхсканцлером Адольфом Гитлером утвержден на посту директора главного политического департамента в министерстве занятых восточных областей д-р Георг Лейббрандт. Д-р Лейббрандт принадлежит к числу старейших сотрудников Альфреда Розенберга и отлично известен по своей широкой публицистической антибольшевистской деятельности. Под его общим руководством вышел ряд трудов и брошюр, посвященных разоблачению большевизма, особенное внимание обратила на себя серия брошюр под общим названием «Большевизм». Кроме того, под руководством д-ра Лейббрандта выходят также известные труды «Архива внешней политики» и «Вестник мировой политики». Директор департамента (министериаль-директор) Лейббрандт является также долголетним сотрудником центрального партийного органа «Фелькишер Беобахтер»¹⁸⁴.

А спустя несколько недель газета отметила и очередной день рождения своего главного доброжелателя в министерстве, поместив на первой полосе его фотографию с подписью: «Директору главного политического департамента имперского министерства освобожденных областей Востока, автору широко известных трудов, посвященных проблемам Востока, – доктору Лейббрандту 5 сентября исполнилось 43 года»¹⁸⁵.

Выдававшие особую близость редакции к Лейббрандту и выглядевшие дежурным проявлением административного рвения и лести, два этих выступления могли быть мотивированы необходимостью донести информацию до новой аудитории на оккупированных территориях, составлявшей свыше двух третей всего читательского контингента «Нового слова». С другой стороны, выпячивание роли Лейббрандта могло быть сочтено целесообразным и в свете яростной закулисной борьбы вокруг него с Министерством пропаганды¹⁸⁶. Не прошло и года, как борьба эта завершилась его поражением. Лейббрандт лишился всего своего могущества и вышел в отставку в июне 1943 года. На освободившееся место руководителя Политического отдела 10 августа вступил, по соглашению Розенберга с Гиммлером, Готтлоб Бергер¹⁸⁷, что привело к ощутимому ослаблению позиций розенберговского министерства по отношению к Министерству пропаганды¹⁸⁸. К этому периоду, видимо, относится и запрет – в Киеве полный, в других городах Украины частичный – на распространение «Нового слова» на Украине¹⁸⁹.

На протяжении 1943–1944 годов Деспотули сравнительно мало печатался в газете, проводя много времени на лечении. Торопов и Стенросс продолжали оставаться самыми частыми и самыми видными по отведенному им месту авторами в «Новом слове». В июле 1943 года Торопов прибыл в Берлин и остался работать в редакции¹⁹⁰. Стенросс летом совершил поездку по Австрии и Германии с делегацией городских, районных и волостных руководителей из освобожденных областей, и цикл очерков его «Германия – мир иной» печатался в «Новом слове» с 22 августа по 1 декабря. Среди новых имен, выступивших в 1943 году, были Дмитрий Рудин, Борис Ширяев, Виктор Морт, проф. С.В. Гротов (Сигрист), с 19 марта 1944 года Вл. Самарин, с сентября 1944-го – поэт Н. Бернер. Несколько авторов пришло через редактировавшуюся Стенроссом в Риге газету «За Родину» – Борис Филистинский (Филиппов), Вера Пирожкова, с декабря 1943-го – И.М. Андреевский (под псевдонимом проф. И.М. Соловецкий), с сентября 1944-го – Вяч. Завалишин (под псевдонимом В. Казанский). Устроился в редакции на работу и приехавший из Риги поэт Александр Перфильев. Из старых сотрудников С.П. Рождественский со 2 января 1944 года взял на себя – вопреки первоначальному предписанию НТСне выступать со статьями политического характера – еженедельный «Политический обзор» и вел его вплоть до ареста¹⁹¹. Поздней осенью 1943 года в Берлин перебрался Е.Р. Островский, сразу удостоившийся заметного места на страницах газеты¹⁹². Он вспоминал:

Я начал работать в «Новом слове» – по указанию союзного руководства и благодаря симпатии к нам главного редактора газеты Владимира Михайловича Деспотули. <…> Моя одна функция была – быть на связи. Я работал там секретарем. Ведь редакция газеты – это такое место, куда стекались все, кто приезжал с оккупированных областей, эвакуировался, уезжал дальше. Это был постоянный поток людей, и в нем появлялись члены Союза, которые шли на связь. Это было такое место явки¹⁹³.

В июне 1944 года, вскоре после возвращения Деспотули из Карлсбада, в Берлине начались аресты членов НТС, включая ближайших сотрудников редакции и издательства. Следствие было предпринято из-за подозрений гестапо, что организация пытается установить (через Швейцарию) сношения с британской разведкой¹⁹⁴. Другим обвинением было распространение на оккупированных территориях листовок антинемецкого характера. Поскольку Деспотули (с санкции Лейббрандта) содействовал превращению редакции «Нового слова» в штаб-квартиру НТС, гестапо стало вызывать на допросы и его¹⁹⁵. По ходу дела ему предъявлены были и обвинения в допущении идеологически вредных заявлений на страницы газеты (в частности, утверждение, что Сталин волею обстоятельств вынужден принимать антикоммунистические по своему содержанию решения)¹⁹⁶. Ослабление его положения проявилось уже летом 1943 года, когда он должен был отказаться от руководства издательством¹⁹⁷ сразу после смещения Лейббрандта; покровителей, подобных последнему, у Деспотули в верхах уже не было. Прекращение режима наибольшего благоприятствования и ограждения от неприятностей выразилось в истории с одним из главных сотрудников газеты – Н.М. Февром. Публикация его очерков об Одессе, подготовленных в ходе второй командировки¹⁹⁸, была остановлена цензурой, и ему пришлось уйти из редакции. С середины июля 1944 года в газете не появлялось статей, подписанных именем Деспотули. С 23 июля по з сентября подпись его в выходных данных в качестве ответственного редактора сопровождалась указанием на то, что он «в отъезде» и его обязанности исполняет В.Ф. Рабенек (внешне аналогичным тому, как весной, с 29 марта по 4 июня, сообщалось о его отсутствии в Берлине, когда он находился на лечении в Карлсбаде)¹⁹⁹. Начиная с 6 сентября (№ 72) положение в редакции представало в измененной формулировке: Деспотули находился «в отпуске» и газету подписывал редактор-менеджер Н.Л. Савченко (geschaftsfiihrender Hauptschriftsteller: Nikolai Savtschenko)²⁰⁰.

1 октября в «Новом слове» на первой полосе появилось извещение о приеме генерала Власова у Гиммлера, и в газете сразу была развернута кампания по пропаганде власовского движения²⁰¹. До того политическая платформа Власова была упомянута в газете (в статье о «смоленском воззвании») лишь раз²⁰², поскольку из Министерства восточных оккупированных территорий был спущен запрет на любые упоминания Власова, распространявшийся на все органы печати, находившиеся на попечении этой инстанции²⁰³. На протяжении 1943 года в министерстве боролись две противоположные позиции: одна исходила из допущения возможности использовать власовское движение и рекомендовала предоставление поддержки ему²⁰⁴; другая полагала, что власовское движение преследует цель сохранения территориального единства и цельности «имперской» России, а посему в корне противоречит принципам восточной политики Розенберга²⁰⁵. Сам Власов, по свидетельству хорошо его знавшего в данный период К.Г. Кромиади, категорически отвергал предложения о расщеплении будущего российского государства:

Взаимоотношения ген. Власова и Розенберга определенно, в самом же начале появления ген. Власова на политической арене и до конца неизменно оставались враждебными. Ген. Власов никогда не искал сближения и даже встречи с Розенбергом и открыто критиковал его политику на востоке. Попытку же Розенберга в конце 44-го года встретиться с Власовым последний отклонил и отклонил ее в самой категорической форме. Ген. Власов не раз говорил немецким представителям при нем: «Сталин должен в Москве на Красной площади поставить памятники Гитлеру и Розенбергу. Это они помогают ему выиграть войну»²⁰⁶.

Тем большей иронией оказывалось распоряжение о закрытии «Нового слова» и о передаче всего имущества – помещения, издательства и (находившейся в ведении «Винеты», которая подчинялась Министерству пропаганды) радиостанции – новосозданному органу отдела пропаганды власовского Комитета освобождения народов России (КОНР) – газете «Воля народа». Этот резкий поворот осуществлялся под руководством Г. Бергера, заменившего смещенного Лейббрандта на посту главы Политического отдела в министерстве Розенберга²⁰⁷. Последний номер «Нового слова» вышел в воскресенье, 12 ноября 1944 года. 14 ноября был обнародован «Пражский манифест» Власова и образован КОНР, в числе членов и кандидатов которого было и несколько членов НТС²⁰⁸. В среду 15 ноября вышел первый номер «Воли народа». Обстоятельства создания новой газеты и передачи ей круга подписчиков, технического аппарата, издательства и запаса бумаги закрытой газеты Деспотули ярко описаны в воспоминаниях А.С. Казанцева (члена НТС), ставшего заместителем главного редактора – генерала Г.Н. Жиленкова²⁰⁹. Казанцев, в частности, описывает встречу его и генерала Жиленкова с агентом гестапо (по убеждению мемуариста) Амфлеттом в качестве представителя издательства, состоявшуюся до публикации «Пражского манифеста». Новая газета выходила дважды в неделю и в те же дни, что и «Новое слово». Объем был меньше (то 4, то 6 страниц), но тираж был сразу определен в 250 тысяч экземпляров²¹⁰.

Состав сотрудников был радикально обновлен. В связи с тем что газета создавалась в качестве рупора власовского движения, большое место в ней отводилось выступлениям безвестных и безымянных «народных», «солдатских» авторов. По своему культурному уровню материалы были значительно ниже, чем в «интеллигентском» «Новом слове». Отчасти такое «опрощение» было продиктовано и реальной обстановкой – тем, что фронт с каждой неделей все ближе подкатывался к Берлину. «Еврейский вопрос» в «Воле народа» исчез. Все содержание сфокусировано было на значении борьбы с коммунизмом для народов России. При заметной смене общего направления и характера в газету перешли некоторые авторы и сотрудники редакции «Нового слова». Дм. Рудин, ранее освещавший главным образом вопросы литературы и искусства, в первом же номере поместил большую «установочную» статью «Андрей Андреевич Власов. Жизненный путь сына народа». При газете остались Федор Малахов-Донец и Н. Бернер (появившиеся на страницах «Нового слова» в самом конце его существования), Т. Вадковская, Александр Попов (В.Х. Гриненко), Вяч. Казанский (В.К. Завалишин), С.Я. Савинов, в ней выступили В.А. Ларионов и Н.В. Торопов. После того как закончились вызовы Деспотули на допросы в гестапо²¹¹, обсуждался вопрос о возможности и его работы в новой редакции. Зять К.Г. Кромиади А.Н. Кружин записал свидетельство тестя: «Деспотули. Власов терпеть его не мог и называл его „Гестапули“. Когда Власов узнал от Кромиади подробности о допросах Деспотули (пистолет в зубы – с кем был связан из Интеллидженс Сервис?), – сказал: вот, что ж – он получил по заслугам. Но через два дня: пусть работает у нас, в газете, но не редактором»²¹². Неясно, в какой именно момент вопрос этот был поставлен. Возможно, это было в конце января 1945 года, перед тем как А.С. Казанцева сменил на редакторском посту Н.В. Ковальчук.

Выехавший на швейцарскую границу после завершения следствия и ожидавший прибытия туда жены Деспотули бросился домой, чтобы вывезти ее, когда союзные войска вошли в Берлин. Советские карательные органы задержали его 14 мая 1945 года и доставили на самолете в Москву. 24 ноября 1945 года он был осужден военным трибуналом Московского военного округа на десять лет лишения свободы. По освобождении (досрочно по зачетам) 15 апреля 1955-го из Минлага МВД (Абезь) он прибыл в Зубово-Полянский специальный дом инвалидов в Потьме (Мордовская АССР), где содержались бывшие заключенные. Здесь, между прочим, произошла его встреча с одной из тех, кого он, в пору своего высшего могущества, облагодетельствовал во время войны: с «остовкой» из Одессы Н.Ф. Одолинской (1920–1998). Бежав летом 1942 года из рабочего лагеря в Берлин, она явилась в редакцию «Нового слова», встретилась с Деспотули, который дал ей работу в типографии, поместил ее очерк в газете²¹³, помог с получением берлинской прописки и направил к княгине Кропоткиной²¹⁴, у которой она служила домработницей, перед тем как устроиться на химико-фармацевтический завод. Когда беглянку опознали, Одолинская была арестована и отбывала в 1944 году наказание в штрафлагере. После освобождения она записалась в марте 1945 года на курсы пропагандистов, впоследствии утверждая, что рассчитывала на переход к Красной армии. Она была арестована СМЕРШем и приговорена к расстрелу, замененному двадцатью годами каторжных работ. В своих воспоминаниях²¹⁵ она рассказывает о встрече и беседе с Деспотули в октябре 1955-го при посещении инвалидного дома в Потьме тотчас после освобождения по амнистии. В ее рассказе удивительно много странных утверждений, грубых неточностей, фантастических выдумок; в сущности, только факт встречи не подвергается сомнению. Но, возможно, разговор с Деспотули не клеился (или тот сообщал о себе сведения, заведомо не соответствующие действительности), потому что у него были основания думать о когда-то облагодетельствованной им молодой женщине с раздражением и горечью.

По воспоминаниям Макриди-Стенросса, который поделился ими в письме к Н.Л. Казанцеву от и июня 1981 года,

отправляясь в Гестапо, Деспотули никогда не знал, вернется ли домой. Он попадал в специальный русский этаж, где с первых же шагов погружался в атмосферу густой матерщины, несшейся из комнат и по корридору; из уст мужчин и женщин; следователей и подследственных. Его дело вел киевский чекист, очень гордый оказанным ему нацистами доверием; попав в плен, он не только не был расстрелян, но получил столь ответственную и почетную должность в самом Гестапо. Этот же следователь вел дело и арестованных солидаристов, свиданья с которыми, там же в Гестапо, он устроил незадолго до их освобождения. Деспотули с благодарностью вспоминал о своих разговорах с чекистом, не только вежливым, но даже благожелательным. Чекист говорил: «мне ясно, что все в доносе сфабриковано, но надо придумать, как доказать, что вы не верблюд».