Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

– Бердос, наверное, твоя жена нас заколдовала от пьянства, – пошутил Минай, и Павел, вместо того, чтобы горячо возразить, кивнул головой:

– Может, и заколдовала… скажи спасибо, что у нас на столе хотя бы настоящее вино, а не «Дюшес» с «Буратино»…

– Ага… и что мы пока еще взрослые дядьки, а не хор мальчиков-зайчиков, – ухмыльнулся Дима и сейчас же предложил тост «за прекрасных дам». Тост был радостно поддержан всеми, не исключая Войновского.

Стрелки на часах подбирались к полуночи, когда мужская компания понесла первые потери: Хулио и Антон собрались уезжать. Правда, в планы хореографа и режиссера не входило возвращение домой – их целью был некий ночной клуб (2) в районе «Октябрьской», где в шоу «для своих» показывали потрясающие пластические этюды… и Войновский планировал в процессе «полевых исследований» поделиться с Лопесом новым постановочным концептом.

– Адьос, адьос, амигос, буэно ночес… мучо грасиас… – Хулио, изрядно хмельной, но, как подобает профессиональному танцовщику с идеальным чувством баланса, все так же твердо стоящий на ногах, по-испански тепло простился с компанией собутыльников, и покинул квартиру Бердянского, под руку с почти трезвым Антоном Войновским.

– Адьос, адьос, маэстры… – пробормотал, запирая двери, Павел и застыл в коридоре, судорожно пытаясь вспомнить, пора ли выводить Муху на прогулку или об этом уже позаботился Андрей?

– Бердос, ты чего… чего там завис? – Минай, держа на руках прижавшую уши собачонку, высунулся из кухни. – Цыпа-цыпа… в смысле, иди сюда… Дрон сейчас отольет и… ик… обещал нам какой-то заеба… потрясный чай забабахать…

– Чай? Не рановато ли еще для чая? – Павел сфокусировался на Мухе и протянул к ней руку, проверяя, сменила ли та гнев на милость. Ответом было сдержанное ворчание, но зубов мелкая дрянь не оскалила – и на том спасибо.

– Ты с ней уже или еще не?.. – спросил он у Минаева, подразумевая вечерний выгул.

– Да нет, конечно же! – горестно воскликнул Димон и потряс огромной башкой – ни дать ни взять набравшийся медведь. – Нет… я уж и надежду почти оставил. Черт, Пашка, у нее между ногами вообще есть что-нибудь, или там все гладко, как у куклы советской? А?..

– Н-не знаю… сам посмотри… – Бердянский удивленно пожал плечами и, протиснувшись между Минаем и стеной, вернулся к столу, допивать свое вино.

– Да я бы посмотрел, но как, если она к себе на метр не подпускает! Черт, да я со старших классов ни одну бабу так не хотел, и не уламывал так долго! Жену бывшую измором взял, думал, и здесь так же выйдет, ан нет… вот такая вот зараза, девушка моей мечты…

– Ааааа, так ты про Ленчика, что ли? – Павел хохотнул в голос, поняв нестыковку смыслов, и едва не подавился кагором.

– Блядь, а про кого я, по-твоему?! – Минай даже покраснел от возмущения и потряс Мухой, как гневный Посейдон – трезубцем. – Только я глаза открою – предо мною ты встаешь… в смысле не ты, а она… вот скажи: у ее мужика покойного что, член был заговоренный? Или размером с милицейский жезл?.. Ну так вроде Бог и меня не обидел, ни сантиметрами, ни силой… вот только она что-то сравнивать не рвется…

– Дим, я те когда еще говорил – состязаться с мужем-покойником, до сих пор любимым, заметь, – пустое дело. Бес-перс-пек-тив-но-е. – напомнил другу о давнем разговоре Павел.

– Я что, такой безнадежный урод, скажи?.. С Лопесом-то Цыпа заигрывает, я сам видел!

– Ну кто же устоит перед нашим блистательным Хууулио? Но уверен, то, что ты там наблюдал – всего лишь флирт. Черная вдова понимает, что не сможет затащить в свои сети женатого испанца, а ты, медведь, всю ее паутину попросту порвешь… Вот потому она тебе динамо и крутит раз за разом. Оставь ты это дело, вот ей-богу, оставь…

– Не могу! Вот ты бы свою Манюню оставил, отказался бы от нее, если бы даже тебе два хора -Пятницкого и Александрова – в уши пели: «Откажииссь, пропадееешь!»? Вот то-то же!

Бердянский скривился так, словно сладкий кагор внезапно обернулся кислым каберне:

– Еще один… да что вы оба ко мне и Машке цепляетесь целый день?.. Завидно, что ли?

– Конечно, завидно! Почему одним все, а другим ничего?.. – патетически воскликнул Минай, тоном Отелло, узнавшего о неверности Дездемоны, и снова потряс Мухой; собачка жалобно заскулила, и тогда Димон, прижав ее к сердцу, упал на стул и сам пустил пьяную слезу…

– Эк тебя развезло-то на старых дрожжах… – сочувственно, но с изрядной долей иронии, пробормотал Павел, налил полный бокал крымского «бастардо», густого и терпкого, и подвинул страдальцу – Залей свое горюшко, друг! Авось полегчает.

– А и залью… спасибо тебе, добрый человек! – всхлипнул Минаев и разом оглоушил порцию спиртного, предложенную щедрой рукой друга. Прокашлялся, подпер голову рукой, свободной от Мухи, и затянул своим изумительным «протодьяконским» басом:

– Вот мчиииится тройка почтоваааая по Вооолге-матушке зимооой…

Собачка, свернувшись на его ручище, между плечом и локтем, принялась тоненько подпевать…

Это было невероятно комично и вместе с тем настолько трогательно, что Бердянский пожалел о физическом отсутствии Цыпы: глядишь, ее каменное сердце могло бы и дрогнуть… От Ленчика его мысли закономерно метнулись к Машке, и сердце заныло в любовной тоске, так что Павел допил кагор и присоединил свой баритон к басу Миная:

– Ах, добрый барин, скоро свя-аатки, а ей не быть уже моеееей…

Богатый выбрал да посты-ыыыылый, ей не видать щасливых дней…

Тут в дверях кухни появился бледный, встрепанный и тоже изрядно пьяный Дрон – и тенором в диссонанс затянул совсем другую партию:

– Черный во-оорон, что ты вьё-оошся над моею голово-ооой…

Оба приятеля не сплоховали, дружно переключились в другой регистр и подхватили:

– Ты добы-ычи не дождё-оошся, черный во-орон я не твооой!

Напевшись от души, и так громко, что удостоились «аплодисментов» в виде стука по батарее из нижней квартиры, выпили еще по одной «хмельной чарке», и долго спорили – это на посошок, отходная или стремянная?… Закончили спор тем, что выпили и отходную, и стремянную, после чего Андрей сказал:

– Благодарствуйте! – отвесил поясной поклон, забрал Муху и, пошатываясь, ушел ее «гулять», подобно калике перехожему… Минаев сперва вознамерился устроиться поспать прямо на унитазе, но был нещадно разбужен Бердянским и пинками отправлен в спальню, составлять компанию котам. А сам Павел закрылся в ванной, достал сотовый и, поколебавшись с полминуты, все же набрал номер любимой.

К его радости, она откликнулась после первого же гудка:

– Да, Пашенька?.. – голос был сонным – видимо, день в Сергиевом Посаде закончился раньше, и паломницы уже лежали в кроватках, чтобы не проспать к заутрене.

– Спишь, солнце мое? – виновато спросил Павел, сев на край ванной и прижав трубку к уху поплотнее, а рукой прикрывая рот, хотя эта мера была избыточной: подслушать его здесь могли разве что тараканы, да и тех Урфин давным-давно извел.

– Нет… мне не в своей постели всегда плохо спится… к тому же без тебя… ты там как, милый?..

– Вот и я не сплю, хоть и надо бы уже… но нашу с тобой постель оккупировал медведь, а без тебя и сон не в радость…

– Пашенька, – ее голос тоже стал виноватым, а дыхание чуть сбилось. – Ну потерпи, я завтра постараюсь побыстрее… уговорю Ленчика ехать днем, чтобы в пробки воскресные не попасть…

– Уж постарайся, душа моя, вы наверняка сегодня там уже всех монахов с пути истинного посбивали, все иконы облобызали, всем святым свечки вста… хм… поставили…

– Паш, вот ты шутишь, а я сегодня была у мощей преподобного Сергия… и свечку поставила, чтобы… ммммм… чтобы у нас все хорошо было… и тут, между прочим, фрески Андрея Рублева!..

– Рад за мощи этого самого Серёги… ему сегодня больше тебя досталось, чем мне, многогрешному…

– Паша!.. Ну что ты такое говоришь?..

– Правду истинную, вот те крест… – тут он и правда широко перекрестился, глупо ухмыляясь при этом – и очень жалея, что Машка его не видит.

– А фрески я помню, еще в школе нас туда возили на них смотреть… страаашными мне тогда показались его святые да архангелы… лики у них темные такие, бородатые… как у чертей…

– Паша!.. Это ты Рублева с кем-то путаешь, Ольга Викторовна, наверное, огорчилась бы… вот вернусь – свожу тебя в Третьяковку, покажу «Троицу».

– Да видел я, видел и «Троицу» и «Спаса Звенигородского»… не такой уж я неуч… просто когда мы туда ездили, там еще ничего не было отреставрировано, иконы темные были от олифы… закопченные какие-то все.

Повисла короткая пауза, а потом Маша вдруг спросила:

– А вы с ребятами ели что-нибудь… кроме вина?.. Закусывали?..

– Да, ели, пиццу вот ели… оливки с маслинами… бутерброды горячие…

– Пицца, бутерброды!.. Школьники! Двоечники! Я же специально для вас целую кастрюлю супа сварила…

– Мааашенька, хозяюшка ты моя… ну кто же вино супом закусывает?

– А котлеты? Тоже не стали? Я нарочно же делала диетические, с учетом Антоновой язвы, мне Илья рецепт дал…

– Не переживай, суп и котлетки твои офигенные мы завтра покушаем, а с утра яичницу пожарим с помидорами и сыром… Ты не волнуйся за нас, не пропадем. Но если завтра не вернешься, вот тогда я точно пропаду… как Чудище из «Цветочка аленького»… уууу…. – завыл он в трубку тоскливо и очень жалобно.

– Паш… – ее голос задрожал. – Хватит меня пугать, здесь и так жутко… милый, я тоже тебя очень люблю и очень-очень скучаю!..

– Да? Может, я сейчас приеду туда, к вам? А? Адресок мне напиши, и я через пару часиков буду как штык… – вдруг предложил Бердянский, и сам так загорелся этой идеей, что даже слегка протрезвел от ее дерзости.

– Пашка, ты что, ты же пьяный в дым!.. Даже не думай за руль, пока не проспишься!.. Слышишь?.. Я хочу тебя живого, а не… Паш, обещай, что не станешь глупостей творить!..

– А если я на такси приеду? Положишь меня к себе под тепленький бочок? Ммммм? Или прогонишь на двор, как пса цепного? Аууууу…

– Я… – вдруг в трубке послышался скрежет, какая-то странная возня, и вместо голоса жены Павел услышал недовольный голос Нюси:

– Пааааш, ну имей совесть, ночь на дворе, мы устали, завтра вставать ни свет ни заря, а вы над ухом – бу-бу-бу! В понедельник наговоритесь! А как там Андрей и моя Муха?

– Ушли в ночь и еще не возвращались… – угрюмо проинформировал Павел и попросил:

– Трубку Машке верни, а не то я правда такси возьму, и вам всю ночь тогда уже заснуть не удастся… ни одной из вас… включая вашу бабку.

– Оййй, а сейчас мы с Ленчиком спим, можно подумать, пока вы воркуете, подождать прям не можете!.. Машка тут уже искрутилась вся, испинала меня… ты ей Кама-сутру что ли вслух читаешь?..

– О! Какая свежая мысль! Сейчас принесу… – из трубки опять донеслась возня, и в эфире возникла Маша:

– Паш… прости… видишь, что приходится терпеть?.. Это ужас просто!

– Видеть не вижу, но слышу и представляю… Ладно, спите, сони… а я пойду поищу Дрона с Мухой, а то они уже полчаса вокруг дома блуждают, наверно, вход в подъезд потеряли…

– Господи, у вас там все в порядке?.. Честно?..

– Конечно в порядке! Говорю же, Дрон Муху вывел пипи сделать на ночь… Сейчас уже вернутся, не переживайте там за них…

– А Урфин в порядке?.. Что-то мне не по себе… я завтра точно пораньше поеду…

– Да что с ним сделается-то? Дрыхнет небось на Минае… и Прошка тоже. Ты не тревожься понапрасну, спи, любимая… спи… целую тебя везде-везде…

– И я тебя тоже… везде-везде… до завтра, любимый мой!..

– До завтра! Спокойной ночи…

Пашка с сожалением отключил связь и несколько минут просидел на краю ванны, с тяжело бьющимся сердцем и приличным стояком, не шевелясь, глядя куда-то в пространство, пока короткий звонок в дверь не оповестил его о возвращении Андрея с прогулки.

Они вдвоем еще посидели немного на кухне, сходили покурить – точнее, курил Павел в гордом одиночестве, Петренко на сей раз предпочел воздержаться – потом решили, что пора покемарить до утра. Вернулись в спальню, и, подвинув крепко спящего Минаева на край кровати, умостились рядом с ним, благо, ширина ложа могла вместить и большее количество «постояльцев».

Остаток ночи прошел спокойно, если не считать раскатистого минаевского храпа, который прекращался лишь на время после дружеского тычка под ребра.

***

Наутро Дрон проснулся первым, по будильнику, заведенному на часах, и дисциплинированно пошел на кухню, кормить котов, но вскоре вернулся назад в спальню, зовя Урфина. Павел тоже разлепил глаза и сонно поинтересовался, что случилось.

– Не могу кота дозваться, наверное спит так же крепко, как Минаев… Прошка моя, девочка, быстро прискакала завтракать, а твой рыжий царь все не идет и не отзывается…

– Странно… обычно он первый в очереди за едой… Урф… Кссссс…. Кушать-кушать-кушать… – позвал Бердянский; используя «волшебную» Машкину формулу, он был уверен, что кот немедленно выпрыгнет из тайного убежища и огласит квартиру голодным мявом. Но ничего подобного не случилось, и это уже было странно.

Павел поспешно встал и принялся шарить по шкафам в поисках наглого засони… не обнаружив Урфина ни в одном из них, он залез под кровать и даже к Минаеву под плед заглянул – но кота нигде не было.

– Черт… в спальне его точно нет… а в тренажерке смотрел?

– Да я везде уже его поискал, даже в сортире… нету его нигде. – с лица Дрона, и так неяркого, медленно сходил последний румянец. Себя самого Бердянский не видел, но подозревал, что выглядит не лучше:

– Блядь… а… на лестницу он не мог выскочить вчера? Мы же раз несколько туда-сюда шатались… там смотрел?. Звал?

– Смотрел, звал, и до последнего этажа дошел, и вниз уже сходил, Петровича спросил, не пробегал ли рыжий мимо него… Тот сказал, что нет, кота не видел.

– Твою ж мать… а на балконе его нет? Ты балкон открывал?

– Ну да, открывал, было дело… пойду проверю. – Андрей виновато метнулся на кухню, открыл балконную дверь и, не найдя за ней кота, свесился через перила, пытаясь понять в неверном утреннем свете, нет ли его следов – или, упаси Бог, тушки… – на газоне под окнами.

Павел, продолжая звать Урфина, отправился за ним, но на балкон выходить не стал. И так уже было ясно, что поиски Дрона ни к чему утешительному не привели – рыжий разбойник пропал.

(1) ретроград – сторонник традиционных консервативных ценностей, того, как «заповедано предками».

(2) имеется в виду ночной клуб «Центральная станция», он действительно славился оригинальными шоу-программами

Глава 34. Сквозь девять миров…

«Любимая моя Машенька. Я не мастер писать такое, но хочу, чтобы ты знала: я принадлежу тебе всей душой, каждой ее частицей, и каждым сантиметром тела. Никогда никого я не любил так, как тебя, и никого никогда уже так не полюблю… поэтому и делаю то, что делаю. За свои поступки надо отвечать, и я знаю, что не смогу смотреть тебе в глаза, если Урф из-за меня погибнет. Я должен попытаться, и надеюсь, что мне повезет. Тогда тебе не понадобится читать это письмо. Ну а если вдруг не повезет, то Дрон отдаст его тебе… и не вздумай сердиться на ребят, знай, что они меня отговаривали до последнего. А самое главное, знай, что я люблю тебя, моя единственная и неповторимая. Обнимаю и целую тебя всю-всю. Твой Пашка».

Павел хотел дописать еще что-то вроде – «Не убивайся по мне слишком сильно» или «Через два года выходи замуж за Дрона» – но обе этих идеи вызвали у него бурный внутренний протест, он напомнил себе, что умирать не собирается… и записку пишет просто на всякий случай. Еще раз пробежал глазами текст, свернул листок вчетверо, запечатывать в конверт не стал и обернулся к Андрею:

– Вот, держи… Отдашь Машке, если вдруг… ну ты понял.

Петренко вздохнул, взял послание крайне неохотно, покрутил в пальцах– и снова взялся за уговоры:

– Бердос, ты все-таки еще раз подумай, прежде чем затевать эту спасательную операцию в одиночку… с твоей-то проблемой… Это же безумие! Самоубийство! Нет, я тебя не пущу!

– Ну здрасьте-приехали, снова здорово… Наша песня хороша, начинай сначала? – Павел нахмурился и раздраженно добавил: – Хватит меня хоронить, я умирать не собираюсь!

– Вот поэтому я и говорю – не надо! Минай же пообещал найти машину с подъемником или автокран, или, как он выразился, «пожарных за шланги притащить»! Давай подождем, пока он вернется, это же максимум час, всего один час!

– Нет у нас этого часа, как ты не понимаешь! Он там и так полночи просидел!

– Паш, полночи просидел – и еще час потерпит! – с неожиданной жесткостью заявил обычно жалостливый Дрон, но Бердянский ответил не менее жестко:

– Не потерпит! Ты же слышишь, как он орет, развилочка тоненькая, ветер поднимается, а в нем весу почти девять килограмм… и вороны эти его клюют… а если без глаз оставят?..

– Да, вороны это проблема… но их можно и погонять!

– Ага, так они и разлетелись! Как ты их гонять собрался – полотенцем с земли махать, или, может, молитвой?.. А пока ты молишься, Жабу или какому другому гэбешному «любителю» кошек из местных надоест кошачьи вопли слушать, и Урфа попросту пристрелят! Представь себе, что с Машкой будет, если… ааа… да что рассуждать да ждать, я уже решил, а раз решил, то надо действовать!

Павел глубоко вдохнул, укрепляя собственную решимость, которую как раз и боялся растерять, если Дрон уговорит его хоть сколько-то промедлить. Он еще раз перемотал крепкую альпинистскую веревку с крюком-«кошкой» на конце, прежде чем вручить ее Андрею и повторить инструкцию:

– Так, объясняю еще раз. Сейчас идешь и поднимаешься на седьмой этаж, оттуда есть выход на пожарный балкон, с него до ствола тополя докинуть даже ребенок сумеет. Главное, чтобы крюк обвился вокруг толстой ветки у самого ствола, понял?

– Понял.

– Как зацепишь, подергай сам, проверь. А промажешь или в мелких ветках застрянет – тогда придется обрезать и придумывать что-то еще вместо крюка… Ну и как зацепишь – не кидай весь моток вниз, а стравливай постепенно, чтоб конец не запутался. А я внизу поймаю и закреплю.

Петренко обреченно кивнул, принял из рук Павла тяжелый канат и поплелся выполнять распоряжение. Бердянский остался в квартире один и тут же ощутил нарастающий мандраж от предстоящего ему испытания.

«Вот тебе и ясень Иггдрасиль… и белка рыжая на нем… и ворон черный… в ассортименте!» – невольно припомнил он давешний сон, который внезапно оказался пугающе вещим. Одно радовало и укрепляло в принятом решении: он помнил даже телом, как во сне быстро и бодро лез вверх по необъятному стволу, без снаряжения и страховки, просто цепляясь руками и ногами. А сейчас, наяву, с проверенным альпинистским набором, сентиментально сохраненным на память о юношеском увлечении скалолазаньем – и о цирке, что уж там… – ему останется преодолеть единственное препятствие: свой собственный страх высоты… Но сможет ли он, справится ли с нервами, особенно наверху, ведь макушка тополя, где в крохотной развилке кое-как умостился бедняга-Урфин, целовала облака намного выше чердака семиэтажки? Да и подняться – это только полдела, нужно ведь еще и поймать кота, не выронить, упаковать в рюкзак, и с девятикилограммовым грузом за плечами спуститься на землю.

«Та-ак… спокойно, Бердянский, спокойно… но как успокоиться-то, блядь!..» – Павел едва не зажал себе уши, чтобы не слышать душераздирающих воплей Урфина, доносившихся с тополя и свободно проникающих в комнату через открытую форточку– и отошел от окна, чтобы не видеть собравшихся внизу зевак.

Люди показывали на кота пальцами, ахали, охали, звали спуститься, бурно переговаривались, оглядывались на дом – должно быть, возмущались бездействию хозяев, и хорошо еще, что не вынесли транспаранты с надписью «Позор пьянице-Павлу» и «Бердянский-безответственный мудак».

А Павел и в самом деле чувствовал себя бесполезным пьянчугой и последним мудаком, во время попойки бездарно упустившим рыжего увальня из квартиры… и даже, блядь, не потрудившимся проверить, все ли животные на месте и в порядке, прежде чем завалиться спать!.. Хорошо еще, что, благодаря жаворонку-Дрону, они продрали глаза и начали поиски раньше, чем от Маши пришла смс-ка:

«Поеду домой на девятичасовой электричке, буду дома около одиннадцати. Люблю тебя. Привет Урфину и Проше с Мушкой».

После Машкиного сообщения Павлу срочно захотелось напиться, да так, чтобы вообще не просохнуть до понедельника. Потом пришла трусливая мыслишка сбежать куда глаза глядят, но Бердянский строго прикрикнул на внутреннего паникера и мобилизовал на розыски кота даже сонного Минаева. Димка сперва никак не мог врубиться, что стряслось, но, поняв, мигом стряхнул с себя похмельную лень, вспомнил службу в армии и построил Бердянского с Петренко, как старшина – салаг-новобранцев.

Следуя минаевскому плану, они повторно обыскали всю квартиру, заглянув даже на антресоли, потом – подъезд, от чердака до подвала и, наконец, двор…

Именно Минаев первый услышал истошные хрипловатые вопли, и он же первый разглядел кота на вершине здоровенного дворового тополя, что уже вовсю сбрасывал на землю клейкие липучие чешуйки от почек. Можно было только догадываться, каким образом толстяк-Урфин, стопроцентно домашний и диванный кот, ускользнул на улицу – то ли сверзился с балкона, неосмотрительно открытого Дроном, то ли сбежал через подъезд, во время очередного хмельного перекура непутевого «папаши»… И уж тем более не представлялось возможным угадать, что или кто загнал рыжего увальня на тополь, заставив в дикой панике карабкаться метров десять по совершенно гладкому стволу, и дальше без остановки – до самого верха.

Сейчас эти обстоятельства были совершенно не важны на фоне ужасающей реальности: Урфин прочно застрял в ловушке, на высоте по меньшей мере в двадцать пять метров, а со всех сторон его атаковали вороны – может, беспокоились за гнезда, может, просто развлекались с живой игрушкой. «Игрушка» так забавно мявкала, когда острый клюв попадал в бок или в затылок, и еще забавнее вертелась в ненадежной развилке, спасая хвост.

Глядеть на это было невыносимо, еще невыносимее – ничего не предпринимать.

Попытки сманить Урфина с дерева ничего не дали, стало только хуже: услышав человеческие голоса и, видимо, узнав своих, кот принялся вопить еще громче и жалобнее, но не сдвинулся ни на шаг. Звонок пожарным тоже оказался бесполезен: диспетчер поднял их на смех и посоветовал меньше пить и получше закусывать…

Вот тогда-то Павел, разозлившись «до кровавых глаз», и вспомнил, что на антресолях пылится без дела уже несколько лет его личное альпинистское снаряжение – тросы, крючья, специальные ботинки с шипами, лонжа, брезентовые стропы, старые потертые перчатки и даже шлем.

Едва он обрадовал друзей намерением самому лезть на тополь снимать кота, Минай и Дрон вытаращили глаза и в один голос заявили:

– Бердос, ты звезданулся! Мы тебя не пустим!

– Елки-моталки, да кто вас спросит-то? Полезу и все!

Тут едва не дошло до драки, поскольку Петренко с Минаевым вознамерились применить меры физического воздействия и, если понадобится, «связать психа ненормального» и запереть в тренажерной комнате… пока они займутся «нормальным» решением проблемы, с помощью телефонных переговоров с подходящими службами и кошелька с деньгами.

Здравый смысл был на стороне друзей, однако звериная интуиция Павла подсказывала, что они находятся в остром цейтноте, и счет идет едва ли не на минуты. Да, в конце концов приедет автокран или подъемник-люлька, да, за деньгами никто не постоит – но в хлопотах и расходах не будет никакой пользы, потому что кот попросту не продержится на тополе так долго… И если они вообще хотят спасти Урфина, действовать надо СЕЙЧАС. Другого шанса не будет.

Стоило Бердянскому представить безжизненное тело рыжика, со свернутой шеей, исклеванное воронами, и рыдающую Машку, в отчаянии прижимающую погибшего любимца к груди, как его собственное сердце обливалось кровью, а горло стискивало спазмом похуже гаротты… И тогда он пошел на хитрость – услал Минаева в зоопарк, якобы вспомнив, что там есть нужная техника, и велел договариваться в дирекции, где-то в районе павильона с африканскими копытными…

Димон купился и нашел, что это классная идея; но, стоило ему уйти, как Бердянский принялся готовиться к подъему. Причитания Дрона изрядно раздражали, но, к счастью, не могли помешать – в отличие от железных ручищ и хватки двухсоткилограммового Миная.

***

– Все, давайте, садитесь. Я прогрелась. – Ленчик заглянула на террасу, где Мария с Нюсей спешно допивали чай.

– Я готова! – Маша вскочила сразу же и, схватив свою сумку, метнулась к двери, а Нюся поднялась крайне неохотно, с ворчанием, и стала демонстративно составлять посуду на поднос, чтобы отнести к раковине.

– Нюсь, мы с посудой не успеем уже… оставь, ну подумаешь, три чашки… Я вчера лично целую гору перемыла, а твоя бабушка вообще говорила, чтобы мы посуду не трогали, все равно моем «не так». – Мария потянула подругу за руку.

– Да что за спешка-то такая? Что, твой Павел по пьяной лавочке пожар там устроил, что ли? Или потоп? – недовольная ранним подъемом, изменением первоначальных планов остаться у бабули до понедельника и тем, что Ленчик, вопреки обыкновению, поддержала не ее, Нюся все-таки демонстративно отнесла поднос к подобию раковины – проще говоря, умывальнику с холодной водой. И так же демонстративно принялась ополаскивать чашки, упрямо настаивая на своем плане:

– Позвони ему, убедись, что все у них в порядке, и хватит нас подгонять! Давайте в Абрамцево заедем по дороге! Давно ведь собирались в усадьбе пофотаться, и церковь там такая красивая, просто – ааах! – и в мастерской керамической сегодня можно из глины полепить…

– Нюююся, какая, к чертовой бабушке, глина, какое Абрамцево, ты в своем уме?.. – застонала Мария и от досады топнула ногой. – Вот тебе разве не хочется Андрея побыстрее увидеть?.. И Муха наверняка соскучилась, я бы на твоем месте вообще побоялась ее с мальчишками оставлять, лучше бы с собой взяли.

– Ага, взяли – на корм вон тем барбосам местным… – Нюся кивнула в оконце на пару крупных белых и лохматых псов, которые караулили бабкино немаленькое хозяйство и свирепо лаяли на любого, кто пытался войти во двор непрошенным. – Я, в отличие от тебя, за Муху и Андрюшу спокойна, могу ему доверять, и потому хочу побыть тут подольше, воздухом весенним подышать, на солнышке погреться, прежде чем опять в Москву эту грязную и серую возвращаться! – тут она обиженно всхлипнула и скривила губы.

Ленчик и Маша переглянулись. Такие детские капризы были обычным способом их подруги добиваться желаемого, и, надо сказать, довольно действенным… Мария даже испугалась, что Лена изменит решение, и ей все-таки придется тащиться на электричке, а потом еще добираться до дома на метро или на троллейбусе – а значит, на целых полтора часа отодвинуть встречу с Павлом.

Эта мысль повергла ее в уныние и отчаяние, и никакой благостно-молитвенный настрой вчерашних суток, проведенных в Лавре, вкупе с ранней утренней службой, куда они ходили пешком, когда еще было темно, не срабатывали… Внутри точно звенел тревожный колокольчик, призывающий как можно скорее ехать домой, и Мария боялась чересчур прислушиваться: кроме дикой тоски по мужу, в этом звуке были известия о чем-то еще. Неприятном, или даже страшном… кто знает, вдруг едкое замечание Нюси насчет пожара или потопа не так уж далеко от истины?..

К счастью, Ленчик решила выйти на первый план и тем избавила ее от необходимости что-то говорить:

– Нюсь, хватит обиженку из себя строить. Мы, в принципе, все сделали, что хотели. Давай-ка пошевеливайся. А воздухом подышать ты и на дачке можешь у своей мамахен героической… или вот, к Маняшиному Пашке под Звенигород напроситься, благо у нас хороший блат, пока Маняша не развелась. Уйййй, Машка, да ладно тебе, я же шучу!.. – она со смехом увернулась от «карающей длани», и повлекла подругу во двор, к машине.

На самом деле, Лена и сама была рада вернуться в Москву раньше срока. Приезжая в Сергиев Посад несколько раз в год, подруги обычно жили в гостинице, но одна или две поездки из общего числа отводились под обязательные визиты к Нюсиной бабушке. Лена Драбкина не считала себя очень уж изнеженной, но к гигиене и обыкновенному бытовому комфорту относилась серьезно. Городскую жительницу порядком бесили деревенские «удобства», когда сортир находится на улице между сараем с козами и курятником, и являет собой дурно пахнущую выгребную яму, а воду всякий раз приходится греть в кастрюле, чтобы нормально умыться…

Бабка Нюси, Валентина Ивановна, ветеранша войны и труда, вполне могла обустроить свой большой бревенчатый дом с куда большим комфортом, тем более, что к их околотку недавно подвели газовую трубу и ей бесплатно сделали паровое отопление. Но боевая старушенция не желала тратиться на «баловство» вроде водонагревателя или септика, предпочитала трудную жизнь по-старинке, а то – ишь, удобства им подавай!.. Раньше-то в поле рожали, дровами топили да бельишко в проруби полоскали, и ниче! – покрепче нонешних были!

Мария и Нюся, слушая это все, вежливо кивали, а Ленчик иной раз не сдерживалась, да и напоминала процент детской и женской смертности, и среднюю продолжительность жизни в те «благословенные года»… но крестьянскую упертость бабы Вали было не прошибить такими «глупостями». Надо страдать, терпеть, как Господь велел, и точка!

Так что Ленчик, у кого после этаких душеспасительных бесед сейчас же возникало много ненужных вопросов к Господу по поводу своего вдовства, боялась растерять накопленное благочестие, и спешила унести ноги из гостеприимной избушки… Маняшино нетерпение поскорее оказаться в объятиях мужа было очень подходящим предлогом.

Нюся еще немного повздыхала, покусала губы, но в итоге сдалась на милость победителей – ей все же хотелось вернуться в Москву на машине подруги, а не своим ходом, тем паче, что домой от Ярославского вокзала пришлось бы ехать больше часа. Незадачливые паломницы как раз садились в Ленчиков «жигуленок», когда их рысью догнала Валентина Ивановна, и, запричитав, как водится, о раннем отъезде внучки, снабдила ее и подруг бочковыми огурцами -«сама солила!», банками малинового варенья и сушеными в печи яблоками. А собаки проводили городских барышень дружным заливистым лаем…

– Лен, только побыстрее, пожалуйста… – попросила Мария, когда они проехали мимо Лавры и повернули в сторону шоссе. – Я не знаю, в чем дело, надеюсь, что дома все в порядке – но у меня сердце не на месте.

– Ну а сотовый тебе на что? – резонно заявила Ленчик, но скорость все же прибавила:

– Звони давай прынцу своему. Даже хорошо, если разбудишь всю честную компанию, пусть хоть завтрак приготовят и кофе сварят, пока мы едем.

– Да… я ему уже смс-ку отправила, что на электричке еду, не знала же, что у тебя совесть проснется, и мы так быстро помиримся…