Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

– Ого! Прямо как в космопорте… или в звездолете! – пошутил Андрей и крепко обнял Павла за плечи с другой стороны. – Помнишь, Павлушка, как у Высоцкого, «Марш космических негодяев»?.. «По пространству времени мы прем на звездолете, как с горы на собственном заду…»

Его маленький перформанс – с имитацией хрипатого голоса знаменитого барда – имел большой успех и отвлек лишнее внимание от Бердянского.

– Господи, ну где уже эта дурацкая смотровая?.. – выдохнула Маша и так посмотрела на дверь кабины, точно хотела распилить ее надвое лазерным лучом.

– Да вот, вот, приехали уже, не психуй! – сварливо заметила Ленчик. – Полная кабина истеричек, вот повезло-то…

– Ничего, на Пашкин день рождения я соберу вас всех на речном трамвайчике – вот тогда узнаешь… – пообещала Мария, кабина остановилась, и двери, наконец-то, открылись.

Первыми наружу выкатились девицы, затем стали вылезать туристы, но Мария с Андреем, поднажав с двух сторон, расчистили проход и вытолкнули из кабины Бердянского.

– Ура! Ура! – засмеялась Нюся, в свою очередь выбравшись на волю, и сейчас же восторженно предложила:

– Давайте здесь все вместе сфотографируемся, и походим, на Москву полюбуемся через окошки…. погода-то какая чудесная, вот повезло! Там же еще и пол прозрачный, ближе к окошкам, ну, пойдемте скорее!

– Идите с Леной и Хулио, мы догоним… – распорядился Андрей. – Маш?

– Нет, я с вами!

Павел был только рад тому, что к Машке подключился еще и Петренко – уж ему-то он мог ничего не объяснять. Едва его ноги переместились с пола лифтовой кабины на относительно прочный бетонный пол уровня смотровой площадки, как он уже сам сжал локоть друга и просипел сдавленным голосом, упорно глядя вниз:

– Дрон… где тут сортир?..

– Спокойно, Бердянский, последние метры всегда самые сложные, по себе знаю, но мы их пройдем без происшествий! – без всякой иронии подбодрил его Петренко, очень жалевший сейчас, что сам не рассказал все Маше…

– Вот туда! – Мария, уже заметившая нужную табличку, махнула рукой, но была перехвачена Нюсей:

– Маняш, ну ты чего?.. Ты куда собралась? На горшок мальчики и без тебя сходят, а тебе еще не надо, не выдумывай!..

– Д-да, ты иди, иди вместе со всеми… мы быстро… – Павел постарался выговорить все слова четко и внятно, и даже изобразил нечто вроде улыбки, но, судя по взгляду, которым его одарила в ответ Машка, вышло нечто жалкое и неубедительное…

– Так, пойдем-пойдем, бы-стрень-ко… – Андрей увлек Бердянского за собой, а Нюся с упорством мамонтенка, искавшего маму, преградила Марии путь, и потащила в противоположную сторону. Зато за ними, словно бы невзначай, увязались те самые девицы, рыженькая и блондинка, что не теряли надежды получить свой автограф и совместное фото.

***

Едва дверь мужского туалета отделила их с Андреем от ненужных зрителей и опасной круговой панорамы на высоте птичьего полета, как Павел ринулся к ближайшей раковине, и его мучительно стошнило. Едва отдышавшись, он все тщательно смыл, прополоскал рот, на ватных ногах переместился к писсуару и избавился от второй серьезной проблемы, но пока еще не от главной. Кое-как застегнув штаны и поправив рубашку, он привалился спиной к кафелю и страдальчески простонал:

– Кажется, я переоценил собственную храбрость, Дрюш… Я… я просто не смогу туда выйти… или вам придется меня эвакуировать в бессознательном состоянии… – он закрыл лицо руками и несколько раз судорожно вдохнул, пытаясь подавить панику, но явно проигрывая в неравной битве со своей фобией…

Толстый мужик в свитере и клетчатой ковбойке выплыл из зоны закрытых кабинок и, с подозрением взглянув на двоих парней, застрявших у писсуара в какой-то странной конфигурации, фыркнул и осуждающе покрутил головой:

– Вот это нажрались так нажрались с утра!.. Вы че, пацаны, двух часов еще нет, а вы уже в зюзю!.. Вас как на КПП-то пропустили, куда, млять, охрана смотрит?

– На твою жирную задницу загляделась… – зло бросил Бердянский, но вспышка негодования была подобна спичке, зажженной на ветру, и он только рукой махнул на непрошенного морализатора.

Мужик побагровел:

– Те че сказал? Ты че, нарываешься?.. – но прежде чем он успел сделать хоть шаг в сторону Павла, дорогу ему преградил Петренко:

– Вы, товарищ… или господин… как угодно… идите себе, куда шли! Тут кино снимают, не мешайте процессу! Вон, видите, скрытая камера? – и уверенно указал на мигающий под потолком датчик противопожарной сигнализации. – Выйдите быстро из кадра, и так из-за вас столько пленки запороли!..

– Че? Кино?.. Ааааа, кино! – мужик как-то сразу поверил красивому и благообразному молодому человеку в приличном костюме, мелкой рысью выбежал из «кадра», и уже у самой двери спросил:

– А про что, как называться-то будет, а?

У Павла было большое искушение сказать – «Мудак на телебашне», но он сдержался, и вариант Дрона оказался намного лучше:

– «Вдова оперуполномоченного». Мистический детектив… Ступайте, ступайте, нам некогда, у нас сложная сцена! И если не трудно – скажите там, в коридоре, что у нас закрыто по техническим причинам на пятнадцать минут.

Мужик с готовностью кивнул и выкатился наружу; Андрей обернулся к Павлу и нервно сказал:

– Так, несколько минут я выиграл, но не больше… Нам надо срочно что-то придумать, пока сюда в самом деле не явилась сперва охрана, а потом Маша с подругами, и еще Лопес на подтанцовке… Ты как вообще?

– А по мне не видно что ли, как?… Хе-ро-во… – Павел уронил руки на колени и прислонился затылком к стене, подняв на друга покрасневшие глаза. – Дрюш, пристрели меня, а? Я если не подохну от страха, то все равно помру от позора… спаси меня, по-ковбойски…

– Ох, Бердос, Бердос, горе ты мое луковое, вестернов насмотревшееся! Из чего я тебя застрелю – из пальца?.. Ты знаешь, что я даже муху прибить не в состоянии, не то что такого здоровенного дяденьку на тот свет отправить. Но у меня есть пара идей…

– Надеюсь, твое воображение более гуманно и прагматично, чем мое… У меня одна половина мозга думает исключительно матюгами, вторая же молчит, потому что скончалась от стыда… Отличный дуэт, правда? – тут у Бердянского хватило сил на самоиронию, и он криво усмехнулся.

– Ну, раз шутишь, значит, пациент скорее жив, чем мертв! – усмехнулся в ответ Андрей.

– Знаешь, это тот самый редкий случай, когда живые завидуют мертвым, потому что мертвые сраму не имут и ни черта уже не боятся, и вообще ничего не чухают, лежат себе покойненько…

– Хватит разглагольствовать, Бердос, слушай меня! Вариант первый: я сейчас выхожу, говорю Маше, что у тебя вирусный грипп, мы потихоньку, осторожненько, спускаемся вниз… вниз, Паша, вниз… садимся в такси, и едем домой. То есть вы с Машей едете, а я товарищески помогаю. Заодно буду твоим свидетелем. Как тебе?

– Ага… а дома обнаруживается, что никакого вируса и в помине нет… и Машка тогда носом землю копать станет, и пока не раскопает, ни с меня, ни с тебя, Дрон, не слезет, учти… Впрочем, может в этом-то и заключается твой коварный план… но нет, придумай лучше, как мы сейчас будем из туалета выбираться и в этот дурацкий ресторан перемещаться…

– Ох, Бердос, Бердос, всему-то тебя учить надо! Вот сразу видно, что у тебя были родители-пофигисты, а не строгая бабушка-директор школы, и тебе никогда не приходилось симулировать болезни… А я по этой части могу диссертацию защитить – «Десять способов прогулять контрольную, и чтобы вас не поймали».

В закрытом пространстве, которое никуда не вращалось и не двигалось, Павел ощутил себя чуть получше, и постепенно возвращал контроль над одеревенелыми мышцами. Увы, никаких гарантий, что он справится с паникой за пределами комнаты для мальчиков, ему никто не давал – ни изнутри, ни снаружи… Если бы еще за бортом стоял туман или плотная облачность, он, наверное, смог бы усилием воли абстрагироваться от ощущения запредельной высоты. Вот только погода, как назло, стояла ясная – солнце, ни облачка, и обзор через панорамные окна открывался самый что ни на есть четкий: все триста с лишним метров воздушной пустоты – как на ладони.

– Ну обморок я могу и натуральный организовать, если ты, Дрон, срочно не придумаешь, как этого избежать…

– Хорошо, тогда переходим к плану «б». Я вот как знал, захватил все с собой… – Петренко покопался во внутреннем кармане пиджака и вытащил небольшой блистер с таблетками. – Та-дам! Лучшее средство от панических атак, в свободной продаже нет, продают только по рецепту… но в аптечке у моей тёщи есть все, в том числе и ЭТО. Прошу любить и жаловать: реланиум, он же диазепам. Достаточно одной таблэтки, как сказал бы незабвенный Папанов.

Бердянский приободрился до такой степени, что почти гневно напустился на друга:

– А ты мне раньше не мог дать эту самую волшебную таблэточку, а? До того, как я едва весь лифт не заблевал?

– Нет, Паш, не мог. Штука серьезная, тебя от нее через сорок минут развезло бы в хлам. А Мария меня убьет, наверное, если узнает, что я тебе подсунул без рецепта…

– И что, ты хочешь сказать, я сейчас ее приму – и буду себя нормально чувствовать? Вот прям как здоровяк Хулио? – Павел с сомнением смотрел на блистер в руках Дрона, но соблазн поверить в волшебство был очень велик.

– Насчет Хулио ничего тебе сказать не могу, у меня, кстати, подозрение, что он либо на эфедрине торчит, либо на амфетаминах, поэтому такой типа жизнерадостный энерджайзер с неспадающей эрекцией… и гнусным настроением по утрам. Ну а что касается старого доброго реланиума, панику он уберет, это я тебе гарантирую. Через пять минут станет лучше, через двадцать -хорошо, через сорок – ооочень хорошо. Но есть два побочных эффекта… иногда они проявляются одновременно, а это не совсем удобно, Паш, но кто предупрежден тот вооружен: снотворный и мочегонный.

Андрей потряс блистером, как заправский наркодилер, и коротко уточнил:

– Что решаешь? Думай, потому что, чует мое сердце, через минуту-другую мы будем уже не одни.

В самом деле, в коридоре послышался какой-то подозрительный шум, и мужской голос возмущенно возопил:

– Да вы куда лезете, дамочки! Совсем с ума посходили, феминистки хреновы?..

– А… где наша не пропадала! давай сюда, если не поможет твоя чудо-таблэтка, то хотя бы твоя совесть будет чиста, ты сделал все, что мог….

– Помочь-то поможет, Павлуш, но запомни, это разовая контрацепция… «скорая помощь», а не лечение. Я не хочу из тебя наркомана сделать, Мария мне не простит.

– Полагаешь, я подсяду на обеды в ресторане «Седьмое небо»? Нет-с, увольте-с, сюда я больше не ездок…

Павел выдавил на ладонь «скорую помощь» в виде маленькой белой таблеточки, и, закинув ее в рот, присосался к крану. Андрей тем временем поспешил наружу, чтобы встретить обеспокоенных Марию, Лену и Нюсю, и вместе с Хулио оттеснить их подальше от туалета и выиграть для Бердянского еще несколько минут форы.

***

Таблетка сработала, но только наполовину. Павел на все еще нетвердых ногах покинул убежище, держась ближе к стене, сделал над собой гигантское усилие – и пару раз даже поднял взгляд на пугающую до головокружения картину за широкими панорамными окнами. Когда же они всей компанией уже спустились в помещение ресторана, и Бердянский заметил, что все столы стоят четко по периметру внешнего обода огромного колеса, прямо под окнами, его нервы все-таки не выдержали…

Он сочинил правдоподобную версию в свое оправдание и довольно мило извинился перед Ленчиком, что вынужден так быстро уйти, да еще и забрать Марию – к счастью, верная подруга не только не возразила, но кивала головой на каждое слово и сама торопила уйти… Собрав остатки воли, Бердянский стоически выдержал новый спуск на лифте, те же триста с лишним метров, но вниз, почти со скоростью свободного падения… и хорошо, что он все-таки принял таблетку, и она продолжала действовать.

Мария молчала, не приставала ни с какими вопросами, но в ее глазах отражалось столько разнообразных чувств, что каждый раз, когда взгляды мужа и жены встречались, сердце Павла сжималось от нежности – и, несмотря на транквилизатор, начинало биться быстрее.

Оказавшись на улице, они в обнимку побрели к выходу с территории телебашни, а потом, как-то даже не особо сговариваясь, решили не ловить такси и не идти сразу к метро, а прогуляться по территории бывшего ВДНХ, ныне ВВЦ – благо, чудесная погода нагло соблазняла на такой вариант… По улице академика Королева пешком дошли до главного входа на территорию, и здесь Мария приостановилась, положила руки Павлу на грудь и тихо спросила:

– Ты как, мой любимый? Может быть, поговорим?..

– Я-то? Мммм… практически в порядке. Только одна проблема…

– Какая?..

– Все еще хочется кушать… Я бы даже сказал – жрать.

– Ну да… мы же почти не завтракали, и с обедом на башне как-то не задалось, – грустно, но без особого сожаления об упущенной возможности улыбнулась Мария, и сейчас же перешла к деловому решению вопроса:

– Здесь, конечно, полно чебуречных и шашлычных… но… прости, я не могу не думать о том, что это за мясо, и какими руками приготовлено… а… а… пончики ты любишь?.. Как глупо, мы с тобой почти полгода вместе, а я тебя об этом ни разу не спрашивала.

– Пооончики? Таки да! Какой же одессит не любит пышек, то есть пончиков? – оживился Павел и, радостно ощутив проснувшийся заново аппетит, принялся осматривать окрестности и принюхиваться, чтобы обнаружить ближайшую палатку с вкусным и вредным лакомством.

Мария невольно рассмеялась, наблюдая за ним, и впервые смогла по-настоящему выдохнуть, убедившись, что прямо сейчас жизни и здоровью мужа ничего не угрожает:

– Тогда пойдем, я тебя отведу в чудное место, где часто бывала в старших классах и в студенчестве… Это там, дальше, на другом конце… но зато там самые настоящие и вкусные пончики, и еще дают чай и кофе.

Они снова крепко обнялись и пошли по предложенному Марией маршруту, вдоль центральной аллеи, на клумбах которой дотаивал последний ноздреватый снег, а кое-где уже пробивались на проталинах робкие ростки первоцветов. После фонтана «Дружба народов» Мария увлекла Павла чуть левее, к парку аттракционов, большая часть которых работала, хотя формально парковый сезон еще не начался – но владельцы хотели зарабатывать деньги. Жужжали карусели, порыкивал паровозик, катаясь по мини-американским горкам, вариант горок для взрослых рычал намного страшнее и злее, и Мария невольно потеснее прижалась к мужу:

– Бррррр… как же я боюсь этих штук… которые железные, рычат и носятся с огромной скоростью… помню, когда Ленка с Петей меня затащили покататься первый раз – не сюда, а в Парке Горького, на какую-то безумную карусель… – затащили, воспользовавшись беспомощным состоянием жертвы после обмывания сессии – так я реально чуть не уписалась и в обморок не упала, Паш… они потом долго извинялись, но зонтиком я их все равно отлупила, обоих.

– И правильно, так им и надо, нечего было тебя тащить на эту хрень… – Павел и не подумал смеяться над ней или дразнить трусихой, и уж тем более не стал предлагать немедленно повторить «подвиг».

– Правда же? – подхватила она. – Дураки… ведь у человека может сердце разорваться. Но самая жуть, Пашка, это аттракционы типа колеса обозрения – потому что на высоте и на соплях, и те, что с имитацией свободного падения. На те меня пытался Хулио затащить в Барселоне, но знаешь, мне канатной дороги на Монтжуик хватило с лихвой. Ооооо, Паш, это одно из самых страшных воспоминаний в моей жизни… а он, наверное, до сих пор думает, что сделал мне «романтический подарок». Эступидо, простите мой испанский.

– Стало быть, я правильно сделал, что сегодня тебя увел с этой чертовой башни? Ты… высоты не любишь, да? – уловив в ее признании самое для него существенное, переспросил с волнением Павел.

– Нуууу… я не боюсь высоких этажей….в принципе… но когда пустота под ногами – это ужас и кошмар, вот как в башне, на полу этом прозрачном… или в лифте скоростном, или в очень старом, который болтается туда-сюда. Или когда конструкция высокая и хлипкая, как колесо обозрения… И самолеты ненавижу, вот именно боюсь упасть…

Признание Машки чудесным образом помогло ему самому все-таки перестать играть в молчанку, и он, вдохнув поглубже и набравшись храбрости, поведал ей собственный секрет:

– Ну тогда ты посмелее меня кое в чем… Мне давно надо было сказать тебе об этом, да все повода не возникало, да и стыдно было говорить о таком… но… в общем… я с тех пор, как упал, боюсь высоты. Панически… и ничего не могу пока с этим поделать…

Она резко остановилась, повернулась к нему и всплеснула руками:

– Ахххх, так вот в чем дело!.. Боже мой, а я голову ломала, не могла понять, что с тобой… Пашенька, милый, прости… если бы я только знала раньше!.. Да я бы в жизни не согласилась лезть на эту башню… чтоб она провалилась совсем!..

– Да ты-то чем виновата? Это ты прости, что я сразу не признался… Тогда мы бы вместо того, чтобы кататься на дурацком лифте, пошли бы сразу сюда и уже съели бы все пончики и выпили весь кофе! – Павел счастливо заулыбался, внезапно ощутив, как с его плеч будто гора свалилась… Машка не осудила его, не стала высмеивать или унижать жалостью, а просто посочувствовала, как нормальная добрая и чуткая женщина! А он-то дурак, Дрону не верил… Спрашивается – почему?.. С какими женщинами – из прежних знакомых – он мог сравнить Машку?.. Ведь ясно же, очевидно, что она одна такая на свете!

– Лучше бы мы вообще из дома не уходили… выспались бы… хоть раз в неделю… а потом пошли в зоопарк, там и пончики, и хот-доги, и пицца… и слоненок в слоновнике… – Мария обняла Павла обеими руками и крепко прижалась к его груди, слушая, как бьется сердце.

Они еще не венчались, и не были точно уверены, что сделают это, несмотря на настойчивые просьбы верующей одесской родни – но, кажется, у них в самом деле теперь была одна душа на двоих. И одна мысль об этом без всякого скоростного лифта возносила на седьмое небо… то самое, что так превозносил и расписывал эксцентричный и буйный апостол Павел.

Глава 30. Черная метка

Малый репетиционный зал был пуст, если не считать Антона Войновского, одиноко сидевшего за режиссерским столом и погруженного в чтение какого-то письма.

Мария с Петренко, бежавшие от метро как сумасшедшие, чтобы успеть к началу репетиции, и все-таки опоздавшие на пять минут, в удивлении переглянулись…

Вопреки традиции, Война не встретил их диким матерным ором, а мазнул по лицам хмурым взглядом и жестом указал на ряды кресел – садитесь, мол, куда угодно.

– А где все? – Мария решилась заговорить первой, Андрей ничего не сказал, но всем собой изобразил тот же вопрос.

– Кто где, видимо… не пришли, – Антон отложил письмо и оперся подбородком на руки. – С утра заглядывал парламентер в лице Минаева, принес вот это… дерьмо.

Он так брезгливо покосился на листы бумаги, словно они были испачканы тем самым веществом.

– Что это? – Мария поежилась, ощутив в животе скользкий холодок, а во рту металлический привкус дурного предчувствия. – Можно взглянуть?

– Если у тебя нервы крепкие, – хмыкнул Войновский. – Но в сухом остатке – это ультиматум.

– Какой еще ультиматум, не понимаю?.. – она потерла виски, очень жалея, что не вняла наставлениям Павла, крайне неохотно отпустившего ее на ночь к Нюсе, и то лишь потому, что сам уезжал на ночные съемки клипа Газманова, «не пить и как следует выспаться». Само собой, клюквы и брусники, настоянной на водке – фирменного зелья тети Фиши – выпито было прилично, и спать они легли только под утро… Расплата не заставила себя ждать.

– Давай я первый прочитаю. – предложил Андрей, которого тоже посетило нехорошее предчувствие. Со дня зачисления Марии в труппу и начала репетиций «Кровавой свадьбы» полным составом, он последовательно защищал подругу (и тайную даму сердца) от нападок двух прим – Нины Муравьевой и Аллы Мерцаловой.

Ниночка и Аллочка не выносили друг друга с тех самых пор, когда первая украла у второй Павла Бердянского; об этом знали все в театре. Тем удивительней была прочность их оборонительного и наступательного союза, заключенного против третьей, что Дон Жуан признал своей донной Анной, и закрепил этот статус узами законного брака…

Постепенно к «заговору богинь» присоединились и другие «олимпийцы», точнее «испанцы» – почти все актеры, кто был занят в постановке Войновского. Кроме Бердянского, разумеется, которого старались держать в неведении о происходящем, ну а Димка Минаев по мере сил сохранял нейтралитет. Он не хотел ни идти против старых товарищей, ни открыто ссориться с Марией, и уж тем более с Бердянским. Минай лавировал, как мог, но получалось не очень, и судя по тому, что он взялся исполнить роль «гонца из Пизы», принесшего Войне какую-то гадкую писульку, его все-таки заставили выбрать сторону.

Глядя на пустые кресла и на застывшее лицо режиссера, Петренко был уверен, что содержание письма больно ранит Марию… И решил по-своему уберечь ее от этого.

Текст письма действительно напоминал ультиматум, причем весьма жесткий… Подписанты (пятнадцать человек, включая весьма статусных актеров) сообщали Антону Войновскому, что отказываются работать в постановке, где «на режиссерские решения влияет воля амбициозного и некомпетентного человека, к тому же, новичка в труппе». Подробно описывались все претензии и недовольства по этому поводу, вплоть до детских обидок: «Лазич считает себя лучше других, потому что училась за границей и знает испанский», и откровенно подлых намеков: «добилась своих нынешних привилегий не талантом, а исключительно за счет очень близких отношений с ведущими актерами и руководителем постановки… и отсутствия моральных принципов».

В заключение от Войновского требовали «немедленно лишить Марию Лазич всех режиссерских полномочий, поскольку она наделена ими безосновательно и в обход правил» и «способствовать увольнению актрисы из труппы, как не вписавшуюся в коллектив, с соблюдением всех норм трудового законодательства»… в случае неисполнения режиссером этих требований «в недельный срок», подписанты заявляли, что аналогичная жалоба будет направлена худруку и в отдел кадров, и что «до окончательного прояснения вопроса на собрании труппы» они отказываются посещать репетиции…

– Какая гадость! – Петренко не смог удержать свою первую реакцию.

– Что там такое, Андрюш, что?.. – у Марии задрожал голос и на щеках выступили красные пятна. Она уже поняла – что, поняла по желчной усмешке Войновского, по изменившемуся лицу Петренко, по собственному болезненному дежа вю… но все еще цеплялась за призрачную надежду, что «ультиматум» не касается ее напрямую.

– Ну… если коротко и по сути… часть народа отказывается репетировать, пока ты Антону по… Тааак, вот только не вздумай даже близко к сердцу эту чушь принимать! – Андрей заметил ее состояние и тут же ринулся в бой: – Это все интрижки Муравьевой и Мерцаловой, они тебе просто завидуют, успокоиться все обе никак не могут насчет Пашки… вот и пытаются гадости делать, подленько так… Антон! Ты же не поддашься их дурацким требованиям, да?

Войновский уставился на него оловянными глазами человека, терзаемого хронической болью, и зло спросил:

– А как бы ты поступил на моем месте? Мы и так еле-еле влезаем в график, про бюджет я вообще молчу… Мэтр мне каждый день мозг клюет – «когда будет результат, когда будет результат?» – да откуда я, блядь, знаю, когда он будет, и будет ли вообще! Вы все слишком много от меня хотите!

Мария молча вынула из рук Петренко письмо, несмотря на его сопротивление, поднесла к глазам и стала читать… по мере того, как она продвигалась от начала текста к окончанию, ее щеки полыхали все ярче… Чувство было такое, что ее голой пригвоздили к позорному столбу, и хуже всего, что нечто подобное – с расхождением лишь в причине конфликта и некоторых деталях – она переживала всего год назад, за кулисами «Музеона».

– Ну что ж, видимо, такова моя карма… – она попыталась пошутить, по своему обыкновению, но вышло беспомощно. Новой – и очень ядовитой – змеей, грызущей сердце, оказался страх, что эта мерзкая возня плохо отразится на Павле, нанесет удар его сценической карьере, уверенно шедшей в гору… но женитьба «не на той женщине» могла оказаться камнем преткновения.

– Антон… ты что… готов этих баб послушать? Мария же на репетициях все по делу всегда говорит! Она одна из всех нас, включая тебя самого, имеет практическое представление о настоящем, не попсовом фламенко! Лучше нее разве что Хулио в этом понимает, но он-то испанец по рождению… а Мария русская, и при этом Лорку в подлиннике читает!

– Андрюш…

– Нет, Мария, я скажу, что думаю! Ты – талантище… ты этим спектаклем живешь, я ведь вижу… А эти сороки только и умеют, что громко трещать, гадить да в кусты прятаться! – Петренко буквально навис над режиссерским столом и требовательно хлопнул по нему ладонью:

– Да ты же девяносто процентов состава можешь прям завтра заменить без всяких потерь для постановки! Вон, среди выпускников Щуки конкурсный набор объяви – к тебе очередь выстроится отсюда до самого Кремля! Они голодные и молодые, научатся всему резво, а ты еще и сэкономишь на гонорарах!

– Так, Петренко, тихо… – Антон поморщился и отодвинул Андрея в сторону. – Ты беспокоишь мою язву, а мне приступ сейчас ну совсем не нужен… По-твоему, я здесь сидел дрочил, что ли? Я думал. И кое-что надумал.

Он выдернул у Марии злосчастное письмо и разорвал его в клочья, пустил летать по репетиционному залу. Глаза его потемнели, лицо стало таким, что он мог бы без грима сыграть Смерть или Всадника апокалипсиса.

– Эти пёзды пожалеют, что со мной связались. Больше скажу – они пожалеют, что на свет родились.

Войновский встал и пошел к выходу; Андрей и Мария, инстинктивно схватившись за руки, растерянно смотрели ему вслед. На пороге он обернулся и жестом поманил их за собой:

– Ну? Долго будем изображать Минина и Пожарского? Поехали! Я не собираюсь отменять работу только потому, что мне принесли какую-то грязную бумажку.

***

Антон жил вблизи Арбата, на Поварской улице, в одном из бывших доходных домов еще дореволюционной постройки, где в свое время обрели коммунальный кров немало представителей московской театральной и художественной богемы.

Войновский тоже обитал в коммуналке – из пяти комнат занимал две, причем в одной жил, а вторая фактически была превращена в мастерскую и репетиционный зал, ну и место для тусовок, что иногда случались, хотя Антон, мизантроп, интроверт и гей, предпочитал вести уединенный и замкнутый образ жизни. В театральных кругах такое затворничество считали странным и даже несколько обидным (ну как это, в любое время дня и ночи не открыть дверь развеселой компании знакомых, и не накрыть стол?) – но экстравагантность поведения и постоянное опрокидывание чужих ожиданий и правил, за долгие годы намертво срослись с фамилией «Войновский» и стали частью личного мифа режиссера.

Мария, частенько зазываемая Антоном в квартиру на Поварской, с целью «обсудить и поработать в спокойной обстановке», понятия не имела, что легко и непринужденно приобрела очередную привилегию, которую менее удачливые коллеги по сцене добивались годами… и не догадывалась, что ее рабочие визиты к Войновскому дают повод не только для сплетен, но и для зависти.

Петренко же, хотя первое приглашение от Антона получил даже раньше, чем Бердянский, старался у него не бывать – и на то было много причин. Сейчас он бы тоже уклонился, однако на другой чаше весов лежало гнусное письмо и необходимость выработать хоть какой-то план противодействия… и расстроенная Мария, которую он просто не мог оставить наедине с переживаниями и дурным характером режиссера.

Так что они вместе доехали до Поварской, вместе поднялись на пятый этаж и вместе вошли в святая святых Антона Войновского.

Пока хозяин и гости снимали верхнюю одежду, из кухни, расположенной в конце длинного коридора, выглянул Илья Бубнов, по-домашнему Буба – постоянный и бессменный партнер Войновского на протяжении уже почти десяти лет; он не имел никакого отношения к театру, работал поваром-кондитером в ресторане, всегда держался в тени и так скромно, что большинство из окружения режиссера даже не подозревало о его существовании… Мария и Андрей, впрочем, были с ним знакомы.

– Тоша!.. Ты почему так рано? – воскликнул он мелодичным тенором. – У меня суп еще не готов, я только овощи варить поставил… А кто это с тобой?

– А ты сам не видишь? – буркнул Антон и махнул рукой в направлении комнаты: – Давайте, проходите, не стойте! И не топочите в коридоре, а то дядю Саню разбудите, он с похмелья всегда злой…

Илья близоруко сощурился, чтобы распознать, кого на сей раз принесла нелегкая, и прикидывая сразу, что ему придется спешно изобретать на обед для двух лишних желудков, не страдающих язвой… Марии он снисходительно кивнул, Андрея же смерил подозрительным взглядом.

– Привет, Илюша! Прости, что мы как снег на голову… – смущенно проговорила Мария, ненавидевшая доставлять неудобства и хлопоты чужим домочадцам. – Но у нас… небольшой форс-мажор.

– Вижу-вижу, что небольшой… большой-то мажор где? – пошутил Илья, подразумевая Бердянского, к которому относился не в пример лучше, чем к Петренко.

– Павел на съемках… он снимается в клипе у Газманова, и они все в какую-то усадьбу уехали, в далекое Подмосковье. – она густо покраснела, сама не зная почему, и опустила глаза, как будто сообщила вслух что-то неприличное. Разлука с обожаемым мужем, длившаяся вторые сутки, странно на нее действовала.

Илья поцокал языком и покивал:

– Оооо… мое сочувствие вам, мадам… Барщина, значит, у бедняжки Бердосика…

– Так, разговорчики! – осадил Антон и нахмурился. – Я же ясно сказал – не шуметь в коридоре! Вы двое – быстро в комнату. А ты, Буба, рысью к плите: кофе, оладьи твои фирменные… ну, сам знаешь. А мне минералки принеси, только не холодной.

Андрей первый проскользнул в указанном направлении – ему всегда было страшно неловко наблюдать подробности семейной жизни Войновского, к тому же он знал, что Буба терпеть его не может. Хорошо еще, если в кофе не плюнет…

Мария на секунду задержалась, чтобы тоже попросить минералки, и как раз похолоднее (клюковка тети Фиши все еще давала себя знать), но Антон схватил ее за руку и почти силой втащил в мастерскую:

– Буба все знает сам и все принесет! А у нас репетиция… и военный совет.

***

Бердянский приехал в театр значительно раньше намеченного времени. Газмановская команда, возглавляемая амбициозным молодым режиссером, досняла клип ударными темпами (вот что значит сугубо коммерческий подход к делу!), и актеры вместе с «увольнительной» сразу же получили гонорар.

Теперь карман куртки приятно тяготил конверт с хрустящими зелеными бумажками, и, по прикидкам Павла, в ближайшие два месяца им с Машкой хватит на все, и даже еще останется… благо, киношно-акробатическая халтура была не единственным источником дохода. Ему вообще везло: после грандиозного успеха «Суперзвезды» предложения и приглашения сыпались со всех сторон, от такого голова Бердянского немного кружилась, и он начинал верить, что вытащил свой золотой билет… А еще в глубине души Павел считал Машку своим талисманом удачи и личной доброй волшебницей, но не говорил об этом никому, даже ей.