Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

– Ну это и ты можешь, Паша…

– Не, ты мне льстишь… И потом, зачем мне сразу две девицы? Я только тебя хочу на руках носить. – тут он совершил первый маленький маневр по разморозке заколдованной Машки – сняв руку с рычага передачи, переместил ее на округлое колено, обтянутое плотным чулком, ласково погладил и стиснул. А сам, как ни в чем не бывало, смотрел вперед, на дорогу, чуть подглядывая за ней через зеркало.

– Па-ша… Паша!.. – Мария, не ожидавшая захода с козырей, потеряла дыхание и ничего не смогла поделать с ногами, что сами собой разошлись в стороны от малейшего прикосновения любимой ладони.

Бердянский довольно ухмыльнулся, убрал руку и вернул ее на рычаг. Они миновали неудобную развязку с Ленинским и теперь гнали по Вернадского в сторону центра, а им навстречу лился плотный поток желающих выбраться загород.

– Ты… Ленинские горы любишь? Хочешь, там остановимся? – спросил он как бы между прочим. – На женихов с невестами посмотрим… порепетируем…

– Пашка… Паш… – она уткнулась лицом ему в плечо, признавая свое полное поражение, и рукой скользнула вверх по его бедру.

– Ммммммррррр?.. – Бердянский точно воспроизвел бархатистую интонацию Урфина.

– Давай уже… доедем… погуляем в другой раз.

– Тогда держись… перехожу на космическую скорость… – предупредил Павел и, наметив нужную траекторию, прибавил газ.

Маша откинулась на спинку сиденья и поднесла руку к горлу… хотя Бердянский катал ее на машине часто и много, она так и не привыкла к «космическим скоростям», и его манере изображать пилота «Формулы-1».

«Ауди» резво запетляла в потоке, оставляя позади законопослушных автолюбителей с их скоростными ограничениями, успевая проскочить по «зеленому» коридору все перекрестки… В считанные минуты они долетели до университета и цирка и чуть дальше, свернув с Комсомольского проспекта на улицу Косыгина, Павел притормозил и поехал нарочито медленно, придирчиво выбирая, где можно встать так, чтобы их никто не потревожил – ни любопытные пешеходы, ни алчные гаишники…

– Что ты делаешь, Паш?.. – шепотом спросила Мария, окончательно потерявшись в собственных чувствах, и в принципе уже готовая на любое безумство. Жар между ногами стал нестерпимым, но прямо сказать об этом Павлу не выходило – может быть, из-за того, что его сигналы были двойными. То притягивал, то отталкивал, то откровенно заигрывал и дразнил – то изображал «вы меня неправильно поняли». Стоило ли удивляться, что женщины из-за него сходили с ума…

– Возвращаю моей Маше хорошее настроение… по старому, годами проверенному рецепту… им, знаешь ли, в моем роду успешно пользовались и до бабы Капы… и после нее… Сейчас сама убедишься… – Бердянский приметил удобный парковочный карман в глубине безлюдной в этот час парковой аллеи сада МГУ, и ловко загнал туда свою «ласточку», спрятавшись за стоящим на приколе и закрытым фургончиком с хот-догами.

Оставив двигатель тихо работать на нейтралке, он расстегнул куртку и распахнул ее, позволив Машке оценить его собственную боевую готовность. Потом сунул руку под водительское кресло и, дернув рычажок, перевел спинку почти в горизонтальное положение.

– Иди сюда, Машуля… помоги… – он отстегнул оба ремня и потянул ее к себе, желая пересадить с пассажирского сиденья на свои бедра.

– Что, Паш?.. Что ты хочешь?.. – она прикусила губу и встревоженно посмотрела на него, пытаясь угадать, что за новую игру он затеял с ней, и чего ждет прямо сейчас.

– Ошибочка. Не «что», а кого. Тебя хочу, Машка. Прямо вот сейчас… прямо здесь. А ты, ты меня хочешь? – он протянул к ней руку, побуждая ее довериться, и запоздало подумал, что у них пока еще не было опыта секса в машине – минеты не в счет. Может быть, ее смутило именно это?

– Ты так пахнешь, Машуль… я же чувствую… но, может, тебе так не нравится? Непривычно? Ты занималась любовью в машине?

– Занималась. Мне все нравится, Паш… сделать тебе минет?

– Ну… вообще-то это я тебе кое-что должен с ночи… я думал про другое. Если ты сама хочешь, конечно же… – Бердянский видел, что Машка как-то вся вдруг зажалась и словно бы угасла, хотя меньше десяти минут назад казалась готовой на все, что он ей предложит. – Ты чего, Маш?.. Что-то не так?

– Все так, – она улыбнулась и положила руку ему на грудь. – Но Паш, ты напрасно считаешь, что ты мне должен… честное слово. Просто скажи, как ты хочешь, и я все сделаю.

– Да я по всякому хочу, вот только… вижу, что тебе эта идея не понравилась… – огорченный и несколько рассерженный ее отстраненной покладистостью – прямо невольница, желающая угодить султану! – Бердянский вернул кресло в нормальное положение и запахнул полы куртки так, чтобы его полноценный стояк не лез Машке на глаза и не смущал еще больше.

Сбитый с толку странным поведением своей женщины, он попытался отыграть назад:

– Ладно, дурацкий был план… Поедем дальше, поближе к Киевскому, посидим там в кафе, пока ждать будем… Еще парковку у вокзала найти – отдельная задачка…

– Паш, ты издеваешься?.. Слушай, я наверное, зря тебя сегодня потащила к маме, тебе после вчерашнего надо было просто дома поспать, еще же вечером бабушки твои, и завтра банкет… но вот так вот не надо со мной, Бердянский. Я тебе не Фаина.

– Как – «так»? – Павел уставился на нее, будто первый раз увидел. – Объясни, что не так? Что я такого сделал, чем ты недовольна?

– А ты не понимаешь? – Мария начала злиться по-настоящему и с трудом сдерживала желание вцепиться в ворот его куртки и как следует встряхнуть.

– Нет… не понимаю. – искренне ответил он – Мы от твоих удачно сбежали, потом вижу, ты загорелась вся, ну и я за тобой… и насчет Ленинских гор мы сошлись вроде… Что не так?

– Охххх, Павел… – она закрыла руками пылающее лицо и покачала головой. – Ты правда считаешь, что я этого хотела – «сексуального обслуживания в номерах»?.. Или чтобы я сама тебя трахнула, как мальчика по вызову?.. Если мне когда-нибудь такого захочется, я знаю, куда позвонить… только причем тут мужчина, которого я люблю?!

– Не знаю насчет «обслуживания», Маш, и всего такого прочего, ничего похожего я близко не думал… Просто взглянул на тебя и решил, что ты со мной хочешь потрахаться в машине… да, немного так экстремально, но почему нет? – Павла вконец озадачили рассуждения Машки про секс не по любви, и он нахмурился, пытаясь проникнуть в истинный смысл ее послания.

– Боже, Бердянский, ты что, вообще не видишь разницы между близостью и трахом?.. И если я тебя хочу… а я, блядь, тебя хочу чуть чаще, чем постоянно, Паш! Кончаю и снова хочу!.. – если мне просто нужен ты рядом, твои руки, твои губы, твой запах… твоя чертова красота, которая для меня лучше, чем Караваджо, чем Микеланджело с Леонардо вместе взятые – то это… это просто значит, что я «хочу потрахаться как-то экстремально»?.. Ты так это видишь?.. А когда… когда я пытаюсь объяснить… объяснить… что ты… что ты для меня значишь намного больше, чем твой член – хотя я его обожаю, Паша!.. Он мне по ночам снится!.. – ты… ты… даешь мне понять, что я кручу тебе динамо, или вообще «все неправильно поняла, поехали встречать бабушку?…» Да ты мне руку засунь между ног, Бердянский, и все поймешь, как мне «не понравилась твоя идея!»..

– Тогда чего ты замерла вся, когда я тебя позвал? – тут уже его изумлению не было предела, и Бердянский понял, что вновь столкнулся с непостижимой ему, мужчине, женской логикой или способом простое делать сложным… – Мне, чтобы понять, что ты меня хочешь, как кошка, не обязательно всякий раз к тебе в трусы лезть, особенно когда я машину веду на скорости под сто! Ну а мое желание тебе и так очевидно…

Не зная, как еще объяснить ей свои резоны, Павел вцепился в руль и уставился перед собой, кусая губы. Вроде бы они говорили и чувствовали про одно и то же, и вот теперь, вместо того, чтобы заниматься именно тем, о чем думали и чего желали, сидят и выясняют какие-то там нюансы…

– Паш… – немного остыв, она сделала над собой усилие – не хватало еще поругаться прямо сейчас – и обняла его за плечи. – Паша… Забудь все, что я сказала. Просто забудь.

«Да, так будет лучше всего… если он просто забудет все, что я ему наплела сгоряча, дура… нашла себе исповедальню, чертова дура!..» – в горле болело, и в глазах дрожали непролитые слезы, но она терпела, не желая пугать и еще больше отталкивать Пашку своими странностями. Возможно, он в курсе, что женщины с Венеры, но вряд ли стоило демонстрировать, что и на Венере она живет не так, как принято, в самом дальнем уголке…

Бердянский вздохнул и потянулся к ней, обнимая, поцеловал в шею, откинув назад тяжелые пряди, и пробормотал виновато:

– А ты меня прости, дурака, если не так все понял… Просто моя мама, когда я был еще пацаном…

– Что? – зная, как неохотно Павел обычно приоткрывает свои детские тайны, Маша стала слушать очень внимательно.

– …Мама говорила, что я должен сам понять, если натворил что-то не то, но никогда не могла толком объяснить, почему вдруг замыкается в себе и становится далекой, как Полярная звезда… А когда я ее просил по-человечески сказать, что не так сделал, говорила: «Ну раз до сих пор сам не понял, то и не поймешь, объяснять бесполезно»…

– Классный педагогический прием…

– Действенный, Маш… С тех пор я пришел к выводу, что действительно многого про женщин не понимаю, как ни стараюсь. Да не стоит и пытаться, наверное, лучше сразу признать свою вину и просить прощения…

– Какая ж вина, ты ни в чем не виноват… передо мной, по крайней мере…

Вместо того, чтобы радостно согласиться, Павел неожиданно для себя покачал головой и натуральным образом стал оправдываться:

– Ну как не виноват… Хотел сделать тебе хорошо, а вышло, что только расстроил… выходит, виноват, что не так все понял и не то сделал, что было нужно… и не спросил сразу. – он криво ухмыльнулся, сам себе напомнив Буратино, которого допрашивали на пустыре полицейские, посланные жадным Карабасом. Деревянный чурбан тоже был в совершенной несознанке насчет того, в чем его обвиняют и чего от него хотят…

«Карабас-Барабас, не боимся больше вас… Злая фея Карабос разбросала здесь навоз… а все эта ведьма Анна Аркадьевна виновата, Машку расстроила напоследок, наверняка не только про меня, но еще и про нее гадость какую сказала…» – вспомнил он свой неудачный визит и решил, что проблема кроется именно там, даром что ли Машка и сама не горела желанием ехать и его пыталась отговорить… Значит, дважды дурак, что отпустил и сам настоял на том, чтобы сопровождать ее. Не нужно было вообще никому и никуда ехать, а деньги ее маман привезла бы и сама в лучшем виде на завтрашний банкет, в крайнем случае заказала бы машину через надежную службу такси.

***

Поезд пришел с опозданием минут в десять, чего, впрочем и следовало ожидать от состава, прибывшего из вальяжной курортной Одессы-мамы в суетливую купеческую Москву. Павел и Мария стояли на перроне в обнимку, то и дело целуясь и нежно помуркивая друг в друга, пока состав вползал длинной, остро пахнущей дымом и дальними странствиями, зеленой «колбасой» под стеклянный купол Киевского вокзала.

Баба Капа сразу засекла влюбленную парочку и радостно замахала им из окна обеими руками, что-то выкрикивая, но ее приветствия не долетали до них через толстое, покрытое желтой металлической пылью стекло. Они замахали в ответ и, когда поезд все-таки устало замер, уткнувшись в тупик, уже были около нужных дверей и готовились к бурной встрече.

Как раз в момент начала выгрузки первых пассажиров, у Павла в кармане зазвонил мобильный, и Юрий Павлович радостно сообщил сыну, что тоже подъехал встречать родственников и стоит напротив вокзальных дверей во втором ряду, отбиваясь от злобных таксистов.

– И Юрий Палыч здесь? – удивилась Мария. -А как же его новогодний банкет в Госкомспорте? Ааааа, понимаю… У бабы Капы так много багажа, что одной машиной не обойтись, да?

Павел не успел ответить – Машу неожиданно оторвала от него и сгребла в объятия какая-то пожилая грузная особа в барашковом пальто и кокетливой шляпке, и пробасила:

– Таки вот она, наша розочка! Капа! Капа! Иди сюда швыдче, полюбуйся на таку гарну дивчину, шо нашему Павлику глянулася! Таки глянулася, шо аж одружитися решил!

– Паша! – испуганно вскрикнула Мария, боявшаяся активного дружелюбия незнакомых людей, и судорожно потянулась обеими руками к любимому, умоляя спасти.

– Тетя Циииля, ты ж моя дорогая, да как же я скучал за тобой, скока лет, скока зим! – Павел ловко перехватил Машу из рук любвеобильной тетушки, которая приходилась сводной младшей сестрой его бабушке Капитолине, но сам тут же утонул в ее могучих объятиях.

– Бобобожечки мои, Павлууушенька! Рииидный наш! Який ты стал гарный хлопчик-то! Ни, хлопчика ужо перерос – чоловик стал, настояшчий козак! Во, и чубчик у тебя годный, козачий! – сверкая своей в прямом смысле слова золотой улыбкой, бурно радовалась пышнотелая и пышноволосая Циля, еврейка с щедрой примесью южноукраинской крови.

– Циля, угомонись пожалуйста, дай мне теперь посмотреть на моих славных жениха и невестушку… – негромкий, но непререкаемо-властный голос бабы Капы тут же произвел магическое действие, Павел был выпущен из объятий и предстал вместе с немного растерявшейся Марией перед седовласой старушкой, довольно высокой, статной, с лицом и взглядом настоящей аристократки.

– Капитолина Юрьевна! Мое почтение! – церемонно, как и подобает воспитанному молодому человеку из хорошей семьи, Павел склонился перед ней и поцеловал ручку, затянутую в тонкую лайковую перчатку. Но сразу после ритуального приветствия. сердечно обнял бабушку и, развернув ее к Марии, представил их друг другу:

– Вот, моя невеста, Машенька, прошу любить и жаловать. А это, Маш – знаменитая… нет: великая! – Капитолина Юрьевна Бердянская, о которой ты уже премного наслышана от меня и моего папы.

От бабушки тут же последовал деловитый вопрос:

– И где твой папа …и мой сын?

– Папа давно здесь, но стережет добавочный экипаж.

– Очень хорошо… так нам бы уже пойти, Павлуша, бери чемоданчик… – разобравшись с внуком, Капитолина повернулась к его невесте и уставилась на нее проницательным взглядом:

– Стало быть, Мария… как вас по отчеству?

– Петаровна.

– Как необычно… Итак, Мария Петаровна, будем знакомы! Очень рада! – и старушка быстро приложилась сухой и прохладной, пахнущей фиалками и лавандой, щекой к щеке Марии. Мария довольно искренне ответила на приветствие, приложившись к другой щеке, хотя ее не оставляло ощущение, что баба Капа постоянно наблюдает за ней… а взгляд у нее такой же острый, как луч гиперболоида инженера Гарина.

– Носильщик! Носильщик! – рыкнула у них над головами неугомонная Циля, зато, благодаря ее организаторским способностям, весь багаж в количестве четырех чемоданов, двух объемных плетеных корзин, круглой шляпницы и трех дорожных сумок, был резво погружен на тележки.

– Бердянский-младший! Ну-ка стоять! Ты таки никого не забыл представить своей невесте, а? – вдруг к их компании присоединились еще две дамы, по возрасту определенно младше обеих бабушек, но старше самого Павла.

– Вот-те на-те! И вы тоже приехали, дорогие мои? – Бердянский сделал вид, что рад, хотя на самом деле был скорее удивлен явлением незапланированных родственниц вот так, сюрпризом.

Одна из них, высокая чернобровая красотка в возрасте под сорок, небрежно отмахнулась:

– Паровоз летит, колеса стерлися, а вы не ждали нас, а мы приперлися!… Неужели ж ты думал, племяш, що мы пропустим такой грандиозный шухер, как твоя весилля!

– Как твоя что?.. – робко переспросила Мария, борясь с желанием с головой забраться Павлу под куртку, а еще лучше – под свитер…

– Це свадьба по-украински. – тихо пояснил он и крепко обнял ее, защищая от удвоившихся южных родичей. Она прижалась к нему, обвила руками талию и для надежности схватилась за ремень.

– Машенька, позволь представить, мои двоюродные тетушки, дочери тети Цили, которую у меня язык не поворачивается называть бабой Цилей, Антонина и Кристина…

– Ойй, та замолчи свой рот! Тоня и Христя мы! А то шо как неродные! Марыся, ты щоб нас только так и звала, а то сделаешь нам грустно! Ты що молчишь? Язык проглотила, або этот бешкетник его тебе откусил? – тут же простецки перебила его вторая, ростом пониже и покруглее своей сестрицы.

Тоня и Христя загоготали, а Марии начало казаться, что она внезапно оказалась не то на съемках «Свадьбы в Малиновке», не то внутри спектакля «Два короля» про бурную одесскую жизнь Мишки Япончика…

Потом дамы в свою очередь жарко расцеловались с будущей родственницей и, наконец, пополненный клан Бердянских в полном составе двинулся к выходу из вокзала в сопровождении скрипучих тележек и зазывал-таксистов.

Примечания:

(1.) Подколесин – герой комедии Гоголя «Женитьба», в конце сбегает от невесты через окно.

Глава 23. Лягушачья кожа

До боя курантов оставалось не больше пятнадцати минут. На экране, вмонтированном в стену ресторанного зала, вот-вот должна была начаться трансляция новогоднего поздравления Ельцина, но актерская братия, разгоряченная только что завершившимся капустником, весело шумела и едва ли желала сосредоточиться на речи главы государства.

За столиками, где сидели представители труппы ТМДиК имени Мамонтова, в компании жен, мужей, любовников и любовниц, вперемешку с привилегированными журналистами, удостоенными приглашения на «семейное» празднование театрального Нового года, то и дело хлопали пробки шампанского, звучали шутки и раздавались взрывы смеха, как награда очередному остроумцу.

Дополнительную пикантность праздничной программе придавало сочетание позавчерашнего грандиозного успеха «Суперзвезды» со свадьбой Павла Бердянского, банкет по случаю которой должен был состояться через четыре дня, здесь же, в Зеркальном зале ресторана гостиницы «Советская», до революции известного как легендарный «Яръ». По этому поводу не пошутил сегодня только ленивый…

Тем более, что в другой части зала, за отдельным столом, разместились все главные действующие лица трагикомедии под название «Дон Жуан женится»: родители и многочисленные бабушки и дедушки жениха, родня невесты и сама невеста.

Жениху, на чье внимание постоянно претендовали друзья, а также бойкие коллеги по цеху, приходилось делить себя между семьей и коллективом, и коллектив, несмотря на бурные протесты бабушек, пока что оставался в выигрыше. С момента начала торжества до почти что Нового Года, Павел смог подойти к своим всего несколько раз, но едва ли успевал сделать глоток шампанского и обменяться взглядом с Марией, когда его снова требовали – либо на «сцену», либо в компанию Войновского и Мэтра (худрук заехал всего на час и отбыл задолго до боя курантов, желая попасть на какую-то ВИП-вечеринку со спонсорами и членами правительства, важную для театра).

– Паша, пожалуйста, не уходи… – прошептала Мария, когда Бердянский в очередной раз оказался рядом, и она смогла хоть на несколько минут передохнуть от своей роли «невесты на смотринах», и уступить Павлу почетную обязанность быть центром внимания родни с обеих сторон. Собственные мама, сестра и «полуотчим» Яков Михайлович были ей не в помощь, поскольку были заняты кем и чем угодно, но только не душевным состоянием Марии.

Анна Аркадьевна Лазич сидела рядом с Ольгой Викторовной Бердянской, и была погружена в обсуждение интереснейшей темы здорового питания и банкетного меню; Вера, изрядно подвыпившая и перевозбужденная, общалась с Юрием Павловичем и дедом Виктором (тот мгновенно распушил перед молодой нахальной девицей петушиный хвост), и при этом не сводила глаз с актерских столиков и того, что происходило на импровизированной сцене. Каждый раз при появлении Нины Муравьевой, одетой Снегурочкой, Вера издавала восторженный вопль и начинала безудержно хлопать… Марию это страшно раздражало – по ее мнению, Нины сегодня вообще было слишком много «в эфире» – но она молчала и старалась не подавать виду, что актерский и женский триумф Муравьихи ее хоть как-то задевает.

Коган же, отчасти благодаря своему почетному статусу «медицинского светила» из кремлевской больницы, отчасти природному семитскому обаянию, был плотно взят в оборот и со всех сторон обласкан одесскими родственницами Павла.

Мария, сидя на почетном месте, рядом с постоянно пустым стулом жениха, старательно держала лицо, улыбалась и любезно общалась со всеми, но чувствовала себя ненамного лучше невесты из песни про карету у церкви – хотя ее суженый, вопреки песенному сюжету, был очень даже красив.

– Я б с радостью, Машуль, но… публика ждет! – ответил уже изрядно подогретый шампанским и более крепкими напитками Бердянский. С актерской половины его и впрямь настойчиво звали мужские и женские голоса, требуя поскорее вернуться в их круг и доказать свою полную верность театру… – А ты что, уже скучаешь за моими одесскими бабулями?

– Нет, но я хочу с тобой встретить…

– Та ты що такое спрашиваешь, жених! – немедленно встряла тетя Тоня, сидевшая в полуметре от Маши с огромным ухом. – Скучает она за тобой, скучает, а как же иначе? Давай-ка, племяш, живо бокал в руки, жопку свою прекрасную ось сюда, и слухай, що ваш Борька – красный нос каже!

– Тоня! – с притворной строгостью пожурила ее раскрасневшаяся баба Капа и, на секунду отвлекшись от Когана, вешающего ей цветастые еврейские комплименты, погрозила пальцем Павлу:

– И то верно, Павлик… что же у тебя Маша целый вечер сидит одна, не ухожена, пока ты там перед артистками хвостом крутишь?.. Непорядок! Новый Год надо встречать с семьей! Вот мы, старперы, уедем через полчаса по домам, и тогда уж гуляйте, как вздумается…

– Ладно-ладно, уговорили… – Павел смиренно сел на свое место и, взяв бокал с шампанским, услужливо наполненный официантом, отсалютовал сперва родне, а потом на актерскую сторону:

– Я сегодня Фигаро, судя по всему. И тут, и там… Как Новый год встретишь, так его и проведешь…

– Таки да, Павлуша! И у тебе есть щастливая маза сесть-таки одной жопой на два стула! – пророкотала тетя Циля, и добавила, доверительно наклонившись к внучатому племяннику:

– Однако, на твоем месте я би держалась за тот стул, шо ближе к кровати… А шо у вас тут у Москве шампаньское усе такое горькое, а? Горько! Горько!

– Цецилия Юрьевна, пожалуйста, не надо!.. – пролепетала Маша. – …у нас же не свадьба еще!

– Ну и що, що не свадьба?.. Рэпэтиция! Ты за актера идешь, не за слесаря, усе надо по-рэ-пэ-ти-ро-вать…

– Мамо, я вас таки умоляю! – встряла теперь уж Христя. – Если они що и рэпэтировали, таки брачную ночь! Так рэпэтировали, что Пашка вон, на месте усидеть не могет!

– Таки по идее должно быть наоборот?.. – хохотнула Тоня. – Или ты, невестушка, его нагайкой учишь?.. По-нашему, по-казачьи? И то верно, драть его надыть, як сидорова козла!

– Эх, зря вы это, дорогая тетя Тоня… – весомо изрекла Вера, как раз закончившая пить на брудершафт с дедом Виктором (к вящему ужасу Ольги Викторовны и Анны Аркадьевны). – Рука-то у моей сестренции тяжелая, вы даже не представляете насколько!.. Предыдущий ее жених только так и летал… она правда говорила, что это они танец репетируют… гыгы… но мы-то знаем… да, Маш?

– Нет, Вера. И, по-моему, тебе хватит пить… – тихо заметила Мария, проклиная себя за то, что вообще согласилась привести сестру на банкет. На Павла она боялась даже взглянуть – с учетом утреннего инцидента со звонком Хулио.

Бердянский сделал вид, что не услышал сказанного пьяной в дым Верой, но против воли запомнил оброненное ею по ходу определение – «предыдущий жених», и он задался вопросом – это она про Хулио вспомнила или был у Машки еще кто-то после него, про кого она не говорила? Что до чертова испанца, тот стал в последнее время всплывать в застольных беседах с завидной частотой… а еще та фотография, в гостиной родительского дома Машки, где она с Хулио взасос целуется в кадре и обнимается так, будто только что из-под него вылезла… да если прибавить к этому тот самый проклятый разговор на испанском, случайно им услышанный и едва не рассоривший их с Машкой вдрызг, прямо с утра пораньше…

Нужно было срочно спасать положение и свое реноме короля вечера…

– Так, дорогие родичи, настоящие и будущие! Предлагаю выпить за всех присутствующих и пока еще отсутствующих членов нашего большого семейного клана!… О, а вот и Борис Николаевич подтянулся, давайте послушаем нашего гаранта!

Ельцин с экрана поддержал его своим скрипучим виннипушьим голосом:

– Дорогие друзья, Новый Год -это семейный праздник. Ну как тут не сказать, что в 1997 году было создано более девятисот тысяч семей, родилось почти миллион двести семьдесят тысяч малышей! Пусть наши маленькие граждане растут здоровыми и крепкими, а их родители пронесут свою любовь и доверие через всю жизнь…

– И пусть в наступающем Новом Годе народится новый Бердянский! – тут же включилась бесцеремонная Циля, с намеком взглянув на Марию.

– А на душе только чистые помыслы и светлые надежды! – увещевал гарант.

– Таки да! А грязные помыслы, Пашечка, оставь тут, у прошлом! Усе, отбегался за юбками чужими, теперя вот, держися за Марысю, як пришитый! – наказала племяннику Тоня.

– Царь Петр повелел веселиться, так будем же законопослушны и не станем нарушать традицию! – вдохновенно вещал с экрана новый русский царь.

– Таки мы токмо за! Правда, дивчины-хлопчики?

– Давайте встретим Новый год стоя! Наполним бокалы и пожелаем…

– Пожелаем нашим молодым щастя! Такого, щоб кровать трещала, та жинка пищала!

– Щастя и достатку у дому! Щоб дом полна чаша!

– С Новым 1998 годом! – заключил президент и поднял свой бокал, подавая пример «дорогим россиянам»…

– Тише! – шикнула на разбуянившихся родственниц Ольга Викторовна (насколько Мария успела узнать Бердянскую – ее отношение к одесской части семейного клана, особенно к Циле с дочерьми, было довольно сложным). – Павел, возьми бокал… Мария, ты тоже… так, все встаем ровненько и загадываем желание…

– Да какое самое главное желание на Новый Год – чтобы мир во всем мире, и дети были счастливы, и внуков нам нарожали! – поддержал жену Юрий Павлович потянулся чокнуться с сыном:

– Счастья тебе, Павлушка, с твоей Машенькой, и тебе, Машенька, с этим… эээ… молодым человеком! Он, конечно, оболтус, но парень отличный! Я сам его делал, так что за качество отвечаю!..

Куранты начали бить. Актерская тусовка, вскочившая на ноги, с бокалами, дружно отсчитывала удары и готовилась поздравлять друг друга… Краем глаза Мария заметила, что Нина, тоже держащая бокал с белоснежной пеной шампанского, отделилась от пестрого табора и – на правах Снегурочки – стремительно приближается к ним. Тогда она, на правах избранницы и любимой женщины, обняла Павла и прижалась головой к его груди, шепнув куда-то в область сердца:

– Я люблю тебя… на всю жизнь…

Бердянский обнял Машку в ответ, поцеловал в темную макушку:

– Я тоже тебя люблю… очень-очень… и… раз уж мне не повезло быть первым твоим мужчиной, надеюсь оказаться последним! И… единственным твоим мужем… на всю жизнь… – сказал искренне, горячо, но вышло как-то сердито, как будто с укором ей, что не дождалась, что была до него с другим или с другими…

Глупость несусветная, но Павел чувствовал, что злится и ревнует Машку даже к теням из ее прошлого, хотя у него самого до встречи с ней женщин в постели перебывало больше сотни.

– Снегурочку вызывали? – едва отгремел глинковский гимн без слов, как Нина Муравьева с лучезарной улыбкой подплыла к их столу, и принялась со всеми чокаться своим бокалом – С Новым Годом! С новым счастьем! И жениху с невестой… тоже счастья!

Она потянулась с бокалом к Марии, и повода отказаться не было… Хрусталь зазвенел, как будто посмеиваясь над тяжестью, лежащей на сердце.

– Спасибо, Нина…

– Подожди пока благодарить, Маш. У меня для вас приготовлен праздничный сюрприз!

– Может, не надо сюрпризов, а? – Павел скривился, как от зубной боли, прекрасно понимая, что бывшая его пассия готовит какую-то каверзу… Уж кто-кто, а Муравьева была мастерица на мстительные выходки. Но формального повода отправить ее восвояси он придумать не смог, а откровенно посылать при матери, бабушке и прочих родственниках – не хотел. Оставалось только покрепче обнять Машку…

– Надо, надо! – Нина заулыбалась еще радостней, а глаза прямо-таки заискрились лукавством. – Вы же знаете, дорогие друзья, что у нас в России всегда все наоборот, да?.. Свадебные песни всегда грустные… очень грустные… и чем грустнее песня, тем больше потом счастья!

– Ну а що… толково! – поддержала тетя Циля, и даже баба Капа, не любившая Нину и точно сделавшая стойку при ее появлении, сдержанно кивнула.

– Вот я и приготовила такую грустную песню, для тебя, Павлуш… ты наверняка ее вспомнишь…

Она поставила бокал на край стола и пошла к эстраде. По пути сняла снегурочкину шапку, встряхнула густыми рыжими волосами, тотчас разметавшимися по плечам, как осеннее пламя.

– Новый Год уже наступил – давай присядем… – Павел решил, что Нинкины сюрпризы в любом случае на ногах переносить не стоит, и, усадив Марию, самолично подлил ей в бокал шампанского, потом потянулся за тарталеткой, стараясь не глядеть в сторону бывшей. Его напрягало сегодня слишком многое, и, вместо того, чтобы расслабленно веселиться в компании невесты и друзей-актеров, он весь вечер ощущал себя примерно как узник, приговоренный к четвертованию – и растянутый за конечности между столами в качестве главного блюда… потому и пил отнюдь не умеренно, но облегчения в пьяном состоянии не находил…

Выступление Нины было очевидно спланировано заранее: в зале погас свет, официанты с двух сторон внесли канделябры с зажженными свечам, с потолка полетел голубоватый «снег», а перед эстрадой, где Нина, преобразившаяся в красавицу пушкинской поры, вышла к микрофону, как на балу, закружились пары актеров.

Заиграла печальная мелодия романса, и у Марии по спине пробежал нервный холодок: она узнала эту известную песню с первых тактов. Сама ее любила в минуты душевной тоски, и довольно часто пела девчонкам под гитару, когда они собирались на тему «пострадать о мальчиках».

– Вы вспомните меня когда-нибудь – но поздно,

Когда в своих степях далеко буду я…

Когда надолго мы, навеки будем розно-

Тогда поймете вы – и вспомните меня…

Мария не могла смотреть на лицо Павла – это было слишком больно, и смотрела на Нину, как, впрочем, и все остальные гости… даже в такой момент она не могла не отдать должное женскому очарованию и несомненному актерскому мастерству Муравьевой.

Стоя в голубоватых лучах, Нина как будто парила над сценой в своем воздушном бальном платье, и, обратив прекрасный тонкий лик страдающей мадонны к неверному возлюбленному, выпевала слова романса так, как будто сердце у нее разбивалось: