Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

Когда он отпер оба замка и шагнул со света в полную тьму коридора, его глаза на короткое время ослепли, зато слух и обоняние обострились, как у льва на охоте… Захлопнув и заперев дверь изнутри, он сделал пару шагов вперед и, уловив тонкий аромат сандалового масла и горячего тела, сам задрожал с ног до головы: она не спала и ждала его! – но все-таки первым не нарушил молчания.

– Мой господин… – встретил его тихий и страстный вздох. – Желаете, чтобы я помогла вам раздеться?..

– Желаю… Нет! Стой на месте! – Павел властно вытянул руку в сторону «узницы», нащупал гладкое плечо, распущенную гриву волос, и, поймав несколько прядей, пропустил их сквозь пальцы и поднес к губам… вдохнул знакомый цветочный аромат, смешанный с острым женским желанием, повторил:

– Стой и жди, как я велел…

Он сбросил на пол куртку и свитер, избавился от обуви, нетерпеливо расстегнул ремень и чиркнул молнией на джинсах… этого было довольно для начала… очень быстрого и страстного начала долгой праздничной ночи…

– Пожалуйста… – прошептала Маша, и он, еще толком не коснувшись, ощутил ее нетерпеливую дрожь.

– Тшшшшш!..

«Маша моя, Машенька… потерпи еще чуть-чуть, милая…»

Ничего не сказав вслух, Павел вновь дотронулся до своей покорной пленницы, теперь уже обеими руками, властно провел вдоль тела, сверху вниз, как бы проверяя, исполнила ли она в точности все его приказы… Потом прижался к ней сзади, пропустив руки у нее подмышками, добрался куда хотел и жадно стиснул ладонями теплые полные груди, пока напряженный член вжимался в ложбинку между ягодицами, сообщая о силе мужского желания полностью овладеть ее телом…

Она издала низкий жаждущий стон, полный отчаянного нетерпения почувствовать его в себе, чуть прогнулась и шире раздвинула ноги, открываясь, и выдохнула, с новым влюбленным стоном:

– Возьми меня!.. Сейчас, прямо сейчас, умоляю… ааах…

– Дааа… – выдохнул он в ответ и, почти не помогая себе руками, взял сразу и глубоко, пару раз двинул бедрами… и тут же кончил.

– Мааашаа! Маааашенька!.. – стонал Павел, крепко обнимая жену, уже ни во что не играя, а просто безумно любя ее, наслаждаясь каждой клеткой тела, и Маша отвечала частыми вздохами и собственными сладкими стонами, сжимаясь вокруг ствола, что не спешил расслабляться.

О, как же он был счастлив, и горд, и снова счастлив, что устоял перед всеми искушениями, и вовремя понял, что никакие соблазны мира не стоят тех мгновений блаженства, что он переживал сейчас, в горячей и живой темноте, наедине со своей любимой и единственной женщиной.

Глава 28. Ведьмин котел

– Оххх, Дрон, это просто звиздец полный! Ну как, скажи, КАК мне поступить, когда мы Машкой уже чудесно договорились, что она пойдет на эту ведьмину сходку одна, а эта мымра очкастая взяла и зазвала с собой сеньора Хуило Жопеса!..

– Не надо так, Паш, ее зовут Лена… – Андрей поморщился: он не терпел, когда в его присутствии о женщинах говорили грубо, пусть даже дама того сто раз заслуживала.

– Нет, она мымра очкастая и есть!.. – упрямо возразил Бердянский и полез за сигаретой, уже пятой за час. – Она же это все нарочно подстроила, как пить дать…

– Ты преувеличиваешь… не думаю, что нарочно. – Петренко рассеянно вынимал из одного шкафа рубашки, штаны и свитера, а из другого – книги и видеокассеты, и складывал все в большую клетчатую сумку. Павел бесцельно кружил вокруг него по комнате, и скорее мешал, чем помогал, захваченный бурей переживаний…

– Да зуб даю! Эта сука как будто специально старается этого Жопеса с Машкой свести заново! Ненавидит меня просто, с самой первой встречи, а этого испанского индюка обожает! Если бы Машка с ней в десны не целовалась, и она к моей матери не подъезжала с подарочками и с просьбами помочь с оценкой ее сраных витражей, да за рекомендациями, и мама не ахала – «Леночка, Леночка, какая способная девочка!» – я бы ее давно послал куда подальше… а то знаешь, вечно сидит у нас на кухне этакой совой, и смотрит так, будто я ей в кофе плюнул… или сама мне яду накапала и ждет.

– Фантазер ты, Паша. Лена милая женщина, несчастная просто и одинокая, вот и все. Она Машу очень любит, а тут ты пришел, такой прекрасный, и забрал ее лучшую подругу. – вздохнул Андрей и в сотый раз взялся за перебор кассет, прикидывая, что брать, что не брать.

Утренний спектакль по сказкам Гоцци, где Бердянский с Петренко были заняты оба по полной программе, и потом еще дополнительный класс по испанской хореографии, назначенный Хулио на самое неудобное время, утомили сильнее, чем две обычные репетиции с вечерним представлением. Отдохнуть пока что не светило: Павел согласился помочь Дрону с переездом на Юго-Запад… и они уже битый час торчали на Старомонетном, с переменным успехом собирая вещи.

На философское замечание друга, Бердянский только фыркнул и развел руками:

– Ну знаешь, пожениться было таким же Машкиным решением, как и моим, а виноват в том, что «забрал», почему-то я… Вот объясни мне, что за кривая женская логика, а? Я им, между прочим, общаться не мешаю, вон, даже согласился Машулю одну отпустить на эти посиделки поминальные… Теперь-то придется идти туда с ней вместе, потому что иначе Жопес Машку опять кадрить начнет…

– Вы же вроде закрыли с Машей этот вопрос.

– Мы-то закрыли, но он – нет! И ладно бы он просто кадрился, плевать… Но я же знаю, что за моей спиной он сразу начнет между делом расписывать, что актер-то я средненький, только за счет внешности выезжаю, и что я «не танцор, а гимнаст, и слишком спортивный, что не в лучшую сторону сказывается на драматургии танца…»

– Ну и дурак, – спокойно заметил Петренко. – Это все равно что Шаляпина назвать средненьким певцом, потому что он начинал певчим в деревенской церкви и учился в ремесленном училище…

Сравнение с Шаляпиным польстило Павлу и заставило улыбнуться, но в следующее мгновение он снова начал горячиться:

– Да, но рот-то ему на расстоянии не заткнешь!.. А Машка, да и ты, Дрон, наверняка в бутылку полезете, защищать меня станете, вот и выйдет, что я сам за себя постоять не могу… Значит, придется идти… Черт, эта сука Ленчик другое место для свидания со своим мужем-покойником выбрать ну никак не могла!

Тут Павел нервно затянулся сигаретой и даже закашлялся. Ему становилось плохо от одной мысли, что придется подниматься на чертову телебашню, не то, чтобы заставить себя хоть что-то съесть в ресторане или вести непринужденную светскую беседу, когда за панорамным окном и под ногами – пропасть в три сотни метров!

Андрей повернулся, похлопал друга по спине, слегка погладил по лопаткам и сочувственно спросил:

– В этом-то все и дело, да, Паш?.. В месте встречи? Тебя из-за этого так трясет?.. Слушай, ну есть же очень простое решение. Расскажи все Маше. И не облегченный вариант расскажи, который у тебя для медкомиссии и Антона, а все по правде… во всех подробностях.

Павел затушил сигарету в цветочном горшке и уставился на Андрея, как на умалишенного:

– Дрон, ты спятил, что ли? По-твоему, я должен признаться Машке, что у меня при подъеме по открытой лестнице на высоту больше трех метров начинают колени дрожать и живот крутить, а если выше, то давление скачет, мысли путаются, пульс разгоняется до соточки… да? Ты хочешь, чтоб я признался в том, что становлюсь невменяемым и недееспособным, что могу обоссаться от страха, в паралич впасть, от разрыва сердца помереть, да? И как она на меня после всего этого признания смотреть станет?

Андрей покраснел, присоединяясь к переживаниям друга – будучи от природы крайне застенчивым человеком, тоже имеющим ряд фобий, он очень хорошо его понимал… однако не разделял ложного стыда и опасений Павла насчет возможной реакции Маши:

– Павлуш, ну она же любит тебя, живого человека, а не Зорро, не Супермена… а с живым человеком может быть всякое… ты ведь не умер от стыда, когда она тебе, блюющему после пьянки, тазик подставляла?..

– Это совсем другое, Дрюш… – поморщился Бердянский. – Пить или не пить – это я сам решаю, и сам за последствия отвечаю, и готов даже ее презрение принимать… а тут, это ведь как болезнь… как уродство такое, понимаешь?

– Да уж, уродство – боязнь высоты!..

– А что, скажешь нет? Ладно бы просто боязнь, многие боятся высоких этажей, или на самолете летать, но вот в панику ударяются или сознание теряют единицы… Ты же знаешь, я пытался лечить эту хрень, кучу бабок потратил на психиатра, теперь даже знаю, как она по-научному называется – акрофобия! – но не помогло… и если расскажу Машке, она меня жалеть станет, а вот жалости к себе я не вынесу… не смогу ей в глаза смотреть и видеть, что она на меня, как на инвалида… аааа… тебе-то не понять, она же с тобой тогда возилась в больнице, и тебе только в кайф было, да?

– Вот ты бы лучше об этом подумал, Паш, – вздохнул Андрей, невольно нырнув в те самые запретные и сладкие воспоминания, что старался не будоражить, – что она со мной возилась, как с ребенком или родным братом – а ведь я ей, в сущности, чужим был, полузнакомым соседом… и ничего я не чувствовал, кроме тепла и заботы, никогда она на меня не смотрела, как на калеку убогого – хотя, уверяю тебя, порок сердца, это не фунт изюма… но с тобой-то у нее все иначе, Паш! Тебя-то она любит больше всех на свете!.. Или ты хочешь с ней всю жизнь прожить с имиджем Мистер – Каменная – Жопа?

Он усмехнулся, провел рукой по лицу и добавил:

– А знаешь, и малышом в мамочкиных объятиях иной раз очень приятно себя почувствовать… но тебе, боюсь, не понять… ты же у нас мачо в пончо.

Бердянский не повелся на подначку и отмахнулся:

– Я как-то перерос эти младенческие игры, знаешь ли… И потом, твой порок сердца штука врожденная, ты не виноват в том, что болеешь. А эта моя хрень, она же появилась после падения… и больше всего меня убивает то, что я не могу с ней совладать, понимаешь? Я, воздушный, блядь, акробат, гимнаст, эквилибрист! И не в состоянии теперь даже на стремянку высокую забраться без внутреннего мандража… не то, что по канату пройтись или там по пожарной лестнице к любимой женщине в окно влезть…

Он присел на диван и уставился в пространство; Прошка, мяукая, запрыгнула к нему на колени, и, привставая на задние ножки, принялась жалеть – тереться об него теплой серой башкой и поглаживать хвостом. Павел рассеянно погладил кошку по спинке и почесал под горлом, на что она тут же довольно замурчала и растянулась у него на бедрах, как на лежанке.

– Ладно, – сдался Андрей. – Значит, признание жене пока отпадает… И какой у нас план «б»? Ты можешь сам не пойти и оставить Машу дома под каким-нибудь предлогом… притвориться, что у тебя грипп, например, эпидемия уже в разгаре.

Павел кисло улыбнулся и покачал головой:

– И как, по-твоему, мне сымитировать температуру под сорок и сопли с кашлем? Машка у меня умная, в плане медицины подкованная, как ты понял, мигом распознает симуляцию… и тогда уж точно придется объяснять, зачем мне это понадобилось…

– Паш, ну ты как в школе не учился, ей-Богу!.. Йоду на кусок сахара – и пожалте бриться, тридцать девять… можно еще градусник на лампе погреть… Ну или по правде заболей, вон, прокатись пару раз в метро в час пик, постой рядом с кем-то, кто кашляет или чихает – и ничего не надо будет выдумывать, сляжешь на неделю точно! Можно и что посерьезней изобразить… желчную колику там, или приступ аппендицита… скатаетесь вместо ресторана в приемное отделение больницы, хорошо время проведете. Заодно и анализы сдашь.

– Дрон, прекрати мне больницы подсовывать! Это ты у нас любитель там поваляться в свое удовольствие, с клизмами всякими и грелками… а мне в свое время хватило вооот так, – тут Павел провел ребром ладони поперек шеи. – Сыт по горло, знаешь ли, больничной перловкой… Уж лучше тогда позвонить из телефона-автомата и сообщить, что ресторан заминирован…

– Угу, Павлуш, ты чертов гений… – Андрей возвел глаза к потолку, словно призывал само небо в свидетели, и, наконец, застегнул сумку. – Тебя вычислят на раз, знаешь, как сейчас строго с террористической безопасностью?.. В лучшем случае пару тысяч баксов отдашь, чтобы отмазаться, а в худшем – вообще посадят. Да и потом, если даже прокатит, Лена просто встречу на другой день перенесет, и все… ей еще и скидку наверняка дадут, там же все заранее бронируется.

– Ну почему сразу – перенесет? Рестораны в Москве закончатся, что ли? Может, мымра просто передумает тащить всех на эту верхотуру… если, конечно, не конченная маньячка, желающая поскорее попасть на свидание с покойным супругом…

– Не передумает, Паш, у них же с Петром свадьба как раз в «Седьмом небе» была… в этом все и дело…

Бердянский в досаде покусал губы, понимая, что при таком раскладе даже самый фантастический план спасения вряд ли прокатит. Значит, все равно придется ему выбирать из двух плохих вариантов: или, зажав волю и все остальное в кулак, все-таки лезть на «Седьмое небо» – или же признаваться Машке в своем позоре, в своем тайном уродстве… И второй вариант пугал и отвращал его ничуть не меньше, чем первый. В глубине души он и в самом деле хотел, чтобы Машка считала его бесстрашным Зорро, или кем-то столь же крутым и мужественным.

Он перевел дыхание и решил взять паузу в обдумывании и обсуждении личных дел:

– Ладно, времени у меня еще целая неделя, может, еще и отменится это все само… по форс-мажорным обстоятельствам… вдруг мымра очкастая сама загриппует, или в ресторане пожар случится… или хореограф ногу подвернет…

Постаравшись снова принять беспечный вид, Павел спихнул с колен Прошку и встал, чтобы оценить степень готовности Дрона к старту.

– А вот у тебя-то что с твоими жизненными планами? Не пойму, зачем тебе дался этот переезд. Неужели Нюся настолько хорошо трахается и такие щи-борщи варит, что ты готов к ней на Юго-Запад, в эту жопу мира свалить, со всеми пожитками и Прошкой? Или Прошка к нам поедет теперь жить, Урфину на радость?

– Ну да, Бердос, у тебя все, что за пределами Садового кольца – жопа мира… но представь, и там люди живут, – Андрей постарался уклониться от скользкой темы и обратить все в шутку. – А Прошке там нравится, у Нюськи два хомяка в аквариуме и лоджия большая, остекленная, с зимним садиком… Прошечка-Хаврошечка там чудно спит в горшке с хурмой, да, моя хорошая?

– Мрррррр… – кошка с видом заправской путешественницы запрыгнула на переноску и посмотрела на обоих парней, словно спрашивала: и кого ждем?

– И охота вам… – вздохнул Бердянский, и добавил с укоризной: – Все-таки подружки жены – это зло! Одна интригует, как змея, другая лучшего друга в свои сети завлекает и похищает из-под носа, Цирцея Теплостанская… Ладно, карета подана, мой принц, едем в ваше новое царство-государство!

***

Нюся проживала в том же районе, что и Маша до замужества, и даже на той же улице, но с другой стороны, ближе к огромной зоне отдыха, тянувшейся по окраине, как настоящий зеленый пояс. Дом – панельная девятиэтажка – тоже был длинным и зеленым, ломаной формы, так как состоял из нескольких корпусов, соединенных арками.

Окружение тоже было стандартным для спальника: плоский продмаг, школа, детский садик, дворы с детскими площадками и лавочками, клумбочки, газончики, и стоящие как попало, понатыканные всюду разнопегие автомобили и уродливые гаражи-ракушки. Ни намека на индивидуальность и респектабельность, присущую московскому центру, никаких архитектурных излишеств, никаких украшений – голая совдеповская функциональность, подчеркивающая: здесь живут нормальные люди. С нормальными профессиями и нормальным режимом дня, с раз и навсегда определенным графиком и жизненным сценарием…

Островок прежней, дорыночной и доперестроечной жизни, тихой, предсказуемой и стабильной – правда, от этой стабильности временами тянуло удавиться на семи осинах. По крайней мере, так доверительно говорила Павлу Маша, когда вспоминала о своем детстве и юности, проведенных в здешних местах. Обычно подобные разговоры между ними случались в постели, накануне выходного дня, когда они, обнимая друг друга, лежали под одеялом, слушали музыку и шептались о всяком-разном…

Некоторые воспоминания жены так впечатлили Бердянского, что он, имеющий совсем другой опыт жизни с родителями, часть своего сочувствия и возмущения перенес на ни в чем не повинный патриархальный зеленый райончик. И сейчас, паркуя машину перед подъездом, саркастически заметил:

– Добро пожаловать в юго-западный готический квартал! Истинный Двор чудес по-теплостански! Смотри, как бы тебе, прибывшему из старокупеческой Москвы, здесь чего-нибудь не вывернули наизнанку… ладно карманы, а если душу?.. Это будет намного обиднее!

– Ты в шорах своей предубежденности, Бердянский… – Андрей смешливо сморщил губы, снова обратив все в шутку, и не стал делиться с другом собственными тревогами и сомнениями в связи с переездом к Нюсе. Вообще-то он ничего такого не планировал, когда у них неожиданно начались отношения, прямо перед свадьбой Павла и Маши, однако чувствовал себя обязанным девушке, которую лишил невинности…

Петренко, как честный человек, сразу же предложил Нюсе «объединить доли», как сказали бы в Одессе, и переехать к нему. К его удивлению, она отказалась и заявила с детской непосредственностью:

– Ты что, Андрюш?.. Я же работаю, как я брошу все?.. От тебя мне ехать до детского сада больше часа, а из дома я пять минут иду… и мама… как я ее оставлю? Давай-ка лучше ты к нам, ты ж к восьми утра на работу каждый день не ходишь! – и Андрей согласился, сам не зная почему…

Бердянский после орал на него благим матом, называл идиотом и апеллировал к тому, что в Москве детских садов и воспитательниц уж всяко больше, чем театров и актеров, а Петренко такой вообще один, и если уж приспичило с кем-то жить, то это женщина должна переезжать к своему мужчине, никак не наоборот!

– Я бы на такое никогда не согласился! Примаком быть – это ж позор для мужика!.. На черта тебе еще мама ее?.. Давай просто Нюсю перевезем, без рассуждений, в машину с чемоданом посадим, да и все…

– Жаль, что я не ты, Бердос, – кротко улыбался в ответ Андрей. – Я не могу так навязывать женщине свои условия. Прости, но все решено… Я пока что перееду к Нюсе, по крайней мере, до лета, когда малышня из сада по дачам разъедется, а там видно будет.

Минай тоже был не в восторге от перемен в жизни Андрея, но его возражения носили чисто прагматический характер: жить в Центре и работать в Центре намного удобнее, чем добираться с окраины, особенно при актерском неровном графике… хотя тут же прибавлял, что если бы его Цыпа согласилась, он поехал бы к ней куда угодно, хоть в Коптево, хоть в Чертаново, хоть в Уево-Кукуево.

– Так… в карман почти вписались, давай выгружаться скоренько, пока какой-нибудь абориген нас тут не заблокировал своим корытом… – Павел, с трудом припарковавший длинную «ауди» между подряпанным и грязным белым жигуленком и чистенькой черной иномаркой-японочкой, поторопил Андрея, держащего на коленях кошачью переноску. Прошка, в отличие от Урфина, переносила поездки с философским спокойствием и только изредка подмякивала, словно вставляла в разговор свое кошачье слово.

– Иду, иду… – Петренко дисциплинированно выбрался с переднего сиденья, с заднего захватил большую спортивную сумку и пошел к багажнику – вытащить клетчатый баул, который Маша почему-то именовала «стервятник».

– Давай помогу, а то будешь выглядеть, как цыган, отбившийся от табора… или челночник с ближайшего рынка… – Павел сам открыл багажник, с бурлацким «хэээ» извлек тяжелую объемную сумку и поискал глазами, куда бы ее временно пристроить, чтобы не заляпать вконец жидкой мартовской грязью. Самой подходящей поверхностью ему показался капот «жигуленка», тоже чумазый, но чуть более чистый, чем все прочее вокруг. Если вдруг в этом чуде техники и сработает сигнализация, они уберутся в подъезд быстрее, чем хозяин успеет отреагировать.

– А это не Ленчиков «Петя», часом? – удивленно спросил Дрон: он уже оттащил переноску и сумку к подъезду на лавочку и вернулся помочь.

Павел не успел ответить – на пятом этаже распахнулось окно, из него высунулась полная женщина в бигуди и в розовом халате, и заорала хриплым басом:

– Да что же это такое!.. Чурки проклятые! Откуда вы только на нашу голову?! А ну быстро отошел от машины, ты, козел! Да, да, ты, урод кудлатый, в кожаной куртке!.. Ох, я сейчас выйду, шваброй отхожу! Пошли отсюда вон!

Бердянский не растерялся, повернулся к тетке и заорал в ответ, искусно сымитировав кавказский акцент:

– Эй, жэнчина, ти чито кричиш как балной? Чито ми тибе плахого дэлаэм, э? Зачэм эта вот швабра-кадабра сразу пугать! И нэ нада чурка абзиваца, ми нэ чурки, ми горцы!

– Павлушка, тихо, тихо! – Андрей вцепился в плечо друга и потащил его к подъезду. – Пойдем скорее… это же Анфиса Петровна… теща моя… мама Нюси!..

Словно в подтверждение его слов, сверху донесся уже другой женский голос, более нежный и мелодичный:

– Андреееей!.. Заходите! Мама вас не узнала!..

– Ага… а если бы Нюси твоей дома не было, точно шваброй отходила бы, без всякого там «с вашего позволения»… – проворчал Павел, таща вместе с Дроном баул к подъезду. Уже у лифта, он вспомнил про злополучный жигуленок и спросил:

– А что тут эта мымра очкастая делает, легка на помине? Твое новоселье обмывать приехала, что ли?

– Не знаю, Паш… Мне никто ничего не говорил, – Петренко пожал плечами, мечтая только о том, чтобы занести, наконец, в квартиру свои вещи и недовольно орущую кошку – от всей этой сцены он чувствовал себя неловко.

– Вот, смотри, как тебя тут «ценят» – еще переехать не успел, а уже ни во что не ставят… – саркастически резюмировал Бердянский.

– Да ладно тебе, Паш, они ж подруги детства, вот и не вылезают друг от друга.

Когда кабина остановилась на пятом этаже, дверь квартиры была уже распахнута настежь, и на площадку высыпали встречающие – сама Нюся, одетая в нарядное крепдешиновое платье, голубое в горошек, Анфиса Петровна, успевшая снять бигуди и «надеть» радушную улыбку, заходящееся злобным визгливым лаем маленькое недоразумение, ошибочно называемое собакой… и Ленчик, собственной персоной, в идеально отглаженном брючном костюме. За порогом в темном коридоре маячила высокая мужская фигура в черном облегающем свитере и джинсах.

– Здравствуйте, здравствуйте, молодые люди! Давайте-ка в дом, быстро в дом, у меня уже пирог поспел, селедка порезана, водка холодная! – затараторила «теща», размахивая руками и распоряжаясь, как цирковой конферансье на арене. – Муха, фу! Фу, дрянь такая, я кому сказала! Так, ты, кудрявый, эту сумку бери, ты, Андрюш, давай кошку Ане! Давай, я сказала! Лена, ты не стой тут на сквозняке, давай, дуй на кухню, Юлик без тебя справится, если что!

Бердянский едва себя сдерживал, чтобы не разразиться диким хохотом прямо на пороге – сцена встречи «дорогих гостей», жениха с дружкой, напоминала какую-то буффонаду в стиле «Свадьбы в Малиновке»… К счастью, он совсем недавно пережил собственную свадьбу, так что на время обрел иммунитет к подобным проявлениям гостеприимства и родственных чувств.

«И Юлик тут еще какая-то… Очередная подружка с дурацким именем. Ленчик, Юлик, Нюсик… просто полный набор сексуальных дезориентаций…»

– Привет-привет, мучачос… – раздался вдруг знакомый низкий голос со знакомым акцентом, и Павел тут же понял свою ошибку насчет Юлика – видимо, так странно у Анфисы Петровны преломилось неблагозвучное для русского уха имя Хулио…

– Ба, сеньор Лопес… вас-то какими судьбами забросило в эти московские эбеня, маэстро? – затащив в квартиру клетчатого монстра, Бердянский, как ни в чем не бывало, обменялся с Хулио коротким рукопожатием.

Андрей уже был схвачен Анной и, вместе с кошкой и голосящей Мухой, увлечен куда-то в дебри этого панельного ада. Лена ушла на кухню вместе с «тещей», так что Павел и Хулио без особого ущерба делили прихожую на двоих.

– Я… приэхал… мальдита сеа, как пор руссо? Помогать.

– Помогать пироги уплетать и водку пить? О, это да, это такое дело, которое никак нельзя делать в одиночку, да, Дрюш? – крикнул Павел вслед другу, канувшему в недра квартиры, пока раздумывал, стоит ли ему вообще задерживаться или лучше прямо сейчас свалить по-быстрому. Миссию свою он исполнил, Петренко с пожитками в ссылку доставил… пора и честь знать.

– Но. Пироги не позволять себе часто. От них тяжелый. – Хулио покачал головой, и на лице его появилось страдальческое выражение. – Элена просила поехать с ней, я не мог отказать. А ты почему… без Марии?

Павел испытал мгновенную адреналиновую вспышку и едва сдержался от резкого ответа в духе «не твое собачье дело», но, похоже, что они с Хулио оба оказались тут не совсем в своей тарелке и уж точно не горели желанием торчать в гостях до поздней ночи. И он немного поумерил собственное негодование, решив, что достать ножи они всегда успеют, если до такого дойдет.

– У нее свои дела, с Антоном постановку обсуждают. Я думал, ты как раз с ними, а тебя, выходит, тоже к переезду припахали, да?

– При-пахали? Ло ке сигнифика?.. Что это по-русски?

– По-русски – это запрягли в плуг и заставили пахать землю, как вола. Работать, короче. Трабахать.

– Трабаха… Ааааа, понял! – Хулио улыбнулся, и Павел в очередной раз понял, почему этот испанец заставляет дрожать и таять женские сердца… он, черт возьми, и сам умел так улыбаться. Это их сходство – в обаянии, в умении обольщать – не столько льстило, сколько злило и раздражало, хотя больше не вызывало ревности. Просто Бердянский не раз и не два ловил себя на странной ассоциации: точно он лев, на чью территорию забрел чужак, и вот, дрыхнет поблизости, охотится на его антилоп и зебр, принюхивается к львицам… от такого шерсть сама собой поднималась на загривке, в груди нарастал грозный предупреждающий рык:

«Держись подальше! Мое! Мое!»

– Мальчики, вы долго будете тут стенку подпирать? – высунулась с кухни новоиспеченная тёща Дрона. – Ты же Павел… да? Маняшкин муж? А чего Маняшку не привез – из-за Юлия, что ли? Так то дело прошлое, Юлик у нас теперь тоже мушшина семейный, вон, с ребятенком даже! Вы-то с Маняшей когда? Часики-то – тик-так, тик-так! Хорошо хоть моя коровища разговелась, слава те Господи!

Анфиса истово перекрестилась, кивнула свежей завивкой – если кто здесь и был кудлатым, так это она – и вручила Хулио блюдо с огромным, высоким, аппетитно пахнущим пирогом:

– В гостиную неси! В асистенцию! Комидать будем!

– Оооо… бьен.

Бердянский и Лопес переглянулись с похожим выражением лиц: оба льва внезапно оказались в роли безмозглых щенят, которых походя треплют по заднице и держат в доме исключительно за породистый экстерьер и ради размножения…

Павел проигнорировал пулеметную серию обращенных к нему вопросов по одной простой причине: его ответы Анфису Петровну не интересовали. Она принадлежала к той породе матрон, которым важно спросить, а не выслушать, высказаться, а не понять, показать себя экспертом по всем вопросам бытия, а не проявить к кому-либо искренний живой интерес…

Ленчик тоже вышла из кухни, держа в одной руки водочный графин, а в другой – салатницу с «оливье», королем русского застолья, и промурлыкала с неожиданной ласковостью, обращаясь одновременно к Павлу и Хулио:

– Сбежать не выйдет, красавчики. Придется помучиться за общим столом, по крайней мере до чая. Держи водку, Бердянский, а то я уронить могу, графин скользкий… Маняшка-то где?

– Тебе в рифму ответить или как?.. – раздраженно буркнул Павел, приняв запотевший графин, и добавил: – Работает она, ра-бо-та-ет! Шабат ей соблюдать ни к чему, как некоторым…

– В рифму – это уже не актуально, Паш… – фривольно ухмыльнулась мымра. – Ну если только ты жену в Казахстан не отправил… Хулио, ну ты чего встал? Шагай, керидо, шагай! А ты водку неси, но пить не вздумай. Для нас, автомобилистов, тетя Фиша приготовила морсик клюквенный.

– Отличная альтернатива! – скривился Бердянский, представив себе, сколько «технических остановок» на обратном пути ему придется делать после морсика…

– Мммммм… перед дорогой нехорошо… Зато… вес сгоняет хорошо! – радостно сообщил Лопес – вероятно, тоже давно и близко знакомый с морсиком тети Фиши.

В гостиной стоял большой раздвижной стол, накрытый белой камчатой скатертью, и заставленный закусками, как на настоящей свадьбе. Нюся хлопотала вокруг, раскладывая вилки и расставляя рюмки, а Петренко со сложным выражением лица сидел на круглом стуле возле рояля, занимавшего вторую половину комнаты. На руках Дрон держал собачонку, норовившую вылизать ему лицо, а Прошка расхаживала по закрытой крышке рояля, примериваясь улечься спать на ноты, но ее внимание отвлекал аквариум с хомяками.

Хулио и Павел снова переглянулись. Нюся подскочила к ним, сияя улыбкой, перехватила пирог:

– Садитесь, садитесь! Куда хотите!.. Ой, все такое вкууусное, у меня прям слюнки текут! Мама и пирог фирменный свой испекла, и рыбку нафаршировала, Паш, для тебя специально, и сангрию сделала, Хулио, для тебя…

– Ооо… грасиас. Не… стоило.

– Стоило, стоило! Я же знаю, как ты ее любишь!.. Помнишь, как ты ее сам делал, когда вы с Маняшей на Фрунзенской жили?.. Так здорово было, и в жару, и в холод! Может, ты Андрюшу тоже научишь?.. Хотя… ты же Маняшу учил, но она, поганка, вечно отказывается!..

– Анечка, давай, я тоже что-нибудь полезное сделаю… – попробовал вклиниться Андрей, но его «молодая супруга» отмахнулась:

– Не надо, я сама! Давай с ребятами уже за стол! Паааш, ну как же так, почему Маняши нет, такое все-таки событие! Может, ты ей позвонишь?.. Так бы хорошо посидели, все-все, передружились бы, все недоразумения сняли…

Павел снова испытал приступ раздражения, теперь уже не только за себя и Машку, но и глядя на потерянного Дрона, явно не ожидавшего ничего подобного. Вот уж воистину – «без меня меня женили»… И потому ответил немного резко, не торопясь усаживаться:

– Ну вообще-то я думал, что у нас в планах переезд, а не свадьба… Ты бы тогда предупредила, что ли, заранее, а то Маша вообще не в курсе была про… масштаб бедствия…

– Да как же не в курсе, я же ей говорила, что в субботу Андрей ко мне переезжает!.. И что Ленчик будет, и Хулио… она, правда, сказала что-то невнятное, не то у нее работа, не то муж против… А чего это ты против?.. – Нюся подбоченилась и метнула на Павла полусердитый, полуозорной взгляд. – Я все-таки ее лучшая подруга, а ты Андрея лучший друг… А Хулио тоже наш друг, и так удачно, что он снова в Москве!..

– Нюсь, переезд переездом, но вот это все как-то уже не вписывается в данное понятие. А против я был, чтобы Маша лишнее место в машине занимала, у меня все-таки не минивэн и не «газель». И так с трудом весь скарб Дрона запихнули. – тут Павел, конечно же, покривил душой: место для Машки нашлось бы в любом случае, но она, по уши погруженная в репетиции и в роль Невесты, была в сложном настроении и сама отказалась ехать к подруге. До бесконечности обсуждать пьесу с Войновским, вместе с ним выстраивать рисунок роли, прорабатывать линии психологического напряжения в сюжете было для нее куда важнее помолвок и посиделок.