Текст книги "Аскетика. Том I"

Вопрос. Хорошо ли удаляться от всего, что раздражает страсти? И такое бегство, когда душа избегает браней и избирает себе покой, победою ли признается, или поражением души?

Ответ. Ответим на это кратко. Иноку всячески должно избегать всего, что раздражает в нем лукавые страсти, особенно – отсекать в себе причины страстей и то, чем приводятся в действие, и от чего возрастают, хотя бы то самые малые страсти. Если же настанет время противостать страстям и бороться с ними, когда ставятся нам сети в духовном созерцании (когда тонко бываем искушаемы при видении духовном), то сделаем это не шутя, но искусно. И человеку всегда должно отвращать мысль свою от страстей к естественному добру, какое Создателем вложено в природу, хотя диавол и извратил истину лукавым искушением. И если прилично так сказать, то ему должно бегать не только от докучливости страстей, но и от чувств своих, и погружаться во внутреннего своего человека, и там уединенно пребывать, непрестанно делая в винограднике сердца своего, пока не приведет он дел в согласие с монашеским именем, нареченным ему в сокровенности его и явно. И может быть, что сим пребыванием близ внутреннего человека придем в совершенное соединение с ведением нашей надежды, живущего в нас Христа. Ибо, когда ум наш пребывает там (во внутреннем делании) уединенно и отшельнически, тогда не он уже ведет брань со страстями, но благодать; разве только и самые страсти не приходят в нем в действие. Впрочем, и самые страсти движутся в нем не так сильно, чтобы побуждать его к исполнению их на деле.

Вопрос. Если человек что делает ради душевней чистоты, а другие, не понимая, соблазняются его духовным житием, то должно ли ему удаляться Божественного своего жития по причине соблазна, или делать, что полезно для его намерения, хотя то и соблазнительно для взирающих на него?

Ответ. Скажем и о сем, что, если кто по правилам приял от бывших прежде него отцов, делает что-либо служащее к очищению ума его и предположил в себе эту цель – достижение чистоты, а другие, не знающие, соблазняются его намерением, то в ответственности не он, а соблазняющиеся. Не для того он воздерживается, или постится, или живет в строгом затворничестве, и делает это полезно для его цели, чтобы другие соблазнялись, но для того, чтобы очистить ум свой. А соблазняющиеся порицают его по незнанию цели жития его и погрешают против истины, потому что, пребывая в нерадении, неспособны были уразуметь ту духовную цель, какую предположил он себе, т. е. чистоту своей души. О них блаженный Павел написал, говоря: слово крестное погибающим убо юродство есть (1 Кор. 1, 18). Что же теперь? Поелику слово крестное сими, не ощутившими силы слова, вменено было в юродство, то Павлу должно ли было молчать, а не проповедовать? Но вот и доныне учение крестное служит преткновением и соблазном для иудеев и для еллинов; поэтому и нам молчать об истине, чтобы они не соблазнялись? Но Павел не только не молчал, но даже громко взывал, говоря: мне да не будет хвалитися, токмо о кресте Господа нашего Иисуса Христа (Гал. 6, 14). Сия хвала о кресте высказана святым не для того, чтобы других соблазнить, но потому что велика проповедуемая сила Креста. Посему и ты, святой, совершай житие свое сообразно с тою целью, какую предположил себе пред Богом, в чем не осуждается совесть твоя, и житие свое испытывай по Божественным Писаниям и по тем заповедям, какие принял ты от святых отцов. И если не будешь обвиняем (обличен в противном) ими, то не бойся того, чем соблазнились другие. Ибо ни один человек не может всех равно осведомить о себе, или всем угодить, и (в то же время) в сокровенности своей поработать Богу (творить угодное Богу).

Блажен тот монах, о блаженный, который действительно стремится к чистоте души своей всей силой своей и тем законным путем, каким шествовали к чистоте отцы наши, по тем степеням ее, по каким они восходили по чину и степени, и он возвысится до приближения к ней в премудрости и терпении скорби, а не по чуждым степеням ухищрений (действий неправильных).

Чистота души есть первоначальное дарование естеству нашему. Без чистоты от страстей душа не врачуется от недугов греха и не приобретает славы, утраченной преступлением. Если же кто сподобился очищения, т. е. душевного здравия, то ум его действительно и на самом деле приемлет в себя радость духовным чувством; ибо делается он сыном Божиим и братом Христовым и не имеет времени ощущать встречающееся с ним доброе и худое.

Да даст нам Бог познать волю Его, чтобы всегда ее исполняя, прейти нам в вечный Его покой, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому подобает всякая слава, честь и поклонение, ныне и во веки беспредельных веков. Аминь.

Послание твое, святой, не просто начертанные слова; напротив того, в нем, как в зеркале, изобразил и показал ты любовь свою ко мне. И как представлял ты меня себе, так и написал и самым делом показал, что любишь меня чрезмерно, а потому от сильной любви позабыл и меру мне. Ибо, что я должен был написать твоему преподобию, и о чем мне, если бы у меня было попечение о своем спасении, надлежало у тебя спрашивать, и узнать от тебя истину, о том предупредил ты написать мне, по великой любви. А может быть, сделал это и по ухищрению любомудрия, чтобы тонкими и духовными вопросами, которые ты мне предлагаешь, пробудить душу мою от нерадения, в какое глубоко она была погружена. Впрочем, и я по этой любви, по которой забыл ты меру мне, забываю свою скудость, а потому обращаю внимание не на то, к чему могу быть способен, но на то, что может сделать твоя молитва. Ибо, когда я забуду меру себе, а ты молитвами своими упросишь Бога, чтобы совершилось прошение твое, тогда, без сомнения, чего просил ты в молитве, дано это будет от Бога тебе, как искреннему Его служителю.

Итак, первый вопрос в послании твоем следующий:

Вопрос. Должно ли сохранять все заповеди Господни и нет ли способа спастись не сохраняющему их?

Ответ. Об этом, как мне кажется, нет нужды кому-либо и спрашивать. Ибо, хотя заповедей и много, однако же должно сохранять их. В противном случае, Спасителю не нужно было бы и давать их, потому что Владыка, как думаю, ничего не сказал и не сделал лишнего, на что не было бы причины и в чем не имелось бы нужды. Ибо целью пришествия Его, когда дал нам животворящие заповеди Свои, как очистительные врачевства в нашем страстном состоянии, было то, чтобы очистить душу от зла, произведенного первым преступлением и восстановить ее в первобытное ее состояние. Что врачевства – для больного тела, то заповеди – для страстной души. И явно, что заповеди были даны против страстей, для уврачевания преступной души, как ясно говорит Господь ученикам Своим: имеяй заповеди Моя и соблюдаяй их, той есть любяй Мя: а любяй Мя возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам. И к нему приидем, и обитель у него сотворим (Ин. 14, 21, 23). И еще: о сем разумеет мир, яко Мои ученицы есте, ащелюбите друг друга (Ин. 13, 35). Ясно же, что любовь может быть приобретена после душевного здравия; а душа, не сохранившая заповедей, не есть здравая.

Хранение заповедей еще ниже духовной любви. И поелику много таких, которые хранят заповеди из страха или ради награды в будущем, а не по любви, то Господь многим убеждает к хранению заповедей по любви, дающих душе свет. И еще: да видят люди ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех (Мф. 5, 16). Но в душе не могут быть видимы добрые дела, каким научил Господь, если не будут сохранены заповеди. А что заповеди не тяжелы для любящих истину, об этом Господь сказал: приидите ecu труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть (Мф. 11, 28, 30). А что все заповеди должны быть сохраняемы нами рачительно, и об этом Он Сам заповедал, говоря: кто разоряет едину заповедей сих малых, и учит тому человеки, тот мний наречется в Царствии Небеснем (Мф. 5, 19). После всего этого, узаконенного к спасению нашему, не могу сказать, что не должно сохранять всех заповедей. Да и самая душа не в состоянии будет соделаться чистой, если не будет хранить их. Заповеди даны Господом, как врачевства, чтобы очищать от страстей и грехопадений.

Ты знаешь, что зло произошло к нам от преступления заповедей. Итак, ясно, что здравие возвращается снова их хранением. А без делания заповедей, пока прежде всего не пойдем оным путем, ведущим к душевной чистоте, не должно нам и желать и ожидать очищения души. И не говори, что Бог и без делания заповедей может, по благодати, даровать нам душевное очищение: ибо это – Господни суды, и Церковь не повелевает нам просить чего-либо такового. Иудеи, во время возвращения своего из Вавилона в Иерусалим, шествовали путем естественно проложенным, и таким образом пришли во святой град свой, и узрели чудеса Господни. Но Иезекииль сверхъестественно, по действию откровения, был восхищен и прибыл в Иерусалим и в Божественном откровении соделался зрителем будущего обновления. Подобное сему бывает и в отношении душевной чистоты. Иные путем протоптанным и законным, чрез хранение заповедей в многотрудном житии, кровью своей приходят в душевную чистоту; а другие удостаиваются ее по дару благодати. И чудно то, что не позволено просить в молитве чистоты, даруемой нам по благодати, и отказываться от жития, препровождаемого в делании заповедей. Ибо тому богатому вопросившему Господа, как живот вечный наследую (Лк. 10, 25), Господь ясно сказал: «сохрани заповеди» (Мф. 19, 17). И когда богатый спросил: «заповеди?» – во-первых, повелел ему удерживаться от злых дел и так напомнил о заповедях естественных (Мф. 19, 18, 19). Когда же домогался узнать еще больше, сказал ему: аще хощеши совершен быти, продаждь имение твое и даждь нищим, и возьми крест свой, и гряди вслед Мене (Мф. 19, 21). А это значит: умри для всего, что имеешь у себя, и потом живи во Мне; изыди из ветхого мира страстей, и так войдешь в новый мир Духа; сними и совлеки с себя ведение худых нравов и ухищрений, и так облечешься в простое ведение истины. Ибо Господь, сказав: возми крест твой (Мф. 16, 24), научил тем человека умереть для всего в мире. И когда умертвил Он в нем ветхого человека, т. е. страсти, тогда сказал ему: гряди вслед Мене. Ветхому человеку невозможно ходить путем Христовым, как сказал блаженный Павел: яко плоть и кровь Царствия Божия наследити не могут, ниже тление нетления наследствует (1 Кор. 15, 50); и еще: совлекитесь ветхаго человека, тлеющаго в похотех, и тогда возможете облечься в нового, обновляемого познанием уподобления Сотворшему его (Еф. 4, 22, 23); и еще: мудрование перстное вражда на Бога: закону бо Божию не покаряется, ниже бо может. Ибо сущие во плоти плотское мудрствуют и Богу угодити духовным мудрствованием не могут (Рим. 8, 7, 8). Ты же, святой, если любишь чистоту сердца и сказанное тобою духовное мудрствование, прилепись к Владычным заповедям, как сказал Владыка наш: аще любиши внити в живот, сохрани заповеди (Мф. 19, 17), из любви к Давшему их, а не из страха или за воздаяние награды. Ибо сладость, сокрытую в правде, вкушаем не тогда, как делаем правду, но когда любовь к правде снедает сердце нише; и соделоваемся грешниками не тогда, как сделаем грех, но когда не возненавидим его и не раскаемся в нем. И не говорю, чтобы кто-либо из древних или из людей последних времен, и не сохранив заповедей, достиг чистоты и сподобился духовного созерцания; напротив того, как мне кажется, кто не сохранил заповедей и не шествовал по следам блаженных апостолов, тот недостоин именоваться святым.

Блаженный Василий и блаженный Григорий, о которых сказал ты, что были любителями пустыни, столпами и светом Церкви, и восхваляли безмолвие, пришли в безмолвие не тогда, когда были праздны от делания заповедей, но жили сперва в мире (мирно с другими) и хранили заповеди, какие должно было хранить живущим в обществе, и потом пришли в душевную чистоту и сподобились духовного созерцания. Поистине я уверен, что, когда жили они в городах, то принимали странных, посещали больных, одевали нагих, умывали ноги трудящихся, и, если кто поял их поприще едино, шли с ним два (Мф. 5, 41). И когда сохранили заповеди, потребные в жизни общественной, и ум их начал ощущать первоначальную непоколебимость (по отношению к страстям), Божественные и таинственные созерцания, тогда возревновали они – вышли в пустынное безмолвие; и с сего времени пребывали с внутренним своим человеком (т. е. во внутреннем делании), почему соделались созерцателями и пребыли в духовном созерцании, пока не были призваны благодатно соделаться пастырями Церкви Христовой.

Относительно же сказанного тобою, что великий Василий иногда хвалил сожительство со многими, а иногда отшельничество, замечу, что истинно рачительные двумя способами приобретают себе пользу, каждый – по мере сил, по тому различию и по той цели, какую предположил он себе. Ибо в сожительстве со многими иногда бывает польза сильным, а иногда и немощным; то же самое бывает и в пустыне. Кто достиг душевного здравия, у кого ум срастворен с Духом, и кто умертвил себя для жития человеческого, тому общежитие со многими не бывает вредным, если трезвится он в делах своих. И он не для того живет со многими, чтобы самому получать пользу, но чтобы приносить пользу (другим), потому что Богом он призван был (на это) именем прочих отцов. Но и немощному, которому нужно еще возрастать, питаясь млеком заповедей, полезно также сожительство со многими, пока не обучится, не образуется, не постраждет от искушений, не будет падать и в большом числе случаев восставать, и не приобретет душевного здравия. Нет младенца, которого не питали бы потоками молока, и ни один монах, не быв вскормлен млеком заповедей, не преуспел, не препобедил страстей и не сподобился чистоты. А подобным образом и пустыня, как сказали мы, иногда полезна немощным и спасающимся бегством (от сообщества с людьми и от мирских дел), а иногда и сильным: и первым, – чтобы найденное ими (в мире) вещество (т. е. мирские дела, питающие страсти) не содействовало тому, чтобы в них разгорались и возросли страсти; а сильным, – тем, что они не окружены веществом и не встретят брани лукавого (т. е. в пустыне). Действительно, как сказал ты, пустыня усыпляет страсти. Но от человека требуется не это одно – усыпить свои страсти, а и то, чтобы искоренить их, т. е. преодолеть их, когда будут против нас упорствовать (восставать). Страсти же усыпленные пробуждаются, как скоро встречается причина прийти им в деятельность.

А как узнать тебе, говоришь ты, что не одна пустыня усыпляет страсти? Заметь, что во время болезни и великой немощи страсти не сильно нападают на нас. И не это только, но даже нередко усыпляют они одна другую, когда одна другой уступают место. Ибо страсть тщеславия заставляет уступить ей место блудную страсть, и опять страсть блудная укрощает страсть славолюбия. Итак, не потому только будем желать пустыни, что усыпляет она страсти, но пожелаем, чтобы, при недостатке чувственного и в удалении от всего, умудриться нам в ней, и чтобы обновился в нас внутренний, духовный о Христе человек, чтобы на всякий час быть нам наблюдателями над самими собою, и чтобы ум наш соделался бодрственным и охранял себя ежечасно, и не похищалось у него памятование надежды его.

Сего, кажется мне, достаточно на первый твой вопрос, если только и в этом настояла нужда. Скажем за сим и о втором, а он был следующий:

Вопрос. Почему Господь наш, для уподобления нашего величию Отца Небесного, назначил нам милосердие, иноки же предпочитают милосердию безмолвие?

Ответ. Вот на него ответ. Хорошо, что из Евангелия представил ты пример и образец исследования об этом великом житии – безмолвии. Мы становимся против милосердия (т. е. иноки, предпочитая безмолвие милосердию, становятся как бы противниками последнего), но не стараемся обратить оное в ничто, как нечто излишнее. Господь для уподобления нашего Отцу Небесному назначил нам милосердие, потому что творящих его приближает оно к Богу. И мы иноки не чтим безмолвия без милосердия, а стараемся, сколько возможно, удалиться от попечения и мятежа. Не то что мы хотим противостать необходимости, когда она встречается (т. е. мы не отказываемся оказать милость в случае действительной надобности), но заботимся о безмолвии, чтобы пребывать в богомыслии, которым всего более можем возвратить себе чистоту после смущения, и приблизиться к Богу. Если же, когда на известное время будет необходимая какая потребность в нас братиям, не должно нерадеть об оной. Посему будем непрестанно понуждать себя – во всякое время внутренне быть милосердыми ко всякому разумному естеству. Ибо так внушает нам учение Господне и в этом состоит отличие нашего безмолвия, а не (бывает оно) как придется. И надобно не только сохранять это внутреннее наше милосердие, но, когда призывают самые обстоятельства дел и нужда, не вознерадеть и о том, чтобы доказать любовь свою к ближнему явно, и в особенности, если безмолвники не определили себя на совершенное безмолвие – даже и не встречаться ни с кем, но следуют правилу назначающих для себя безмолвие на одну или на семь седмиц. Ибо таковые, даже в продолжение времени, назначенного правилом, не удерживают себя от цели милосердия к ближнему, разве кто крайне жесток, суров и бесчеловечен, и держится безмолвия лицемерно и напоказ. Ибо мы знаем, что без любви к ближнему ум не может просвещаться Божественной беседой и любовью.

И какой ныне мудрый монах, имея у себя пищу и одеяние и видя ближнего своего алчущим и обнаженным, не отдаст ему того, что имеет, но сбережет что-либо из этого? Или еще, кто, видя, что человек единой с ним плоти томится в болезни, бедствует от изнеможения и имеет нужду в призрении, из любви к безмолвию правило затвора предпочтет любви к ближнему? Когда же нет чего-либо подобного, будем в уме хранить любовь и милосердие к братиям. Ибо в том только случае, когда вещи близко (когда подобные случаи близ нас), Бог требует от нас исполнить и показать любовь на самом деле. Посему явно, что, если ничего у себя не имеем, не дозволяется нам ввергать себя в попечение и мятежи ради нищих; а если что имеем, требуется от нас это. Также, если, по принятому нами роду жизни, удаляемся от сожительства с людьми и от того, чтобы видеться с ними, то не надлежит нам оставлять келлию свою и место иноческого и отшельнического пребывания и предавать себя на то, чтобы кружиться по миру, посещать больных и проводить время в подобных делах. Ибо явно, что в подобных случаях бывает переход от высшего к низшему. Если же кто живет в обществе многих, и находится близ людей в месте пребывания своего с ними, и трудами других упокоевается во время здоровья или болезни, то я сам обязан делать то же, а не выставлять на вид ложного своего безмолвия, так чтобы самому вполне требовать себе от других успокоения, но, как скоро увидит в тесных обстоятельствах сына плоти своей, носящего на себе один с ним образ, лучше же сказать, увидит поверженного и страждущего Христа, – удаляться и скрываться от него. Всякий таковой немилосерд.

И не приводи мне на память Иоанна Фиваидского и Арсения, не говори: «Кто же из них употреблял себя на подобные дела или прилагал попечение о больных и нищих, нерадел же о своем безмолвии?» Ты и не приближайся к каким-либо домам таковых мужей. Ибо, если далек ты от всякого упокоения и сообщения с людьми, как далеки были они, то Господь и тебе повелевает пренебрегать подобными делами. Если же далек ты от оного совершенства и во всякое время пребываешь в телесных трудах и в общении с людьми, то почему нерадишь о заповедях (которые должно хранить тебе по мере сил своих), представляя в предлог, что проводишь великое житие святых, к которому ты и не приближался?

А я не буду столь нерадив, чтобы не помянуть о поступке святого Макария Великого, который служит обличением небрегущим о бранях своих. Макарий пошел однажды посетить одного больного брата. И когда Великий спросил болящего: не желает ли он чего, а тот отвечал: «Немного мягкого хлеба» (а тогда все монахи, по большей части, пекли себе хлебы однажды в целый год: таков был обычай в том месте), достоблаженный сей муж, будучи уже девяноста лет, немедленно встал, пошел из скита в Александрию, и сухие хлебы, которые взял в кожаную одежду, променял на мягкие, и принес их брату.

Но нечто и сего еще большее сделал подобный великому Макарию авва Агафон, муж опытнейший из всех того времени монахов и паче всех почитавший молчание и безмолвие. Итак, сей чудный муж, во время большого торга, пришел продать свое рукоделие и на торжище нашел одного лежащего больного странника; нанял для него дом, остался с ним, работал своими руками, и что получал за то, на него тратил, и прислуживал ему шесть месяцев, пока больной не выздоровел. Сей же Агафон (как повествуют о нем) сказал: «Желал бы я найти прокаженного и ему отдать свое тело, а себе взять его». Вот совершенная любовь.

Боящиеся Бога, возлюбленный, охотно вожделевают того, и заботятся о том, чтобы хранить заповеди. И если окажется на деле, что отыскание оных им достается в руки (т. е. представится им случай к исполнению заповедей на самом деле), то подвергаются ради них и опасности. Жизнодавец совершенство заповедей связал и заключил в двух заповедях, объемлющих собою все прочие, – в любви к Богу и в подобной ей любви к твари, т. е. в любви к образу Божию. И первая удовлетворяет цели духовного созерцания, а вторая – созерцанию и деятельности. Ибо естество Божеское просто, несложно, невидимо, естественно ни в чем не имеет нужды; ибо сознание в приснопоучении своем по природе не имеет нужды в телесной деятельности и в действии чего-либо, и в дебелости представлений (т. е. в воплощении, осуществлении их делом), деятельность его проста и обнаруживается в единой части ума, сообразно той простоте достопоклоняемой Причины, Которая выше ощущения чувства плоти. А вторая заповедь, т. е. человеколюбие, по двойственности естества, требует, чтобы попечение о делании ума было сугубое, т. е. что исполняем невидимо в сознании, то подобным образом желаем исполнить и телесно, и не только явно, но и тайно. И заповедь, совершаемая делами, требует совершения и в сознании.

Как человек составлен из двух частей, т. е. из души и тела, так и все в нем требует двоякой заботы, сообразно с двойственностью его состава. И поелику деятельность везде предшествует созерцанию, то невозможно кому-либо возвыситься до области этого высшего созерцания, если самым делом не исполнит прежде низшего деяния. И ныне ни один человек не смеет сказать о приобретении любви к ближнему, что преуспевает в ней душой своей, если оставлена им та часть, которая, по мере сил, сообразно с временем и местом, доставляющим случай к делу, исполняется телесно. Ибо при сем только исполнении делается достоверным, что есть в человеке, и дает о себе знать любовь созерцательная. И когда бываем в этом, по возможности, верны и истинны, тогда дается душе сила – в простых и безвидных мыслях простираться до великой области высокого и Божественного созерцания. А где человеку нет возможности – любовь к ближнему проявить в делах видимых и телесно, там достаточно пред Богом любви нашей к ближнему, совершаемой только мыслью; особливо – если затворническое и безмолвное житие и преуспеяние в оном пребывают достаточно в делании ее (любви).

Если же скудны мы во всех частях безмолвия, то восполним недостаток присоединением к нему заповеди, т. е. чувственной деятельности. И это, как восполнение покоя жизни нашей, исполнять будем утруждением тела нашего, чтобы свобода наша не оказалась предлогом к подчинению себя плоти, когда напрасно станем трудиться под отшельническим именем. Ибо явно, что тому, кто совершенно не имеет общения с людьми и всецело погружен мыслью в Боге, когда мертв он для всего, в удалении от этого, не повелевается помогать и служить людям. Но кто содержит правило безмолвия своего в продолжение семи недель или одной недели, и по исполнении своего правила сходится и вступает в общение с людьми, и утешается вместе с ними, но нерадит о братиях своих, которые в скорбях, думая тем непрерывно выдержать недельное правило, тот немилосерд и жесток. И само собою явствует, что он по недостатку милосердия, и по самомнению, и по ложным помыслам, не снисходит до участия в таковых делах.

Кто пренебрегает больным, тот не узрит света. Кто отвращает лицо свое от скорбящего, для того омрачится день его. И кто пренебрегает гласом злостраждущего, у того сыны в слепоте ощупью будут искать домов его.

Не поругаем великого имени безмолвия невежеством своим. Ибо всякому житию свое время, и место, и отличие. И тогда Богу ведомо, угодно ли будет все делание оного (безмолвия). А без сего суетно делание всех пекущихся о мере совершенства. Кто ожидает, чтобы немощь его утешали и посещали другие, тот пусть смирит себя и потрудится вместе с ближним своим в то время, когда терпит он (ближний) искушение, чтобы собственное свое делание с радостью совершить ему в безмолвии своем, будучи далеким от всякого самомнения и от бесовской прелести. Одним из святых, мужем разумным, сказано: «Ничто не может так избавлять монаха от беса гордыни и споспешествовать ему в сохранении целомудрия при разжжении блудной страсти, как то, чтобы посещать ему лежащих на ложах своих и одержимых скорбью плоти».

Велико ангельское дело безмолвия, когда ради потребности смирения присоединит (безмолвник) к себе таковую рассудительность. Ибо мы бываем скрадываемы и расхищаемы там, где не знаем. Сказал я это, братия, не для того, чтобы вознерадеть нам о деле безмолвия и пренебречь им. Ибо везде убеждаем к безмолвию, и теперь не оказываемся противоречащими словам своим. Из сказанного нами никто да не берет и не выводит чего-либо отдельно, и, отложив в сторону все прочее, да не удерживает неразумно это одно в руках своих. Помню, во многих местах говорил я, моля, что, если кому и случится в келлии своей быть совершенно праздным по нужде немощи нашей, постигающей нас, то из-за этого не должно помышлять о совершенном выходе из келлии и внешнее делание почитать лучшим делания келейного. Совершенным же выходом назвал я не то, если временем встретится нам необходимое дело выйти на несколько недель, и в продолжение оных приобрести упокоение и жизнь ближнего, – и ты стал бы называть это праздностью и признавать занятием неприличным. Но если думает кто о себе, что он совершен, и пребыванием своим пред Богом и удалением своим от всего видимого – выше всех живущих здесь, то пусть он разумно откажется и от сего. Велико есть делание рассуждения о том, что совершается с помощью Божией. И Бог, по милости Своей, да даст нам исполнить слово Его, какое изрек Он, сказав: якоже хощете да творят вам человецы, и вы творите им такожде (Лк. 6, 31). Ему слава и честь! Аминь.

Еще писал ты в послании своем, что монах, желающий возлюбить Бога, паче всего обязан иметь попечение о чистоте души своей. И сказал ты прекрасно, если имеешь достаточные на то силы. А поелику говоришь еще, что душа не имеет дерзновения в молитве, как не препобедившая еще страстей, то представляется мне в том и другом противоречие, хотя я и невежда. Ибо, если душа не препобедила страстей, то как ей иметь попечение о чистоте? Поелику и правилом духовной правды не повелено ей, когда не препобедила своих страстей, домогаться того, что выше ее. Ибо не из того, чего вожделевает человек, познается, что он любит; но из того, что любит, делается заключение о том, чего вожделевает: любовь естественно предшествует вожделению. (Чего не возлюбит человек, того не будет и вожделевать). Страсти суть дверь, заключенная пред лицом чистоты. Если не отворит кто этой заключенной двери, то не войдет он в непорочную и чистую область сердца.

И сказанное тобою, что душа не имеет дерзновения в час молитвы, сказано справедливо. Ибо дерзновение выше не только страстей, но и чистоты. Порядок этого преемства бывает такой, как я говорю: терпение с принуждением себе борется со страстями за чистоту. Поэтому, если душа препобедит страсти, то приобретает чистоту; а истинная чистота делает, что ум приобретает дерзновение в час молитвы.

Ужели же подвергнемся укоризне, в молитве прося этой душевной чистоты, о которой теперь речь, и делом гордости и самомнения бывает наше прошение, если просим у Бога того, что предписывает нам Божественное Писание и отцы наши, и для чего монах идет в отшельничество? Но думаю, святой, что, как сын не сомневается в отце своем и не просит у него такими словами: «научи меня искусству», или: «дай мне что-нибудь», так не подобает монаху рассуждать и просить у Бога: «дай мне то и то». Ибо он знает, что промышление Божие о нас выше того, какое бывает у отца о сыне. И потому следует нам смириться, плакать о тех причинах согрешений, которые вне нашей воли, соделаны ли оные помыслом, или самым делом, и с сокрушенным сердцем говорить словами мытаря: Боже, милостив буди мне грешнику (Лк. 18, 13), тайно и явно делать, чему научил Господь, сказав: егда сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко раби неключими есмы: еже должни бехом сотворити, сотворихом (Лк. 17, 10), чтобы совесть твоя засвидетельствовала тебе, что ты неключим и имеешь нужду в помиловании. Знаешь же и сам ты, что не дела отверзают оную заключенную дверь сердца, но сердце сокрушенное и смирение души, когда препобедишь страсти смирением, а не превозношением. Ибо больной сперва смиряется и прилагает попечение о выздоровлении от своих недугов, а потом уже домогается сделаться царем: потому что чистота и душевное здравие суть царство души.

Какое же это царство души? Как больной не говорит отцу: «Сделай меня царем», – но прилагает сперва попечение о недуге своем, и по выздоровлении царство отца его делается вполне его царством, так и грешник, приносящий покаяние, получая здравие души своей, входит со Отцом в область чистого естества и царствует во славе Отца своего.

Припомним, как святой апостол Павел описывает свои прегрешения и душу свою ставит на самом последнем и низшем месте, говоря: Христос Иисус прииде в мир грешники спасти, от нихже первый есмъ аз. Но сего ради помилован бых, да во мне первем покажет все Свое долготерпение (1 Тим. 1, 15, 16). Ибо вначале был я гонителем, досадителем и хульником, но помилован бых, яко неведый сотворих в неверствии (13). Когда же и в какое время сказал он это? После великих подвигов, исполненных силы дел, после проповеди по благовествованию Христову, проповеданной им в целом мире, после многократных смертей, многообразных скорбей, какие терпел от иудеев и язычников. И все еще взирал он на первые свои дела, не только не почитал себя достигшим чистоты, но не помышлял даже признать себя, как следовало, учеником. Ибо говорил: несмь достоин нарещися апостол, зане гоних Церковь Христову (1 Кор. 15, 9). И когда паче всех одержал победу над страстями, говорил: умерщвляю тело мое и порабощаю, да не како, иным проповедуя, сам неключимь буду (1 Кор. 9, 27). Если же скажешь, что апостол в иных местах повествует о себе и великое, то пусть сам он убедит тебя относительно этого. Ибо говорит, что делал сие не добровольно, не ради себя, но для проповеди. И когда повествует о сем для пользы верных, представляет себя за таковую похвалу лишенным всякого разума, взывая и говоря: вы мя понудисте (2 Кор. 12, 11); и еще: не глаголю по Господе, но яко в безумии в сей части похвалы (2 Кор. 11, 17). Вот сие справедливое и верное правило, какое дал нам святой Павел, праведный и правый. Итак, сохраним оное и поревнуем о нем. Отречемся от того, чтобы искать у Бога высокого, когда не посылает и не дарует Он этого; потому что Бог знает сосуды избранные на служение Ему. Ибо блаженный Павел даже и после того не просил царства души, но говорил: молил был ся отлучен быти от Христа (Рим. 9, 3). Как же осмелимся мы, и прежде времени, ведомого Богу, просить душе царства, не соблюдши заповедей, не препобедив страстей и не отдав долга?