Текст книги "Общая и прикладная этнопсихология"

Необходимо отметить, что понятие ПСДЭ дает возможность по-новому взглянуть не только на проблему длительного сохранения или, наоборот, достаточно быстрого изменения характеристик этнического сознания, но и на проблему прогнозирования возможных межэтнических конфликтов. Межэтнические противостояния с большей вероятностью возникнут в той этноконтактной зоне, где при условии ограниченности соответствующих ресурсов вынуждены сосуществовать этнические группы с похожими ПСДЭ, т. е. с одинаковыми формами ведущей деятельности. Межэтнические конфликты наиболее вероятны, если один из таких этносов начинает вытеснять другой с некой традиционной для последнего сферы деятельности. Именно об этом говорится, например, в послании украинского населения Львова к королю Сигизмунду III (начало XVII столетия):

«Придавлены мы, народ русский, со стороны народа польского игом, более тяжелым, чем неволя египетская, которое нас хоть и без меча, но хуже, чем мечем, с потомством губит, запретом нам иметь пожитки и ремесленные обходы всякие, чем бы только человек живой мог быть, на все то не имеет права русин на родной земле своей в том же русском Львове» (Хрестоматия по истории Украинской ССР, 1961).

Упоминаемый конфликт уходит своими корнями в XIV столетие, когда Казимир III, покорив Львов (вместе с другими украинскими землями), поставил его под протекторат Королевства Польского. Казимир подарил Львову привилегии Магдебургского права (муниципальную автономию, многочисленные льготы жителям и т. п.); однако воспользоваться ими мог только тот, кто готов был поклясться в верности католической церкви. Украинская община Львова отказалась приносить подобную клятву, поэтому была лишена возможности пользоваться предоставляемыми Магдебургским правом привилегиями. Как отмечает украинская исследовательница из США Марьяна Рубчак (1993), «это означало реальное отстранение украинцев от городской экономической и политической жизни и фактически заложило основы процесса маргинализации украинской общины».

Когда в начале XX века ижемские коми начали переселяться на Кольский полуостров, местные саамы приняли их приветливо. Но как только оленьи стада пришлого этноса начали быстро расти, ограничивая ресурсы для саамский оленей, коми-саамские отношения резко ухудшились (О. Котов, 1987). Напряженные отношения между крестьянским населением России и немецкими колонистами также имели преимущественно экономическую основу:

«В нашем уезде немецкие колонисты с каждым годом все больше скупают помещичьи земли и, окружая своими владениями российские села, ставят последних нередко в действительно безвыходное положение. Немцы… не сдают своих земель в аренду российскому населению ни за копну, ни за деньги, и поэтому крестьянам, окруженным немецкими землями, остается одно: либо искать переселения, либо из самостоятельных хозяев становиться бездомными батраками у тех же немцев» (Журнал Екатеринославских волостных земских собраний от 11.Х. 1888; цит. За О. Велицие, 1893).

Анализируя истоки антисемитских настроений российского общества, ученый XIX века Г. Антонович в книге «Исследование о городах в Юго-Западной России по актам 1432–1798 годов» усматривает их конечную причину в том, что «евреи… овладели почти всеми промыслами и торговыми предприятиями, вытеснили на задний план [городских обывателей-христиан] и вынудили большинство из них обратиться к земледелию, оставив попытки соперничать с еврейским населением в торговле и промышленности. Все города южнорусские… жалуются на то, что евреи… захватывают всю торговлю и промыслы в свои руки и полностью вытесняют христиан с рынков». На конкурентное желание доминировать в славянском мире как конечную причину антагонизма между поляками и русскими указывал П. Чубинский, а «первый российский сознательный националист» (по выражению М. Милюкова) хорват Юрий Крыжанич еще в XVII столетии провозгласил экономическую экспансию каких-либо чужеземцев главной причиной столкновений на национальной почве.

С другой стороны, там, где живут этносы с разными ПСД, где существует естественно образованное межэтническое «разделение труда», увеличивается вероятность мирного сосуществования разных этнических групп.

Социально-психологические предпосылки межнациональных конфликтов. Несмотря на важность роли перечисленных моментов в процессе возникновения и развития конфликтной ситуации между разными этническими группами, мы вынуждены признать, что огромное значение могут иметь и имеют немало других существенных факторов (религиозные, политические, административно-правовые и т. п.).

«Руководящие посты в районах, места в торговой сети, правоохранительных органах и органах охраны здоровья, т. е. все «престижные» и «доходные» места, занимают, как правило, представители той национальности, которая многочисленнее в регионе. Поэтому негативные явления, присущие административно-командной системе в целом…, представители этнических меньшинств в местах их проживания склонны относить на счет национальных недостатков руководящих лиц, объяснять национальным ущемлением. В случаях соседства одновременно с двумя и более этносами…большее количество негативных характеристик получили те из них, которые шире представлены в руководящих структурах» (В. Катунин, 1991).

Иными словами, не будет большим преувеличением сказать, что практически любое напряжение или обострение отношений в обществе, связанное со столкновением интересов каких-либо социальных структур, может при определенных обстоятельствах обрести формы межэтнических столкновений. Необходимой социальной предпосылкой трансформации общественных противоречий в этнические конфликты остается, понятно, существование самих этносов, а в последних – наличие родовой организации, т. е. образование групп по признаку кровного родства, происхождения от единого предка. Предок может быть один и являться реальной исторической фигурой (у родовых групп самого низкого уровня); может быть не один и легендарный (Кий, Авраам и иные «отцы народов» – в родовых общностях более высокого уровня) и, наконец, всецело мифологическим (разнообразные тотемы). Главное – чтобы они воспринимались сознанием общности как начало рода каждого члена данного социума.

Долгое время в общественных науках господствовала идея о том, что родовая организация общества («родовой строй») является исключительно первичной формой социальности, следовательно, искать ее за пределами «дикарского» бесклассового социума – занятие бесперспективное, тем более объяснять фактом существования такого «пережиточного» социального института реальные национальные противоречия «живого» классового общества. Однако в последние десятилетия этнография и иные народоведческие науки (социология, политология и др.) активно используют представления об определенных формах родовой организации (клан, субклан, патронимия, матронимия и т. д.) для объяснения развития современных обществ (в том числе индустриальных). С точки зрения этих исследователей, родовая организация общества не отмирает с распадом первобытнообщинного строя, а «приспосабливается» для выполнения новых задач, которые встают уже перед классовым социумом и его отдельными группами (обеспечение внеобщинной интеграции, гарантий жизни и собственности, военной организации общества, подавление сопротивления угнетенных слоев населения и т. п.). На определенном этапе развития доклассовых и раннеклассовых обществ трансформированная родоплеменная организация может быть – и достаточно долго – альтернативой образованию державы, государственной организации человеческой общности (О. Коротаев, О. Оболонков и др.).

Для нас важно подчеркнуть, что, исторически уступая место державе, родовая организация и присущие ей механизмы социальной регуляции не только продолжают существовать одновременно с ней («кагал» у евреев разных стран, родовая община у многих народов Европы и Азии), но и восстанавливаются при конкретных условиях даже у тех народов, которые ее, казалось бы, давно утратили (например, у русских переселенцев на Севере, на Украине или в Сибири). Как существование общинной организации на разных этапах развития общества было связано с сохранением определенных фундаментальных условий и параметров общественного воспроизводства (натуральность хозяйства, высокая зависимость от случайных факторов) и являлось социальным механизмом компенсации природной случайности, так и родовая организация (сохранение и обновление развитых систем родства) продолжает существовать как фактор защиты конкретных жизненных интересов членов общества.

«Родовая организация, как правило, заметно слабела и временами даже исчезала по мере того, как формировалась и крепла государственная организация. Но точно так родовая организация крепла в случае ослабления державной. Вообще в классовом обществе родовая организация продолжает, как правило, существовать в достаточно развитом виде в тех местностях и социальных нишах, где слишком слаба или по каким-либо причинам отсутствует организация державная. Именно поэтому, если определенные группы населения, которое утратило родовую организацию, оказываются в сфере ослабленного действия государственной организации, в их среде регенерирует организация родовая (естественно, в ее поздней форме), что и объясняет возникновение позднеродовых форм среди российских переселенцев на Севере, на Украине, Сибири или среди буров в Южной Африке» (О. Коротаев, О. Оболонков, 1989).

Консолидированная в единое целое представлением об общем происхождении и системой родственных отношений, этническая группа (кстати, по современным представлениям, полноценным субъектом межэтнических отношений может быть группа численностью около 10 тысяч членов, в любом случае, не менее 2–3 тысяч) имела достаточно способов противостоять влиянию иных этносов и регулировать психологическую реакцию своих членов на межэтнические контакты. Среди таких способов, прежде всего, нужно назвать общественные стереотипы восприятия собственного (этнические авто стереотипы) и чужих (гетеростереотипы) этносов, регламентацию этнокультурных обменов и заимствований и т. п. При помощи таких социально-психологических механизмов формировалась, например, психологическая дистанция между представителями разных этнических групп, снижалась или, наоборот, повышалась оценка «этнической опасности» определенных действий со стороны «чужестранцев», а, следовательно, регулировалась возможность возникновения межэтнических столкновений.

Предотвращение создания объективных предпосылок конфликта. Экологические условия существования этноса и состояние его ведущей деятельности как главные материальные (или объективные) предпосылки межэтнических конфликтов, безусловно, занимали определенное место в «конфликтологических представлениях» народов. Последние не только выделяли данные факторы как важные для существования собственного этноса, либо как такие, которые разрушают его, но и пытались учитывать их, создавая обстановку для стабильной и долговременной жизнедеятельности этнической общности. Стихийные переселения достаточно быстро и однозначно показали, что пренебрежение экологическим фактором делает невозможной организацию на новых местах традиционных видов ведущей деятельности этноса, а значит, ведет к утрате общностью этнической специфики практически во всех сферах жизни. К уже упоминавшимся ранее примерам («оякучивание» российских крестьян-хлеборобов; распад общинных поселений российских сектантов в Закавказье и т. п.) можно добавить еще, скажем, неудачную колонизацию в октябрьский период эстонскими переселенцами Крыма, Южного Поволжья и кавказских субтропиков (Маамяги, 1990). Кстати, в северо-западных областях России, Предуралье и Западной Сибири эстонские колонии развивались более или менее нормально. Последнее, очевидно, было характерно и для иных переселенцев, которые смогли найти новую «экологическую нишу», которая бы давала возможность осуществлять старые формы хозяйственной деятельности.

«История славян тесно связана с бытом хлебороба. В погоне за землей они шли, переселяясь, не зная границ, пока не образовалась российская держава… Подольская, Киевская и Полтавская губернии, населенные нынешними малороссами и украинцами, всегда служили исходными местами для заселения всех возможных уголков России и Европы… Население этих трех губерний… останавливается преимущественно на черноземе, неуклонно двигаясь на восток…В поисках земли, нового, свежего, сытного хлеба, народ без указаний, а больше «на авось», все шел колониями, островками, тихо, мирно и без нареканий то на юг, то на восток, аж пока не оказался со своим плугом на берегу Тихого океана» (О. Риттих, 1882).

Что касается собственно экономических предпосылок межнациональных конфликтов, а именно «несоответствия» ПСД этносов (как правило, в силу их похожести – см. и.6.3.1), то выработанный народами вариант предотвращения этих предпосылок способствует формированию определенного баланса ведущих деятельностей взаимодействующих этносов. Анализируя подобный момент конфликтологических представлений народа, можно утверждать, что там, где сосуществуют этносы с разными ПСД, где наблюдается естественно образованное межэтническое «разделение труда», можно ожидать мирного сосуществования разных этнических групп.

Хорошим примером и доказательством последнего тезиса может служить прибайкальская Тункинская долина, где на протяжении двух с половиной столетий бесконфликтно сосуществовали эвенки (ведущая деятельность – охота на диких зверей в тайге), буряты (скотоводство на горных лугах) и русские (долинное земледелие) (Елиасов, 1966). В многонациональном Сагареджойском районе Грузии, несмотря на существование в общественном сознании негативных этнических стереотипов представителей этнического большинства, ученые с удивлением констатировали «во всех исследованных селах достаточно прочные и тесные связи, выгодные для обеих сторон и обусловленные разделением труда и специализацией в хозяйской жизни» (Катунин, 1991). Характерно, что столкновений на национальной почве здесь также зафиксировано не было.

Долговременное сосуществование этносов всегда связано с сознательным или случайным, но все-таки реальным межэтническим «разделением труда» и обусловленным им сохранением традиционного ПСД местного этноса. Например, евреи Дубровника, столицы балканской Далмации, основой своего делового поведения избрали три принципа, которых жестко придерживались: отказ, во-первых, от участия в розничной торговле (они избрали иные, и, как оказалось, не менее выгодные сферы деятельности), во-вторых, от ростовщичества, т. е. от предоставления денег взаймы под определенный процент. В-третьих, особенностью деловой активности местных евреев было энергичное участие в крупной международной торговле. Таким образом, дубровницкие евреи не только не нарушили традиционного ПСД местного населения (не вытеснили местных розничных торговцев с рынка, а ростовщиков – из сферы денежных операций), но и способствовали его укреплению и расширению границ традиционной деятельности дубровничан благодаря обеспечению прохождения больших товаропо-токов через Дубровник. Такая линия поведения обусловила то, что образ еврея в глазах дубровничан не имел того негативного оттенка, который наблюдается среди этностереотипов многих иных народов, а еврейская община Дубровника за все время своего существования вообще не знала погромов.

Аналогичная политика царского правительства России в Бухарском эмирате также дала положительные результаты: столкновений русских и местных крестьян здесь не было (в отличие от Туркестана), поскольку не было и процесса вытеснения местного населения из сфер традиционной деятельности этноса.

«В отличие от Туркестанского генерал-губернаторства, Бухарский эмират не знал процесса колонизационного насаждения поселений российских крестьян. На специальном совете в Ташкенте в 1909 году… было вынесено такое решение: «Совет пришел к выводу, что действительно стоит отказаться от колонизации Бухары российскими поселенцами, во-первых, потому, что свободных земель в ханстве нет, а во-вторых, это вызвало бы общее недовольство туземного населения Россией. Что же касается права частных лиц покупать участки для постройки домов в городах Бухары, то право это должно быть расширено…» (О. Фомченко, 1958).

И, наконец, объективной предпосылкой межэтнических конфликтов могло служить само существование (как минимум) двух отдельных и непохожих один на другого этносов, но традиционная этноконфликтология пыталась предотвратить превращение данного момента в повод для конфликта, используя для этого определенные социально-психологические механизмы.

Социально-психологические способы предотвращения межнациональных конфликтов. В целом народные способы предотвращения межэтнических столкновений можно разделить на две группы: те, которые направлены на сведение контактов между этническими группами до минимума (т. е. изолирующие) и те, которые утверждают конкретные правила контактного взаимодействия между представителями разных этносов.

Этническая изоляция. Тактику самоизоляции этноса, отказа от регулярных отношений с другими этническими общностями однозначно надо отнести к «антиконфликторам» общественного уровня. Проведение такой тактики возможно, если этнос (этническая группа) способен обеспечить экономические (натуральное или иное хозяйство самодостаточного типа; долговременное сохранение ПСДЭ), социально-демографические (достаточное количество населения вообще и определенных возрастных категорий в частности; общинность; родовая организация) и социально-психологические (национальный язык, система этностереотипов, регламентаций, в том числе конфессиональных) ее основания. При таких условиях этнос имеет возможность достаточно длительное время существовать в практически «автономном режиме», а, значит, и защитить себя в определенной степени от допустимости возникновения межнациональных конфликтов.

Не ставя своей целью рассмотрение экономических и социально-демографических предпосылок этнической изоляции, сосредоточимся на психологическом аспекте вопроса.

Общим психологическим механизмом этнической изоляции является процесс формирования этнических стереотипов, т. е. устойчивых представлений общественного сознания о типичных чертах, качествах, способностях, особенностях представителей собственного и иных этносов. Чем больше культурная разница между контактирующими этническими группами, тем сильнее группа склонна развивать социально-психологические механизмы контрсуггестии, сопротивление чужому культурному влиянию в виде негативных стереотипов, увеличения социальной дистанции и завышенной оценки собственного статуса (Н. Лебедева и др.). Кандидатуры для негативной стереотипизации народ отбирает, исходя из собственного представления о той угрозе его традиционной жизнедеятельности, которую несут представители конкретного «чужого» этноса. Отсюда, например, существование среди западных и восточных украинцев двух разных вариантов одной и той же пословицы: «Що дуб – то гшляка, що лях/ москаль – то собака» («Как дуб – то ветка, как поляк/русский – то собака).

Процесс этнической стереотипизации осуществляется в обеих этнических общностях, а его результат вынуждает многих исследователей говорить о «зеркальности» негативных этно стереотипов. Вот как это происходит на примере взаимных представлений дунайских казаков, которые после падения Измаила отдали преимущество «турецкому правлению перед российским», эмигрировав в Турцию.

Молодой турок подтвердил…предыдущий рассказ о том, что они презирают табак – в его глазах это знак неимоверной дикости. Другие турки… говорили о них с презрением, как о недостойном… племени, которое живет в большой грязи.

Они [казаки – переселенцы] – убеждали нас, что они не пьют с той же посуды после турка, потому что он всегда курит табак… Турки только то и делают, что курят, они плохие и за свое курение пойдут во тьму кромешную. (В. Ламанський, 1865)

Наоборот, если мы имеем ситуацию мирного сосуществования этносов, ни один из которых не воспринимает другого как угрозу, картина стереотипов существенно изменяется (см. далее).

С функционированием этностереотипов тесно связан еще один социально-психологический механизм этнической изоляции: регламентация межэтнических заимствований. С точки зрения исследователей, перенимание-перенос разных культурных элементов у чужеземцев оценивается гражданским сознанием этноса неодинаково. Заимствования из сферы материальной культуры и приемов хозяйствования (особенно если они благоприятствуют развитию традиционных типов деятельности этноса) принимается позитивно, в то время как заимствования духовного плана (ценностные ориентации, мировоззрение, моральные установки и т. п.) воспринимаются этнической группой негативно, как угроза собственному существованию.

Этническая группа жестко регламентирует, как правило, наиболее принципиальные для сохранения собственной этнической самобытности моменты: обряды и обычаи, традиционную (чаще всего женскую) одежду, язык или диалект, фольклорные произведения и т. п. Известно, что на протяжении десятилетий сосуществования, при сходстве хозяйственного уклада, именно эти моменты удерживали этнические общности от ассимиляции (старообрядцев в Восточном Полесье, Сибири и Закавказье; украинцев «дальнего» и «ближнего» зарубежья и др.). В то же время элементы этнической культуры, которые не были специально регламентированы, претерпевали существенные трансформации.

«Андреевы переселились в Мостки [слобода в Старобельськом уезде Харьковской губернии – Авт.] из села Береки Змеевского уезда [Харьковской же губернии – Авт.]. Они были настоящие великороссы; от них пошли так называемые перевертыши, то есть помесь великорусского народа с малорусским. Говорят они, растягивая слова, как великороссы; носят свиту и шапку малоросса, а рубаху великоросса, застегивая на боку и одевая поверх шаровар; волосы зачесывают набок…» (П. Иванов, 1898).

Формирование двойной морали – еще один способ этнической изоляции, связанный с функционированием негативных этнических стереотипов в общественном сознании контактирующих этносов. Утверждая в стереотипном образе представителя «чужой» этнической общности такие, скажем, черты, как хитрость, жадность, вероломство и т. п. («Цигановi забожиться – що батогом ляснути»; «Вiрмену та жиду немає встиду»; «Ти, москалю, й добрий чоловiк, та шинелiя твоя – злодiй»), общественная мысль «обиженного» этноса освобождала тем самым представителей собственной общности от обязанности выполнять нормы и правила обыденного права и морали в отношении «чужих». Так, скажем, евреи практиковали в подобных случаях «недействительную» присягу (т. е. клялись на «не истинной» библии, на «не святом письме», поскольку в его тексте были ошибки), либо лжесвидетельствовали в пользу братьев по этносу, поскольку преступные с точки зрения государства действия не признаются такими по закону Моисея (изготовление фальшивых ассигнаций есть только «художественный промысел», которым зарабатывать на жизнь не запрещается; контрабандная торговля – это все-таки торговля, а она разрешена, и т. п.).

«Обиды и недоверие по отношению к россиянам привели к выработке у чувашей своеобразного двойного стандарта. Вместе с общепризнанной верностью собственному слову среди них была достаточно распространена поговорка: «Для нас российская присяга недействительна». Утратил прежнее значение и чувашский обычай «досытися», т. е. скреплять договор о вечной дружбе, по которому было заведено дарить друг другу самое ценное из своего имущества, потому что кое-кто из россиян начал использовать этот обычай в корыстных целях» (Л. Розенберг, 1989).

В целом, данные способы предотвращения межэтнических столкновений обеспечивали путь бесконфликтного взаимодействия, а именно: выведение одной из сторон из ситуации обострения отношений путем избегания контакта. Характерным примером является, скажем, ситуация коми-саамского сожительства, когда саамы расценили хозяйственную деятельность переселенцев-коми в начале XX века как угрожающую их этносу. После этого село Ловозеро, где жили обе этнические группы, «раскололось» на две части: «ижемскую», заселенную коми, и саамскую. «Вражды открытой и острой между ними нет, – писала 14 апреля 1927 г. газета «Полярная правда», – но отчужденность полная. Никогда ни один ижемец не перейдет на лопарскую [= саамскую] сторону, и наоборот. Молодежь гуляет раздельно, ни единого лопаря не увидишь с ижемкой, и наоборот».

Нужно отметить, что перечисленные социально-психологические механизмы достаточно успешно обеспечивали именно политику этнической изоляции, т. е. избегания регулярных отношений с другими нациями и народностями, но не налаживание стабильных межэтнических взаимоотношений. В силу этого указанные механизмы не только не могли гарантировать бесконфликтного взаимодействия этнических общностей, которые в силу каких-либо обстоятельств были вынуждены начать сотрудничать, но даже могли спровоцировать межнациональные конфликты на основе сформированных негативных гетеростереотипов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что кроме способов, которые изолируют этносы друг от друга, народы выработали также и определенные межэтнические «правила контакта».

Тактика бесконфликтных этноконтактов. Поскольку реализацию тактики этнической изоляции нужно обеспечить на трех основных уровнях (экономическом, социально-демографическом и социально-психологическом), то и оппозиционная тактика – межэтнического взаимодействия – не может осуществляться вне границ этих сфер общественной жизни уже хотя бы потому, что требует нейтрализации заложенных там механизмов этнической изоляции.

Поэтому понятно, что к числу первых правил бесконфликтного этноконтактирования (ПБЭ) нужно отнести требование обеспечения совместной деятельности двух (или более) этносов, причем такой, которая не нарушает (или минимально нарушает) систему традиционной деятельности этнических групп, что находятся в контакте, т. е. отрегу-лирование системы «разделения труда» между сосуществующими этническими общностями.

«Между двумя народами при всей близости их языков существовали отличия, обусловленные прежде всего их хозяйственной деятельностью: узбеки занимались поливным земледелием, а казахи – кочевым животноводством, – что отражалось на способе жизни, материальной и духовной культуре…Торговые связи между узбеками-земледельцами и казахами-кочевниками существовали всегда, их не могли разрушить никакие взаимные столкновения и войны» (А. Жилина, 1989).

Характерно, что требование формирования совместной деятельности как условия бесконфликтного взаимодействия этносов может реализовываться не только в сфере производственно-хозяйственной деятельности, но и на последующих этапах культурной интериоризации. Совместные деятельностные отношения между этносами могут складываться также в иных формах практической активности, например, в форме праздничных действий. Так, у эвенков бытовала (и сейчас существует) определенная система мероприятий для нейтрализации «вредоносных действий» чужеземцев, для перевода «чужого» (он назывался «того») в разряд «своих» («гирки»). Невеста («того») входила в мир будущего супруга, подкармливая речку, которая протекала в зоне его охоты, и поддерживая огонь в его жилище. Охотник, который убил лося или дикого оленя, должен был отдать свою добычу «того», то же самое делалось со шкурой убитого медведя или росомахи. Традиционной формой осуществления этих предписаний являлось празднование по данным поводам.

Подобные мероприятия переводят межнациональные конфликты не только на иной уровень (межсемейный или даже межличностный), но и в другую плоскость (социально-демографическую и психологическую). Этот путь профилактики межнациональных конфликтов – перевод на более низкий уровень – используется в народной конфликтологии, в частности украинской, достаточно регулярно. Например, обычаи породнения (побратимства, посестринства, покумления и т. п.) используются в народной практике как способы предупреждения не только внутриэтнических, но и межэтнических конфликтов. Как свидетельствуют этнографические данные, на значительной территории Украины (той, где родовой структуры среди населения не было – то ли из-за отсутствия постоянного населения, то ли из-за разрушения традиционного быта) отмеченные способы, в частности покумление, применялись для установления семейных отношений между представителями разных этносов, следовательно, для профилактики возможности межэтнических столкновений, переводя их в категорию межсемейных. Отметим, что подобное покумление с чужеземцами, признание их членами собственного этнического и семейного коллектива сопровождалось передачей им прав на выполнение важных семейных ритуалов, которые ранее выполняли ближайшие родственники и, в конечном итоге, было направлено на формирование единой родовой организации – сердцевины каждого этноса.

Но самые интересные моменты наблюдались в социально-психологической сфере. Если характеризовать их в целом, то можно было бы сказать, что при долговременном контакте этносов в их сознании (как на общественно-психологическом уровне, так и на уровне индивидуальных представлений) осуществляется процесс размывания жесткости этностереотипов или даже их демонтаж. Условия существования в контактной (которая, как правило, была и пограничной) зоне вынуждали население отступать от бескомпромиссных общественных моральных требований, в частности, от безоглядного патриотизма и фанатической религиозности. Показательными являются, например, сказания россиян о пресвитере Тимофее, который служил и хану, и Москве, а в итоге получил прощение; о касимовском князьке Шах-Али, который принес клятву Василию III и даже под страхом смерти не нарушил ее, отказавшись перейти на сторону казанцев (хотя «род был с ними един, варварский, и язык один, и вера одна. Неверный варвар лучше верных наших сие учинил», – как отмечает автор «Казанской летописи»). Духовенству таких зон разрешалось исповедовать умирающих представителей иных этносов даже при незнании языка, общаясь с ними «при помощи годящих на то знаков» (М. Никольский, 1912). Естественно смотрится в этом контексте и общий вывод социума, зафиксированный летописцем: «не токмо нам, крестьянам, бог помогает, но и поганым по правде способствует».