Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

Глава 20. Звезды в твоих глазах

Последние двенадцать дней перед премьерой нового спектакля – всегда испытание на прочность для актеров, режиссера, театральных реквизиторов, гримеров, костюмеров и техников вместе взятых. А уж если постановка претендует на звание гвоздя сезона… если билеты на первые представления раскуплены за два месяца вперед… если пресса подогревает ожидание, транслируя разнообразные слухи… дела, как нарочно, начинают идти из рук вон плохо.

В ТМДиК это чувствовал каждый, прямо или косвенно причастный к созданию новой формы искусства, поскольку то, что пытался сделать Антон Войновский, было чем угодно, но не простой адаптацией знаменитого уэбберовского мюзикла. Адское напряжение нарастало день ото дня и то раскаленными, то ледяными волнами растекалось из репетиционного зала по всем помещениям театра…

На финишной прямой труппа изнемогала, но Войновский никого не жалел и никому не давал спуску. Он похудел еще на пару кило и ходил желтый, как китаец, цензурными словами почти не разговаривал; его и без того нелегкий характер стал таким скверным, что к «официальному» закулисному прозвищу режиссера -Война – присовокупилось еще одно: Фюрер.

Ниночка Муравьева, в первом составе играющая Марию Магдалину, никак не могла привыкнуть к «аутентичной еврейской накидке», и яростно ругалась с костюмерами насчет неудобных сандалий и «бесформенного балахона, которое они именовали платьем»…

Минаев перегнул с высокими нотами и едва не посадил голос, репетируя партию Каиафы… Та же неприятность постигла его коллегу Елизарова, во втором составе поющего Пилата.

Бердянский-Иуда сорвался с плохо закрепленной декорации в финальной сцене самоубийства своего героя… Падение с трехметровой высоты на задник сцены могло закончиться серьезной травмой. Осознание этого риска заставило Павла вспомнить навыки воздушного гимнаста и буквально чудом удержаться на «дереве Смерти», напоминавшем мрачную фантазию Босха. После этого он сразу же ушел со сцены, заперся в туалете и минут десять неудержимо блевал… А потом полчаса орал на техников и рабочих сцены, в красках описывая, откуда у них растут конечности, именуемые руками, какого размера мозг внутри их черепной коробки и объяснял, куда он им что прикрутит, если они не научатся правильно крепить тросы. В итоге работяг так взяла за живое цветастая брань артиста, что они дружно обиделись, и дело едва не дошло до мордобоя.

Техника и та постоянно подводила – то микрофоны отключались в самый неподходящий момент, то рампы гасли, то дым-машина выплевывала слишком много дыма на сцену, то наоборот – слишком мало… В общем, предпремьерная обстановка в театре была не лучше, чем в Иерусалиме в те дни, когда страдал Спаситель.

Близость католического Рождества и ныне идущий православный пост усиливали мистические настроения. Кое-кто даже начал шептаться:

«Вы гляньте, что творится, это хуже, чем на Таганке с „Мастером и Маргаритой“, зря мы такое затеяли, да еще в пост!» – но когда шепот достиг ушей Войны, тот обозлился и заявил, что он никого не держит, что трусы и ханжи хоть сейчас могут отказываться от ролей, что в его спектакле веры больше, чем в воскресной проповеди, и вообще, все что он делает – во славу Божью, поскольку от людей искусства Господь требует только одно: быть Его дудкой, звучать правдивым и страстным голосом…

От роли никто не отказался.

***

Когда до премьеры оставалось всего четыре с половиной дня, Павел, измочаленный очередным утренним прогоном, сразу после него рванул домой, желая провести остаток дня и (о чудо, о радость!) свободный от спектакля вечер в Машкиной компании. По идее, нужно было еще съездить на досъемку в рекламное агентство, но на этот подвиг в прямом смысле слова не было сил, так что он созвонился с менеджером и все отменил. Менеджер, наслышанный о предстоящей премьере, попытался выпросить контрамарку «по старой дружбе», но Павел его разочаровал – списки приглашенных на первое представление были давным-давно утверждены.

Увы, вместо Машки, непонятно куда смотавшейся из дома, его встретил Урфин и, пока Бердянский раздевался, по-кошачьи жаловался ему на свою непростую жизнь. Шутка ли – спать по восемнадцать часов в сутки!

– Ааааууу… маааааууу…. кошмууурррррр… Ммммяяяяк?

Циничный Павел не нашел в себе ни капли сочувствия к злой участи несчастного котика, и задал ему встречный вопрос:

– А где, собственно, носит на метле твою мамку, а?

Ответа он, ясное дело, не получил, со вздохом нашарил в кармане сотовый и набрал номер Маши, в надежде узнать ответ у нее самой. Теперь, благодаря его недавнему подарку, она могла ответить из любой точки столичного пространства, охваченной сетью беспроводной связи…

К неприятному удивлению Павла, на все попытки дозвониться на новенькую Машкину Нокию, его трубка отвечала неизменными ровными гудками и через полминуты ожидания бодрым искусственным голосом извещала по-английски, что, мол, звиняйте, «абонент не абонент» и вообще «call back later»…

На пятый раз общения с металлической дурой, Павел взбесился:

– Да что ж это такое? Куда можно так засунуть телефон, чтобы его не услышать?.. Где вообще тебя носит, а?.. Машка-Машка… потеряшка…

Самым неприятным было, что Бердянскому нестерпимо хотелось секса… просто до неприличия, до поджатых пальцев ног… Настоящего и жаркого секса, что называется, с полным погружением во всех смыслах. Кроме канувшей в неизвестность любимой женщины, помочь ему решить проблему могла бы собственная рука… или любая из восторженных поклонниц. Парочка самых ретивых и сегодня околачивалась около его дома (стройные фигурки, хорошенькие личики, зовущие, ярко накрашенные губы) но… но хотелось именно Машку. Странно, но с ней Павел наконец-то понял, поверил и проверил на себе, что занятия любовью с любимой женщиной могут давать совершенно особые ощущения, иные по сравнению с банальным случайным перепихоном.

Раньше он лишь цинично ухмылялся, слушая россказни о небывалых экстазах с законной женой или постоянной подругой, и поднимал на смех друзей, пытавшихся что-то вякнуть в защиту моногамии. Встреча с Марией, пришедшая как гром среди ясного неба, как тот самый «финский нож убийцы», разделила его сексуальную жизнь на «до» и «после». Раньше это была охота, состязание, поединок, предельное напряжение тела и агрессивный поиск разрядки, и женщины, со стонами кончавшие под ним, были сродни антилопам и зебрам, терзаемым повелителем саванны… Но теперь он ощущал Машу своим продолжением, равной себе, и если он был львом, то она – его львицей… его единственной львицей, поскольку ни антилопы, ни зебры не могут войти в львиный прайд. С Машей Павел не боролся – сливался с ней, сплавлялся в единое целое, наслаждаясь сам, дарил наслаждение, постигая новые, тонкие грани взаимного обладания… и сильный, яркий оргазм приносил не опустошение и неясную тоску, а глубочайшее расслабление и покой.

«Покой… покой… покой нам только снится…» – нервно повторял про себя Бердянский, переодеваясь в удобные домашние штаны и футболку. Чтобы не сойти с ума от дикого желания и, сорвавшись, как подросток, не обкончать весь Машкин халатик, небрежно оставленный прямо на кровати, он решил спустить пар иначе. И, в надежде на скорое возвращение возлюбленной с прогулки или из магазина, ушел громыхать железом в свой личный тренажерный зал…

***

Идея пойти всем вместе в зоопарк, «покормить уточек и посмотреть пингвинчиков», принадлежала Нюсику, когда на третьем часу каллиграфического надписывания пригласительных открыток на свадьбу и наклеивания бумажных цветочков на конверты (по категорическому требованию «королевы-матери»), у подруг стало сводить пальцы и чесаться в глазах.

Ленчик, обычно равнодушная к праздным прогулкам и не любившая зверей в клетках, на сей раз горячо поддержала предложение, и, насев вдвоем, они с Нюсей довольно легко победили колебания Марии, которой почему-то не хотелось уходить из дома:

– Маняш, ну что ты, в самом деле!.. Ты что – Вера Засулич, чтобы в одиночке сидеть и с подружками общаться путем перестукивания через стену?.. Или Паша твой – Карабас– Барабас с плеткой-семихвосткой?.. Ты вообще подумай, стоит ли вам жениться, если он уже сейчас тебе шагу ступить не дает!

– Да все он мне дает! – горячо возмутилась Мария, как всегда, бросаясь на защиту Павла от несправедливых обвинений. – Я не под арестом, хожу куда хочу и когда хочу…

– Ну тогда кончай ломаться и захоти пойти с нами в зоопарк! – торжествующе захлопнула ловушку вдова оперуполномоченного Петра Драбкина.

Марии ничего не оставалось, как согласиться… и она об этом не пожалела. Зимний день двадцать четвертого декабря выдался чудесным, хотя и серым: было тихо, довольно тепло, но без сырости – где-то около минус пяти, падал мягкий снежок, а народу в зоопарке было немного: будний день, каникулы еще не начались, хотя в окрестных школах и садиках уже вовсю шли елки и новогодние утренники…

Нюсик сама вела себя как ребенок: купив огромный шар сахарной ваты, с восторженными охами и ахами перебегала от клетки к клетки, и восклицала:

– Ах, какая прелесть!.. Ах, смотриии, какие ушки! Оййй, смотри, как она загнула хвостик!.. Ой, девочки, девочки, посмотрите, вот это клюв!

Мария и Лена шли чуть поодаль, взяв друг друга под руки, и в шутку делали вид, что эта «тетенька» не с ними… Особенно отбрыкивалась Лена, когда Анюта, разглядев впереди наряженную в красивую мишуру маленькую золотисто-коричневую лошадку – помощницу местного Деда Мороза, ухватила их обеих за то, что подвернулось под руки, и заверещала:

– Ооооййй! Смотрите, какая крошечка!!! Пончик, а пончик, можно с тобой сфотографироваться?

Услышав кодовое слово, замерзший до реально красного носа «Дед Мороз» оживился и засуетился, показывая куда кому подойти и в какой позе замереть для удачного группового моментального снимка:

– Так, девочки, красавицы мои, снегурки, давайте, давай-те ка! Семь секунд! Встали, встали… Смотрим в камеру… улыбаемся… эй, куда же ты, внучка?

– Да ну, не хочу я! Маняш, ну какая из меня снегурка к едрене фене, а? Очкастая мымра или баба Яга уж скорее… – Ленчик ударилась в жесткую самокритику, невзирая на то, что одета была в модную укороченную дубленку с большим капюшоном, черные джинсы и щегольские кремовые сапожки, а на щеках ее алел непривычный румянец…

– Ты самая лучшая и красивая баба Яга, которая всегда против, – засмеялась Мария, обняла подругу и заставила подойти поближе к лошадке. – Нюсик у нас, понятно, Русалка на ветвях, а меня Пашка вообще то ведьмой зовет, то чертовкой… Так что у нас идеальное феминистическое трио. Давай, сто лет вместе не фоткались, я потом Пашку пугать буду.

Последнее предложение Ленчику пришлось по вкусу:

– Обещаешь?

– Что?

– Пугать?

– Честное пионерское! Положу в ящик около кровати и буду доставать каждый раз, как плохо себя ведет…

– И по попе его, по попе! – горячо поддержала Нюсик, на что Маняша с Ленчиком дружно заржали, напугав лошадку, и заявили, что для воспитательницы детского сада Нюся сейчас высказалась крайне непедагогично.

Дед Мороз многозначительно кашлянул, девушки наконец-то угомонились, взялись за руки и выстроились полукругом слева от лошадки.

– Тээкс, смотрите в камеру, скажите «чииииз»… – и тут Мария почувствовала бедром странную вибрацию, как будто у нее в сумке, висевшей на боку, включилась заводная игрушка…

«Боже мой, что это?» – она все же выждала, пока фотограф нажмет заветную кнопку, открыла сумочку и полезла проверять… и ахнула, сообразив, в чем дело: это же Пашкин подарок, мобильный телефон, содрогается от возмущения. Да и было отчего: выудив «нокию» из недр сумки, похолодевшая Мария увидела на мониторе: «пропущено вызовов – 5». Все вызовы пришли с Пашкиного номера.

– Черт!!! Вот я идиотка!.. Поставила случайно на виброрежим, и в сумку запихала…

– Так чего ж ты? – всполошилась Нюсик. – Набери ему скорее! Он же волнуется!

– Незачем, – флегматично возразила Ленчик. – Позвонил пять раз – и еще разок наберет… Маняш, ну что ты делаешь?.. Совсем уже в нем растворилась!..

– Тихо! – Мария поспешно набрала номер и, покусывая губы от волнения, слушала долгие гудки…

***

– Наконец-то! Ты куда сбежала, невеста моя? – Бердянский теперь сам едва не упустил звонок, с грохотом уронив вес, потянулся за телефоном и, увидев на мониторе Машкин номер, от одного этого едва не кончил в штаны. – Я тебе полчаса не могу дозвониться, ты в курсе вообще?

– А ты что, дома уже?.. – радостно воскликнула она. – Пашка!..

– Я-то дома, а вот ты – нет! Давай, лети уже сама домой, у тебя тут жених неухоженный, и кот в голодном обмороке!

Наглый рыжий разбойник и правда изображал дохлокотика, растянувшись на паласе в дверях тренажерки…

– Я не сбежала, я… – дальше было неразборчиво, что-то шипело, свистело, как будто Машка говорила на бегу… или… черт… сидя верхом на метле… – …через десять минут!..

– Отсчет пошел! Опоздаешь – отшлепаю! – пообещал он суровым тоном, хотя сам просто плавился от щемящего восторга, ловя ее голос едва ли не губами.

– Не сердись, Пашенька… рядом уже… – снова треск и шум. – …чайник, пожалуйста! Целую-целую-целую тебя, жених.

В трубке послышались короткие гудки. Павел облегченно выдохнул:

– Нашлась…

Ему в голову пришла озорная идея встретить Марию во всеоружии – явить ей свое томительное желание, лишь едва пригасшее за счет нагрузки, во всей бесстыдной красе…

– Маняш, погоди, дай отдышаться! – у входа в подъезд Ленчик попыталась остановить Марию и выиграть хоть пару минут покоя, чтобы поудобнее взять коробку с тортом и пакеты с продуктами… За себя она не волновалась, поскольку была в хорошей форме и бегала столь же резво, как и Маняша, но вот на пухляшку-Нюсю, всю красную, с бисеринками пота на щеках и лбу, было жалко смотреть…

– Девчонки, вы что? Мы же почти на месте, зачем нам привал устраивать? Пойдемте скорее, пока лифт не увели, и Жаб курить не вышел!

– Да-да… конечно, Маняш, пойдем, – виновато залепетала Нюсик. – Это все я, вечная обуза…

– Перестань, какая ты еще обуза!.. Это у меня шило в заднице… – возразила Мария и перехватила из рук подруги сумку с мандаринами и шампанским. – Зря я тебе отдала фрукты – и правда, тяжело…

– Сказала бы я, что у тебя за «шило», и где, – туманно произнесла Ленчик, открывая и придерживая двери подъезда, чтобы подругам было удобнее пройти. – Но при ребенке не буду.

– А я не ребенок!.. Не надо тут намеков, Лена!.. – Нюсик покраснела еще сильнее: она ненавидела намеки на свою девственность, тем более, что девственницей умирать не собиралась, просто отдавать первому встречному не хотела… Кто ж виноват, что ей уже двадцать семь будет в апреле, а принц все не едет и не едет?..

Когда их дружная троица ввалилась в подъезд, консьерж сперва подслеповато вгляделся – мол, кто такие, куда?.. – но, узнав молодую жену Павла Юрьевича Бердянского, молодцевато вскочил и взял под козырек:

– Доброго вечерочка, Мария Петровна!.. С наступаюшим!.. А Пал-то Юрьич уже дома, ждет вас давно!..

Мария поморщилась, но не стала в очередной раз уточнять, что она не Петровна, а ПетАровна, и ограничилась ответным:

– И вас с наступающим, Игорь Петрович!.. Павел Юрьевич давно пришел?

– Да уж полчаса – минут сорок, никак не меньше… Мария Петровна… – консьерж заулыбался. Ему очень нравилось, что у него с этой красивой молодой женщиной совпадают отчества, и еще ему нравилось, что, называя мужа по имени-отчеству, она делала это без всякой иронии… старорежимно… как положено.

– Спасибо, Игорь Петрович. Вот ваши любимые конфеты, попейте чайку.

Она вручила старичку небольшую прямоугольную коробку с изображением черно-белой буренки и надписью «Коровка», и поспешила вслед за подругами.

«Эх, будь я годков на тридцать помоложе…» – глядя ей вслед, вздохнул Петрович, и пошел ставить чайник.

Девчонки тем временем уже поймали лифт и махали Маше руками:

– Быстрей, быстрей! Сама же нас торопила!..

Еще пара томительных минут, пока кабина ползла вверх – но хотя бы Жаба на площадке не оказалось, и то радость! Можно спокойно вытащить связку ключей и найти нужные…

– Открывай скорее, я писать хочу, – заявила Нюсик, а Ленчик сейчас же ее одернула голосом строгой мамы:

– Все бы тебе писать, Анна! Сперва сумки надо разобрать, и все равно я первая…

– Да тише вы! – шикнула Мария, давясь от от смеха, и никак не могла попасть ключом в замок. – Павел дома, ведите себя прилично хоть у порога…

– Ну да, ну да, он же у тебя принц Датский… хде уж нам, дурам калуцким…

Замок поддался, дверь распахнулась – и женскому взору явился Павел Бердянский, собственной персоной. Он стоял посреди коридора, в интригующем красноватом свете лампы, чуть расставив стройные длинные ноги, и положив руки на бедра… из одежды на нем было только полотенце… и оно упало на пол прежде, чем все участники сцены должным образом осознали происходящее.

– Ого!!!

– Что это?! – восклицания одновременно слетели с губ Ленчика и Нюси, сообразно интимному опыту каждой, а Мария выронила сумки, не зная, плакать ей или смеяться… она была уверена, что сказала Павлу по телефону о присутствии подруг, но черт возьми, не убедилась, что он услышал.

Едва осознав, что явил себя во всей красе не только одной Машке, Бердянский подавил смущение и желание провалиться сквозь паркетные полы до самого подвала, и нарочито-театрально поклонился:

– Здраааавствуйте, барышни! Здрааавствуйте, милые! Летние манёвры давно уж начались! – пропел он на мотив знаменитой юнкерской песни, как будто так и было задумано. – Ласкаво просымо!..

И посторонился, пропуская их в квартиру, а полотенце так и оставил сиротливо лежать на полу. Подружка-толстушка хихикнула, не сводя глаз с его члена, а подружка-селедка, наоборот, имела такой невозмутимый вид, точно у Бердянского на причинном месте была ромашка или маленькое облачко.

Павел же смотрел только на Машку… едва она, раскрасневшаяся от холода (или стыда?), расстегнулась, сняла шарф и сбросила сапожки, он сцапал ее обеими руками, притянув к себе, жадно поцеловал, а потом тихо и сердито прошипел в ухо:

– Ты меня почему не предупредила про них, а?

– Паша, я сказала по телефону, что мы рядом… ты не расслышал, наверное… – она прижалась к нему бедрами и грудью, прикрывая распахнутыми полами полушубка, и скороговоркой произнесла, обращаясь к подругам:

– Девочки, вы раздевайтесь, проходите на кухню, покормите Урфина, мы сейчас… придем… – и слегка подтолкнула Павла в сторону спальни.

– Что ты творишь?.. – страстно шептала она, покрывая поцелуями его шею, лаская пальцами спину, щекоча так и не снятым полушубком, пока они шаг за шагом отступали к нужной двери. – Что ты творишь, Бердянский, бессовестный?.. Обожаю тебя!..

– Мммммаааашка… иди-ка сюда… буду серьезно заниматься твоим воспитанием… – он увлек ее внутрь спальни, и, повалив ничком на постель, сдернул полушубок, закатал наверх подол мягкого шерстяного платья, одним движением стащил с ее задницы теплые колготки и трусы и… от души хлопнул по ней ладонью:

– За то, что сбежала… А это – за то, что трубку не брала… А это за одну подружку… и за вторую…

– Айййй, Паша, Пашаааа!.. Я нечаяянннооо… аааах… Паша!.. – Машка верещала так, словно он не шлепал ее рукой в треть силы, а порол армейским ремнем или розгой, но ухо опытного актера сразу же различило в криках любимой совсем иные интонации – дикого восторга и желания… Этой ведьме определенно нравилась предложенная игра!..

Он прервал шлепки так же внезапно, как начал, и, поймав ее за бедра, потянул к себе… она все поняла правильно и сама встала на колени, а локти утопила в подушках..

– Урок усвоен, беглянка моя? Мммм?

– У-усвоен… Па-ша…

– Тогда переходим ко второй части Марлезонского балета… – объявил он и, встав над ней устойчивее, взялся за торчащий член, горячий от прихлынувшей крови.

– Пашааа, если ты… прямо сейчас… к ней не перейдешь, я… мммм… обещаю сама устроить тебе третью и четвертую!.. – она резко дернулась, так что Павел едва не упустил ее, но был начеку, и, всадив член, жестко пресек попытку женского бунта.

– Пашка, даааа! Даааа, лю-би-мый… – простонала Маша. Он сжал ее бедра и несколько раз глубоко толкнулся, потом почти вышел – и снова бросил себя в атаку, ускорил темп и полетел к быстрой и яркой разрядке…

– Оххххтыжблядь… Мааашкааааааа…. – Павел был так возбужден, что продержался от силы минуту-полторы, и с громким стоном облегчения пролился в нее:

– Маша, Маааашааа!…

Ловя блаженное чувство полного расслабления, он упал на нее, придавил собой к постели, обхватил обеими руками и, накрыв ладонями теплые полушария, нащупал сжавшиеся соски…

– Люблю тебя… чертовка моя… моя сладкая… мммм… самая… сладкая…

Он чувствовал, что обогнал ее, слышал это в Машином прерывистом дыхании и тихих всхлипах:

– Пашенька!.. – и, покрывая частыми поцелуями ее теплый душистый затылок, шею и плечи, немного виновато прошептал:

– Сейчас, моя девочка… Сейчас все сделаю…

Павел скатился с нее и повернул на бок, лицом к себе – она мягко подалась ему навстречу, доверяясь, зная, как хорошо он успел изучить ее тело, и насколько ему, как любовнику, ведомы секреты самых тонких удовольствий.

Он ладонями вновь жадно обхватил Машкину грудь, слегка подразнил пальцами соски, чувственно дрогнувшие под его прикосновениями, потом пальцы уступили место губам и языку… Эти особые поцелуи были их маленьким личным секретом, заводившим Павла с полборота, а Машу они превращали в стонущий сгусток концентрированного желания. Тем временем Пашина рука скользнула вниз, по животу, проникла между бедрами, где растекался горячий мед… Безошибочно найдя «то самое» местечко, уязвимое для смелой ласки, Бердянский принялся наглаживать его кончиками пальцев – то сверху вниз, то по кругу.

– Да… – выдохнула Мария в полубреду, уже зная, что не сможет устоять, что бы он сейчас ни затеял. – Да, да, так!..

Сперва он касался совсем легко, но чем громче стонала Маша, чем больше открывалась, подаваясь навстречу ласкающей руке, тем плотнее и настойчивее становились прикосновения, проскальзывая ниже и глубже…

– Паша, Паша… аах… только не останавливайся, умоляю… еще, пожалуйста, еще!..

Сколько раз он слышал подобные предоргазменные мольбы и стоны от самых разных девиц и женщин, и каждый раз они наполняли его тщеславной гордостью – но лишь от Машиного тающего голоса, лишь от ее сладкой дрожи у Павла заходилось сердце, и душа воспаряла в какие-то неведомые Эмпиреи, где не было ничего, кроме любви.

Неутомимо лаская Машу пальцами, он в то же время упоенно лизал ее грудь и нежно, очень бережно прихватывал зубами то один, то другой сосок, так что очень скоро оба навершия сделались двумя совершенно самостоятельными центрами острого удовольствия. Эта возбуждающая игра длилась достаточно долго, чтобы член, прижатый к Машкиному бедру, заново окреп и в полное удовольствие терся о шелковистую кожу, неуклонно приближая миг новой разрядки.

– Паша!.. – он уже знал эту интонацию, когда Машино сопрано вдруг превращалось в низкое мурлыканье львицы, и страстно поддержал ее собственными басами:

– Да… дааааа, моя милая… – и было не так уж важно, что в конце концов привело ее к оргазму, заставило отпустить свое тело в сладкое содрогание и жаркую дрожь – губы, целующие грудь, пальцы, проникшие в тесный вход или звук любимого голоса… важно было, что Павел тонул в немыслимом счастье, обнимал ее и не желал упустить ни одного мгновения, разделить с ней все до конца…

***

– Лееен… – испуганно протянула Аня, против воли прислушиваясь к Машиным крикам и стонам, то и дело долетающим до кухни из-за стены. – Что он с ней там делает, а? Может, нам надо вмешаться, пока не поздно? Вдруг он ее бьет… или еще как-то мучает?..

Лена криво усмехнулась и положила ей на блюдечко кусок «Праги»:

– Успокойся, Нюсь… ешь тортик.

– Как я могу успокоиться, если он Маняшу бьет?! Вот! Ты же слышала сама только что!

– Если бы он ее бил, она бы кричала «помогите» или «Лена, Лена!» А пока она кричит «Паша, Паша» – у них все идет по плану… Поверь.

– По какому еще плану? Пятилетку за три года? – чтобы отвлечься и перестать с жадным, неприличным и совершенно неуместным любопытством ловить каждый подозрительный звук, Аня прибегла к своей обычной тактике – болтать самой, побольше и погромче. Благо, Ленчик всегда умела ее болтовню поддержать и даже на неуклюжие шутки реагировала правильно: посмеивалась или шутила в ответ сама.

Лена налила себе и подруге чаю, дала Урфину слизать с ложечки каплю шоколадного крема… и неожиданно перевела стрелки на Нюсю:

– А ты, ребенок, чего так возбудился?.. Вон, что уши, что щеки – как знамя Победы.

– Да просто как-то стыдно… такое подслушивать… они ж там если не дерутся, то… ой… – тут Аня покраснела так, что ее саму в жар кинуло, и прижала губы ладонью, боясь высказать свою догадку вслух.

– Стыдно – у кого видно, – философски заметила Ленчик.

– Ну… у Павла вот было видно, причем все, но что-то ему за это стыдно не было… Лееен… а эта штука у мужиков всегда такая… большая? Мне казалось, что нет…

– Казалось ей! – Драбкина, не удержавшись, фыркнула. – Сколько ты этих штук видела-то въяве за свою молодую жизнь? И где рассматривала – у малышей в детском саду? Так смею тебя заверить, голубка ты моя, у взрослых мальчиков писюн несколько большего размера.

Анюта задумалась над вопросом подруги, но тут же вспомнила:

– Ой, ну в этом же… в Пушкинском музее… там статуя такая громадная стоит… у лестницы.

– Давид. Копия со скульптуры Микеланджело. – художник-дизайнер не терпела приблизительности, когда речь шла о предметах искусства.

– Ну да, он наверное… Так у нее… ну в смысле, у него, там все такое скромное… а у других так вообще листиками прикрыто, и не скажешь, что прям торчит вот так… нахально…

– Я смотрю, ты прям все рассмотреть успела, что у кого торчит и куда! Я вот скромно смотрела в сторону… И вообще, судя по твоему нездоровому интересу к теме, замуж тебе надо.

– Почему это – нездоровому? – Нюся обиженно поджала губы. – Ты сама всегда говоришь, что нагота и секс -это естественно. Просто… просто все так неожиданно случилось… он как Тарзан к нам выпрыгнул прямо… я обмерла вся, когда полотенце-то упало, решила, что случайно выронил… а он… бесстыжий такой… даже рукой не прикрылся, стоял себе и скалился довольный…

– А чего прикрывать такое богатство… ему бы и ладони не хватило.

– Ой! А может он этот, как его… экс… гибискус… ну… такой извращенец, которому нравится, когда на его писю смотрят и пугаются?

Лена прикрыла лицо рукой и загоготала, и успокоиться не могла добрую минуту, несмотря на обиженные восклицания Нюси:

– Что ты?.. Ну что?.. Что я такого сказала?..

– Ничего, Анют, ничего, я просто мужичка одного вспомнила… выскакивал один такой на Большом газоне, когда я в универе училась… каждый раз, как мы с девчонками на физре кросс бежали – он тут как тут. Выскочит, понимаешь, как Тарзан… и машет своей писей… ойййй, не могу!.. – она снова захохотала и закрыла лицо руками. – Петька ну озверел прямо, когда я ему нажаловалась… обещал, что мужичка поймает, хозяйство оторвет и кое-куда вставит…

– Вот и правильно! Нечего девушек пугать! А если бы дети увидели такое? Ой фуууу… – Нюсик смешно наморщила нос и скривила пухлые губки. После прогулки у нее разыгрался аппетит, она нервно принялась ломать ложечкой торт и отправлять куски в рот, а попутно продолжила развивать интригующую тему:

– Кстати, насчет «вставить»… как, ну как ТАКОЕ может влезть ТУДА? Ну… ты поняла, куда…

– Зайка ты моя… ты в педучилище своем анатомию с физиологией разве не изучала?

– Изучала, но знаешь, ничего такого нам не объясняли… и картинок не показывали. Ну… только что-то такое в разрезе, и там все совсем не так выглядело! И у женщин тоже, между прочим, на картинках все такое маленькое… брррр… Нет, я конечно, все понимаю, что да, но… КАК?

Лена вздохнула, оперлась подбородком на руки, слушая разглагольствования Нюсика, и в сотый раз спросила себя, почему они с Маняшей много-много лет назад приняли в свой дружеский союз эту наивную дуреху, самого что ни на есть рабоче-крестьянского происхождения, воспитанную тревожной матерью-хлопотуньей и невероятно строгим отцом? Почему именно Нюся стала их третьим «мушкетером», и они за двадцать лет не променяли ее на более развитую претендентку?.. С ней ведь не то что о Давиде, Рерихе или Карлосе Сауре, но и о мужиках толком поговорить было нельзя: ждала и ждала своего принца на белом коне, на компромиссы не шла. Когда Маняша в старших классах женихалась с Жоркой Кривым, а она, Лена, уже вовсю встречалась с бравым курсантом Школы милиции Петром Драбкиным, Нюська мечтала о кукле Барби… Да и сейчас, когда самой Анне вот-вот стукнет двадцать семь, самому взрослому ее «кавалеру» в старшей группе детсада было от силы шесть…

А все-таки именно Нюська была их любимой подругой и названной сестрой, и за нее они любого порвали бы и порвут, что в детстве, что сейчас. Вот такая вот, понимаешь, загогулина, как сказал бы Борис Николаевич Ельцин.

Лена снова вздохнула, погладила Аню по руке и подвела итог ее анатомическим изысканиям:

– «Оттуда», между прочим, потом целый ребенок вылезает… пятьдесят сантиметров, три кило живого веса… это побольше будет, чем та самая «волшебная палочка», какой его туда забросили… Живи теперь с этим.

***

После второго оргазма, когда он с огромным удовольствием пролился на голую Машкину грудь, пока сама Машка валялась с блаженным видом сытой львицы поперек кровати, Бердянский мечтал только об одном: поспать. Точнее, так: поесть что-нибудь прямо здесь, не вылезая из постели, нагретой их вулканическими играми – и уже после этого сгрести Машку в охапку, уткнуться носом ей в шею и…

– Паааш, вставай… надо в душ сходить быстренько – ты только посмотри, на кого мы похожи!.. – и там девчонки сидят, неудобно их оставлять так надолго… – прозвучал у него над ухом ласковый, но непреклонно-суровый приговор.

Он для вида еще немного покапризничал, пытаясь убедить Машку по-быстрому спровадить обеих подружек и залечь «потюлениться», но не преуспел. Любимая выдворила его из спальни, снабдив ворохом домашней одежды и напутствием:

– Надолго не занимай!.. Ни то, ни другое помещение!..

Минут через десять, завершив омовение и не преуспев в попытке по-новой втянуть Машку в долгие поцелуйные игры, Павел со вздохом сожаления покинул «плацдарм» и переместился на кухню, где и предстал перед Боярышней и Купчихой уже в приличном и скучном домашнем наряде.

– Приветствую, дамы… – поздоровался он как ни в чем не бывало, маскируя зевок, но тут же оживился, заприметив фирменную картонную коробку: