Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

Глава 22. Проклятие феи Карабос

– Мама просила сегодня заехать к ней… между двенадцатью и часом, – наливая Павлу кофе, неуверенно сказала Мария. Он упрямо сжал губы, и она добавила еще неуверенней:

– Я могу съездить одна, но если ты хочешь, чтобы мы вместе встречали твою бабушку на вокзале, нужно договориться по времени… От мамы до Киевского ехать на автобусе и троллейбусе примерно час, на метро немногим быстрее.

– Машуль, а вот раньше как-то нельзя было встречу организовать, а не тянуть до тридцатого?.. – Бердянский не считал нужным скрывать свое неудовольствие, и его брови сошлись в черту над переносицей. – Ты же знала, что сегодня-завтра у нас все забито под завязку, куда тут еще мама твоя, а?

– Раньше не получалось, Паш… вы с моей мамой как-то катастрофически не совпадаете во временных потоках.

– То есть это она со мной не совпадает… – хмыкнул Павел и взял из Машкиных рук бутерброд с икрой, не сомневаясь, что он намазан специально для него: Машка знала, чем ненавязчиво подкупить по-утреннему голодного мужчину. – Даже на премьере и то не совпала.

– Паш… ну она же с самого начала предупредила, что у нее большие сложности со временем перед Новым Годом, и что она не обещает прийти… – Мария покраснела, как будто лично отвечала за то, что ее родительница проигнорировала любезность будущего зятя и не соизволила появиться в театре. Было обидно, что Анна Аркадьевна Лазич не лицезрела вчерашний триумф Павла Бердянского, но еще обиднее -понять, насколько несерьезным она считает актерское ремесло.

– Я тебе уже передавала ее извинения, она, между прочим, звонила вчера, хотела тебя поздравить, но ты был не в состоянии разговаривать, помнишь?.. Мама потому и попросила заглянуть к ней сегодня днем… чтобы хоть разок повидаться до общего слета.

– Поздравить с тем, чего не видела, а значит, и оценить не могла? Ну-ну… очень… по-женски! – скепсис Бердянского в отношении Машкиной матери прирос еще на несколько процентов, однако теперь ему стало еще любопытнее лично взглянуть на особу женского пола, что так упорно уклонялась от контакта с ним. «Несовпадение графиков» можно было бы считать случайным, если бы пляски с расписанием не продолжались несколько недель, с момента, как Мария поделилась со своей мамашей новостью о грядущей свадьбе.

Общая вымотанность после премьеры и приятная утренняя лень-«тюлень» нашептывали никуда не спешить, не гнать коней через пол-Москвы, а завалиться после завтрака обратно в постель, и пробыть между простыней и одеялом минимум до двух, а лучше до трех, и желание последовать этому внутреннему искушению пока что уверенно побеждало.

Мария прижалась плечом к плечу Павла, взяла за руку, стала пальцами нежно перебирать его пальцы:

– Пашенька, я не настаиваю, чтобы ты ехал… нет так нет, в конце концов, вы завтра увидитесь на этом безумном банкете… Давай вернемся к началу: просто решим, где и во сколько встретимся, и вообще, нужна ли я тебе на вокзале? Я ведь твою бабушку Капу тоже никогда в жизни не видела.

– Ноооу, – подтвердил Урфин и запрыгнул Павлу на колени. Хитро посмотрел на бутерброд, на вазочку с финской сметаной и добавил: – Мрррррр-мыыыыр.

Вероятно, намекал, что они и без Маши отлично проведут время в такой чудесной компании.

– Ээээ, это мой бутерброд! И сметана тоже моя! Не для рыжей наглой морды припасенная! – Павла было не провести подобными заходами. Он без церемоний стряхнул Урфина на пол, но, смилостивившись, макнул в сметану палец и дал ему слизать угощение.

– Все, тебе больше не дам. Проси у мамки.

– Хватит ему сметаны, скоро в дверях будет застревать… – засмеялась Мария и снова вернула Бердянского к волнующей ее теме:

– Ну я собираюсь тогда?.. А то у меня на все-про все меньше трех часов…

– Охххх… и охота тебе ехать? Все равно ведь завтра ее увидишь. Или она и на банкет решила положить какой-нибудь очередной прибор? Медицинский?

– Неохота. – Мария поцеловала его в щеку и встала. – Просто… ах, Паш, не знаешь ты мою маму… в общем, не хочу, чтобы она завтра всем настроение портила и сидела с кислой миной… пусть уж лучше мне одной, сегодня, авансом… к тому же она хочет мне денег дать – ну, вроде как «взнос родителей невесты» – и знаешь, я решила не отказываться. Я вообще в ужасе, сколько королева -мать… оо… Ольга Викторовна на меня потратила, но я просто не знаю, как ее остановить…

Бердянский хотел было заметить, что мама Машки до сих пор и не давала возможности узнать ее хоть как-то, но повторять эту мысль по третьему разу было лень. Зато известие о том, что мадам Лазич все-таки вспомнила о приданом дочери и немаленьких свадебных расходах, выглядело приятным разнообразием на фоне бесконечных реверансов со стороны его родни – и отказов родни невесты от визита или встречи в кафе.

Мысль о деньгах потянула за собой другую: в предновогодней Москве толклось бог знает сколько приезжих, в том числе и тех, кто прибыл в столицу с целью как следует поживиться за чужой счет. Щипачей и откровенных грабителей хватало не только на вокзалах, но и в метро, в эти дни едва справляющегося с людским потоком. И идея Машки ехать к черту на кулички самой, в общественном транспорте или даже на такси, а потом точно так же возвращаться оттуда с деньгами, выглядела, мягко говоря, рискованной.

Ну и потом баба Капа ему не простит, если он не выполнит обещания и приедет ее встречать один, без невесты. Гнев же одесской бабули вкупе со «страшной местью» лучше было на себя не навлекать ни под каким видом.

– Ладно, считай, что ты меня уговорила… – вздохнул Павел и с видом медузы, выброшенной на берег, растекся по столу…

– Да-да, вижу, на какую жертву ты идешь, – усмехнулась Мария и стала убирать посуду со стола. – Но нет, Паш, я тебя не уговорила – это твое решение. В любом случае я через пятнадцать минут исчезну…

– Это шантаж! Наглый шантаж! – Бердянский тут же вскинулся и сцапал Машку обеими руками. – Зато теперь я понимаю, в кого ты такая… неуловимая!

– Паша… – она сразу же растаяла под его прикосновениями, колени привычно ослабели, но Маша догадывалась, что ее мужчина тоже лелеет некий коварный план… и собственную слабость – на все части тела, когда речь шла о Павле – следовало подавить и преодолеть. – Нам… пора… оххх… идти… на Ленинском пробки…

– Слушаюсь, мэм! Автомобиль сию же минуту будет подан к парадному входу! – прикинувшись исполнительным слугой, Бердянский изобразил еще и нечто вроде полупоклона.

***

Продравшись сквозь слякотную оттепель и многокилометровые «праздничные» пробки на дальней юго-западной окраине, Павел, следуя сбивчивым указаниям Марии, все-таки не пропустил нужный поворот на тихую улочку. Подъехав к типовой панельной двенадцатиэтажке, он кое-как припарковал свою «адочку» между ржавым «запорожцем», поставленным на вечный прикол, и новенькой черной «бэхой». Судя по этому контрасту, в доме, некогда построенном на средства кооператива, публика проживала самая разная – как интеллигентная, так и простецкая, а люди скромного достатка соседствовали с «новыми русскими».

– Надеюсь, твоя маман обретается не на последнем этаже?.. – спросил Павел, помогая Марии выбраться из машины, и тут же спешно пояснил свой «интерес», маскирующий страх высоты, отнюдь не приличествующий бывшему воздушному гимнасту:

– Не люблю лифты в панельках – вечно застревают и зассаны до потолка…

– Ничего, Бердянский, ты на своих ногах длиной в километр дошагал бы до чердака – и не заметил как… – усмехнулась Мария, но, заметив странное выражение его лица, осеклась: – Паш, ты чего?.. Я же пошутила. Нормальный у нас дом, никто не ссыт, хоть консьержа и нет, а этаж – второй…

– Ну на второй можно и пешочком подняться, чай, не небоскреб…

– Пойдем скорее, уже десять минут, мама нас к часу ждала, она не любит опозданий. – Мария вытащила с заднего сиденья букет кустовой розовой гвоздики и большой торт в круглой коробке, вручила все это Павлу и пошла к подъезду, чтобы открыть кодовый замок.

– С ума сойти – какая пунктуальность! Прям английская королева.. – язвительно заметил Бердянский, но тем не менее галантно распахнул перед Машкой дверь.

Подъезд оказался на удивление чистым, ухоженным, с двумя новенькими лифтами, но из-за низких потолков и серо-зеленых стен все равно показался Бердянскому конурой.

Дверь в сто четвертую квартиру отворилась раньше, чем Мария успела позвонить: должно быть, их увидели в окно.

– Добрый день, проходите… – встретив гостей на пороге, сдержанно поздоровалась Анна Аркадьевна Лазич, одетая неброско, но стильно: облегающий джемпер, длинная шерстяная юбка, красиво подчеркивающая безупречную талию, домашние туфли на крохотном каблучке. Короткая стрижка была уложена волосок к волоску, губы чуть тронуты помадой. Смотрелась хозяйка дома эффектно и столь же моложаво, как и Ольга Викторовна Бердянская.

– Маша, разувайся сразу, у двери, и кавалера разувай… Встаньте на половичок… Вера сегодня все утро пылесосила и мыла пол. Здравствуйте… Павел, если не ошибаюсь?

– Ошибиться было бы крайне досадно, Анна Аркадьевна, я на вашей дочери намерен жениться именно как Павел Бердянский, не как Петруччо и уж тем паче, не как Мишка Япончик… – задетый за живое таким пренебрежением, он протянул маме Машки букет и торт:

– Извольте принять сии скромные знаки моего к вам благорасположения… и всяческого уважения!

– Благодарю. Какие красивые цветы… – Анна Аркадьевна улыбнулась уголками рта. – А что за торт? Мммм, «Киевский»… как мило… только Маша никак не запомнит цифры моего холестерина… а следовало бы. Ну спасибо, это все равно кстати. Маша, что ты копаешься? Дай уже молодому человеку тапочки!

– Сейчас, в зубах принесу, – неожиданно для Павла огрызнулась Мария, наконец-то совладавшая с молнией на сапоге и пуговицами на полушубке. – Павел дома ходит босиком, как и я… Мам, иди уже, отнеси торт, цветы в воду поставь, ладно?.. Мы сейчас придем.

Анна Аркадьевна покачала головой, но ничего не ответила и царственно уплыла в сторону кухни.

Мария, не поднимая глаз, проговорила тихо и быстро:

– Паш, куртку вот сюда, в шкаф… тапочки, если вдруг нужны, там… ванная и все прочее направо. А королевская гостиная прямо по коридору… туда и проходи смело. Я пойду пока с сестрой поздороваюсь…

– Постой, какая ты прыткая… я уже практически все, давай вместе… – Павел по-актерски легко разделся, скинул ботинки и отловил Машку за руку. – Сестрица у тебя такая же суровая в плане чистоты и порядка?

– Нет, такая же неряха и разгильдяйка, как я… – она улыбнулась и на пару секунд прижалась к Павлу всем телом, подняла лицо к его лицу, так что губы оказались рядом.

– Ну тогда мы с ней подружимся… – выдохнул Берлянский и, потянувшись за Машкиными губами, не отказал себе и ей в удовольствии долгого жадного поцелуя. Привыкнув к габаритам «сталинки» и высоте всех помещений театра, он немного неуютно ощущал себя в квартире с низкими потолками.

– Ой, а чего это вы тут делаете, а? – раздался прямо за их спинами молодой и довольно нахальный голос.

– Плюшками балуемся. – в тон вопросу ответил Бердянский и, обернувшись, увидел девушку лет девятнадцати-двадцати, темноволосую, коротко стриженную, в ковбойке и шортах, и без грамма косметики на тонком лице, неуловимо напоминающем Марию.

– Привет! Ты, должно быть, Вера? Я Павел. Будем знакомы. – вместо привычно-галантного жеста – «поцеловать ручку», он просто протянул девице ладонь и она, не ломаясь, пожала ее по-мужски крепко:

– Привет, зять… Значит, это ты Машкин прекрасный принц… ну… вообще годишься, берем.

– И на том спасибо. – ухмыльнулся Павел, невольно продолжая сравнивать сестер между собой. Если Машка и правда была принцессой, то Вера определенно могла бы сыграть маленькую разбойницу из «Снежной королевы», а в амплуа травести – и Гавроша, и Дика Сэнда, и любую другую роль мальчишки-подростка.

– И чего, ты правда актер? Типа звезда?..

– Вер… Я тебе сейчас сделаю больно. – пообещала Мария и погрозила сестре кулаком, а та в ответ приняла фехтовальную стойку – положение «к бою»:

– Что «Вер»? Я думала, ты звездишь насчет неземной красы, у тебя все, кто чуть симпатичней обезьяны – уже красавцы, а тут смотрю… даааа! Полный улет! От такого с первого взгляда в трусы напустишь…

– Я рада, что мой Павел тебе нравится… Паш, вот такая у меня сестра непосредственная. Вер, в комнату можно пройти, или мы сегодня обедаем в прихожей?..

– Да боже ж мой, проходите, проходите! – Вера отвесила шутовской поклон и посторонилась, освобождая путь.

– Вера! – донесся из кухни металлический голос Анны Аркадьевны. – Быстро сюда! Маша, сажай гостя за стол пока, и познакомь уже с Яковом Михайловичем…

– О Боже, а что, Яков Михайлович тоже здесь?.. – тихо простонала Мария. – Почему меня никто не предупредил?

– Марусь, ты чего? Когда это Яков пропускал смотр твоих женихов?

– Спасибо, Вера…

– Да пожалуйста, – ухмыльнулась сестрица и побежала на кухню: на Марию она смотрела сверху вниз, но матери явно побаивалась.

– Это тот самый медицинский светило, что Дрона консультировал? – сделав вид, что не заметил бестактного выпада младшенькой Лазич, Бердянский приобнял Машку, которая после короткой стычки с сестрой напоминала раздраженную кошку, и ласково погладил ее по спине.

– Да, тот самый… – Мария нервно потерла пунцовые щеки. – Врач от Бога, но… тот еще козел, если честно… Пашенька, прости, ну, вот такие у меня родственники. Думаю, ты теперь кое-что лучше понимаешь…

– Ты так извиняешься, будто сама их себе придирчиво выбирала… Мои тоже не подарок, я уже предвкушаю эпическую встречу двух кланов… – успокаивающе юморил Павел, хотя его посетило уже не первое мрачное предчувствие на тему близкого общения «любящих родственников» с обеих сторон. Особенно разрушительными для репутации семейства Бердянских будут соленые одесские анекдоты и своеобразный юмор бабы Капы и ее сестры Цили…

С другой стороны – чем хуже, тем лучше. Бердянский признался себе, что только рад будет навсегда забрать Марию отсюда и встречаться с ее родичами только по самым исключительным поводам, не чаще пары раз в год.

Мария крепко сжала его руку и повела в гостиную – по меркам Павла, совсем небольшую, но обставленную с претензией на колониальный стиль: бамбуковая занавесь на входе, деревянные сундуки, покрытые цветными подушками и превращенные в банкетки, плетеные кресла, круглый стол со стеклянной поверхностью, диван с высокой спинкой, на изогнутых ножках, на стенах – африканские маски и акварельные пейзажи с изображением не то Африки, не то Южной Америки.

Второй стол – прямоугольный – был накрыт для приема гостей, накрыт по всем правилам, с вилками, ножами, салфетками и бокалами… а чуть поодаль сидел полноватый и лысый дядечка, в очках, с мясистыми губами и с огромным семитским шнобелем, облаченный в серые штаны, явно не купленные с вешалки, а сшитые у хорошего портного, светлую рубашку и вишневый пуловер.

– Здравствуйте, Яков Михайлович…

– Здгаствуй, здгаствуй, Маг’ия, кг’асавица моя! – радостно возопил Светило, вальяжно встал и, раскинув руки, полез обниматься. Мария дернулась назад и спряталась за Павла, но дядечку это не смутило, и он полез обниматься уже с Бердянским:

– Здг’аствуйте и вам, молодой человек! Ну а как же ваше сег’це больное – жениться-то не помешает? Это же, позвольте вам заметить, пг’оцесс затг’атный, энег’гоёмкий! Ог’газм -это маленький сег’дечный пг’иступ!

Павел слегка опешил от бесцеремонности доктора, к тому же попутавшего «пациентов» и диагнозы. И первым делом решил подправить досадное заблуждение кардиолога:

– Благодарствую за то, что сердечно беспокоитесь… судя по вашему экспресс-диагнозу, я уже практически кандидат на тот свет, а вовсе не на брачное ложе… но, к счастью, мое сердце в полном порядке. Как у космонавта.

– Да? Вы уверены? Молодой человек, Андг’юшенька… да?

Мария поспешно вклинилась в диалог:

– Яков Михайлович, это не Андрей, это Павел… Андрей просто мой друг…

– Мммм, Павел! Ну, пусть Павел… Так вот, смею завег’ить – здог’овых нет, есть недообследованные! Но вы таки Павел или Андг’ей? А то Машенька такая пг’оказница! Уж и не упомню всех ее женихов и кавалег’ов!

– Я таки Павел, Па-вел. Бердянский моя фамилия. Вы меня с Андреем Петренко перепутали, это его вы через Машу заочно консультировали… – на всякий случай еще раз поправил собеседника Бердянский, которому общения с врачами в жизни хватило с лихвой. Сейчас он имел намерение познакомиться с мамой Машки, а вовсе не проходить внеочередное медицинское обследование с рентгеном и зондированием с обеих сторон.

– Ах, пег’епутал! Пг’ошу паг’дону!

– Как Моисеева и Марадону… – срифмовал Павел экспромтом, хотя первоначально в голову пришла совсем иная, куда менее пристойная рифма. Машка явно словила телепатему, поскольку покраснела и хихикнула как-то уж очень весело, но и Светило не остался в долгу:

– Ха-ха-ха! Остг’оумно! Машенька, а он у тебя шутник! Это хог’ошо, очень хог’ошо! У мужчин с чувством юмо’га у’говень тестостег’она гог’аздо выше сг’еднего, и потенция сох’ганяется до глубокой стаг’ости! Вот как у меня… хоть я еще, конечно, не глубокий стаг'ик, ха-ха-ха!

– Яша, ну хватит, хватит… ты совсем заболтал нашего гостя. – в гостиную вошла Анна Аркадьевна, держа в руках бутылку шампанского, а за ней, неся блюдо с пирогом, церемонно выступала Вера. – Давайте-ка, ребята, быстро все за стол! Павел, вы высокий, садитесь на диван…

– Предпочел бы стул, если никто не возражает. Если я сяду на диван, то после первого же бокала рискую свернуться на нем в позе сурка…

– Как? Вы же за рулем! – брови Лазич-старшей приподнялись от неприятного удивления.

– Именно! Один вид бокала приводит меня в состояние алкогольного ступора. Потому я вот тут на стульчике посижу и пить буду только стаканами. Гранёными. – ловко отшутился Бердянский, не желая становиться в позу мальчика для битья. Еще пара таких замечаний, и его шутки станут намного злее…

– Да что уж там мелочиться – бочками сороковыми, – вздохнула Мария. – Паш, садись, куда хочешь…

Вера громко, по-подростковому – или по-мальчишески – заржала и шлепнула блюдо на стол, так что пирог подпрыгнул:

– Яков Михалыч, кажется, у вас появился сильный конкурент по части делать всем смешно! Кушать подано, садитесь жрать пожалуйста! Павел, а может, вы на мне женитесь? В смысле, не вместо Машки, а второй женой возьмете?.. Вы же у нас султан, король-солнце, вам гарем по статусу положен!

– Вер, еще пара таких шуточек – и Павел вообще жениться перестанет, на любой представительнице нашего семейства… покажет нам блестящее исполнение роли Подколесина… (1) Мы и живем удобно, на втором этаже… – Мария, как обычно, шутила, сохраняя на лице невозмутимую серьезность, что усиливало комический эффект.

– Даааа! «Уж коли жених да шмыгнул в окно – то просто мое почтение!» – сестры рассмеялись и по-бандитски отбили друг другу «пять».

– Да что это за балаган вместо обеда! – возмутилась Анна Аркадьевна. – Яша! Павел! Ну вы же взрослые, серьезные мужчины – хоть вы призовите к порядку этих вертихвосток!

Яков Михайлович тут же активно поддержал хозяйку дома в своеобразной манере, а вот Павел даже не сразу нашелся, что сказать. Шутка про прыжок жениха из окна не показалась ему смешной. И ему стало вдвойне неприятно от того, как легко Машка заразилась сомнительным чувством юмора, стоило ей только переступить порог родительского дома…

***

За столом они просидели от силы минут двадцать пять, но этот временной промежуток показался Бердянскому вечностью… очень дурной вечностью. Не считая того, что на него навалилась свинцовая сонливость, и ему приходилось напрягать волю, чтобы не задремать над тарелкой самым неприличным образом, раздражали звуки: козлетон Светила, резкий, как чаячьи крики, голос Веры и ее нарочито громкий смех, и бесцветное сопрано Анны Аркадьевны.

Маша, сидевшая рядом с ним, по большей части молчала, но если вступала в беседу, Павел замечал в ее обычно мягком и певучем голосе чужие, резкие ноты. Когда его о чем-то спрашивали, он отвечал, но коротко, почти односложно, и не пытался блистать остроумием, уступив площадку Якову и Вере, и чувствовал, что никто из собеседников, исключая Машку, ни в малейшей степени им не интересуется. Это было непривычное и неприятное переживание: точно китайский болванчик, зачем-то помещенный в салатницу, и вынужденный терпеть беспрестанное ковыряние вилкой.

Ко всему прочему, безумно хотелось курить – а курить в этом доме было не принято, тем более за столом. Павел терпел, сколько мог, но в конце концов сдался и встал, на удивленный Машин взгляд пробормотал:

– Я покурить… – быстро вышел в прихожую, обулся, нащупал в кармане куртки сигареты и спички, и, кое-как совладав с мудреным замком, выскочил на лестничную клетку. Закуривая, он боролся с желанием вообще сбежать в машину и дождаться Машку там. Желание было таким сильным, что отчасти исполнилось меньше чем через минуту: она сама вышла к нему из квартиры:

– Пашенька, что с тобой? Ты в порядке?..

– Нет! – сердито ответил Бердянский, и уже набрал в грудь воздуха, чтобы поставить свои условия, но вдруг Мария сказала:

– Если ты не против – давай уедем прямо сейчас… иначе я или заколю Якова вилкой, или прибью Веру подносом. С мамой я уже решила все вопросы, и насчет завтрашнего дня тоже…

Он недоверчиво уставился на нее, но, видя, что она не шутит, просветлел лицом и, обняв невесту свободной рукой, влепил смачный поцелуй в нос:

– Машка, я тебя обожаю! Поехали! Соберешься за три минуты?

– Даже и за две соберусь. Дай тоже затянуться, а? – Мария потянулась за сигаретой, но он отвел руку:

– Ээээ, нет! Девушкам куг’ить вг’едно… иначе детки г’одятся зелененькие… как сказал бы твой добрый доктор Айболит…

– Паш, ну кончай меня смешить!.. Так нечестно!.. – она обняла его, прижалась бедрами, и Павел поперхнулся дымом:

– Охххх… вот это было нечестно… одевайся скорее…

Он улизнул из дома тёщи первым, коротко простившись, под предлогом необходимости прогреть машину, а Машку все-таки ненадолго задержали в прихожей мать и сестра. Уже закрыв дверь, Павел отчетливо услышал суждение о себе, высказанное металлическим голосом Анны Аркадьевны:

– Какое же редкостное хамло -этот твой так называемый жених!..

Едва сдержав порыв распахнуть дверь и выдернуть Машку, как была, раздетую и босую, Бердянский только зубами скрипнул от злости.

«Тоже мне, цирлих-манирлих все такие… Как через губу разговаривать и приглашениями раскидываться, так мы не хамло, а «занятые люди»… Ну-ну, мадам, я вам это припомню… когда Машку у вас заберу насовсем! Ноги ее в вашем колумбарии не будет… ” – мстительно пообещал он теще. А выйдя из подъезда, первым делом зачерпнул горсть свежего влажного снега и как следует растер им лицо…

К счастью, Мария не задержалась – он едва успел открыть машину и завести мотор, как она уже выскочила из подъезда, в распахнутом полушубке и кое-как повязанном шарфе, подбежала и с явным облегчением плюхнулась на пассажирское сиденье:

– Всееее… Слава Богу!

– Я вижу, ты рада была побывать в гостях у родственников… – иронически заметил Павел, пристегнул ее ремнем безопасности и включил радио. Из колонок, с волны «Авторадио», полилось старое доброе диско восьмидесятых:

«Hands up, baby, hands up!

Give me your heart,

give me-give me your heart…»

Мария вздохнула и страдальчески скривила губы – она уже успела сто раз пожалеть, что уступила матери и согласилась привезти жениха «на смотрины», нужно было ограничиться завтрашним официальным приемом в гостинице «Советская», да и все… но сделанного не воротишь. Она видела, что Павел раздражен и недоволен, и ей почему-то хотелось попросить прощения – но извиняться за мать и сестру, которые такие, как есть, тоже было неловко.

Нужно было сгладить ситуацию, снять напряжение, поговорить о чем-то приятном или хотя бы нейтральном, но, глядя на холодное замкнутое лицо Бердянского, Мария терялась и не могла найти подходящей темы. Поцеловать бы его – и больше ничего не надо… Нет, надо… она слегка сжала колени и прикусила нижнюю губу, и постаралась убедить себя, что женщине не стоит так явно демонстрировать сексуальное влечение. Тело, как всегда, было не согласно с головой, и настойчиво напоминало, что ночью смертельно усталый Бердянский вырубился прямо на ней, едва кончил, и, что называется, «остался должен»… а днем она сама лишила их возможности поиграть друг с другом в постели, потому что пошла на поводу у матери.

Павел тронул машину, аккуратно выруливая с парковки – задеть черный «бмв» совершенно не хотелось, впрочем, поцарапаться о ржавый «запор» тоже. Включив печку и направив тепловой поток на запотевшее стекло, он потянулся поправить зеркало заднего вида и взглянул на Машкино отражение в нем, оценивая степень ее огорчения и раскаяния… Его так и подмывало спросить, стоила ли их сегодняшняя поездка сюда того, чтобы ломать планы и приносить в жертву куда более приятное времяпрепровождение? И понимает ли она, какое впечатление на него произвел весь этот «прием в Версале», устроенный ее маман в честь знакомства с будущим зятем? Едва ли Машка этого хотела и ожидала… Но кто знает, вдруг для нее все как раз прошло в штатном режиме, как обычные «смотрины очередного жениха»? Любопытно было бы узнать хотя бы примерное число своих предшественников и вердикты, вынесенные по их поводу строгой врачебной комиссией…

«К половому сношению не годен! В размножении отказать! Вычеркиваем!»

Но лицо любимой, уже изученное им до малейшей черточки, и скованная поза просигналили о совершенно иных переживаниях и… желаниях.

Бердянский приободрился, активно подхватил припев песенки, знакомой со школьных лет, и теперь уже открыто взглянув на Машку с острым интересом, спросил, ловко сымитировав одесский говор:

– Я-таки прав или таки ошибаюсь?

– Насчет чего? – Маша то ли сделала вид, то ли в самом деле не поняла намека.

– Что кому-то срочно требуется скорая сексуальная помощь… Мммм?

– Бердянский!.. – она мгновенно вспыхнула и отвернулась. – Прости, но иногда ты ведешь себя как… символ своего года рождения.

Ей было дважды досадно – потому что не смогла скрыть свое сильное, мучительное желание близости с ним, а он, как подобает донжуану, считал это с изумительной легкостью; и потому, что смутил нарочито грубоватой фразой, как будто говорил со случайной подружкой. Дескать, вы привлекательны, я – чертовски привлекателен…

– Меееее… мееее… – Павел не стал отрицать очевидное, и даже с некоторым вызовом добавил:

– Между прочим, мужчины, родившиеся в год Козла, отличаются повышенным уровнем либидо и тестостерона. Так что… рекомендую этим воспользоваться, не откладывая в долгий ящик.

– Угу. А еще козел всегда считался символом и воплощением Дьявола… и на шабаше хорошенькие ведьмы целовали его под хвост. Правда, под хвостом оказывалось не то, что обычно… а прекрасное лицо, отвечавшее на поцелуй. – как обычно, в щекотливой ситуации, грозившей стычкой, Мария предпочла спрятаться за свою эрудицию и маску «начитанной барышни».

– Эк его скрутило-то… – фыркнул Павел, в красках представив себе то, о чем ему только что академическим тоном поведала Машка. – Ну спасибо тебе, что просветила… прямо не знаю, как я жил без этого знания.

– Вот живите теперь с ним, Павел Юрьевич.

– Ох-ох, какие мы серьезные, Мария Петаровна… – у него было искушение выбесить ее окончательно, назвав «Марьей Петровной», что она ненавидела хуже горького лекарства – но Бердянский мужественно сдержался. Он уже знал эту ее манеру – в минуты огорчения сдерживать собственные чувства и играть в «отличницу-ботаничку» или Мальвину, свысока поучающую раздолбая-Буратино. И знал, как нужно действовать, чтобы извлечь из этой ледяной оболочки его обожаемую, нормальную, живую Машку… Правда, для совершения этого магического действия ему требовалось чуть больше времени и… место, куда можно припарковаться в стороне от людского и автомобильного потоков…

Они как раз миновали узкий Теплостанский проезд и вырулили на Ленинский, и Павел резко прибавил газу, чтобы сразу уйти в крайний левый ряд – и с него проскользнуть в «бутылочное горлышко» съезда на Проспект Вернадского.

– Ну что, мы по времени успеваем за твоей бабушкой? – Мария, наконец, нашла более-менее спокойную тему для обсуждения.

– Более чем. Поезд с Одессы будет на Киевском в четыре с копейками, сейчас половина третьего, ехать минут сорок максимум – вот и считай, какая у нас выходит фора…

– Поезд из Одессы.

– Что? Почему вдруг «из»? Бабушка всегда говорит «с» Одессы.

– Ну, раз бабушка говорит… – Мария вздохнула и решила не затевать урока русского языка – переучивать Павла в любом случае было уже поздно. Спасибо, что он хотя бы родился и вырос в Москве, и не «хэкает», как Ленчиков Вася из Житомира. – Дай мне, пожалуйста, сигарету… Я в окошко, быстренько.

– Никаких сигарет, мораторий на курение, пока не встретим бабу Капу. – непререкаемо заявил Бердянский и пояснил:

– Для нее курящая женщина – это все равно, что пропащая. Ты ведь не хочешь произвести на нее дурное первое впечатление, как я – на твою маман?

– То есть женщина-врунья, которая хочет казаться лучше, чем есть, для нее предпочтительней… Ясненько. Но прямо сейчас что тебе мешает дать мне сигарету? Вытянет все десять раз, да ты и сам куришь в машине.

– Мешает то, что баба Капа мигом учует, кто из нас курит. Мне-то можно, хотя она меня, помнится, гоняла по всей Одессе, поймав первый раз с бычком на кармане… Всех соседей предупредила, что если будут скуривать ее Павлика, сама лично каждого проклянет. Потом уже смирилась, когда поняла, что я весь в своего папашу в этом смысле.

Мария хихикнула, представив эту картину, но упрямство и бытовой деспотизм Бердянского раздражали, так что она снова приняла бесстрастный вид и кивнула:

– Двойные стандарты в действии. Мужчине всегда можно больше, даже в дурных привычках, и все прощается намного легче.

– Ага, это ты не в курсе, как баба Капа деда Павла строила и дрессировала. Он у нее, как тот лев цирковой – с тумбы на тумбу так и летал… Кстати, дед Павел в свое время в цирке тоже выступал, правда, не акробатом, а силачом и борцом, а потом работал за кулисами, как раз занимался усовершенствованием всяких там страховок и воздушных конструкций… – не желая вступать в бесполезный спор, Павел предпочел не поддаться на провокацию и увести беседу в сторону от опасной темы.

– В «свое время» – это когда? – заинтересовалась Мария. – Ему же за девяносто было, ты говорил, значит, молодость пришлась где-то на двадцатые годы?.. Он, наверное, и Поддубного знал?.. И Дурова?..

– Да, он рассказывал, что бегал на представления, как раз когда с гастролями в Одессу приезжали всякие знаменитости. Тогда, еще до революции, и в Гражданскую войну, Поддубный точно там бывал, по югам гастролировал, может потому дед так и загорелся силачом стать, что на него насмотрелся. А он был парень крепкий, крестьянская кость, подраться не дурак и вообще… мог двух девиц на плечах таскать зараз…