Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

Павел снова усмехнулся, подумав, что чувствует себя сейчас как Жених в «Кровавой свадьбе» – правда, тот узнал, что его обманывают, когда было уже поздно… а кто же, в таком случае, Леонардо, которого Невеста любила прежде?.. Здесь как раз было легко сложить «два» и «два». Встреча с Леонардо назначена на послезавтра… и какая, к дьяволу, разница, что в этой жизни, в этой реальности он носит имя Хулио.

Мария закончила возиться с пакетами, налила воду в чайник, поставила на плиту кастрюлю с водой для спагетти и хотела выйти из кухни, но Павел удержал ее.

– Паш, я сейчас вернусь… только умоюсь и переоденусь.

– Нет, Маш, пойдем потанцуем.

– Что? А ужин?

– Потом. Подождет. А сейчас я хочу потанцевать с тобой…

– Ладно… – она поняла, и глаза ее вспыхнули. Приглашение потанцевать от Павла Мария всегда воспринимала с не меньшей пылкостью и готовностью, чем приглашение в постель, и на этот раз было так же.

В их паре танец был не просто удовольствием или частью совместной работы – а чем-то сродни исповеднику или семейному психологу. Когда они ссорились (а это случалось довольно часто), и не могли прийти к словесному согласию, или не решались сделать первый шаг навстречу друг другу, или не находили слов для обсуждения по-настоящему трудной или болезненной темы – достаточно было включить музыку… и сделать приглашающий жест… Дальше все получалось само.

Вот и сейчас Павел, крепко сжав руку Марии, повел жену в спальню и, остановившись около стойки с дисками, спросил:

– Я выберу или ты?..

– Выбирай ты… – она откликнулась не раздумывая, зная, что его выбор уже многое объяснит о переживаниях мужа. Тем более, что в глубине души Мария не могла не признать, что некий повод для беспокойства у Павла есть… и кажется, он не очень-то ей поверил насчет парфюмерного магазина.

Павел медленно провел пальцами вдоль дисковой стойки, ища нужный сборник. Его выбор пал на французские романтические баллады.

– Tombe la neige —

Tu ne viendras pas ce soir.

Tombe la neige

Et mon c? ur s’habille de noir… – полился из динамиков чуть глуховатый, бархатистый баритон Сальваторе Адамо, и Мария слегка вздрогнула, ощутив кожей трагизм, скрытый в лирическом звукоряде. Она любила эту песню, про падающий снег и отчаяние от одиночества, и сейчас первые же ноты легли на душу холодными крупными снежинками.

Павел повернулся к ней – его пластика была безупречна, он одним жестом сказал и показал, чего ждет от нее, и дал ей полную свободу двигаться так, как она сама чувствовала – вперед или назад, навстречу к нему или же прочь… а сам ждал этого шага с достоинством даже не принца – короля. Марии захотелось сказать ему, как прекрасно то, что он придумал, и как ей нравится, танцуя с ним, создавать новую историю, но все, что сейчас начало происходить между ними, было слишком личным… слишком близким… и, пожалуй, слишком грустным, потому что Павел говорил ей о своей боли и хотел понять, из-за кого болит ее сердце? Он не спрашивал словами, потому как словами можно солгать, но телом – нет, и Павел знал это лучше многих других.

Мария вложила руку в его ладонь и сделала два быстрых шага навстречу, замерев в нескольких сантиметрах от Павла, посмотрела ему в глаза – и, когда он, в свою очередь делая шаг, повернул ее, она оказалась к нему спиной, но прижатой почти вплотную…

Мария закрыла глаза и позволила вести себя.

«Спрашивай, что хочешь…» – она говорила это каждым вздохом, каждым медленным поворотом головы, каждым изгибом тела.

Павел не позволил ей переодеться, и чужой парфюм продолжал витать вокруг нее шлейфом невысказанной тайны, языком интриги, но руки мужа уверенно лежали у нее на бедрах и направляли ее дальнейшие шаги:

«С кем ты? Кому открываешь сердце, кого пускаешь в душу, кто, кроме меня, может ранить тебя до слез?» – он был настойчивым, но по-прежнему молчаливым, его ладонь переместилась с бедра на грудь и скользнула выше, к незащищенному горлу, дотронулась не сжимая, но прося, побуждая освободиться от тайной печали, признаться, довериться…

«Павел…» – она слышала все, что он говорил, слышала так же ясно, как если бы они просто разговаривали вслух, и печать, лежавшая на губах, не могла помешать выражению любви: «Я с тобой, только с тобой… никто, никто другой мне не нужен… ты терзаешь себя химерами…»

Его страх и боль были как черные птицы на белом снегу, и уличающий запах чужого одеколона был ядом, и Мария не знала, как пересилить сомнение, и не смела признаться до конца, не уверенная, что он поймет ее резоны… может быть, потому, что она и сама себя не понимала. Знала твердо только одно – прошлое осталось в прошлом, и если кому-то под силу причинять ей боль, если она кому-то дозволяет терзать свое сердце, так только ему, Павлу Бердянскому…

Все ее сегодняшние переживания, всколыхнувшиеся при виде Хулио, и заполнившие душу до краев, едва не утопившие, вытекающие из глаз горючими слезами, были связаны с мужем, а вовсе не с бывшим возлюбленным. Теперь она словно получила прививку в самое сердце, и сможет спокойно общаться с Хулио на репетициях и между ними. Но как сказать об этом Павлу, тем более – сейчас, когда она изначально скрыла свое намерение повидаться с Хулио до официального представления труппе, на нейтральной территории: сперва в аэропорту, а потом дома у Антона Войновского?..

– Triste certitude,

Le froid et l’absence,

Cet odieux silence,

Blanche solitude…

Павел вел Марию в танце, ощущал каждое движение, замирание, трепет и тепло, и не мог уловить ничего, что дало бы ему повод подозревать любимую в измене или хоть малейшей перемене чувств к нему. Его собственное сердце забилось ровнее, болезненная игла растаяла, и он прижался к жене всем собой, обнял еще крепче, скользнул губами по щеке… она повернула лицо, перехватила его губы своими губами, и, конечно, Бердянский не устоял, вовлекся в поцелуй, отвечал и с наслаждением принимал Машину ласку.

Чужой запах потускнел, стал почти незаметным, перестал раздражать, растворился в их общей ауре. Танец стер все лишнее, и тела тянулись друг другу, сплетались, прижимались теснее. Едва отзвучали финальные аккорды песни, Павел повернул Машу к себе лицом и, нежно взяв за подбородок, еще раз поцеловал, стирая между ними последние сомнения и ощущение недосказанности…

Глава 26. Хулио Лопес

Первая встреча испанского хореографа с артистами труппы Театра имени Мамонтова была назначена, как обычная репетиция – на одиннадцать часов утра, в малом репетиционном зале. Основной состав, как правило, подтягивался на репетиции к самому началу работы, и хорошо еще, если не опаздывал, но сегодня был особенный день.

Места в зале начали заполняться уже с десяти, а к половине одиннадцатого народу набилось как сельдей в бочку: пришли даже те, кто никаким боком не участвовал в постановке «Кровавой свадьбы», но был наслышан о сеньоре Хулио Лопесе, прибывшем из Барселоны, чтобы помочь Антону Войновскому создать очередной сценический шедевр. Помреж несколько раз обегал периметр и пытался вытолкать лишних, но это ему не удавалось: актеры вставали, делали вид, что вот-вот уйдут – и, как «зайцы» в общественном транспорте, пересаживались на другие места, так что выдворить их можно было только вместе с креслом.

За десять минут до начала, пришел сам Войновский, сухо поздоровался и сел не за режиссерский стол, а в первом зрительском ряду, на крайнее место. Одновременно звукотехник стал проверять стереоаппаратуру: над залом поплыли волнующие аккорды аргентинского танго… и то ли так совпало, то ли актеры, исполняющие ведущие роли в «Кровавой свадьбе», вошли парами с двух сторон – Павел Бердянский с Марией Лазич, Андрей Петренко с пожилой примадонной Озеровой, Минаев с Аллой Мерцаловой и Нина Муравьева с Михаилом Ширкиным. Их встретили жидкими аплодисментами.

Катюнчик Чиликина, молодое дарование, в распределении ролей получившая Луну, и считавшая, что выиграла в лотерею, сидела во втором ряду, за спиной Войновского, и по инерции тоже захлопала своим маститым коллегам – но Фаина, только что занявшая соседнее кресло, перехватила ее руку и прошипела:

– Перестань! Лучше для испанца побереги…

– Да ладно тебе, Фай… – Катюнчик покосилась на официантку, которой вообще нечего было делать в репетиционном зале, однако же Фаина пришла, под предлогом «принести минеральной водички Антону, он же без нее не досидит до перерыва» – и осталась, по опыту зная, что Войновский сам ее не прогонит.

Как только основные актеры расселись в первом ряду, музыка смолкла, на несколько секунд повисла напряженная тишина – и через дверь, ведущую на сцену, стремительно вошел высокий молодой мужчина, темноволосый, изумительно сложенный – все достоинства фигуры подчеркивал костюм, состоящий из черных рубашки и штанов и красного пояса – пластичный и грациозный, как кот, и красивый как кинозвезда…

– Буэнос диас, амигос, – поздоровался он мягким баритоном, и повторил по-русски, почти без акцента: – Добрий день, друзья.

– Ааааах… – пронесся по залу приглушенный вздох не только женских, но и мужских голосов. На вошедшего жадно устремились все взгляды: восхищенные – девушек и пристально-внимательные – парней, раздались сперва робкие, а потом все более громкие аплодисменты.

Спонтанная овация была прервана Антоном Войновским. Режиссер с явным напряжением поднялся со своего места, повернулся лицом к залу и, взмахнув рукой, навел тишину, потом кашлянул и представил труппе «высокого гостя»:

– Уважаемые коллеги! Конечно, вы все уже знаете… наслышаны о том, что в новом спектакле нам с вами предстоит победить наш дилетантизм и освоить хореографию испанского народного танца. Я говорю не о попсовых подделках, а о настоящем фламенко… Помочь нам в этой непростой – в каком-то смысле нерешаемой задаче– взялся сеньор Хулио Лопес. Я не погрешу против истины, сказав, что нам с вами выпала честь поработать в общем пространстве с одним из сильнейших байлаоров мира! Да, друзья мои… и прекрасным преподавателем, работавшим в школах Жорди Морено в Барселоне и Хосе Варгаса в Париже, а также успевшего в Москве посотрудничать с театрами «Музеон» и «Ромэн»… Словом, прошу любить, жаловать… и беспрекословно подчиняться. Все.

Повернувшись к Хулио, что спокойно ждал окончания его речи, Войновский поклонился с благородным изяществом и промолвил:

– Пор фавор, маэстро, труппа в вашем распоряжении…

– Благодарю, сеньор Антонио.

Голос Хулио потонул в аплодисментах, кое-кто из актеров массовки, хлопая, даже вскочил со своих мест, желая привлечь к себе внимание маэстро.

– Ну надо же, правду девчонки говорили, какой красавчик…

– Ага, ноги от ушей просто! Ты когда-нибудь такое видела в натуре, а?

– Дааа… у Бердоса и то не такие длинные…

– Ой, не сравнивай даже, где Бердос и где Лопес! Вот уж точно звезда, а не эта наша «примадонна» Мценского уезда… – перешептывались актрисы массовки, не сводя горящих глаз с фигуристого испанца.

Павел отчетливо слышал шепоток сплетниц за спиной, но не подал вида, что его хоть что-то задело; он спокойно смотрел на сцену и на Хулио, чье красивое лицо, атлетическая и в то же время изящная фигура уже были ему хорошо знакомы по фотографиям, что хранились у Машки. Час «икс» настал: они встретились лицом к лицу. Тот самый «тореро», знаменитый байлаор, стоял в десятке шагов от него, во плоти, и всем собой демонстрировал горделивое достоинство истинного сына Испании.

Машка тоже смотрела на испанца и выглядела спокойной; она вместе со всеми захлопала, приветствуя его, но едва аплодисменты стихли, как ее ладонь мягко проскользнула в ладонь Павла и сжала пальцы. Сам же Лопес на свою бывшую партнершу ни разу еще не взглянул, хотя ему со сцены был виден каждый, кто сидел в зале, тем более на первом ряду.

«Ну вот и первый повод напрячься…» – хмыкнул про себя Павел. – «Знаем мы эти игры во взаимный игнор…»

В то, что Хулио просто не признал Машку, Бердянский не поверил ни на секунду – в театре разве только глухой электрик Макарыч был не в курсе, что испанского хореографа удалось заполучить благодаря «особой протекции» Марии Лазич.

– Давайте… ммм… начинать… работаем. – проговорил Хулио и, легко соскочив со сцены, вышел на середину паркета. Все его движения отличались удивительной точностью, собранностью, и вместе с тем были настолько плавными, текучими, что со стороны он напоминал не простого смертного, облеченного грубой плотью, а божество, способное менять облик и форму по своему желанию.

– Все размяты, или.. мммм… нужно пять минут на… калетамьенто?..

– На разогрев… – одними губами пояснила Мария.

– Не нужно!

– Нет! Нужно! Нужно! – кто-то из дам быстро сообразил, что разминка – хороший шанс засветиться перед Хулио с первых минут…

– Буэно. Тогда музика и… пять минут! – хореограф сделал приглашающий жест и сам отошел к Антону Войновскому, сел рядом с ним, и они о чем-то заговорили на смеси русского, испанского и английского.

Из динамиков грянули «Арабески», «Миднайт дэнсер».

При первых звуках фанфар Мария вздрогнула, слегка покраснела и метнула на Хулио быстрый взгляд… но в следующую секунду ее лицо приняло обычное выражение, и она встала, чтобы присоединиться к более резвым актрисам, уже вовсю скакавшим по паркету в подражание знаменитому диско-трио. Андрей, несмотря на свой щадящий режим в плане физических нагрузок, не упустил шанс и… мгновенно оказался рядом с Марией, предложив ей ненапряжную, но весьма выигрышную диско-импровизацию – что-то вроде «танца в баре» из фильма про ангела Майкла… Она засмеялась и охотно включилась в игру, другие актрисы подхватили, и вот за спиной Дрона выстроился целый хвост из грациозных красоток… которых он вроде как учил танцевать.

Бердянский встал, потянулся сытым львом, вышел на середину паркета, преградил дорогу Дрону и его «гарему» и тут же сам выдал несколько задорных танцевальных па, приглашая девиц последовать его примеру. Андрей не уступил, изобразил петуха, готового к драке и продемонстрировал начало знаменитого «яблочка» – и все это не выбиваясь из диско-ритма «Арабесок». Девушки обтекли обоих парней, образовав вокруг них подобие танцующего ринга – кто-то взялся подражать Петренко, кто-то встал за спиной Бердянского, и вскоре на паркете состязались между собой две примерно равные группы танцоров. Минаев с места изображал рефери, а Ширкин уморительно бегал между командами и пытался «красть» то одну, то другую девушку, пока его самого не «выкрала» Мария – а Мишка не сделал вид, что его натурально заколдовали…

Все это озорство напоминало детскую игру в «бояре, а мы к вам пришли», изрядно поднимало настроение участникам и тем, кто остался в зрительном зале в качестве наблюдателей. Развеселившаяся Озерова басовито похохатывала и радостно хлопала всем подряд, а симпатии Фаи, судя по ее громким возгласам, были на стороне группы Андрея.

Хулио, как только на паркет вышел Павел Бердянский, прервал свою беседу с Антоном, и, оперевшись подбородком на руку, пристально наблюдал, не упуская ни одного движения, ни одного пластического решения и ни одной помарки…

Звукотехник увлекся зрелищем и запустил уже третью композицию, когда Лопес встал и, подав ему знак, прервал разминку.

– Спасибо, молодси, давайте работаэм дальше… кьен препаро… домассне задание?

– Какое еще домашнее задание? – шепотом спросил у Павла Андрей, пропустивший вчерашнюю читку пьесы, где Антон озвучивал пожелание хореографа.

– Такое… надо было свою музыку подобрать для импровизации контактной…

– Ох, черт!.. Прости меня Господи! Что ж вы не предупредили!..

– А ты что, в пост плясать собрался, Саломея? – хмыкнул Павел, не щадивший религиозные порывы друга, когда они были вне спектакля про Христа и Иуду.

– Да ну тебя, богохульник!.. Сам ты… Саломея!

– Ну вот иди и угоди Ироду, сымпровизируй что-нибудь, пусть тебе Сашок поставит любой диск на свой выбор. Ты ж парень находчивый – справишься…

– Хмммм… а вы с Машей что приготовили?

Актеры тем временем обступили Хулио, уточняя, чего же он от них хочет. Сеньор Лопес примадонну из себя не строил и вполне дружелюбно пояснял:

– Вас нужно сделать… импровизасьон, кто первий готов, прошу! – он жестом велел артистам очистить паркет и занять места по краям, чтобы каждый мог показать свои таланты и навыки в персональном задании.

Пользуясь моментом, в центр выскочила резвой козочкой Катька Чиликина, оглянулась на звукотехника за пультом и махнула ему рукой:

– «Пасадобль»!

Она приняла картинную аффектированную позу и при первых же напряженных аккордах сухого ритма застучала каблуками по полу, старательно имитируя сапатео, но на деле срываясь то в стэп, то в «казачка».

Хулио чуть заметно сжал губы и повернулся к Бердянскому:

– Пор фавор… сеньор?

– Павел Бердянский к вашим услугам, сеньор. – отчеканил он по-гусарски и коротко кивнул.

– Буэно, Павел, станьте партнером сеньориты…

– Екатерина, можно Катя… – пискнула покрасневшая Чиликина.

– Катарины… Тут… есть… ошибки новичка. Можэте исправить?

– Яволь, май фюрер. – козырнул Бердянский и, выйдя в центр, мягко остановил Катерину:

– Ты танцуешь пасодобль, детка, а не сваи вколачиваешь… Легче…

Катя покраснела еще сильнее – больше от удовольствия, чем от смущения – и кивнула:

– Яволь… май… либе!

Павел опять по-гусарски усмехнулся, заметив, что кое-кто еще покраснел – не иначе, от ревности – повернул Катюнчика спиной к себе, приобнял за талию, второй рукой дотронулся до ее локтя, приподнял его повыше, поставив руку в правильное положение:

– Вот так… теперь сосредоточься не на ногах, а на животе. Ритм идет отсюда… слушай его здесь… под сердцем прямо… и пускай по ногам вниз… Та-та-та… та-та-та-та…

– Буэно! Очэнь… хорошо! – одобрил Хулио и, обеими руками отогнав в стороны остальных актеров, жестом пригласил пару продолжить импровизацию.

– Покажите историю! – крикнул с места Войновский. – Я хочу видеть историю любви, борьбу женского и мужского, а не эти ваши топотушки! Здесь, блядь, театр, а не конкурс спортивных бальных танцев!

Мария чуть заметно кивнула, словно соглашаясь с мнением режиссера, и хотела отойти к своему месту, но Хулио удержал ее и посадил в кресло рядом с собой.

– А вот она, история, творится на наших глазах… – хмыкнул наблюдательный Минаев и сделал вид, что дирижирует ритмом пасодобля.

Музыка вновь зазвучала – не с начала, а с прерванного момента, но Павлу не составило труда поймать ритм и взять на себя ведущую роль. Партнерша была полна юного энтузиазма, но в остальном – словно сырая глина, нуждающаяся в руке гончара или скульптора, что сотворит из нее шедевр красоты. Вот эту тему Пигмалиона и Галатеи и стал развивать Бердянский, летая по паркету, как темный гений, направляя каждый шаг Катерины, то сдерживая ее резкость, то отпуская на волю, прежде чем вновь поймать и властно притянуть к себе. Она быстро сообразила, что от нее требуется, стала послушной, пластичной, но в порыве нешуточной страсти, захватившей ее, так дергала Павла за руку и висла на нем, что ему приходилось сжимать зубы от острой боли в растянутом запястье. Повязку он снял перед тем, как идти на репетицию, не желая ничьего сочувствия или снисхождения.

– Бастанте, бьен… – прозвучала команда хореографа, но Павел остановился не сразу, и довел партнершу до конца музыкального фрагмента, как до оргазма.

– Паааавел… – простонала Катюнчик и откровенно прижалась к нему всем телом. – Спасииибо…

– Теперь ты знаешь, как держать подсвечник, – тихо заметила Мария, и Андрей, сидевший рядом, прыснул: эта парочка друзей хорошо понимала друг друга.

– Что? – переспросил Хулио. – Канделябро? Почему канделябро?

– Потому! – тон Марии был каким-то уж очень резким для разговора с хореографом, но ей снова хватило секунды, чтобы все исправить. – Esta es una anecdota rusa sobre los britanicos, luego te lo contare.

Смотрела она при этом на Павла, и глаза у нее горели, как у злой дикой кошки…

– Пизда… – Фаина даже не попыталась понизить голос. Войновский резко обернулся и показал ей кулак:

– Тишина в зале!

– No he tenido un ensayo tan violento en mucho tiempo… – улыбнулся Хулио и несколько раз хлопнул в ладоши: – Спасибо, Пабло… спасибо, Катарина.

Бердянский отошел в сторону и повернулся к залу спиной, чтобы скрыть гримасу боли, пока массировал запястье, но за минуту полностью овладел собой. Теперь он мог довольно и расслабленно улыбаться залу и Марии, которая о чем-то шепталась с Андреем… и что-то пояснила Хулио на испанском. Но едва заметив, как легко и непринужденно они обменялись парой фраз – как старые друзья… или давние любовники – ощутил, как запястная боль перетекает за грудину…

– Так… Сегимос… Мария, пор фавор, ensenaras tu tarea?

– Si, claro… – она поспешно встала и вышла на середину. Стало тихо, и Мария ощутила холодок между лопаток – словно в спину ей были наставлены ружейные дула… тогда она посмотрела на Павла, взглядом прося о поддержке, и прижала руки к груди, чтобы показать, как сильно жалеет, что формат задания не позволяет ей самой выбрать партнера.

«Claro? Это типа, „дорогой“, что ли? Ну Машка… совсем за дурака меня держать вздумала?» – Павел вновь скрипнул зубами, на сей раз сдерживаясь от резких слов в адрес любимой женщины, с которой в присутствии Лопеса определенно творилось нечто странное… и она даже не пыталась как-то скрывать это!

– Начали, пор фавор… – поторопил сеньор Лопес, и Мария послушно кивнула, подала знак звукотехнику.

Из динамиков неожиданно зазвучало не танго, и не рубленый ритм пасодобля, и даже не страстная румба – полились полные светлой грусти ноты композиции Фрэнка Дюваля – «Я не умру без твоей любви» – и божественный голос загадочной Ингрид Куп.

Здесь уже заметно вздрогнул сеньор Лопес… и его скульптурная рука с тонким и сильным запястьем нервно сжалась в кулак.

Мария успела сделать всего несколько движений под музыку – нерезких, характерных скорее для фигурного вальса, чем для испанской хореографии – когда Хулио вдруг легко поднялся и… встал с ней в пару.

Это вышло так естественно и красиво, словно танцоры обо всем договорились заранее. Мария, на самом деле не ожидавшая от Хулио подобной эскапады, в первое мгновение хотела вырваться из его объятий – но решила, что таким образом распишется в своем полном непрофессионализме… а допустить такого провала на первой же хореографической репетиции было нельзя.

«История… просто история, выраженная языком танца, вот и все!..»

Павел отступил назад, за стоящими по периметру паркета актерами переместился к креслам первого ряда и сел поодаль от всех, зажав кисть правой руки пальцами левой, и внутренне тоже завязав себя в тугой узел. Он просто не мог сейчас допустить слабину, показать всей труппе, что его как-то задевают откровенные заигрывания красавца-хореографа с Машкой… или Машки с ним? Если бы даже он ничего не знал об их общем прошлом, из того, что разворачивалось на паркете прямо сейчас, непременно разрастутся новые сплетни… Да еще какие пикантные! – хотя, казалось бы, старательная ученица всего лишь показывает строгому учителю свою домашнюю заготовку… импровизирует с ним в паре…

– Я не умру, когда ты меня покинешь… я не буду плакать… – говорила женская фигура в серебристо-голубом платье, и как будто скользила под струями дождя, уходя, отступая от мужской фигуры.

– Нет, я знаю, ты любишь меня! – спорила с ней мужская фигура. – Стой!

Мужчина догонял женщину в пелене дождя, обнимал, прижимал к себе – но она не отступала, убеждая:

– Ты женат, и я не могу выносить эту боль… Ты должен выбрать – она или я!

– Но ты уже выбрала за нас двоих… – мужчина отворачивался, обнимал себя руками, и, склонив голову, отходил все дальше… чтобы в конце концов броситься ей наперерез, остановить, обхватить за талию и закружить в вальсе – технически безупречном, но, самое главное, полном того невыразимого чувства между танцорами, что на всех языках мира зовется «химией любви…»

– Чудесно! Прекрасно! – Войновский поднял ладони и зааплодировал. – Как это красиво… и блядь, какая ж это редкостная пошлятина! Мария! Мы говорили с тобой о Лорке, а у тебя тут что?! У тебя, блядь, долбанные шербурские зонтики, я б их в задницу запихал Франсису Лею вместе с Катрин Денев, чтобы мои актрисы не страдали фигней и не показывали мне эти сопли на карамель, когда, черт возьми, я прошу трагедию! Тра-ге-ди-ю! Что тебе, Мария, непонятно в слове трагедия?!

– Антон, мне все понятно, но это была просто…

– О, Антонио, mas facil, mas facil… Es solo un ejercicio. До Федерико мы… todavia llegaremos a Federico. – твердо возразил Хулио. – И зачем такие palabras при женщинах! Тебе следует извиниться.

– Пердонаме… Я понимаю, сеньор Лопес, что вы знакомитесь с труппой, это ваше право, но черт возьми, не портите мне актрис!

Войновский схватил бутылку с минералкой и стал жадно пить из горлышка – похоже, ему было совсем плохо…

Хулио наклонился к Марии и что-то сказал ей на ухо, но она отрицательно покачала головой и отступила от него.

– А я знаю, как сделать трагедию, сеньор Лопес! – вмешался Минаев. – Надо, чтобы пришел мужик с топором… под конец песни… и все умерли! Хо-ба! И никого не стало!

– Дим, тогда нужно было другую песню брать… – попыталась отшутиться Мария, красная, как помидор, к удовольствию всех зрителей этой сцены. – Про мужа, который пошел за пивОм…

– Так я как раз могу! – Дима встал во весь свой почти двухметровый рост. – Я, может, как раз эту песню и готовил, сеньор Лопес! Танцую-то я не очень, мне вот, как некоторые считают, только медведЯ играть на утренниках… но вы же меня научите, верно? А топором я могу хоть щас!

– Я научу. Топор махать… нет, не надо, – Лопес старательно вслушивался в быструю речь Минаева, потом, что-то сообразив, нахмурился и жестом указал на дверь репетиционного зала:

– Выйдите, пор фавор. Вы пьян.

Пользуясь тем, что внимание все труппы было отвлечено на режиссера, хореографа и Лазич с Минаевым, Фая тихо пробралась вдоль ряда и села прямо за Павлом.

– Павлуш, тебе что, плохо?.. – прошептала она ему в затылок и поцеловала, с жадностью вдыхая запах волос.

Бердянский дернулся, как от укуса змеи и, резко обернувшись, процедил:

– С ума сошла, что ли?

Он нервно пригладил вихры на затылке и добавил:

– Шла бы ты уже в кафе, Пенелопа, там тебя посетители заждались наверняка.

– Гад!.. – выдохнула она, мгновенно преисполнившись привычной злобы, отсела от него подальше, но не ушла, намереваясь досмотреть представление до конца.

– Не выйду! – залепил тем временем Минаев, поперевший на принцип, как бык на ворота, и Павел понял, что лучше бы ему вмешаться, прежде чем его друг, до предела разозленный или расстроенный чем-то, наломает дров… Или начистит хлебало заезжему красавцу, после чего вылетит из постановки вперед ногами (и хорошо, если не из труппы).

Бердянский нацепил на себя спасительную маску Мишки Япончика и, подойдя к Минаеву, грозно надвинувшемуся на Хулио Лопеса, взял его под локоток:

– Пойдем, друг мой ситный, совершим променад до буфету! Нынче там уха… и щоб вы все так жили, як мы ту уху ели! – объявил громко, чтобы все слышали, а сам, наклонившись ближе к Димону, шепнул:

– Мне твоя помощь нужна, прямо сейчас…

Минаев удивленно посмотрел, но возражать не стал, изобразил шутовской поклон и охотно поддержал игру Бердянского:

– Пойдем, друже, раз нас гонють… ээээх… правду всегда гонят из дома, точно сторожевую собаку!..

– Вон пошли, идиоты! – заорал Антон и швырнул оземь своей бутылкой. – Оба пошли вон! Я с вами после поговорю!

Кинув беглый взгляд на растерянную Машку, теперь уж не красную, а пятнистую, Павел послал всем присутствующим воздушный поцелуй, церемонно поклонился в сторону хореографа:

– Пердонаме… сеньор Лопес… сиеста… – и уже хотел сказать прощальное словцо, как вдруг его носа коснулся подозрительно знакомый аромат… тот самый, что он почуял два дня назад на Машкиной одежде и коже… травянистый, горько-медовый, с нотами лимона.

Острота застряла сухой колючкой в горле. Павел в упор посмотрел на Лопеса, потом на Марию– и, дернув за собой Минаева, быстро вышел из зала.

***

После ухода смутьянов Хулио быстро восстановил пошатнувшийся было порядок, и репетиция продолжилась как ни в чем не бывало. Актеры быстро оценили характер и преподавательский стиль испанца – под бархатной перчаткой у Лопеса скрывалась стальная рука, и хватка была беспощадной. Наблюдая за своими новыми подопечными, оценивая их природные способности к танцам и уровень хореографической подготовки, он не пропускал ни одной ошибки, но не спешил устраивать разнос в манере Войновского и не требовал прыгать выше головы. Обнаруженное «узкое место» было лишь поводом для постановки актеру или актрисе индивидуальной задачи: какой элемент или связку следовало разобрать и подучить к следующему занятию. Кое с кем Хулио предпочел коротко побеседовать с глазу на глаз и дать рекомендации, отличавшиеся той же точностью и простотой, что в целом характеризовали метод его работы с актерами.

Под конец сеньор Лопес поблагодарил всех участников репетиции, отметил особенно понравившиеся ему пары в контактной импровизации, заверил, что с удовольствием предвкушает совместную работу над «Кровавой свадьбой» и не сомневается, что на выходе это будет прекрасный спектакль… поистине не имеющий себе равных на московских подмостках!

Небольшая речь понравилась – каждый усмотрел в ней какой-то аванс или надежду для себя – и впечатление не испортило даже едкое замечание Войны, что испанским амигос свойственно даже варку картошки описывать в поэтических метафорах и превосходных степенях… а чтобы получить результат, «нужно пахать в репетиционном зале до кровавого поноса».

На этой оптимистической ноте Мария хотела незаметно улизнуть, чтобы поскорее отыскать Павла, который как-то нехорошо ушел с репетиции, но Хулио заметил ее маневр и перехватил в дверях.

– Куда ты бежишь? – спросил он без обиняков и по-испански. Она обернулась и, приняв правила игры, игнорируя заинтересованные взгляды коллег, ответила тоже по-испански:

– Но ведь мы закончили на сегодня? Мне нужно найти мужа…

– Я уверен, что твой муж вынесет без тебя еще полчаса… а ты не откажешься выпить со мной чашку кофе.

– Где? Здесь?

По губам Хулио скользнула хорошо знакомая ей улыбка, длинные ресницы над темными глазами знакомо дрогнули:

– В этом здании есть кафе – даже два, если считать то, что снаружи… но я готов отвести тебя куда захочешь.

– В таком случае, лучше пойдем в «Синеву», – Мария без колебаний решила, что если ей все равно не избежать сплетен, и возможно – нового неприятного объяснения с мужем, то лучше дать возможность всем любопытным посмотреть на нее в компании Хулио. В конце концов, выпить кофе после репетиции вовсе не преступно…