Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

– Ммммм… ну тогда на следующей неделе?

– Следующая неделя Страстная, Машенька, я беру отпуск…

– Ну вот и отлично, и приезжай!

– Давай уже после Пасхи?

– Почему после, можно ведь на саму Пасху, раз так…

– Хорошо, договоримся. – Андрей улыбнулся и, приложив руку к сердцу, изящно поклонился. – Зато мне снова продлят бронь звезды в созвездии, куда моя душа отправится после смерти тела…

– Что это за созвездие?

– Разбитых сердец. Очень красивое… я тебе его как-нибудь покажу, только нужно дождаться ясной ночи.

Тонко намекнув на свои неизжитые чувства, Дрон привел Марию в полное смущение и простился с ней – кажется, очень собой довольный… Что ж, и об этом ей тоже надо было подумать.

Хорошо еще удалось быстро отвязаться от Минаева, которому приспичило передать через нее очередное любовное послание для Ленчика… должно быть, Дима тоже забронировал звезду в том созвездии, что упоминал Андрей.

***

Встреча третья

От театра до дома было от силы двадцать минут пешком, если идти самым коротким маршрутом, через улицу Красина, на Мария заложила приличный крюк, петляя по сопредельным переулкам, и гуляла в два раза дольше. Она могла не спешить: Павел вместе с Войной снова были гостями вечернего эфира, правда, съемка на сей раз шла не в Останкино, а на Шаболовке – и значит, дома муж появится не раньше одиннадцати, а то и позже… Сотовый Бердянского до сих пор отвечал записью автоответчика, значит, работа на студии в самом разгаре. Марию это и огорчало, и устраивало: пожалуй, ей даже нравилось скучать и сладко томиться по мужу, зная, что он точно также скучает и томится по ней, и разлука будет недолгой.

Времени хватало на все: и на визит в «придворные» магазины, и на теплую ванну, и на медитативное приготовление ужина, в неизменной компании Урфина, под тихое бормотание радиоприемника, настроенного на «Ностальжи» или «Радио Семь».

Добравшись, наконец, до Большой Грузинской, что понемногу становилась такой же родной и привычной, как тихая улица в Теплом Стане, Мария быстро сделала нужные покупки и направилась к дому. Бегло осмотрев двор на предмет присутствиях настойчивых поклонниц Бердянского, перебежала его и скрылась в подъезде. Сегодня, вроде бы, никто не околачивался на детской площадке и не торчал под окнами… Выйдя из лифта на третьем этаже, Мария вздрогнула и едва не выронила пакеты: под дверью квартиры, на коврике, который она сама недавно постелила, сидела светловолосая девушка в коричневом пальто. Голова ее свесилась на грудь, в руке была крепко зажата бутылка водки.

«Боже мой, этого еще не хватало!..» На несколько секунд она застыла, соображая, что делать и куда звонить, потом, присев на корточки, осторожно потрогала девушку за плечо:

– Эй! Вы меня слышите? Что с вами?..

Голова дернулась, светлые волосы взметнулись, разлетелись в стороны – и Мария узнала Фаину.

Глава 32. Когда лотос не расцветает

Плоды лотоса, попавшие в неплодородную почву, могут проспать полтора столетия, —

и затем снова дать жизнь прекрасным цветам.

Соединяя в себе стихии земли (дна водоёма),

воды, воздуха и огня (солнце), лотос оказывается неразделимо связанным с сотворением мира.

– Аааааа… вот и ты… Зачем ты?.. А Па-ааша где? – спросила пьяная девица, подняв на Машку красные заплаканные глаза. Помада на губах полустерлась, тушь размазалась по щекам, и Фая была похожа на инфернальную клоунессу. Она даже не пыталась подняться, сидела, широко раскинув ноги в мокрых сапогах, и со злостью глядела на ненавистную соперницу, нагло захватившую все, о чем ей самой мечталось…

– Павел на съемках. И не думаю, что он тебя приглашал, – сухо проговорила Мария.

Она испытала облегчение, видя, что Фаина не больна, не умирает, наглотавшись таблеток, а просто хватила лишку – с горя или для храбрости, неважно – но понятия не имела, как следует поступить. Подобные ситуации множество раз встречались ей в книгах и в кино, и роли персонажей, управляемых автором, были четко определены, реальность же, как всегда, радовала расплывчатыми контурами и многовариантностью развития сюжета.

Проще всего было проявить себя бездушной стервой, брезгливо переступить через пьянчужку и скрыться за надежной дверью квартиры… а если Фаина станет буйствовать или хулиганить – позвонить консьержу… Кстати, Петрович мог бы и повнимательнее смотреть, кого пропускает в подъезд, учитывая, сколько улыбок, коробок «Коровки» и пачек превосходного чая получил от нее за прошедшие месяцы.

Но что-то мешало Марии уйти и предоставить незадачливую бывшую подружку Павла собственной участи. Она по себе знала, в каком персональном аду живет отвергнутая женщина, и на какие глупые поступки порой толкает неутолимая печаль о несбывшемся… После того, как Хулио сообщил ей, что возобновляет помолвку с Ракель, потому что его родители наложили категорический запрет на свадьбу с русской, и что, как бы это ни было тяжело, он должен подчиниться воле семьи и вернуться в Барселону, она тоже думала, что жизнь закончена. Пьяная и плачущая, гуляла по Бережковской набережной, смотрела в темную, с белыми прожилками льда, воду зимней Москвы-реки, и думала – не прыгнуть ли… Сейчас все это казалось смешным, нелепым, фрагментом из мексиканского сериала, но тогда сердце по-настоящему рвалось на части.

Фая захихикала с подвыванием, некуртуазно икнула, заново приложилась к горлышку бутылки и, зажмурившись от обжигающего спирта, помотала головой:

– Неее, Павлик меня сегодня не приглашаааал… он меня теперь совсем забыыыл… а до этого… до того, как ты… ты его увела… я тут… ча-асто бывала… спроси хоть конс… ну… дежурного внизу… он меня в лицо зна-ааает… и даже по имени…

Тут в соседней двери провернулся запор замка, и на площадку выперся сосед – Жаб Георгич, в своих неизменных трениках с лампасами, и с пачкой вонючих папирос.

– А чтой-то тут за собрание такое, да с водочкой? Марья Петровна, вам помощь не требуется с энтой гражданочкой? – приглядевшись к мизансцене, старый гэбист внезапно решил проявить поддержку соседке. – Мож, милицию вызвать? Или скорую?

– Пожарных вызывай, старый хрыч… – сердито махнула на него бутылкой Фаина и тут же попыталась встать, для начала на четвереньки…

– Нет, нет, Марлен Георгиевич, спасибо, я сама справлюсь… Подруга перебрала, видите, плохо ей совсем. – Мария наконец приняла решение – не то что бы она прямо жаждала поиграть в мать Терезу, но оставить идиотку-Файку на площадке в таком состоянии было просто безбожно. Судя по мокрому пальто и колготкам, та то ли успела полежать в луже, то ли описалась, но теперь на улице могла просто замерзнуть:

– Фая, вставай!.. Вставай, говорю! Пойдем в тепло!

День, сложно начавшийся и щедрый на переживания, продолжал подбрасывать сюрпризы.

Фаина сперва раздраженно отпихнула протянутую руку:

– Иди к черту, Лазич!.. – но, поняв, что ноги ее плохо слушаются, все-таки помощь приняла. Бутылка выпала из ослабевших пальцев, сделавшихся ватными, и покатилась по плиточному полу с противным звуком, остатки водки вытекали из нее, как поток слез, пропитывая воздух подъезда этиловыми парами…

Жаб жадно потянул носом и залихватски заметил:

– Ээх, знать бы заранее, я бы закуску вынес!.. А пол-то на площадке придется замыть, Марья Петровна, здесь не пивнушка и не сортир вокзальный, вот так-то! Я спущусь, Петровичу выпишу по первое число, что за дверями не смотрит.

Мария машинально кивала, возясь с ключами и замком, и мысленно проклинала этот «сейф швейцарского банка» – но все же справилась, распахнула дверь, подобрала пакеты и бросила Фаине:

– Заходи… или заползай… но побыстрее, пожалуйста!

Фаина молча потрясла головой, кое-как выпрямилась, опираясь о стену, и тут же ощутила неудержимый рвотный позыв. Она прижала ладонь ко рту и довольно резво для пьяной заскочила сперва в темный коридор, напугав Урфина, а оттуда прямиком рванула в ванную комнату…

Мария проводила ее взглядом и медленно выдохнула сквозь прерывистое сердцебиение: судя по тому, как Фая ориентировалась в квартире Павла, даже в полутьме, она и в самом деле бывала здесь гораздо чаще одного раза…

Эта мысль подняла раздражение на мужа и всколыхнула ревность вместе с отвращением к ситуации. Ухаживать за пьяным Бердянским – это одно, а вот возиться по той же причине с полузнакомой девкой, пусть и бывшей коллегой – совсем другое. Стыдно и противно…

«Так, ладно… для начала нужно самой переодеться, помыть руки и разобрать сумки, а потом решать, что делать с этой подругой».

Решение напрашивалось: позволить Фаине привести себя в порядок и принять душ, ссудить ей платье и пальто, чтобы доехала до дома в сухом и невонючем, и вызвать такси. И в любом случае разобраться до прихода Павла.

***

Фаине понадобилось минут двадцать, чтобы кое-как привести себя в приличный вид. Опустевший желудок неприятно побаливал, во рту все еще оставался жгучий привкус желчи, зато в голове немного прояснело. Мария дала ей какие-то свои шмотки, блузку, лосины – чистые и мягкие, но вместо благодарности Фая испытала новый приступ злости и острой зависти – ведь это ей следовало быть на месте Лазич! Это она могла сейчас жить в этой роскошной квартире, кормить Пашку завтраками, обедами и ужинами, заниматься с ним сексом каждую ночь… родить ему детей… и больше ни дня в своей жизни не работать в кафе, не видеть опостылевших посетителей, не отвечать улыбкой на пошлые шутки и наглые заигрывания молодых актеров… Это она могла бы свысока поглядывать на Нинку Муравьеву и Алку Мерцалову – обеих надменных красоток и прим, тем не менее упустивших Павлушу… Это ее Пашка должен был носить на руках, целовать при всех и называть в интервью «женщиной всей своей жизни»…

Ну почему, почему сказка сбылась не для нее, а для чертовой Лазич, которая неизвестно откуда вообще появилась в их театре и тут же, месяца не прошло, как охомутала Бердянского! Чем она лучше нее, Фаины? Она ведь и старше, и внешне вовсе не эталонная красотка, даром что ноги длинные… и одевается черт те во что, и даже не красится почти! Ведьма, ведьма… не иначе без приворота не обошлось…

– Хочешь кофе? – спросила Мария, когда молчание, повисшее между ними, стало невыносимым, и напряжение ощущалось физически. – Или зеленый чай… поможет протрезветь.

– Как ты это сделала?… – словно не услышав предложения, резко спросила Фаина. Она сидела на табуретке с зажатыми между коленями, чуть трясущимися руками и глядела прямо перед собой. – Как ты его приворожила? Чем?

Меньше всего на свете Марии хотелось говорить о Павле в таких декорациях, и уж тем более делиться подробностями личной жизни с ревнивой женщиной; можно было отмолчаться или отшутиться, но в груди кипела сдержанная злость, подбивая на нехорошее, и с языка само собой сорвалось:

– Может, чувством собственного достоинства?.. Тем, что не ходила пьяной рыдать к нему под дверь, после того, как он на моих глазах ушел из кафе с другой девицей?..

– Это все гордыня, что ты говоришь… а гордыня -грех! – выпалила Фая, припомнив, что ей говорил строгий священник в церкви Иоанна Богослова, в ответ на ее сбивчивую исповедь. – И ворожить тоже грех! Бог тебя накажет за это, ведьма проклятая! Он ведь меня любиииил…

Слезы снова подступили и полились ручьем, стоило вспомнить, как в ту самую осеннюю ночь, последнюю их ночь любви, Павел притащил ее сюда после актерского банкета. Как с порога буквально накинулся голодным львом, порвал на ней блузку и колготки, как они вместе, уже соединившись ниже пояса, рухнули на кровать… Как она отдавалась ему, забывая себя, забыв про все на свете, делала все что он хотел, и была на седьмом небе от счастья, когда он целовал ее всюду, и в грудь, и между ногами, называл любимой и желанной… Но ближе к утру волшебство рассеялось – протрезвев, Паша помрачнел, вспомнил вдруг про эту ведьму Лазич и плакался, как мальчишка, что «Машка, дураааа…» – посмела его отшить. Фаина попыталась его утешить с помощью минета, но он отстранился, а потом быстро ее выпроводил. Выпроводил – и больше не звал.

И все-таки та ночь была чудесна, чудесна, ничто не могло испортить воспоминания о ней! Даже то, что страстный секс без презерватива имел последствия. Эти последствия проявились уже через пару недель, в виде задержки месячных. Еще через неделю УЗИ подтвердило беременность, и в тот же день вся труппа начала сплетничать о грядущей свадьбе «принца Бердянского» с нахальной Золушкой…

Вопреки желанию, Фаина с отчетливой и беспощадной ясностью вспомнила и все дальнейшее, через какие страдания ей пришлось пройти, едва она поняла, что залетела от Павла. Как металась от горя, слыша со всех сторон подробности головокружительного романа, и день за днем любуясь на Бердянского, то сияющего, то злого, то заметно возбужденного – но занятого только Лазич. Да, она пыталась бороться… бегала за Павлом собачонкой, подстерегала, преследовала, унизительно рыдала перед ним в сперва в гримерке, а потом – в подсобке около кафе, на коленях просила, чтобы не бросал, за руки цеплялась… А он смотрел сквозь нее, отвечал холодно и зло, что между ними нет и не было ничего, о чем стоит жалеть.

Почему, почему она ему не сказала про ребенка?..

«Я беременна от тебя!» – сто раз висело на языке, да так и не сорвалось, из страха, что не поможет, что станет только хуже… из животного, глубинного знания, что замуж он все равно ее не позовет, и случайного ребенка – не захочет, разве что предложит денег для «решения проблемы».

А деньги Фаине и впрямь были нужны… срок для мини-аборта она пропустила, а цены на «большой», если делать в приличном коммерческом медцентре, ох как кусались. Рожать выходило еще дороже, да и куда она денется с ребенком, в студенческом общежитии, на что сама будет есть?.. Иногородней матери-одиночке работодатели не очень-то обрадуются. Можно, конечно, попробовать жесткий вариант – шантажировать Павла, требовать если не брака, то хотя бы постоянной материальной помощи, затеять процедуру установления отцовства, подавать на алименты… но Илона сказала, что это тупиковый путь, и Фаина была с ней согласна. Неизвестно, что там решит суд, и сможет ли она законным путем заставить Павла содержать сына или дочку – зато можно было не сомневаться, что Бердянский никогда не простит ей шантажа. И черт ее знает, эту Лазич, вдруг порчу наведет?..

Последней инстанцией для Фаины была родная мать. Звонок в Томск расставил все точки над «и». Мать сказала четко и жестко:

– Ты в Москву ехала учиться, чтобы работу хорошую найти, и нам с отцом помогать на старости лет… вот и работай! И парни томские тебе были не хороши, хотела за москвича выйти – вот и выходи! А ребенка, неизвестно где и с кем нагулянного, ты нам не подкинешь, не рассчитывай, нам тут самим едва хватает! У отца здоровья уже нет, у меня ноги болят, нам только не хватало с сопляком возиться! Нет, нет и нет… Ты девочка взрослая, умная, вот и выкручивайся. Денег я тебе вышлю, так и быть, но на много не рассчитывай, это последние крохи…

Повесив трубку, Фаина вполне всерьез поразмышляла, не повеситься ли самой, но здравый смысл пересилил всплеск депрессии, и она поехала к Илоне – на очередной военный совет.

Илона утешила ее старой еврейской мудростью – «если проблему можно решить с помощью денег, это не проблема, а расходы» – и взялась сама выпросить у Павла денег, как бы для себя, под предлогом необходимости срочного ремонта. И Бердянский денег дал, без звука, хорошую сумму в долларах, а на обещание отдать – только отмахнулся, еще пошутил, что «в отпущение моих грехов». Знал бы он, что «грех» Фая уже два месяца носит в своем животе!.. – и что для избавления от «греха» собирается совершить еще больший… но аборт все же казался ей меньшим злом, по сравнению с беспросветной нищей жизнью с ребенком на руках. Павел ей не достанется, а слюнявый орущий «прицеп» значительно понизит шансы вообще когда-нибудь выйти замуж. Хорошие варианты на дороге не валялись, и конкуренция за женихов в Москве была намного жестче, чем в Томске…

***

Мария достала кофемолку и насыпала в нее зерна. Фаина плакала, размазывая слезы по лицу, что-то причитала, вспоминая, как якобы любил ее Павел – и утешать или уговаривать ее сейчас не было никакого смысла. Да и выглядело бы глупейшей фальшью…

Крутя ручку антикварной кофейной мельницы, Мария делала вид, что полностью погружена в свое занятие, но душевное состояние было как никогда далеко от ровного и спокойного. Ей не нравилось, что Фая сидит на кухне у них с Павлом дома, как обвинительный приговор, напоминающий, насколько несвятую и беспорядочную жизнь Бердянский вел много лет подряд, каким он был импульсивным и эгоистичным – и вряд ли так уж сильно изменился после женитьбы… Он и сейчас порою давал повод для ревности, и обижаться на него Марии случалось довольно часто, но все тени пропадали в солнечном свете взаимной любви, все недоумения и размолвки сгорали в пламени страсти. Но сколько продлится идиллия, что будет, когда новизна отношений несколько притупится, а безудержное влечение Павла к ней, к ее телу начнет остывать?.. Не предъявит ли судьба счет за украденное чужое счастье и разрушенные надежды, как это случилось с Хулио?..

Историю с испанцем Мария пережила, пусть и не без сильной боли, но пережила; и, встретившись с бывшим возлюбленным через полтора года, осталась спокойной и убедилась, что прежнее прошло. Но чувства к Павлу и отношения с ним не были похожи ни на что пережитое ранее… Мария не преувеличивала, когда сказала матери, что не сможет вынести потери мужа, так что теперь оставалось одно – молиться о том, чтобы жить долго и счастливо, и умереть если не в один день, то хотя бы в один год… лет через пятьдесят, как непременно уточнил бы жизнелюбивый и прагматичный Бердянский.

Думая и чувствуя так, Мария не могла найти в себе ни злорадства, ни осуждения по отношению к Фаине… Фаина тоже вела себя как глупый эгоистичный ребенок, в истерике вопящий: «Дай, дай, дай!..» – и не понимающий, что желанную игрушку не получить, но разве она была виновата, что влюбилась без взаимности, и не имела сил отказаться от своих надежд?..

А Ниагара слез на соседнем стуле все не иссякала.

– … а ведь все могло быть по-другому… если бы не ты… если бы ты его не приворожила, не вперлась между нами, то я… я ему уже родила бы летом… сына родила бы… или до-оочку… – пьяно всхлипывала Фаина, выговаривая вслух наболевшее. Она и рада была остановиться, но ее словно прорвало, как прохудившуюся трубу, и все, что месяцами копилось внутри, хлынуло наружу злым потоком признаний и обвинений.

– В смысле – ты бы родила?.. – переспросила похолодевшая Мария и, замерев с кофемолкой в руках, неприлично уставилась на собеседницу.

– В коромысле! – тут же вскинулась Фаина и, оторвав руки от лица, гневно ткнула в Лазич пальцем:

– Из-за тебя, сука, мне пришлось аборт сделать!.. И залетела я тоже из-за тебя, когда ты его бортанула, а он меня, дуру, схватил и к себе повез, типа как скорую помощь… и трахался со мной прямо вот тут, как бешеный! Без резинки трахался!

– Подожди-подожди… не так быстро… – Мария обхватила пересохшее горло. – Ты… когда это случилось?

– Осенью еще, в ноябре, когда он только начал за тобой бегать… Он же, блядун чертов, сволочь красивая, тогда еще с Нинкой встречался… но Муравьиха ему надоела, потому что на ЗАГС слишком часто намекала. И я с ним… я с ним уже была несколько раз… а самый первый случился после его дня рождения, которое он в кафе отмечал…

– Это когда он тебе в блузку деньги засунул?.. – Мария очень хорошо помнила «презентацию», проведенную Илоной в первый день ее собственной недолгой работы в театральном кафе.

– А ты откуда знаешь?… Илонка разболтала, да?

– Ну… да. Из благих побуждений. Хотела меня предостеречь от опрометчивых поступков.

– Ага, конечно, предостеречь… Мне она тоже много гадостей про Пашу говорила, тоже типа предостеречь хотела… предостерегальщица хренова! У самой ни мужа, ни любовника, дом как воронье гнездо, наркоманка бывшая!.. А я… я только ради него на эту работу проклятую устроилась! Институт стала пропускать, сессию завалила, еле пересдала, лишь бы быть к нему поближе! – выкрикивала Фаина во власти новой волны истерики. – Зато с ним все стало получаться, потихонечку… я на шею-то ему не кидалась, он сам ко мне, понимаешь? – САМ, первый, подошел! И я не стала ломаться, недотрогу из себя строить… потому что сама того только и хотела, только и надеялась, что он меня заметит, что позовет… И он звал потом еще несколько раз… в гримерку звал… домой звал…

«Вот оно как, значит… Фаина втрескалась по уши, все на карту поставила, а для Пашки… для Пашки она просто дыркой была… А… я?..»

Мария опустила голову, огненный стыд обжег ее с ног до головы, от понимания, что если бы не беда с Андреем, Павел легко мог бы разыграть с ней тот же сценарий. Симпатичная новенькая официантка… пара пылких взглядов, знакомство… быстрый секс, пока в себя не пришла, и… занимай свое место в гареме, детка, жди, пока султан позовет!

«Господи, как же мерзко… мужчины, мужчины, что же вы творите!..»

– А тут ты!… И его как подменили сразу!

– Фаин, мне горько все это слышать, я тебя понимаю, поверь… – Мария встала и отошла к плите – ей просто необходимо было увеличить физическое расстояние между собой и незваной гостьей. Ко всему прочему, несмотря на бурные события вечера, никто не отменял необходимости приготовить Павлу ужин. В последнее время он перестал перехватывать на бегу после спектакля или съемок, если знал, что жена ждет его дома, и приезжал голодным как волк.

Она быстро насыпала кофе в прогретую турку, долила воды, поставила на медленный огонь и полезла в холодильник за стейками.

– Понимаешь ты, как же!.. И нечего прикидываться, что тебе меня жалко… Мне твоя жалость на хер не сдалась! Мне Па-ашка нужен… я без него жи-ить не могуууу…. – Фаина, как ни крепилась, вновь завыла в голос, едва увидела, что Лазич по-хозяйски шарит в Пашкином холодильнике. Обиднее всего было, что она теперь имела на Бердянского все законные права: у нее было право и даже обязанность готовить ему ужин, а ей, Фаине, девочке для удовольствий, которой попользовались и бросили, только и оставалось, что мотать сопли на кулак…

Кофе перекипел и полился на плиту.

– Ах, черт! – Мария поспешно сдернула турку, переставила, потянулась за губкой, выронила мясо, пакет смачно шлепнулся об пол – к вящей радости Урфина, что заинтересованно крутился вокруг странной женщины, издающей громкие и неприятные звуки.

Струна терпения лопнула, и Мария зарычала раненой львицей, да так, что Фаина испуганно умолкла:

– Мало ли что тебе нужно!.. Тебе моя жалость не нужна, а мне твои сопли и слезы ни к чему!.. Что случилось, то случилось – и Павел мой, поняла?!

Фая замерла, стоило только обычно сдержанной Марии повысить голос и заявить вслух то, что и так было очевидно. Слезы как-то быстро высохли, она перестала всхлипывать и погружаться все глубже в омут истерического самоуничижения. С минуту она просто молча сидела на табуретке, лихорадочно соображая, что же будет дальше и как ей себя теперь вести… Понятно, что эту бессердечную суку Лазич не возьмешь ни на испуг, ни на жалость, и в Павла она вцепилась мертвой хваткой, а сам Бердянский перестал замечать других женщин вокруг себя… ну в точности как заколдованный. Фаине вновь ясно припомнились сплетни и бабские разговорчики на тему приворота, и она ощутила самый натуральный ужас – а ну как Лазич, эта цыганка проклятущая, разозлится и правда на нее настоящую порчу наведет? Да такую, что на Фаю больше вообще ни один нормальный парень не поглядит…

Мария отогнала кота от пакета, подняла мясо, быстро протерла пол, вымыла руки и вооружилась острым ножом. Вид у нее был довольно устрашающий: волосы разметались по плечам, на бледном лице выделялись только яркие губы и лихорадочно блестящие светлые глаза, а пестрая цыганская юбка, которую она носила как домашнюю, придавала образу колорита…

– Мяяяяууусо, мяяяяуууусо! – внес Урфин свою утробную ноту. – Моееееееемяууусссо!

– Сейчас будет тебе мясо, – мрачно сказала Мария и посмотрела на Фаину. – Ты есть хочешь?..

– Н-нет… я… мне… мне пора, пожалуй… – пробормотала Фаина, стараясь не глядеть на Лазич, запросто говорящую с котом, но с места сдвинуться не могла: тело вдруг сделалось как будто чужое, и страх перед колдовской силой цыганского гипноза и проклятия тут же возрос вдвое.

«Ведьма! Точно ведьма!..»

– Ладно, я поджарю лишний стейк, а ты уж потом решишь… кофе сама себе налей. – и Мария, повязав передник, отвернулась к плите.

***

Павел ехал домой с Шаболовки в приподнятом настроении: передача, одновременно бывшая и финальными пробами на роль соведущего, прошла отлично. В предложенном контракте были прописаны хорошие деньги за каждый эфир, расписание съемок они с режиссером программы почти согласовали, оставались только формальные моменты.

По дороге домой он заскочил в «Эльдорадо» и прикупил там хорошее вино, фрукты и сыр, захватил любимые Машкины пирожные, а еще зачем-то плюшевого медвежонка с глупой, но умильной мордашкой и смешным кожаным носом.

– Ребенку? – с улыбкой поинтересовалась молоденькая кассирша. – У вас мальчик или девочка? По акции еще есть черепашки-ниндзя. И самолетики.

– Что? А, нет, это так… подарок… – Павел как-то не привык, чтобы его принимали за любящего и заботливого папашу. Но вопрос кассирши -еще одна странность! – вызвал больше удовольствия, чем смущения. Тогда Бердянский сам полюбопытствовал, есть ли у нее дети, а, получив утвердительный ответ, купил по акции черепашек и вручил ей:

– Вот, это для вашего парня, пусть играет на здоровье!

– Ой, ну что вы, не надо…

– Надо-надо, не отказывайтесь! А не то я огорчусь.

– Ну тогда ладно, спасибо вам большое! Погодите, я вам скидку сделаю на вино по купону…

На том они и расстались, весьма довольные друг другом.

Садясь в машину и пристраивая медвежонка на соседнее кресло, Павел подумал, что, может быть, в недалеком будущем здесь будет кататься его сынишка… и эта мысль, одновременно и пугающая, и радостная, вновь доставила щемящее, сладкое удовольствие, неизведанное ранее…

Видно, трудный разговор с Машкой на детскую тему, случившийся на даче, как-то странно на него подействовал, раз такие мысли сами собой пробирались в голову в самые неожиданные моменты.

***

Петрович, неизменно пребывающий на своем посту перед маленьким телевизором, сегодня вдруг вышел из каморки и поздоровался с Бердянским едва ли не за руку. Старик как-то странно мялся, вроде сказать что хотел, но Павел торопился увидеть жену, и ему было не до свежих подъездных сплетен. Он скрылся в лифте раньше, чем консьерж очухался и успел поведать новости.

На лестничной клетке попахивало неизменной вонючей махоркой соседа и довольно сильно разило спиртом, но самого Жаба, по счастью, не было видно. Павел сперва хотел было нажать кнопку звонка, чтобы Машка ему открыла, но сообразил, что она как раз наверняка сейчас стоит у плиты, и полез за ключами.

Квартира встретила его мягким полусветом (жена на любила верхние лампы и редко их включала), вкусными ароматами жареного мяса и свежесмолотого кофе, а еще он успел краем глаза заметить, как закрылась дверь ванной комнаты, и решил, что Машка ему приготовила очередной эротический сюрприз…

– Дорогааая… я уже дома! – на всякий случай оповестил он с порога, сложил пакет с покупками и медвежонка на банкетку, снял куртку и принялся разуваться.

– Пааааапаау… – донеслось с полки для шляп, и когтистая лапа, протянувшись вниз, попыталась поймать Павла за кудри. – Кошмуууррррр!

– Ах ты, бандито оранжито! – Бердянский ловко уклонился от нападения, сделал в сторону кота пару ответных выпадов растопыренной пятерней, и проговорил на «кошперанто» – кошачьем языке, который не без успеха осваивал:

– Маааау! Мааааааауууууу! Шшшшшш! Фффффф!

– Пуфффф… – недовольно буркнул Урфин, выгнул спину, развернулся задницей в сторону кухни и недовольно подергал хвостом. – Чуффффааау…

– Павел! – Мария показалась в дверном проеме кухни, но, к глубокому удивлению Бердянского, не побежала к нему, чтобы броситься на шею. – У нас гости.

– Какие еще гости?.. Твои или мои? – спросил он, только сейчас заметив на вешалке короткое женское пальто, а на полу – стоптанные и довольно грязные сапожки, и решил, что к ним заглянула свояченица, то есть Машкина сестра. С ней такое уже бывало несколько раз: беспардонная девица сваливалась к ним поздним вечером, в изрядном подпитии, объясняя свои визит «плохим самочувствием», хотя на самом деле ей просто было лень тащиться из центра в Теплый Стан. И не хотелось дома выслушивать все, что будет выговаривать строгая мамаша.

Павел был от подобных «гостей» не в восторге, да и сама Машка тоже стыдилась сестринской наглости, но родительское воспитание и впитанное вместе с одесским солнцем природное гостеприимство не позволяли Бердянскому выставлять свояченицу за дверь на ночь глядя. Только один раз он жестко настоял, чтобы она отправлялась к себе или хоть к черту на кулички, и самолично вызвал ей такси. Причиной кары стала попытка Веры устроить Машке пьяный скандал, невзирая на присутствие мужа… и Павел счел необходимым проучить молодую дуру. К чести Веры – она поняла, и при последующих визитах ходила по дому на цыпочках.

– Я даже не знаю, что и ответить на ваш вопрос, Павел Юрьевич… – такого тона у жены Павел не слышал очень давно, со времени их последней крупной ссоры еще до свадьбы.

– Паппаууу… мурррр-мрррр… – Урфин мягко спрыгнул со своей полки прямо на плечи Павлу и обвился хвостом вокруг его шеи, как будто говоря:

«Дело плохо, но я с тобой, крепись!»

Павел, гадая, что такое стряслось за те три-четыре часа, что он был вне зоны доступа, подхватил пакет, мишку и прошел на кухню. По пути ему послышались сдавленные рыдания, доносящиеся из ванной…

– Машуль, не темни, кого еще нелегкая принесла на ночь глядя?.. И что ты такая сердитая, а? Смотри, кого я нам купил! – он подошел к жене и, ласково приобняв ее, показал медвежонка. Потом искусно сымитировал голос Леонова в образе Винни-Пуха и проговорил:

– Привет, Пятачок! Я Винни! Винни-Пух! У тебя есть для меня что-нибудь вкусненькое?

– Я не Пятачок, я Кролик… – невольно улыбнулась Мария и жадно прижалась к мужу: как бы она ни была расстроена и сердита, устоять перед обаянием играющего Бердянского было нереально. – Очень воспитанный Кролик.

– Миль пардон, обознатушки… Это все от голода. Я голодный, как натуральный медведь-шатун, и скоро начну грызть собственную лапу…

– Не надо, мой лапы, в смысле руки, и садись за стол.

– Я бы помыл, но у нас там кто-то ревет в ванной… Так что, дорогой мой Кролик, чем будем сегодня ужинать?