Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

– Поняла, не дура… Иди ты на хер, бабник долбанный, со своей цыганкой! Она все равно тебя бросит, а я и без тебя проживу! – она хотела плюнуть ему в лицо, но не решилась – сплюнула под ноги, гадливо вытерла губы и выбежала в коридор…

– Тааак… вот и пообедал… – глядя ей вслед, Павел понял, что в кафе точно не пойдет: еще не хватало потом отравиться чем-нибудь, приправленным ядом ее ревности…

Слабительное будет еще гуманным вариантом, если Фае лавры Медеи покоя не дают, с нее станется сыпануть в кофе чего похуже.

***

…Вечерний спектакль – «Укрощение строптивой» – как обычно, прошел при аншлаге, и, как обычно, Бердянский в роли Петруччо и Муравьева в роли Катарины имели небывалый успех. Зрители отбили себе ладони и сорвали голоса, крича «браво», и на поклонах минут двадцать не давали полностью закрыть занавес, вызывали актеров снова и снова… последние три раза Павел с Ниной выходили одни, рука об руку, кланялись, расходились в разные стороны сцены и получали каждый свою порцию любви, цветов и записочек от восторженных поклонников и поклонниц.

– Павел, Павел, вы сегодня превзошли себя!.. – шептала, вручая букет, хорошо знакомая ему дама с интеллигентным лицом и громадными голубыми глазами, похожая на учительницу музыки. – Сколько сарказма, сколько горечи, сколько предчувствия!.. Никогда не знала, что Петруччо– трагический персонаж, вы раскрыли его с новой стороны!..

– Спасибо… – он улыбнулся, прижал руку к сердцу, поцеловал руку поклонницы… и тут же попал в объятия другой – по виду старшеклассницы, и почти оглох от ее восторженного визга:

– Бердоооосик, браааааво!..

В кулисе маячил сам Мэтр-худрук, он был режиссером-постановщиком «Укрощения» и обычно не пропускал ни одного спектакля, если только не уезжал и не лежал в больнице; на поклоны он не вышел, а сейчас сдержанно показывал Павлу поднятый вверх большой палец.

Бердянский столь же сдержанно поклонился Мэтру и, кое-как отбившись от юной обожательницы, нагруженный букетами, ушел наконец со сцены, смывать с себя грим и трудовой пот…

Минаев, утекший за кулисы гораздо раньше него, уже освободил душевую кабину и сушил башку феном, сидя перед зеркалом в семейных трусах и футболке.

– Давай мухой, Бердос! Пиво само себя не выпьет! – заявил он Павлу, едва тот перешагнул порог гримерки и с облегченным стоном скинул цветочную охапку на диван.

– Не, я сегодня в завязке, домой поеду… Машка с мамой какое-то платье охеренное прикупили, понятное дело, не покажут, но мы его все равно обмоем…

– Ясно… все, конец, засосало Дона Жуана семейное болото, – хохотнул Димон и покровительственно похлопал Бердянского пониже спины. – Ну и как тебе там, под ее каблучком?.. Обзор-то хоть хороший, ммм? Стоило оно потери свободы, мммм?

– Иди на хер, Минай! – Павел присел в соседнее кресло и, взяв флакон лосьона и губку, принялся стирать жирный и уже слегка поплывший грим с нижних век.

– Слышь, Бердос… спросить хочу… ты чего это сегодня на сцене творил, а?.. Мы ж вроде не «Макбета», не «ГамлЕта», а комедь играли… Там сцена такая, хи-хи ха-ха, а ты такого выдал, что даже меня на слезу прошибло. Не, вроде ржу, а плачу!.. Как тебе это удалось, Паш? – сквозь иронию Минаева прорвался искренний и острый профессиональный интерес.

– Угу… Комедь… только мне не до шуток… – вздохнул Павел, критически оглядывая собственное отражение и невольно сравнивая свои черты лица с чертами испанского байлаора. Кто из них красивее, на женский вкус? Оба темноволосые, чернобровые, с прямыми носами, с выразительными глазами, длинными ресницами, ровными скулами, сильными подбородками… оба высокие, гибкие, пластичные… Кого выбрала бы Машка, если поставить их рядом? Павел заглядывал в свою душу и понимал, что не знает точного ответа на этот вопрос.

Если она все еще любит своего Хулио, а с ним только притворяется, что он может сделать? Ревнивые истерики устраивать, вот такие примерно, как сегодня закатила ему Фаина? Силой ее при себе держать, заперев дома и озадачив потомством? Или терпеть и молчать, стиснуть зубы и ждать… Сегодня он именно эту бессильную злость выпускал через Петруччо – о, этот персонаж мог себе позволить отвратное поведение, буквально насилие, маскируемое под заботу о супруге, и по итогам получить вместо свободолюбивой гордячки, дикой кошки – кроткую овцу… Но любить овцу не хотелось… вот ни капли…

– Эээй… Бердос… ты чего завис? – Минай ткнул его в плечо, но немного не рассчитал силушку богатырскую, так что Павел чуть не слетел со стула. – Такой успех офигенский, а ты как пыльным мешком ударенный, хандришь… Что с тобой, Павлушка? Давай-ка колись. Мне можно все, как родному папе. Жаниццо передумал, что ль? Так откажись, пока не поздно…

– Да ну тебя, скажешь тоже… Ты слышал, кого Антон пригласил к нам хореографом на «Кровавую свадьбу»?

– Ага. Живого испанца. Варгаса, вроде, или Карлоса… Слухи ходят, но я особо не прислушиваюсь, я-то все равно танцую так, как будто у меня обе ноги левые… Ну а ты-то что волнуешься? Твою пластику сам Лиепа хвалил…

– Что? Варгаса? Самого Хосе Варгаса? – тут Бердянский оживился и, выбравшись из кресла, скинул с себя камзол и буфы с ватными валиками, стянул желтые чулки и отыскал в полке чистое полотенце, но, прежде чем уйти в душ, все-таки решил уточнить:

– А я вроде про другого испанца слышал. Про Лопеса… или Ляписа?

– Бгггг… Ну я все равно тебе не скажу, кого там наш гений выписал из Мадрида… это разве что в кадрах знают или в бухгалтерии… Это ж надо баксов целую прорву на то, чтоб иноземца нанять…

«Точно… в кадрах! Отнесу-ка я Петровне всяких рафаэлло с ферреро к Новому Году, и коньячку французского… Она точно в курсе!»

Несколько обнадеженный информацией от Минаева, Павел ушел в душ и долго стоял под горячими струями, давая телу – и в особенности мышцам плеч – расслабиться. Мыслями тоже слегка успокоился, повторяя себе, что Машка ему никаких поводов ее ревновать пока не дает и что она сама ему честно призналась про то, что да, был у нее роман с испанским танцором, был да сошел на нет…

Неожиданно его обдало струей холодного воздуха – дверь душевой приотворилась и, прежде чем Бердянский успел рявкнуть – закрылась снова… но пропустила внутрь Нину Муравьеву, закутанную в махровый халат.

– Ой, ты еще здесь, Пашуль? Прости, что я так по-семейному… но у нас на этаже аврал, в гримерке батарея потекла, представляешь?.. Все в кипятке, нас выгнали, я даже помыться не успела… а я спешу… ну и забежала по старой памяти… не прогонишь, нет?

Не дожидаясь его ответа, она сняла халат и осталась в одном черном белье -на ее изящном золотисто-смуглом теле оно смотрелось как фрагмент эротического сна. Или… фрагмент их прошлых фривольных игр вот прямо здесь, и в других ванных комнатах, и в любимой сауне на Курской… похоже, на то и был расчет.

Павел спешно крутанул ручку душа и, обернувшись к Нинке-Катаринке, протянул руку за полотенцем, которое точно вешал на дверной крючок. Полотенца там не оказалось, а Нина, ловко вынырнув из трусиков и стянув лифчик, шагнула к нему вплотную, нахально обняла за бедра и прижалась к его мокрому разгоряченному телу:

– Пашка, давай трахнемся… Господи, ты меня сегодня так завел своей лютой агрессией, что я чуть на сцене не кончила. Как ты это делаешь, а, Бердос?..

– Нина, прекрати. – он снял со своих бедер ее руки и жестко отстранил:

– Мойся и уходи, тебе тут больше ловить нечего…

– Что?.. – она в изумлении приподняла брови. – Паш, ты серьезно?.. Ты чего целку из себя строишь, совсем уже обалдел?..

– Не хочу я трахаться с тобой, меня Машка дома ждет. Я и так уже опаздываю… – Павел вновь сделал попытку разминуться с ней в узком пространстве душевой, но Нина решила пойти ва-банк – и ухватила его прямо за член.

– Пааааш, ты что как неродной, а? Подумаешь, баба какая-то тебя ждет! Когда тебя это останавливало, Бердянский? Ну хватит уже дуться, милый. Все же все понимают… хочешь к свадьбе невинности нагулять, да? Пашка, прекрати, это же шутка дня будет.

Она принялась поглаживать его по стволу, а другой рукой полезла себе между ног – то ли в самом деле была так возбуждена, что невтерпеж, то ли хотела напомнить, что ему нравилось – всегда нравилось – смотреть, как она себя ласкает…

Павел на краткий миг уступил ей, прикрыл глаза – и на месте Нинки увидел Машу, но сразу пожалел о своей фантазии: член тут же среагировал и начал оживать, а бывшая любовница и рада стараться, еще на свой счет примет растущее возбуждение…

– Так. Я сказал нет, Нина. Сама прекрати! – он все-таки применил силу и, отодвинув экс-подружку в сторону, подобрал с пола душевой упавшее и подмоченное полотенце, обернул им бедра и вышел обратно в гримерку.

Минаева уже не было на месте, а на его столе лежал криво оторванный кусок старой афиши, на котором корявым почерком было оставлено послание:

«Передумаешь насчет пивка– приезжай в „Шемрок“, побузим! Ширкин в деле!»

«Мытье» у Нины заняло минуты три, от силы пять: она вышла, снова закутанная в свой халат, с холодным напряженным лицом, и, глядя, как Павел застегивает джинсы и надевает свитер, процедила:

– Каким же ты трусом стал, Бердос… и каким невыносимо скучным женатиком, хотя еще расписаться не успел со своей козой… Хорошо, что я тебя вовремя послала! Вот посмеюсь-то, когда эта кукла тебя кинет и в Испанию сбежит со своим сеньором Лопесом…

– Дался всем этот Лопес! Откуда ты взяла-то? К нам сам Варгас приезжает, не какой-то там второсортный и никому не известный Лопес!

– Ой, Пааашечка-наивняяяшечка… Что, тебе так твоя кукла сказала, а ты и поверил?

– Минаев мне сказал.

– Ты его слушай больше… Хосе Варгаса даже с нашими сборами пока что не потянуть, больно дорог. Ты же в курсе, с кем он в Париже работал?.. Морис Бежар, Исаак Кадош – это тебе не кот начхал. Так что нашему театру проще космический корабль купить, чем Варгаса. А вот его любимого ученика Хулио Лопеса – запросто, он только рад будет приехать сюда бабки заколотить… Да, Бердосик… ты, может, не в курсе, что Лопес в город-герой Москву уже наезжал, репетировал тут в одном театрике затрапезном, и твоя просто Мария с ним целый сезон протанцевала…

Нина пристально взглянула Павлу в лицо и весело, зло спросила:

– Или, наоборот, в курсе?… Потому так и нервничаешь, что аж член стоять перестал?.. Не печалься, Паш, не печалься… Может, этот ну-что-же-ты Лопес еще и не захочет твою Машу по второму разу… он ее уже ел…

– Все сказала, сплетня ходячая? Или не всю еще грязь по курилкам собрала? – рыкнул Павел, у которого уже руки чесались вышвырнуть ее прочь, предварительно надавав по щекам. Но это только подогрело бы свежую сплетню про испанского конкистадора, который его, Бердоса, вертел на своей пике…

В глубине души начинал тлеть гнев на Машку, что не могла держать язык за зубами – и зачем-то рассказала Антону про этого Хулио, а уж от Войны, затеявшего переговоры о найме «варяга», узнали все остальные… Ну да, черт возьми… Антон еще тогда, в больнице, что-то плел насчет своего «звонка сеньору Лопесу – по твоему, Мария, контакту…»

Показать, насколько ему сейчас больно и плохо, и насколько каждое слово Нины попало в цель, было нельзя; поэтому Павел просто подошел к двери, распахнул ее и жестом велел Муравьевой удалиться.

– Ухожу-ухожу-ухожу! – ухмыльнулась Нина, и, не получив сексуальной разрядки, но вполне довольная удавшейся моральной местью, выскользнула в коридор…

Павел постоял с полминуты, в колебании, куда ему все-таки ехать – на Большую Грузинскую или Новый Арбат? Горький вкус отравы во рту определенно стоило смыть, ну а Машка… Машка пусть как следует помучается от неизвестности, как он сам…

***

На часах была половина второго ночи, когда телефон, стоящий у Марии на коленях, громко зазвонил. Дрожащей рукой она схватила трубку после первого же звонка, и, кое-как справившись с дыханием, крикнула:

– Алло!.. Паша, это ты?!

Судя по знакомому потрескиванию и шороху– звонили действительно с мобильного, но вместо Пашиного голоса послышался рокочущий бас Минаева:

– Мааааш… не разбудил?

– Где Павел??? – она сорвалась в истерику раньше, чем успела себя остановить, нервы скрутились в шевелящийся комок ядовитых щупалец.

– Да вот он… тут у меня носом сопит в живот… Мы его тебе минуток через семь в лучшем виде доставим… Ты уж дверку открой…

– Господи Боже, какое счастье!.. Дима!.. Умоляю, поскорее… я чуть с ума не сошла!.. Я уже хотела по больницам звонить!..

Минаев что-то проворчал и дал отбой, а она не сразу смогла отнять трубку от уха – сидела в кресле и, дрожа с ног до головы, обливалась слезами облегчения:

«Жив! Жив!.. Всего лишь напился с друзьями…»

С чего это он вдруг напился, почему не позвонил ей и почему больше трех часов не брал сотовый – прямо сейчас было не важно. Это все потом, потом… главное, что он жив и невредим, не попал в смертельное ДТП, не слетел с моста, не угодил под перестрелку братков, не отравился паленой водкой… хотя насчет последнего еще рано радоваться – неизвестно, где и что они пили, и в каком Паша состоянии…

«Та-ак…» – она вскочила со стула, грохнув об пол телефон, кое-как подняла, ринулась к домашней аптечке – быстро изучить запасы. К счастью, нашлось все необходимое: алка зельцер, аспирин, активированный уголь, регидрон, пробиотики… Сода тоже была, а в холодильнике стояла бадейка с изумительной квашеной капустой, и банка домашних соленых огурцов, привезенных пару дней назад Нюськой: значит, рассол тоже был. В крайнем случае, сгодятся и лимоны…

Разобравшись с медикаментами первой помощи, Маша сбегала в спальню, набросила на кровать несколько пледов – один поверх другого, на пол на всякий случай постелила клеенку и поставила принесенный из ванной таз. Быстро окинула взглядом комнату – вроде больше ничего не нужно, ну разве что приоткрыть форточку, но это успеется – и ринулась в прихожую, открывать дверь…

На площадке, само собой, уже торчал Жаб Георгиевич со своей козьей ножкой, и, увидев ее – встрепанную, в одной футболке и шортах – хотел что-то съязвить, но посмотрел ей в лицо и осекся, пробормотал почти сочувственно:

– Что, все еще шляется кавалер твой черте где? Во дурак-то… от такой бабы и шляться… Бросай его, пока не пожалела!

– Я сейчас в вас чем-нибудь брошу, Марлен Георгиевич!..

– Ой, испугааала. О! Лифт с первого пошел… везут, стало быть, твоего красавчика…

Лифт и правда знакомо загудел-залязгал, но для ушей Марии это был самый сладкий на свете звук. Прижав руки к сердцу, она замерла на пороге… Вскоре кабина остановилась на этаже, из нее вывалились трое мужчин – умеренно пьяные Минаев с Ширкиным, и… Павел, повисший между ними раненым бойцом. Он был пьян, что называется, в лоскуты.

– Хозяюшка, ценную бандероль заказывали? Принимайте… рас-пи-ши-тесь… – пошутил Ширкин, пьяно ухмыляясь во весь свой лягушачий рот, а Минаев пробасил виновато:

– Машунь, ты не сердись, это мы его у тебя из-под носа украли… и насильно напоили… он честно отбивался, плакал и просился домой…

– Хватит! – отрезала Мария и распахнула пошире дверь. – Оставьте ваши детсадовские шутки, не до них… Заносите его, быстро! Я не дотащу… и в спальню на кровать.

– Яволь, майн фрейляйн! – кивнул Мишка, и они вдвоем уволокли Павла внутрь, как мясники-бычью тушу.

– Ты ему с утра похмеляться не давай только! Чтоб запомнил урок, кутила бессовестный! – напутствовал Марию «добрососедским» советом старый гэбист.

– Вас не спросила! – огрызнулась она дикой кошкой. – Спокойной ночи!

– Ну и дура… – донеслось ей вслед, но Мария больше не слушала.

Мужики тем временем сгрузили Бердоса на кровать и, испытывая все-таки неловкость за друга и самих себя, пряча глаза, скомкано попрощались и выкатились прочь, сославшись на ожидающее их внизу такси.

– За тачку его не волнуйся: у театра осталась, ключ вот, я из кармана у него вынул, чтоб не потерялся… – спохватившись уже в дверях, Минаев сунул Маше в руку ключи от «ауди» с брелком и был таков…

Оставшись одна, Мария машинально бросила ключи на подзеркальник в прихожей, стерла со лба пот – от волнения она была вся мокрой, по-хорошему, надо бы принять душ, но тут из спальни донесся приглушенный стон, и она побежала к Павлу…

Любимый мужчина распростерся поперек кровати и пытался расстегнуть на себе куртку, а Урфин, запрыгнувший сбоку, сидел над лицом Бердянского и нюхал его с крайне брезгливым видом.

– Паша… подожди, я помогу… – для начала она стащила с него ботинки с носками, отбросила их поближе к двери, потом, отогнав Урфина, взялась за молнию на куртке.

– Не надо… я с-сам…. – он оттолкнул руку Машки прочь, но тут же поймал обратно и, дернув ее к себе, сердито вопросил:

– Почему еще не спишь? Что за полуночные бдения, а?

– Я тебя ждала. Паш, давай разденемся для начала, «сааам» ты явно не в состоянии…

Она была сердита на него, обижена, раздосадована, у нее на языке висела гневная отповедь, но жизнь давным-давно научила ее: спор, а тем более – ссора с пьяным человеком ничего не даст. Вот пусть для начала протрезвеет, проспится… и тогда они поговорят о чудесной манере пропадать в ночи без предупреждения, не отвечать на звонки и приползать домой на четвереньках… но сейчас чувство облегчения и радости от того, что Пашка жив, дома, и даже в состоянии говорить (хоть и весьма бессвязно) было таким огромным, что напрочь перебивало все мелкие обиды.

– Меняяяя? Или эт-того своего… Хууулио… хули он снова приезжает, а?.. – не унимался Бердянский, которого мутило от принятого на грудь коктейля из темного пива, виски и текилы… Ревнивые подозрения, глубоко проникшие в душу и пустившие там корни, нуждались в немедленном опровержении, а Машка вместо этого нянчилась с ним, как с маленьким!

– Какой еще Хулио, Бердянский?.. Что за пьяный бред?.. – она вздохнула, и, несмотря на его слабое сопротивление, все-таки расстегнула на нем куртку и стащила прочь.

Павел раздвинул губы в ухмылке и помотал указательным пальцем у нее перед носом:

– Бердянский это я! А Хулио – это Лопес, тот сааамый, кто тебя трахал… с кем ты на фото плясала…

Это уже было похоже на пощечину; Мария на пару секунд замерла, не веря своим ушам, но усилием воли вернула себя в настоящий момент, где перед ней стояли очень грубые материальные задачи. Если она их не решит в ближайшие пятнадцать минут, всем станет очень неприятно, а Павлу с утра – очень-очень стыдно…

– Так, Паш… я вот что предлагаю. Ты снимаешь с себя одну вещь, а я отвечаю на один твой вопрос насчет Хулио… или Педро… или кого ты там еще себе придумал. На любой вопрос. Идет?

Пока он раздумывал, Мария прикинула его вес, соотнесла с собственными кондициями и поняла, что в одиночку не дотащит его до ванной. Значит, либо доведет, либо (программа-минимум) просто полностью разденет, а дальше по обстоятельствам… «Отходняк» у всех очень разный, какой вариант у Павла – она пока не знала, ведь за все время знакомства ни разу не видела его НАСТОЛЬКО пьяным.

Он рассеянно кивнул и позволил ей снять с себя свитер, но вопрос так и не задал, сморщившись от тянущей боли в правом боку:

– Оооохх… печень-сссука…

– Это не печень-сука, это Паша-дурак… – она бережно обняла его за плечи, наклонилась, и по запаху поняла, что спиртного было много, и все напитки – очень крепкие… и скорее всего, он их смешал… – Тошнит? Приподняться можешь? Пашенька, нужно раздеться. Я тебя прошу.

– Угу… – только и успел выдать он, когда желудок все-таки подвел, сжался в спазме – и его содержимое ринулось наружу…

Мария давно уже была наготове и успела подсунуть припасенный таз, но рвота все-таки попала ей на футболку и шорты. Что ж, не впервой, с кем не бывало, зато постельное белье удалось спасти.

– Ооооххх… зачем я так нажрался… Мааааш… прости… – облегчив желудок, он почувствовал себя немного лучше, но вместе с прояснением головы от алкогольных паров пришло мучительное чувство вины.

…Да, сегодняшний день – и ночь– ему наверняка запомнились бы, как одни из самых дурных в его жизни. Если бы не Маша. Она была рядом, что-то утешительно шептала, помогала ему, вытирала рот, давала выпить какой-то странной подсоленой воды… после этого напитка его еще раз как следует вывернуло в таз, но потом вдруг наступило резкое облегчение.

– Машка… я так тебя люблю… так люблю… ты ведь никуда не уйдешь от меня, да? – бормотал он, цепляясь за нее и тычась лбом ей в грудь, как слепой котенок.

– Конечно, не уйду, Пашенька, я с тобой… и тоже очень тебя люблю…

– Любишь? Правда?…

– Правда люблю. Очень-очень люблю.

– Это хорошоооо… ооочень хорошоооо… – с облегчением повторял он, пока сон не сморил его прямо в надежных женских объятиях.