Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

– О, тортик! Шоколадный? Очень кстати! О, «Прага»! Супер! – схватил из коробки отрезанный ломтик, смачно откусил и поинтересовался:

– А… еще что-нибудь съестное имеется, чтоб сразу потребить, или разогреть и… потребить? Ммм?

– А вас мама не учила, что разговаривать с набитым ртом неприлично? – сухо спросила Боярышня.

Бердянский помотал головой – мол, нет, не учила – картинно облизнул выпачканные в шоколаде пальцы и… выдал вдруг давно забытую «гримасу Геккельбери Финна» (в этом давнем цирковом шоу, перед началом воздушных трюков, он болтался на канате, как обезьяна, и корчил страшные и смешные рожи преследующим его клоунам). Павел постарался как следует, успех был полный:

– Ойййй! – Купчиха охнула, потом захихикала, прикрывая рот, а Боярышня лишь покачала головой:

– Мдааа… Настоящий талант видно сразу…

– Лена! Ну что ты?

– А что я?.. Дурные манеры – они и есть дурные манеры.

– Павел, вы не слушайте, она просто ревнует, всегда Маняшу ревнует, ну безумная просто ревность! Вы… ой… да садитесь же! – заполошно вскинулась кругленькая Купчиха:

– А я сейчас посмотрю насчет еды… кажется, Манюся что-то такое покупала… для вас… – она метнулась к холодильнику, старательно пряча глаза и алея пухлыми щечками, и начала бешено рыться на полках – ну в точности, как крольчиха в опилках…

Павел без церемоний сел на табурет и, вытянув длинные ноги под стол, изобразил спиной дугу, положив руки на край стола, а голову пристроив лбом на скрещенные запястья.

– Тяжелый день? – спросила Боярышня, но в ее холодном голосе не было ни намека на сочувствие или интерес.

«Что, мымра очкастая, чисто из вежливости решила разговор поддержать?»

– У нас премьера через четыре дня… – ответил он так, словно это было исчерпывающее для непосвященного человека пояснение.

– Да мы уж в курсе… Маняша нам забыть не дает об этом знаменательном событии. Все уши прожужжала насчет вашего гениального исполнения роли Иуды. А меня что-то терзают смутные сомнения: ужели вы лучше Ярёменко сыграете? Я про моссоветовскую постановку, само собой, боюсь, с постановкой Хомского вашему новатору-Антону будет сложно тягаться.

При этом наезде Бердянский вскинулся – сонливость как рукой сняло – и метнул на Боярышню сердитый взгляд задетого за живое профессионала:

– А вот вы для начала билетики на премьеру попробуйте достать – и сравните сами. В Моссовете не драма, а бродвейщина, просто тупая калька, если вас мое мнение интересует, и они уже подустали ее играть.

– Подустали?.. Не замечала… Седьмой год подряд полные залы. Что ж такое, интересно, предлагает ваш постановщик – принципиально новое? Настоящая кровь? Номера со стриптизом? Иисус предается любви с Марией… как у Скорсезе… или – вы простите, люди чего только не говорят – с Иудой?..

– Лена! – воскликнула скандализованная Нюся и выронила из рук контейнер с каким-то салатом. – Что ты такое говоришь?.. Как можно!

– Мне можно все, дорогая! И что я такого сказала?.. Как будто в Москве нет театра Виктюка… а ваш Войновский не особенно скрывает свою ориентацию, так что…

– Пффф… фантазии у вас какие-то нездоровые, дамочка… – теперь Павел разозлился по-настоящему, услышав столь возмутительное и совершенно, в корне неверное предположение про постановку Войновского. – Нравится Виктюк – туда и… ходите!

– А что, на вашу гениальную постановку попасть можно только избранным, по спискам? Я узнавала – билеты в кассе были в день открытия продаж, но не надо свистеть, что их размели за три часа, я с этой кухней знакома. По своим разнесли, клакерам раздали, да? Чтобы в любом случае обеспечить теплый прием и хорошую прессу?

– Конееечно, сам лично только что бегал с пачкой нераспроданных билетов за всеми бомжами и цыганками у Киевского вокзала, умолял прийти, поддержать… еще и приплачивать пришлось! – с ядовитым сарказмом парировал Павел очередную шпильку въедливой Боярышни.

– Что за шум, а драки нет? – спросила Мария, входя на кухню не просто в платье или в футболке с шортами, а полностью одетая, как для выхода из дома: шелковые брюки, нарядный свитер, тщательная прическа…

– Да вот подруга твоя, Машуль, на контрамарку напрашивается, похоже… Только делает это без уважения… – чтобы не демонстрировать, что ему и правда стало обидно за несправедливую и пока еще ничем не подкрепленную критику грядущей премьеры, Павел изобразил Дона Корлеоне, в точности скопировав гениальную интонацию Брандо в озвучке не менее гениального Володарского.

– И в мыслях не было напрашиваться! – пробурчала Лена, но по ее слегка покрасневшим щекам было ясно, что «дону Корлеоне» удалось разгадать ее скрытый замысел – добиться заветного билета с помощью мотивации «от противного».

– Ах, Павел, это было бы чудесно! – наивно воскликнула Нюся и даже в ладоши захлопала. – Неужели правда?.. Вы можете дать нам с Ленчиком контрамарки?.. Я ужасно хочу попасть на спектакль, и Ленчик тоже – знаете, она как та лиса, что не может достать виноград! Льстить не умеет, поэтому ругается…

– Нюся, закрой рот! – прошипела Лена, став уже бордовой, а Мария, разобравшись, наконец, в происходящем, подошла к Павлу, обняла его сзади за шею и прижалась щекой к щеке:

– Любимый, я им десять раз сказала, что на премьеру не попасть даже мне, но… может быть?.. Все-таки?.. Зря ты, что ли, отнес Лидии Петровне три тонны конфет?.. Я точно знаю, что она может достать для нас три места, хотя бы на стульях… ммммм?

– А при чем тут Лидия-то? Она за сборы не отвечает, билеты свои наградные, небось, уже толкнула спекулям с хорошей такой наценкой… Так что за конфеты и… букеты не достать заветные билеты… только за баксы и немецкие марки можно добыть на «Христа» контрамарки… – пропел он последнюю фразу-экспромт, откровенно любуясь горьким разочарованием, постигшим очкастую подругу Машки.

– Вы это серьезно – насчет валюты? – Ленчик все же не собиралась сдаваться; хоть ей и претило откровенно выпрашивать билеты, но язык сделки был понятен – и даже кое-что упрощал.

– Я серьезно насчет Лидии. Нет у нее для вас, девочки, ни-че-го. Не-ту. – и он издал губами несколько непристойный звук.

– Паш… ну Паш… – Маша запустила пальцы в роскошную шевелюру Бердянского и слегка потянула. – Пашенька… ну ты ведь все можешь… никто в театре не устоит перед твоей потрясающей харизмой…

– И улыбкой! – горячо встряла Нюсик. – У вас, Павел, улыбка очень красивая… прямо как у ангела!

– Да? А кое-кто тут не вееерит, что мой Иуда лучший. С Ярёмой вот уже сравнивают… Спасибо что не с тем припадочным, что в оригинальной бродвейской постановке играет… – Бердянский с удовольствием откинулся назад, прислонившись спиной к мягкому Машкиному животу и полуприкрыл глаза, млея от ее пальцев в своих волосах.

– Я не сравнивала! – возразила Ленчик, наконец-то проявив живые эмоции. – Я говорила, что у меня есть сомнения, потому что я не видела… если ваше исполнение в самом деле такое, как Маняша рассказывает, я… я бы хотела… то есть хочу это увидеть своими глазами.

– Ну ты свинья, Ленка, – возмутилась Маша. – Та, которая под дубом! Ты вообще обалдела – Пашку перед премьерой обижать?.. А если я скажу, что твои испанские витражи – полное говно?..

– Чтооо?..

– Что слышала!

– Сама ты дура! Ты чего в стекле понимаешь, балерина хренова?

– Я, может, и не понимаю, а вот Ольга Викторовна – специалист по стеклу, и она сказала, что твои витражи – всего лишь слабенькое подражание Гауди!

– Чего?.. Какая Ольга Викторовна?!

– Лаврова!

– Чтоооо?! Лаврова видела мои эскизы?! Как?! Откуда? Меня же к ней на порог не пустили… и на выставке я не смогла… Маняш! Ты что плетешь? Ты вообще берега видишь?

– Вижу. Смотрела она твои витражи. Хочешь знать, что она на самом деле сказала? Точнее, написала в отзыве…

– Господи!… – Лена так резко дернула головой, что у нее с носа свалились очки и шлепнулись в чашку. – Конечно, хочу!.. Где отзыв?

– Хочешь получить отзыв – извинись перед Павлом! И не потому, что он сын Ольги Викторовны Бердянской-Лавровой, а потому что он потрясающий актер!..

Павел с нарастающим в груди волнительным теплом слушал перепалку подруг у себя над головой, поражаясь, с какой истовой страстью и горячностью Машка бросилась на его защиту и буквально готова была в клочки порвать своего Ленчика, посмевшего задеть уязвимое Пашкино место – актерскую гордость. Еще больше он поразился, когда надменная Боярышня вскочила со своего места и, прижав руки к груди, со слезами на глазах принялась виниться и каяться:

– Павел, пожалуйста, простите меня!.. Я не должна была всего этого говорить… я уверена, что вы потрясающе талантливый актер, и мне правда очень хочется увидеть вас на премьере, но… но… я думала, что это мало реально… не хотела тешить себя ложной надеждой, вот и… Нюся права: я лиса с виноградом… ну, такой вот характер дурацкий… простите, если я вас обидела всерьез, я не хотела!..

Бердянский, не выходя из образа царственного льва на отдыхе, приоткрыл глаза и, громко вздохнув и потянув эффектную театральную паузу, произнес все тем же тоном Дона Корлеоне:

– А всего-то нужно было с самого начала проявить толику уважения… Успокойтесь, милые дамы, вы будете сидеть на премьере на лучших местах – в ложе. Все уже давно выкуплено, увито шелковыми лентами и украшено цветочными гирляндами и посему… возврату и обмену не подлежит…

Подруги изумленно переглянулись, Нюся что-то хотела сказать, но не посмела открыть рот, Ленчик все еще не могла отдышаться от волнения, и пришлось Марии снова взять на себя роль посредника:

– Паш, это правда? У тебя есть для нас три места… в ложе?..

– Вообще-то даже больше, чем три. Твоя мама и сестра тоже приглашены, как и мои родители. К счастью, на премьеру не доедет моя одесская клака, иначе пришлось бы таки выкупить половину партера… – закончил он уже характерным говором короля Мишки Япончика.

– Пааааавел, вы чудооооо! – восторженно заверещала Нюся и с таким жаром бросилась обнимать и целовать Бердянского, что едва не уронила его вместе с табуретом и Машей, стоящей за спиной. Ленчик же, не обращая внимания ни на что вокруг, дрожащим голосом спросила:

– Маняш, а отзыв Лавровой?.. Только не говори, что пошутила!

– Нет… оййй, Нюська, отцепись, это мой Павел!.. – я что, больная – шутить такими вещами?.. Я просто хотела после концерта тебе отдать… как рождественский подарок…

– Маняш, отдай сейчас! А то мне уже никакой оргАн в уши не полезет…

– Что еще за оргАн? – Павел мгновенно напрягся, и от его львиной вальяжности не осталось и следа. Резко крутанувшись всем корпусом на табурете, он пытливо уставился на Машку, и только теперь обратил внимание на то, что одета она не по домашнему:

– Ты, собственно, куда собралась?

– Да мы же в костел идем! Тут, на Малой Грузинской, католический, знаете? На концерт органной музыки! В восемь вечера начало… – сдала всех Нюся, раньше, чем Мария успела хоть что-то сказать.

– Таааак… А почему я узнаю об этом культмероприятии только теперь, ммм?

– Паш, да там на полтора часа всего… – Мария попробовала смягчить ситуацию. – Ты же не предупреждал, что у тебя вечер свободный, вот я и договорилась с девочками музыку послушать… к десяти бы уже вернулась…

– Да мало ли, какие у меня могут быть в рабочем графике подвижки? Раз сегодня я дома, то и ты тоже, это не обсуждается. – строгим голосом Бердянского-старшего приговорил он.

– В смысле – не обсуждается?..

– В самом прямом. Я хочу, чтобы ты сегодня осталась дома, со мной. А на длинные вертикальные трубы как-нибудь в другой раз пойдешь… кхм… медитировать.

Лицо у Ленчика стало таким, словно у нее внезапно скрутило живот, но, желая получить свой драгоценный отзыв, она благоразумно молчала и держала при себе феминистические лозунги.

– Давайте… давайте для начала поедим, – нашлась Мария, не желая ни вступать в спор при подругах, ни безропотно уступать деспотизму Бердянского. – Мы столько вкусного купили!

– Согласен. А потом проводим твоих чудесных барышень и… я наедине тебе озвучу всю культурную программу, не при невинных розах…

Мария вздохнула и молча занялась сервировкой раннего ужина или позднего обеда, Ленчик молча засела в углу и ела подругу глазами, а «невинная роза», хлопая длиннющими ресницами, тут же пристала к Бердянскому:

– Павел, а почему вы не отпускаете с нами Марию? Вы не любите Баха?.. Или обиделись, что для вас билета нет? Ну я думаю, там можно купить, даже с рук! Павел, а давайте все пойдем на концерт!.. Вам понравится…

Бердянский скорчил страдальческую мину и повернувшись к ней, провел ребром руки по шее в районе кадыка:

– Вот где у меня на сегодняшний момент музыка, уже, простите, из всех отверстий льется… Вы себе хотя бы представляете, что такое музыкальная драма? И сколько часов мне пришлось только за последнюю неделю по сцене прыгать с микрофоном, выделывая акробатические трюки с риском для жизни и здоровья, и при этом непрерывно и очень громко петь?.. Бах ваш отдыхает в сравнении с Уэббером…

Нюся только ахала и хлопала кукольными глазами:

– Ах, надо же!.. Ах, надо же! Маняша, тогда, наверное, тебе правда лучше остаться с Павлом… ванну ему сделать с травами, а потом массаж обязательно! Расслабляющий.

– Спасибо, Нюсик, я бы сама не догадалась… – Мария поставила на стол бутерброды с красной икрой и, не взглянув на Павла, снова отвернулась к холодильнику и плите.

– Похоже, что нет, раз собралась меня бросить… – тут же упрекнул ее Бердянский, против воли раздраженный ее решением. Умом-то он понимал, что сам виноват, не сказал ей про то, что приедет домой очень рано и будет свободен до следующего утра. Но злиться ему это все равно не мешало, злиться и ревновать Машку даже к этим двум нелепым девицам, которые с легкостью заменили ей компанию любимого мужчины, едва у нее появилась иллюзия свободного вечера…

– Павел, ну зачем вы так?.. – все же не выдержала Ленчик. – Маняшу нельзя держать взаперти. Ей нужен воздух, простор, или вы хотите ее цепью приковать, чтобы она только на вас и смотрела, только с вами и общалась? Да какая любовь это выдержит? Любовь должна быть свободной! Вы не сердитесь, я вполне по-дружески… я добра желаю вам обоим… вы же не хотите пожениться и сразу развестись?..

– Лен, вот это сейчас было зря, – сказала Мария с мягким укором. – Мы с мужем сами разберемся. И не надо драматизировать. Паш, я не сказала тебе про концерт, прости… Я правда хочу пойти, сегодня потрясающий исполнитель, но если я тебе нужна, то, конечно, останусь. Гродберг у меня и на кассетах есть. А костел тут рядом и не работает по двенадцать часов в сутки, в отличие от тебя… Нюсик, а ты, пожалуйста, не давай мне советов насчет мужа, хорошо?…

– Мааашенька… святая ты моя женщина… – Павел потянулся к ней, привлек мягко в кольцо рук, посадил к себе на колени. Понизив голос, принялся мурлыкать:

– После такого самопожертвования мне, конечно, стоило бы смирить свою гордыню и сказать – да-да, дорогая, конечно иди, я был неправ… Но… но я точно знаю одно – никакой Гродберг с Бахом не сделают тебе так хорошо, как я… Если хочешь, будем сегодня любить друг друга под этот самый органный концерт…

– А знаешь – хочу! – рассмеялась Мария. – Вот хочу… совсем голые и на полу… задвинем шторы, зажжем свечи – те, итальянские– и ты включишь стерео!.. Будет как в клипе «Энигмы»…

У Нюсика глаза стали в два раза больше обычного, рот приоткрылся, а Лена задумчиво сказала:

– Нддаааа… может, мне не идти на концерт? У меня ж теперь при первых звуках органа эта картина перед глазами встанет. Как-то неблаголепно. – и вдруг внезапно добавила с нежной мечтательностью:

– А мы с Петей однажды трахались в беседке парка Горького, под духовой оркестр и военные марши… на День Победы дело было.

Нюсик ахнула:

– Да ты что?! Это в какой беседке – на набережной, которая открыта со всех сторон?..

– Нет, до этой Петька тогда не дошел, – ухмыльнулась Ленчик. – Есть там одно местечко, закрытая беседочка, у прудца… недалеко от лодочной станции.

Павел и Мария переглянулись, и чертенята в их глазах с энтузиазмом закрутили хвостами, поняв друг дружку без слов. Но уже через несколько секунд растворились в ярком золотом свете, подобном звездному, что струился сквозь взгляды, от сердца к сердцу, и тела любовников вновь сплелись в тесном объятии и слились в долгом поцелуе…

Глава 21. Иудино дерево

– Ну что, братцы, с Богом? – пробасил Минаев, стоя на пороге гримерки в «полной выкладке», и обращаясь в основном к Петренко, который только что закончил одеваться и накладывать грим, и расхаживал по коридору, нервно сжимая кулаки и что-то беззвучно шепча… Дима не ожидал связного ответа, но поговорить ему хотелось, а приставать к Бердянскому за пять минут до вызова на сцену было опасно для жизни и здоровья.

– Оййй, Дим Сергеич, как вы классно выыыглядите! – прощебетала молоденькая танцовщица из массовки, легкой рысцой пробегавшая мимо, чтобы присоединиться к своим в «точке сбора» этажом ниже. – Народу-то сегодня… раза в три больше, чем на генеральном прогоне… на люстрах висят!.. Журналистов полно… Оххх, удачи нам всем!..

– Бо-же мой, милочка, да идите уже, куда шли, и-ди-те, через три минуты начало! – взорвался Андрей, не выносивший перед спектаклем никаких праздных хождений и разговоров «по реалу», выбивавших его из образа, а сейчас он просто не знал, куда себя деть, и не мог усидеть в гримерке в ожидании вызова на сцену. Войновский, которого они с Павлом все-таки прогнули и дожали насчет премьеры, только недавно ушел от них, последний раз проверив твердость намерения Андрея, собственноручно померил ему давление и с сосчитал пульс… Мрачно покачал головой, но ничего не смог возразить на заявление Петренко, что умереть на сцене – священное право любого актера. Правда, дублера-Ширкина заставил гримироваться по полной и в любую минуту быть готовым к экстренной замене.

Актрисульку сдуло, а Петренко… нет, уже не совсем Петренко – Иисус Назорей, в темно-вишневом, цвета крови, хитоне и гиматии цвета глубокой небесной лазури, встряхнул роскошными светлыми волосами и сделал благословляющий жест рукой:

– Блаженны ищущие правды…

– Воистину так, Равви… – в тон ему ответил Бердянский, как всегда перед премьерным выходом впавший в подобие глубокого транса, переплавляющего актера в его героя… Павел на время уступал свое тело и душу Иуде Искариоту, и тот оживал, начинал дышать, смотреть, пылать миссионерским огнем, задыхаться от черного яда сомнений, метаться от любви к ревности, от апостольского служения – к предательству…

– Артист Андрей Петренко… – разнеслось по трансляции. – Приготовьтесь. Ваш выход на сцену. Артист Павел Бердянский… приготовьтесь, ваш выход на сцену с артистом Петренко.

Минаев – нет, уже Кайафа, страшный Кайафа, глава Синедриона – оглядел обоих подозрительных бродяг в лохмотьях, сузил холодные глаза и растянул губы в такой улыбке, что она сама по себе могла остановить сердце богохульника:

– Ступайте, ступайте… ведь время не ждет,

О, верный Иуда Искариот!..

Назорей резко повернулся, смерил Кайафу ответным взглядом – и, вытянув руку, как бы прикрыл от первосвященника своего друга Иуду… Иуда же сам взял своего Учителя за руку и повлек по темному коридору в сторону кулис… они не видели ни коридора, ни лестницы, ни стен – оба шли по Иудее в Иерусалим, навстречу своей судьбе и бессмертию.

***

Мария стояла в фойе второго этажа, перед входом в зрительный зал, держа в руках три огромных букета, и нетерпеливо ждала возвращения Ленчика и Нюси, после первого звонка внезапно вспомнивших, что им нужно в туалет. Сейчас она очень жалела, что отвергла здравое предложение Павла войти в театр через служебный вход и, «пройдя тропой Хо Ши Мина», не столкнувшись ни с кем лишним, занять места в ложе вместе с его родителями.

Вокруг нее, распадаясь на отдельные потоки, ручейки и водовороты, бурлила пестрая театральная публика: в день премьеры здесь кого только не было… Завсегдатаи, не пропускающие ни одного премьерного спектакля в «придворном театре», вездесущие журналисты, в том числе из глянцевых изданий, жадно выискивающие повод для сенсации или редкого кадра, импозантные, но надменные персонажи с лицами чиновников и бизнесменов, веселая богемная молодежь и интеллигентные люди в почтенном возрасте – все по большей части кем-то приглашенные… Мелькали и знаменитости: актеры, музыканты, светские львы и львицы.

Случайных зрителей в партере и ложах сегодня попросту не было. Почти у каждого в руках были цветы. Особняком кучковались девочки-фанатки, из месяца в месяц и даже из года в год ходившие «на актеров»: Бог знает, как им удалось достать билеты, и во что обошелся этот подвиг Геракла. «Сырихи» со стажем тоже все были с шикарными букетами, и Мария кожей ощущала, что они разглядывают, изучают ее со всех сторон: пристально, ревниво и враждебно… нетрудно догадаться, кому из актеров они собирались сегодня пристроить свои розы, лилии и гвоздики.

У самой Марии тоже ревниво сжалось сердце, когда она заметила в руках одной из поклонниц – красивой яркой блондинки – миниатюрный горшочек с очень редким сортом фиалки… Значит, эта девица откуда-то знала, что Павел (конечно, Павел, кто же еще?..) терпеть не может срезку, но с детской сентиментальностью относится к фиалкам, которые разводила и пестовала его мать…

– Ой, ну где же она? Похоже, мы потеряли нашу Маняшу! Я тебе говорила, надо подниматься по левой лестнице, не по правой! – нервничала Аня, крепко держась за локоть Ленчика, чтобы еще и с ней не потеряться. Она не так уж часто бывала в театре на чем-то посерьезнее детского утренника, а уж на такой премьере – и подавно, и потому заметно робела и тушевалась на фоне искушенных подруг.

– Спокойно, Нюся, в любом случае билеты у меня, встретимся у входа в ложу.

– Смотри, вон там, с букетами! Маша! Мы тут! Мы идем! – Аня резво потянула подругу туда, где ей привиделась Мария, но, едва ли не столкнувшись с девушкой, держащей цветы, поняла, что обозналась. – Мааа… ой, простите… это не… ошибочка вышла…

– Ничего, бывает. – невозмутимо ответила девица и вернулась к оживленному обсуждению с подругами предстоящей премьеры:

– Ну так вот, слушайте, что мне удалось выяснить про Бердоса-то! Про свадьбу все так и есть! Четвертого января у него регистрация, на Тверской-Ямской…

– Нееет, не может быть!

– Информация точная. Я сперва тоже верить не хотела, но факт есть факт..

– Да ну… чтобы Пашка и вдруг жениться решил? Наверняка это какой-то слух перед премьерой запустили… ради пиара…

– Нет, не слух… Мне Лидия Петровна тоже намекала, что, мол, все, отплясался Бердосик, пальцем в желтеньком колечке запрут навсегда.

– Ха-ха-ха! Он ведь на Муравьевой типа женится, да? Ну которая сегодня Магдалину играет? Рыженькая такая, маленькая?

Ленчик уже в нетерпении дернула Аню за рукав, побуждая продолжить поиски Марии, но Нюсика внезапно обуяло любопытство:

– Стой-стой, секундочку! – она, как слоненок в мультике, уперлась ногами в пол, желая непременно дослушать, о чем будут болтать эти девицы, явно пришедшие на премьеру не столько ради мюзикла, сколько ради жениха их лучшей подруги.

– Муравьева в пролете, вот что я точно знаю.

– Чего, правда?.. А с кем же он тогда?

– Да, на ком жениться-то будет, если не на этой рыжей сучке?

– Ой, девочки, да хоть на ком, только б не на ней!

– Нет, Юлечка, лучше пусть бы так и оставался неженатиком, чем какая-то баба будет им пользоваться единолично! Бердос – всеобщее наше достояние! Такая красота должна принадлежать народу! – девицы дружно заржали и выразили бурное одобрение этому тезису.

– Ну и бесстыдницы! – вскипела Нюсик, даже не подумав понизить голос, и всплеснула пухлыми ручками, словно пыталась дирижировать этим хором сплетниц. – Нет, вы только послушайте, что они несут!.. Да как же можно… так невежливо… о незнакомых людях?.. И какое им вообще дело до личной жизни нашего Павла?..

Девица с букетом резко обернулась, смерила удивленным взглядом странную пару – толстушку в вечернем платье и сухопарую дылду в дорогом брючном костюме – ухмыльнулась, но ничего не сказала.

– Ань, помолчи лучше, или неприятности наживешь для Машки! – вновь попыталась образумить подругу Лена, попутно высматривая в толпе Марию. Но ее зоркость без очков была непригодна для такой сложной задачи, а очки она на время сняла, не желая на светском мероприятии выглядеть как стерва-училка. Она и сама не знала, с чего вдруг ей захотелось покрасоваться, и вот уже успела пожалеть, что засунула «глаза» в сумочку.

– Почему я должна молчать? – не унималась Нюсик. – Нет, ты подумай, хамки какие! А еще в театр пришли!.. У меня малыши себе такого не позволяют, а тут взрослые же девицы!..

– Какие они взрослые, Нюсь? Детский сад, вторая группа! А ты туда же собралась влезть! – с нажимом процедила Лена и вновь дернула ее:

– Идем, уже звонки звенят, и в зал надо идти!

– Боже мой, Анна, Елена! Ну где вас носит? – с правой стороны к ним подбежала сама Мария. – Третий звонок вот-вот дадут! Пойдемте… в зале яблоку негде упасть, мы еле успеем в ложу пробраться… Паша ненавидит, когда зрители тормозят! Вот, держите ваши букеты, у меня руки отваливаются.

– Ты смотри, сама не свались! – сочувственно сказала Ленчик и, забрав цветы, погладила подругу по щеке:

– Ты бледная, Маняш, краше в гроб кладут… всю ночь не спала, что ли?

– Конечно, не спала. Глаз не сомкнула… У Пашки еще и голова с утра дико болела, я замучилась с ним, пока сообразила ему шею размять.

– Господи, да он-то что психует?.. Столько репетировали, два прогона было со зрителями, он эту роль может сыграть не приходя в сознание…

– Ленчик, это сложно объяснить… если сам на сцене не выступаешь… – вздохнула Мария и потянула обеих подруг к дверям зрительного зала. – Пойдем уже, пойдем!.. Если он меня в ложе не увидит еще до поднятия занавеса, вот я огребу потом…

…В спину ей полетел свистящий и довольно громкий шепоток:

– Смотрите… смотрите… вон она…

– Кто?.. Кто?

– Да она! Которая нашего Пашку охмурила…

«Охххх… начинается… этого еще не хватало…» – Мария инстинктивно ускорила шаг, но убежать было некуда: зрительский поток вливался в зал постепенно, люди были и спереди, и по бокам, так что приходилось идти с заданной скоростью… и слушать, что шепчет за спиной чужая ревность и зависть.

– …А ты откуда знаешь?

– Я ее с ним видела, около его дома… и запомнила.

– Она что, тоже давняя поклонница?

– Скорее уж, новенькая… Я ее раньше не видела тут…

– Все намного банальнее, я слышала, что это какая-то провинциальная актрисулька, которую в театр сразу не взяли. Так она пошла сюда то ли уборщицей, то ли официанткой, и давай мужиков ловить на себя…

– Да ну! И вот он так прямо взял и женился?..

– Говорят, она на него приворот сделала…

– Вот мерзавка!.. Интриганка!

Мария отчетливо слышала каждое слово, но, хорошо зная, что такое театр, и как драматически накалена бывает тонкая сфера отношений актеров и поклонников, не подала виду, что ее хоть как-то задели пересуды фанаток.

«Все, что ты услышишь про меня в театре и около театра – скорее всего правда…» – честно сказал ей Павел во время одного разговора на тему издержек популярности. – «Но только ты не забывай, Машуль, что каждый видит то, что хочет увидеть, и правду про меня ты все-таки дели на шестнадцать, а лучше на тридцать два».

И все же ощущение было такое, что ей за шиворот угодил комок липкой грязи…

***

Едва над залом угас хриплый стон Иуды:

– И это будет… ночью четверга!.. – занавес упал траурным покровом, разделив жизнь персонажей на до и после; из динамиков донеслось:

– Антракт! – но это приземленное слово тотчас утонуло в шквале аплодисментов и неистовых криках:

– Браво! Брааааво!..

Зрители рукоплескали так долго, как будто желали вызвать актеров на поклоны, и – редкий случай – не торопились вскакивать с мест, чтобы успеть в буфет, в туалет или на перекур.

Особенно усердствовала группа молодых женщин, занявшая почти весь левый нижний угол партера, они продолжали хлопать, даже когда основные аплодисменты уже поутихли, и скандировали:

– Пет-рос! Бед-рос! Луч-ши-е! Луч-ши-е! – и даже те, кого обычно раздражали безумства фанатов, не могли сдержать улыбок, поскольку сегодня невозможно было спорить с этой оценкой актерской работы.

Поклонники – из числа самых осведомленных – не стеснялись то и дело оглядываться на боковую ложу бельэтажа, рядом со сценой, где, в числе других почетных гостей премьеры, сидели элегантная супружеская пара и три молодые женщины с букетами роз.

Слухами земля полнится, и если чету Бердянских – родителей Павла – многие знали в лицо, то насчет молодых дам мнения расходились, и никому не был известен точный ответ на вопрос, кто же из трех – невеста молодого актера, имеющего все шансы на завтра проснуться знаменитым?.. По-настоящему знаменитым, а не «широко известным в узких кругах».

…Ольга Викторовна, взволнованно следившая за действием, и не проронившая ни слова, пока не упал занавес, аплодировала дольше всех в ложе. Потом спешно полезла в сумочку за платком и, осторожно промокнув повлажневшие глаза, повернулась к своей будущей невестке и ее подругам:

– Божечки, божечки мои, это… это… у меня слов нет. Волшебники, они все просто волшебники!

Мария, чье лицо было залито слезами, ничего не смогла ответить, и лишь кивнула головой… мыслями и чувствами она все еще оставалась в Иерусалиме, на каменных плитах возле храма, где черными изваяниями стояли священники Синедриона, и где только что рвалось на части сердце несчастного Иуды, обреченного стать предателем ради того, чтобы Иисус умер и воскрес.

Ольга Викторовна поняла, что поддерживать разговор Маша не в состоянии, посмотрела на Нюсю – и пришла к тому же выводу, так что ей ничего не оставалось, как обратиться к Лене:

– Представляете, Еленочка, я Пашеньку в гриме даже не узнала сначала, только когда он запел. А Андрюша Петренко… у меня слов нет… невероятный талант, а голос!.. Эта роль просто как для него написана!

– Да, Ольга Викторовна, мне придется теперь публично признаться, что эта постановка ничуть не уступает моссоветовской, но Павел, конечно, делает всех… – призналась Лена.

– Правда же?.. – подхватила Бердянская, преисполненная гордостью за успех сына, и желавшая его разделить. – Вы когда-нибудь видели такую пластику, такую невероятную пластику, в сочетании с бесподобным голосом?.. У него это от природы, знаете, ведь он никогда не учился в музыкальной школе, просто слух абсолютный от рождения… и голос… в деда, а дед, Леночка, у него был певчим в храме!..

Лена кивнула:

– И голос прекрасный, и пластика… и драматический талант… оххх… да, такого я не ожидала, он же начинал как цирковой артист, а это все же несколько иное, по сравнению с театром…