Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

– В такие моменты особенно… Ты же знаешь его идеи насчет возгонки энергии от муладхары до сахасрары…

– Маш!..

– Ну… в смысле – от самого низа до самого верха… так вот, когда с ним что-то случается, хорошее или плохое, неважно, он всегда думает: зачем это? Что означает в нынешней ситуации? И самое главное – как это «прочесть», как использовать… Понимаешь?

– Примерно. И? Что же он такое понял из «черной метки», которую ему прислали в виде «письма турецкому султану»?

– Он понял, что все они лишние… что в спектакле с самого начала было слишком много людей, слишком много шума и суеты, и все это, хотя было красиво, затмевало смысл. Мешало увидеть суть истории Невесты и Леонардо. Когда ему принесли то письмо… про меня… и… про его ошибки… он просто взял и мысленно убрал их всех со сцены. Просто вымел. Оставил Невесту, Леонардо, луну… Жениха с его Матерью. Смерть. И всего три цвета – белый, черный и красный, а из музыки – только гитару. Это теперь будет не масло, не акварель, а графика. Как… рисунки на стенах, понимаешь? Ты же видел граффити в Барселоне?

Павел потер лоб, закрыл глаза… и попытался увидеть все глазами Войновского: пустая сцена, минимум красок, сухой, четкий ритм гитары.

«Начинается плач гитары,

разбивается чаша утра…

о не жди от нее молчанья,

не проси у нее молчанья».

Черное небо, белая стена, лунный свет – и две фигуры в черном и красном, склоненные друг другу, сплетенные в порыве безумной, трагической страсти…

«Да… черт… а так гораздо сильнее, чем с массовкой, когда была вся эта фиеста вокруг».

Мария смотрела на него, не торопя, не задавая лишних вопросов – но чувствовала, что происходит с ним, и ждала, пока он первым заговорит.

– Я понимаю… он захотел сделать рисунок пьесы графичным – и более точным, да? Вернулся к тому минимуму, что был у Лорки, и решил ничего не добавлять, просто углубить… и заострить… Хммммм… Маш… а ты права… точнее, он прав… Война – чертов гений. Глубина, высота, четкость линий, как в Саграда де Фамилиа – и острия, пики, лезвия… Это ведь самая суть Лорки, да?

Перед глазами вдруг что-то вспыхнуло, он вспомнил, как поднимался на собор, как цеплялся ладонями и подошвами за теплый шероховатый камень, как удивленно смотрели на него ангелы и святые… голова закружилась, дыхание перехватило…

– Паша! Что ты?..

– Ничего, ничего, Маш… – он открыл глаза и пьяно, потрясенно улыбнулся ей. – Я… просто убрал все лишнее, и как будто поднялся на собор, и обнял его руками. Просто и гениально: убрать все лишнее!

Мария прижалась к нему и робко спросила:

– Как ты думаешь, Война сможет убедить Мэтра… что у него… у него вот такой новый концепт постановки?.. И вроде он никого не выгоняет – просто ему лишние не нужны?..

– Честно говоря, не знаю, – признался Павел. – Но интриганы наши получат знатный щелчок по носу, они-то действовали по принципу «один в поле не воин»… дескать, куда Война денется, если они против него выступят единым фронтом… А не выйдет! – потому что ему лишние не нужны… ну а что до переговоров с Мэтром, думаю, Война его убедит, язык у него подвешен хорошо… да он снег мог бы эскимосам продавать! Что ты смеешься? Я правда так думаю…

Мария вздохнула и потерлась носом о его плечо:

– Самое главное, мой Леонардо, что он убедил тебя… А еще я страшно рада, что ты, хотя и злишься, что я лезу не в свое дело, но не считаешь, вслед за всеми, что у меня нужно отобрать роль.

– Вот сейчас обидно было, Маш… разве я мог бы играть Леонардо, если бы не предпочитал мою Невесту везде и всегда… хотя бы и целый мир был против!

Глава 31. Три женщины

Встреча первая

– Ты ужасно выглядишь, – сказала мать вместо приветствия, едва Мария перешагнула порог квартиры.

– Я просто очень мало спала в последние два дня… пройдет, – она попробовала отмахнуться от непрошенного осмотра и вручила матери два объемистых пакета:

– Все, что ты просила. Компрессионные чулки тоже.

– Да, спасибо, – Анна Аркадьевна сдержанно кивнула, мельком заглянула в пакеты и снова перенесла внимание на дочь:

– А что это на тебе такое надето, не понимаю? Где твое пальто?

– Это куртка Павла, мама.

– И почему ты в его куртке, не понимаю? У тебя своей одежды нет?

Мария вздохнула и пояснила:

– Мы были на даче, гуляли… я на склоне умудрилась споткнуться, проехалась задницей по глине, испачкала пальто… в общем, его надо теперь везти в химчистку… ну а чтоб вернуться в Москву в приличном виде, и не схватить бронхит, муж ссудил меня своей кожанкой. По-моему, очень недурно.

Мать покачала головой:

– Замечательная история! Одна – профессиональная танцовщица – падает на ровном месте, второй – гимнаст – подхватить вовремя не может!

– Он бы подхватил, просто…

– Ладно, мне неинтересно… А что за странная привычка – одеждой меняться, может, ты еще начнешь вещи в секонд-хэнде покупать, или на рынке у метро?..

– Может, и начну… – Мария сняла куртку и сапоги, поправила волосы перед зеркалом и пошла в ванную умыться, надеясь, что мать ненадолго оставит ее в покое, но не тут-то было. Анна Аркадьевна последовала за ней и все время, пока дочь мыла руки и лицо, и вытиралась махровым полотенцем с изображением утенка, сверлила ее пристальным «рентгеновским» взглядом:

– Ты на самом деле плохо выглядишь, Манюся. Под глазами синева, сама бледная… и поправилась, по-моему. Ты не беременна?..

– Нет!

– А очень похоже. Значит, это твои таблетки так действуют, надо бросать.

– По этому поводу я сегодня как раз встречаюсь с Кларой… вот чаю с тобой выпью, если нальешь, и сразу поеду.

– Какой тебе еще чай, с такими отеками!..

– Нет у меня никаких отеков, я же говорю – просто мало спала…

У Марии с годами самостоятельной жизни выработался кое-какой иммунитет против материнских наскоков и попыток воспитывать – Анна Аркадьевна считала их проявлением заботы… Очень уж был разителен контраст между семейной атмосферой клана Бердянских-Лавровых и стилем общения, принятым в ее родительском доме. Мария и раньше старалась бывать здесь пореже, с того момента, как закончила институт и сняла свою первую квартиру, а после свадьбы с Павлом визиты к маме стали нешуточно тяготить.

Анна Аркадьевна это замечала и не упускала случая пожаловаться, что замужество плохо повлияло на дочь – «ты стала совсем чужой»; продолжением обычно становилось пространное рассуждение на тему «он плохо на тебя влияет», а под конец неизменно всплывало многолетнее недовольство успешного врача, что Мария не захотела продолжать семейные традиции и выбрала себе никчемное, пустое занятие… Все беды и проблемы в жизни Марии, по мнению матери, имели один корень: эгоизм и легкомыслие, едва прикрытые артистическим флером.

– И мало того, что ты сама попрыгунья-стрекоза… ты и мужа себе такого нашла! Ох, смотри, Маня, скоро ты пропоешь лето красное, и останешься у разбитого корыта.

– Ничего, мама, не переживай… у тебя же есть Вера, чтобы ею гордиться. Она и в вуз поступила настоящий – в МИРЭА, а не какой-то там Институт культуры, и замуж пока не стремится, живет себе спокойно в родном доме.

На эту иронию мать тоже реагировала предсказуемо:

– Что ты вечно стрелки на сестру переводишь?.. Да, Верочка другая, она серьезнее, ей учиться интересно, а не по постелям прыгать! Она, в отличие от тебя, хочет профессию получить нормальную, вместо того, чтобы подолом по сцене мести, и ноги задирать без стыда…

Бесполезно было напоминать Анне Аркадьевне, что она сама много лет занимает пост официального врача-терапевта в знаменитом танцевальном ансамбле, и вроде бы не понаслышке знает, как тяжел и порою изнурителен труд артистов, как горек бывает их хлеб, несмотря на аплодисменты, цветы, поездки… Или про радость чистого творчества, одержимость искусством, магией танца, что только и позволяет им оставаться на плаву.

Мать только и ждала, чтобы привести железобетонный контраргумент:

– Вот именно, насмотрелась я на ансамбли и на артистов, на их неустроенность, на разврат, на травмы, на болячки!.. Они же инвалиды все к сорока годам, бабы по двадцать абортов сделали!.. Ты такой судьбы для себя хочешь?.. И не говори мне, что в театре все по-другому – ничего не по-другому, все то же самое, даже еще хуже! Я же тебе добра желаю, Маня!

Материнский репертуар не менялся годами, Мария научилась его терпеть, не включаясь эмоционально, но появление Павла, разделившее жизнь на «до» и «после», даже сильнее и резче, чем учеба в Испании и продолжительный роман с Хулио, все осложнило.

Анна Аркадьевна невзлюбила Бердянского с первого упоминания дочерью, первая встреча лишь укрепила в негативном переживании, а уж пьяная выходка тогда_ еще_ не_ зятя накануне свадьбы, как и последующие эскапады «морально незрелого юнца» явила «истинное лицо» избранника Марии. К большому сожалению Лазич-старшей, Павел, несмотря на свой отвратный характер и сомнительное поведение, был из хорошей семьи, и его при всем желании нельзя было назвать ни бездельником, ни скупердяем, ни беспорточником. Зарабатывал Бердянский на удивление прилично для актера, умудрился даже в тридцать лет получить «заслуженного», а самое главное, имел собственную квартиру в центре, куда без звука перевез Марию еще до заключения официального брака…

– Прямо не знаю, как он на такое решился… – качала головой Анна Аркадьевна. – Я уж думала, честно говоря, будет как с Хулио: полгода на съеме, и врозь… ну, ладно, хорошо хоть, отношения зарегистрировал, все не так стыдно, и в случае развода ты кое-что получишь.

На робкое замечание Марии, что они не собираются разводиться, мать только улыбалась умудренной улыбкой эксперта по отношениям, и переходила к следующей теме:

– Ты, Манюсь, с ребенком не тяни… тридцать скоро, во-первых, а во-вторых, пока ты ему не родила, он тебе ничем не обязан, баловство это все. А вот как родишь, одного – а лучше двух, он от тебя уже так просто не сбежит… вот только, я смотрю, он что-то не торопится тебя озадачить, сколько времени уже вы с ним живете, считая еще месяц до свадьбы – а воз и ныне там… – и так в разных вариациях. При этом Анну Аркадьевну совершенно не смущал ее же собственный переход от «завтра он тебя непременно бросит» к «рожайте уже поскорее»…

После общения с мамой Мария возвращалась к мужу в сложном состоянии – как после капельницы с ядом, и каждый раз Павел, закончив утешать ее в своих объятиях, ругался так, что небу становилось жарко, и грозился, что вообще запретит эти «семейные встречи». Но через некоторое время Анна Аркадьевна звонила, медовым голосом сообщала, что соскучилась, и непременно просила дочь что-нибудь привезти – что-нибудь такое, без чего женщине в возрасте в самом деле трудно обойтись… и, упреждая вопрос, почему нельзя о том же попросить живущую с ней младшую, а не дергать замужнюю старшую, говорила:

– Манюся, ты же знаешь, что это я могу доверить только тебе… – и Мария ехала, снова и снова, хотя прекрасно знала цену медовым словам, и что «соскучилась» в устах матери – как признание вампира, что ему пора бы хлебнуть свежей крови.

…Сегодня она заехала к матери, что называется, «по случаю», поскольку они с Павлом возвращались с дачи по Киевскому шоссе, и Мария уговорила мужа ненадолго отпустить ее к родительнице:

– Паш, лучше сегодня отделаться, все равно по дороге… иначе мне придется ехать к ней в выходные, она очень просила эти злосчастные колготки и фирменную настойку Ольги Викторовны. Долго я там не просижу, мне ведь сегодня еще к врачу, а ты занят будешь до ночи…

Павел недовольно нахмурился, понимая заранее, в каких расстроенных чувствах Машка может вернуться домой после визита к «любимой теще»:

– Ты только не сиди у нее до упора, если она тебя опять начнет по теме детей прессовать, сразу вставай и уходи. Лучше лишний часок по парку своему любимому прогуляешься, пока светло… Обещаешь?

– Обещаю, Пашенька…

Прежде чем расстаться, он долго целовал ее в машине, крепко прижимая к себе, тиская грудь, и шепча разные нежности, так что Маша поднималась по лестнице на трясущихся ногах, но словно бы закутанная в любовь мужа, как в волшебный плащ. Пробить эту защиту Анне Аркадьевне с налету не удалось, но она рассчитывала взять реванш за чаем, решив все-таки напоить им дочь.

Первое, что она стала выяснять, когда Мария оказалась на кухне, надежно зажатая в в треугольнике «мать-стол-стена» – это по какому вопросу ее любимое дитя собирается к семейному гинекологу, если не в связи с беременностью?..

Много лет назад Анна Аркадьевна сама отвела Марию на первый в жизни гинекологический осмотр, в хорошую клинику, к проверенному врачу – и так состоялось знакомство Манюси с Кларой Евгеньевной Телегиной.

Ох, сколько раз с тех пор мать пожалела о своем решении, сколько раз ругала себя за избыточную заботу и склонность перестраховываться!.. Надо было вести наивную дурочку в обычную районную консультацию, и на всю жизнь напугать холодными инструментами, скользкой клеенкой, грубой медсестрой и циничной эскулапшей, что будет холодным голосом «тыкать» и допрашивать о количестве половых партнеров, прежде чем «осмотреть», а фактически -изнасиловать при помощи зеркала и жесткой руки в резиновой перчатке… Тогда Мария, как всякая нормальная русская женщина, панически боялась бы гинекологов и всего, что связано с компетенцией этих врачей, а значит, стремилась бы свести общение с ними до минимума… и уж конечно, не стала бы дружить и общаться за рамками врачебных приемов, да и вообще была бы более боязлива, послушна и управляема.

– Так что, ты все же последовала материнскому совету? Сподвигла своего принца папой стать?.. Какой срок? – расставляя чашки, Анна Аркадьевна внимательно разглядывала дочь, стремясь соотнести то, что наблюдала, с признаками первых недель беременности. Все на то и указывало – бледность, круги под глазами, взвинченность, набухшая грудь – но Манюся упрямо отрицала очевидное и отгораживалась от обсуждения деликатной темы. Вот уж непонятная стыдливость с родной матерью.

– Мама, я ведь уже сказала: я не беременна… – Мария отломила кусочек печенья, но так и не положила в рот. – Нет, нет и нет. Просто не выспалась…

– Сказки эти пусть твоя Клара слушает.

– Она и будет слушать… давай поговорим о чем-нибудь другом, хорошо?

– Я вижу, ты не ешь ничего, значит тебя тошнит, а это токсикоз первого триместра. Я с тобой вот точно так же мучилась… – Анна Аркадьевна упорно гнула свою линию.

– Мам… ма-ма… послушай меня. – Мария поймала мать за руку и заставила смотреть себе в глаза. – Я не беременна, как бы тебе не хотелось стать бабушкой. Ольга Викторовна тоже все спрашивает – когда, когда? – и Юрий Палыч… надоели уже… но это вряд ли случится до конца следующего года. Павел… Павел пока не готов, да и я… ведь это уже с седьмого месяца, а то и раньше, нельзя танцевать в спектакле, так что до премьеры «Кровавой свадьбы» вообще и речи быть не может… а потом видно будет… у нас время еще есть. Паша прав, надо немножко для себя пожить.

– Вбила себе в голову ерунду полную… И мужа своего слушаешь зря – ему что, он-то мужик, сунул-плюнул и все! Он так может и до семидесяти лет детей плодить, а рожать тебе! Я в твоем возрасте вас двоих уже растила, еще и третьего отец твой хотел, все сына у меня просил…

– Вот и родила бы папе сына, а мне брата…

– И родила бы, может, но мне как раз контракт предложили трехлетний, да и вас двоих хватало за глаза! – резко ответила Анна Аркадьевна, не желая обсуждать собственный выбор – если она о нем и пожалела, то лишь после скоропостижной смерти Петара. – А потом уже поздно было рожать, когда тридцать пять стукнуло, спроси свою Клару гениальную, уж это-то она точно подтвердит.

– Мам, вот у Клары как раз совсем иное мнение на сей счет… И чудесный термин «старородящая» она никогда не использует. Ну ты же сама все понимаешь, сама только что рассказывала, как свою карьеру на первое место поставила, а папа, видимо, на своем не настаивал. Будут у нас дети, обязательно будут… это мы с Павлом тоже решили… но попозже.

Мария слегка покраснела и отвернулась к окну, вспомнив непростой разговор, что состоялся у нее с Бердянским как раз накануне вечером, после злополучной прогулки – но, к счастью, завершившийся благополучно и с полным взаимопониманием. Ночью Павел, обнимая ее после бурного оргазма, даже расслаблено шепнул:

– Бросай свои таблетки, Машка, раз так для здоровья твоего надо… резинку я как-нибудь переживу, подумаешь… ну, а если что не сработает, значит, родим. На все воля Божья, как сказала бы бабушка Капа…

– Когда это «попозже» настанет? На пенсии? – не унималась мать, кружа по кухне уже без всякой цели и причины, со своей чашкой в руках.

– Ну а что, у нас с Павлом пенсия ранняя у обоих, – поддразнила Мария, жалея лишь о том, что ей никак не удается поставить точку в этом бесполезном разговоре. – И в сорок лет не поздно еще…

– Может, вы с твоим Бердянским еще и на рекорд книги Гиннеса замахнетесь? Я тут читала статью, родила одна филиппинка первый раз в шестьдесят три! Зато сразу двойню.

– Да… было дело… после того, как ее мама девяностолетняя скончалась…

– Аааа, то есть ты решила смерти моей дожидаться? – Анна Аркадьевна не преминула истолковать комментарий дочери, как грубый намек, и тут же ее «обломала»:

– Зря надеешься, у меня хорошая наследственность. А вот Пашечка твой так на машине гоняет, что рискует себе башку расшибить раньше времени! Да и за воротник закладывает прилично… Может, его еще до сорока в могилку закопают. И будешь ты вон, как Ленчик, сидеть горькой вдовицей да жалеть, что все откладывала, все для себя пожить хотела…

Мать мало того что использовала подлый прием, удар ниже пояса – она намеренно ткнула в самое больное место, потревожила самый черный, самый тяжелый страх. У Марии мгновенно сжалось горло и зачастило сердце, руки затряслись и стали влажными, а на глаза навернулись слезы, стоило лишь на полсекунда представить, что Пашка исчез из этого мира навсегда – и не важно по какой причине…

Она отодвинула чашку:

– Я не буду сидеть горькой вдовицей… Если с Павлом что-то случится, я умру. Просто не стану жить. Вот и все, что я могу об этом сказать. До свиданья, мама, мне пора.

Мария встала и пошла в прихожую, не обращая внимания на попытки матери задержать ее.

***

Встреча вторая

Клара Евгеньевна пригласила Марию в ресторан «Панда» на углу Малой Бронной и Тверского бульвара.

Это была дружеская встреча, а не врачебный прием: профилактический осмотр в стенах клиники Мария прошла неделю назад. Узнавать же о результатах куда спокойнее и приятнее в уютном зальчике с китайскими фонариками, за чайником душистого зеленого чая и жареным рисом, чем в кабинете, пахнущем хлоркой, карболкой и сложной смесью лекарств. По крайней мере, так считала Телегина, и Мария полностью разделяла ее мнение.

Ресторан был не из дешевых, цены в меню указывались в «у.е.», но, как опять-таки замечала Клара, со своим неподражаемым апломбом:

– Еще бы не хватало, чтобы мы в плохой ресторан пошли! Себя надо любить, Машенька, и не отказывать себе ни в удовольствиях, ни в радостях…

Сбежав из родительского дома, Мария пришла за пятнадцать минут до назначенного времени, но Телегина, как обычно, была на шаг впереди, и уже ждала ее за столиком возле окна. Подтянутый официант в белоснежной рубашке и с черной бабочкой, без капли азиатской крови, наливал чай в маленькие чашечки: комплимент от заведения.

– Маша! – Клара приветственно помахала рукой и улыбнулась. Улыбка у нее была особенная, волшебная – она не просто собирала лучики морщинок у темных глаз Телегиной, но посылала настоящие лучи в душу собеседника… успокаивала и согревала раньше, чем было сказано хоть одно слово.

– Здравствуй, Кларочка! – подойдя поближе, Маша по-детски потянулась к ней обеими руками, Клара привстала, и они крепко обнялись.

– Ну? Что у нас такое случилось? – усевшись обратно в удобное кресло, мягко спросила Телегина.

– Да… ничего особенного, – Мария нервно усмехнулась и жадно отпила чай: зеленый с лотосом, ее любимый, хотя и довольно редкий сорт. По поводу любви к лотосам в любом виде, от цветка до чая и мармелада, Пашка над ней посмеивался и называл «Дочерью болотного царя»

– Но ты расстроена. Надеюсь, с Павлом все хорошо? – Клара тоже пригубила чай, и при этом не пыталась сверлить Марию пытливым взглядом и лезть туда, куда ее не приглашали.

– Да, слава Богу, с ним-то все отлично! Не высыпается, правда, бедный… в основном из-за меня. – она слегка покраснела, допила чашечку и налила ее снова. После «душевного общения» с матерью очень хотелось пить, как после целого дня проведенного на солнцепеке:

– У него сейчас работы очень много, и в театре, и в рекламе… а еще его в «Останкино» приглашают, соведущим на программу. Вот и носится с утра до вечера…

Телегина понимающе улыбнулась своей молодой подруге, но больше ничего не спросила, просто приглашающе молчала и ласково смотрела на нее, подмечая, что усталость и стресс бессильны затушевать другие приметы – благополучного и гармоничного любовного союза. Она давно уже вела Марию как семейный женский врач, знала ее с шестнадцати лет и помнила всех ее мужчин (немногочисленных, но ярких), и теперь с удовольствием наблюдала, как вчерашняя девушка по-женски расцвела рядом с отличным парнем, что оказался для нее самым правильным.

– Я… я хотела спросить… что там с моими анализами?.. Будем менять препарат, или мне вообще лучше бросить гормональные?.. А то, знаешь, все как с цепи сорвались насчет детей… я уже не знаю, куда деваться от этих расспросов насчет беременности…

– Бросить – это не самое подходящее слово, но по сути верное. Будем тебя с таблеток снимать потихоньку… Анализы твои последние меня радуют, прогестерон и эстроген в границах нормы, еще немного повышен кортизол, но оно и неудивительно, столько всего произошло за последние полгода… – Телегиной даже не нужно было заглядывать в распечатку анализов, чтобы восстановить по памяти полученные результаты. Она чуть помолчала, давая Маше время усвоить сказанное, и улыбнулась:

– Похоже, твой организм солидарен с голосами родственников и тоже спрашивает – когда? Если бы вы с Павлом серьезно планировали зачатие вот прямо сейчас, я бы сказала, что период вполне благоприятный. Ну а после отмены препарата – тем более! По статистике, в первый же месяц после восстановления цикла шанс зачать возрастает многократно…

Мария вздрогнула и посмотрела на Клару с испугом и почтением, как на жрицу, вещающую откровения брачного божества:

– Ох, Кларочка, и ты туда же! Может, тогда не стоит торопиться, просто поменять препарат?.. У меня же репетиции… я совсем недавно вернулась в театр, когда уже не надеялась, и… премьера только осенью, может, даже следующей зимой, я просто не могу так подвести Антона!.. Да и Павла… кто меня заменит в роли Невесты – Муравьева, что ли?.. Да ни за что!

– Девочка моя, ну что ты… – Клара успокаивающе погладила Марию по руке и передала ей открытое меню с красочными картинками. – Давай-ка, выбирай, что будешь есть… рекомендую блинчики и лапшу с овощами и семенами лотоса… Тебя никто не заставляет, если ты пока не готова к материнству психологически. Это категорически неправильно – идти на такие жертвы только потому что гормоны тебе кричат «рожай скорее». Гормоны гормонами, но и осознанность терять не надо, а о чем нам говорит осознанность?…

– О чем? – все, что говорила Клара, вызывало у Марии полное доверие, даже если казалось поначалу пугающим и непонятным.

– Чтобы привести в этот мир нового человечка, одной пролактиновой бури недостаточно. Для того, чтоб «просто залететь», много ума не надо, тут и правда довольно созреть телесно и мужика найти подходящего. Но дальше-то что? – Клара вздохнула и слегка нахмурилась:

– Ах, сколько я таких вот мамочек перевидала, кто родить родили, а ни душой, ни мозгами еще не дозрели быть матерями… вот и прибегают на прием все в слезах, просят волшебных таблеточек, или заговор какой, чтобы дитятко свое не задушить ненароком в приступе раздражения…

– Мама моя, случайно, за этим не прибегала? – мрачно пошутила Мария.

Подошедший официант выразил готовность принять заказ, и она, не мудрствуя, последовала рекомендациям своей наставницы. В гастрономии Клара разбиралась нисколько не хуже, чем в сокровенных женских тайнах.

– Мама твоя от меня сбежала, когда поняла, что мы с ней про разное. Я ей про любовь к детям, к мужу, к себе, а у нее всегда на первом месте – кто что должен, только требования да оценки, и чужие советы ей не нужны. Прости, что я так жестко…

– Да, разве ж это жестко… это правда, а что на правду обижаться?..

Клара засмеялась и разрядила напряжение:

– Знаешь, как говорят – каждый по-своему прав, а по-моему нет. Вот и у мамы твоей правда своя, не такая, как у меня или у тебя. Но оно и к лучшему даже, показывает нам, что взглядов на мир и его устройство всегда больше, чем нам кажется. Просто один умеет вставать на чужую точку зрения и из нее видеть ситуацию, а другой не признает ничего, кроме своей подзорной трубочки.

– Вот и получается – узкий взгляд… – усмехнулась Мария и доверительно понизила голос, хотя зал ресторана был почти пуст, и никто их не подслушивал:

– Знаешь… если посмотреть с другой точки зрения… вообще-то я безумно хочу от Павла ребенка. Думаю об этом каждый раз, когда он… ну, ты понимаешь. Думаю: вот, вот, сейчас… и внутри как будто цветок раскрывается… лотос, мать его… а потом вспоминаю про таблетки, и так обидно… до слез. Вот что с этим делать, а?.. И родить хочется, и… нельзя, вроде не ко времени это все. И Паша… понимаешь, он и хочет и не хочет. Головой вроде да – сын, классно… а сердцем… нет. «Не могу, говорит, Маш, пока тебя ни с кем делить, даже с собственным сыном».

В горле пересохло, снова понадобился лотосовый чай… Клара понимающе кивнула:

– Это нормально, Машенька, для мужчины с таким характером, к тому же для единственного сына у родителей. Он тобой не насытился еще, не напитался. Встретил свою правильную женщину, вот и хочет тебя в единоличное владение заполучить… и ревновать будет к детям, это к гадалке не ходи… так что ты лучше заранее готовься, кто предупрежден, тот вооружен.

– Оооох, как все сложно… – Мария потерла виски. – Верно говорят – выйти замуж не напасть, как бы замужем не пропасть. Может, нам для начала собаку завести?.. Хотя кот уже есть… он меня сперва к Урфе знаешь как ревновал?.. Уух, ты бы его слышала! И Урфин его терпеть не мог. А теперь, представляешь, этот поганец пушистый у него с рук не слезает, мур-мур-мур, папа-папа, и утром целоваться с Пашкой приходит раньше, чем со мной… ну не предатель, а?.. Теперь вот дружат против меня.

Клара опять понимающе и тепло улыбнулась Марии:

– Это означает только, что Пашка твой парень добрейший, раз кот к нему сам так проникся. Коты – они детекторы абсолютные, никогда не будут к злому и черствому человеку ластиться. И с детьми у Паши контакт наладится непременно.

– Ты думаешь, Кларочка?

– Зуб даю, как говорит мой младший сын. Не сразу, конечно, Маш, не сразу. Тут без иллюзий, в первые месяцы придется тебе по тонкой грани ходить, чтобы успевать всех любить… Но вот как улыбаться младенчик начнет, так и муж твой оттает, сам с ним будет агукать и сюсюкать… может, еще больше, чем ты. Мужики же себя с младенцами ассоциируют только так, вот потому у них грудь женская – любимая игрушка на всю жизнь…

При упоминании о груди и трепетном к ней отношении со стороны мужчин, Мария покраснела, заулыбалась и закрыла лицо руками: замечание Клары попало не в бровь, а в глаз… Пашка и правда в иные моменты любовных игр напоминал жадного младенца, а когда успокоенно засыпал, уткнувшись в нее, вызывал какое-то космическое умиление: вероятно, что-то подобное испытывала и Мадонна… или любая из языческих богинь, с их лотосами, треножниками и бесконечной любовью к божественным мужьям и детям.

***

День, полный забот, катился все дальше и дальше, по всем порогам и уступам, пока не докатился до вечера. После встречи с Кларой, успокоившей ее и вернувшей душевное равновесие, а заодно зарядившей энергией, Мария занялась другими делами из своего длинного списка. Она успела все: посетить костюмерный цех, чтобы примерить платье, сшитое для роли Невесты, забрать новые туфли для фламенко из ателье, поработать с Хулио на вечернем мастер-классе – все прошло на удивление мирно и мило, несмотря на отсутствие Войновского и Павла, и суровый хореограф остался очень доволен прилежанием и успехами той части труппы, что исправно посещала все занятия, и классической балетной, и фламенковой школой.

Мария даже удостоилась комплимента от Катюнчика Чиликиной, сообщившей на ушко, что «с тобой гораздо приятнее работать, чем с Муравьевой». Это внушало некоторую надежду, что рано или поздно конфликт вокруг постановки «Кровавой свадьбы» затихнет сам собой без жертв, и отношения между участниками придут в норму. Благо, «штрейкбрехеров», покидавших «пиратский корабль» Муравьевой и Мерцаловой, и втихаря перебегавших под «паруса» Войны, с заверениями, что «ни в чем не участвовали и ничего не подписывали», становилось все больше – по крайней мере, половина от прежнего состава.

Когда Хулио обменялся с актерами завершающими поклонами, и сказал долгожданное:

– Все свободны, адьос! – к Марии сразу же подошли Минаев и Петренко. Петренко пригласил на кофе, Минаев «на правах шафера» предложил подвезти ее домой, но она отказалась от обоих предложений:

– Мне пора домой, и пойду пешком…

Апрельский вечер был не особенно теплым, по небу плыли тучи, и все же ей хотелось прогуляться в одиночестве, обдумать все, о чем сегодня говорила с обеими своими матерями – родной и названной, и заодно избавиться от боли в мышцах после напряженных занятий. По ее наблюдениям, неторопливая ходьба в комфортном темпе и глубокое дыхание гораздо лучше снимали избыточный тонус, чем падение без сил на сиденье троллейбуса или машины.

Андрей сделал еще одну попытку напроситься в компанию – по его лицу было понятно, что он не очень хочет ехать «домой» на Юго-Запад, и Маша испытала по этому поводу уже привычную неловкость… Она не была инициатором переезда Петренко к Нюсе, но все же считала себя ответственной за сам факт их знакомства, а значит – отчасти и за последствия. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы снова мягко отказать:

– Прости, Андрюш, сегодня нет… мне правда нужно побыть одной. Только не обижайся на меня, хорошо?..

– Ну что ты, как я могу на тебя обижаться!.. Я все понимаю.

– Приезжай к нам на обед завтра.

– Завтра не смогу, увы. У меня же в воскресенье утренник, и вечером мы «Суперзвезду» играем, ты же знаешь.