Текст книги "Общая и прикладная этнопсихология"

В 1860-х гг. в России появились работы, которые пропагандировали новый метод изучения национального характера. Теоретической основой его было положение о том, что характер народа должен постоянно проявляться в его исторической деятельности, следовательно, ключом к его познанию может стать изучение истории этноса. Один из идеологов данного подхода – Н.Я. Данилевский, противопоставлял его «простой описательной передаче частных наблюдений». Он писал, что способом изучения национального характера должно стать вычленение таких его черт, «которые высказывались бы во всей исторической деятельности, во всей исторической жизни сравниваемых народов». И только в этом случае, по автору, можно считать ту или иную характеристику действительно существенной и важной, общей для всех представителей данного культурно-исторического типа, и к тому же не случайной, эпизодической, а постоянно и реально действующей [5].

Эту идею Н.Я. Данилевский развивает в своей работе «Россия и Европа», ставшей на многие годы теоретической базой исследований национального характера, а для ряда ученых – основой для многолетней полемики. В исследовании автор попытался аргументировано опровергнуть тезис о наличии общей для всего человечества цивилизации и доказать существование нескольких частных цивилизаций – культурно-исторических типов. Согласно Данилевскому, нет единой, непрерывно развивающейся культуры, в которой все цивилизации рассматриваются как ступени этого развития, а есть «естественная система истории», где выделяются (как в естественных науках) ряд основных типов, которые не сравнимы друг с другом, поскольку каждый из них освещает свою сторону человеческого духа. В каждом «самостоятельным путем» развивается некое «начало, заключавшееся как в особенностях его духовной природы, так и в особенностях внешних условий жизни» [5, с.88].

Основные культурно-исторические типы (их всего десять), выделенные Данилевским, как и все биологические организмы, рождаются, развиваются, проходя определенные стадии, и умирают. Все они отличаются друг от друга тремя основными особенностями:

• различиями этнографическими, под которыми понимаются «те племенные качества, которые выражаются в особенностях психического строя народов»;

• различиями в высшем духовном начале (т. е. религиозными);

• различиями исторического воспитания, под которыми автор подразумевает факторы и механизмы, способствующие объединению людей одной цивилизации в единое целое.

Понятно, что для этнопсихологии наибольший интерес представляют этнографические отличия культурно-исторических типов. Известно, что работа Данилевского – славянофила и идеолога панславизма – в конечном итоге становилась альтернативой западничеству. Она была направлена на то, чтобы противопоставить Россию Западной Европе и обосновать духовную самобытность славянского мира с Россией во главе. Поэтому Н.Я. Данилевский выделяет в качестве одного из культурно-исторических типов – славянский, и последовательно рассматривает все его основные характеристики, противопоставляя их преимущественно европейскому (романо-германскому) типу.

Рассматривая «этнографические отличия» славян, Данилевский считал, что их «характеристические» особенности могут и должны быть найдены в трех сферах: умственной, эстетической и нравственной. Пытаясь апробировать свой подход, он отмечает, что не считает возможным глубоко анализировать первые две сферы, поскольку у славян еще недостаточно развита наука, в специфике развития которой отразилось бы своеобразие их умственных качеств. Автор также не считает себя достаточно компетентным для того, чтобы провести сравнительный анализ славянской литературы с литературами других культурно-исторических типов, т. е. анализ, из которого можно было бы извлечь информацию и сделать выводы относительно эстетических качеств славян. Иное дело – нравственная сфера. Здесь Н.Я. Данилевский, привлекая значительный исторический материал и выстраивая смелые аналогии и параллели, пытается показать, что одним из основных «нравственных этнографических признаков» славян есть их «терпимость» в отличие от «насильственности» европейцев.

В качестве аргументов, в данном случае фактов проявления этих признаков в истории, выступают, по Данилевскому, следующие моменты: религиозная нетерпимость Запада (походы крестоносцев, Варфоломеевская ночь, костры инквизиции и пр.), колониальная политика (конкиста, работорговля и т. п.), постоянные внутренние и внешние войны и т. д., что, согласно автору, совершенно не характерно для славян. Скорее наоборот: отношение славян к смертной казни (которую отвергал Владимир, осуждал Мономах и которая была отменена в России раньше, чем на Западе), и то, что полудикие племена, различные народности, присоединенные вместе с территориями к России, не были обращены в рабство; а также факты произнесения (пусть нечастые) христианских проповедей на языках народов России – всё это подтверждает наличие терпимости в характере славян.

Другая важнейшая черта, выделяемая Н.Я. Данилевским, заключается в специфике «способа, которым совершались все великие перевороты в жизни русского народа» [5, с.190]. По словам исследователя, на Западе любому перевороту предшествует агитация за программы, борьба идей, предлагаемых различными партиями и т. п. В России же – это процесс «чисто внутренний, происходящий в глубине народного духа незримо и неслышно… И, когда приходит время заменить старое новым на деле, эта замена совершается с изумительною быстротою, без видимой борьбы» [5, с. 191]. В качестве исторических событий, подтверждающих данный тезис, автор приводит описание обращения в христианство, когда за Владимиром «почти без сопротивления» принял крещение и весь русский народ; события времен Минина и Пожарского; ситуацию вокруг реформы 1861 г., когда в царском Манифесте воплотились вызревшие подспудно, в глубинах народного духа чаяния и надежды Руси. Эти иллюстрации с позиций сегодняшнего дня вряд ли можно трактовать столь однозначно.

Такой субъективизм в трактовке исторических событий, и тем более – в трактовке связи, существующей между историческими событиями и чертами национального характера, проявленный в работах Н.Я. Данилевского, Н. Костомарова и других сторонников данного подхода, еще раз подчеркнул остроту проблемы применения методов изучения этнопсихологических характеристик, её актуальность, не снятую с повестки дня.

Популярным вариантом этнопсихологических исследований в XIX веке было изучение национального характера народа по каким-либо особенностям устного народного творчества. Ярко одним из первых эту идею выразил Н. Костомаров в своей диссертации «Об историческом значении русской народной поэзии» (1843):

«Для узнавания народного характера надобно поступать так, как с человеком, которого желают изучить: надобно искать таких источников, в которых бы народ высказывал себя бессознательно… К таким источникам принадлежит литература… Народная песня имеет преимущество перед всеми сочинениями: песня выражает чувства не выученные, движения души не притворные, понятия не занятые. Народ в ней является таким, каков есть… Есть и другое столь же важное достоинство народной песни – её всеобщность… Нигде не является народ таким единым лицом, как в этих звуках души своей, следовательно, ни в чём так не выказывает своего характера» [11].

С точки зрения Н. Костомарова песни могут рассматриваться как «памятники воззрения народа самого на себя и на всё окружающее». По ним можно выявить то, что исследователь называл народным характером – «особенный взгляд на вещи, который имеет как всякий человек, так и всякий народ».

Приступая к практической реализации этих идей, Н. Костомаров выделил три основных сферы в мировоззрении народа: духовную, историческую и общественную. Первая сфера охватывает отношение народа к Богу и к природе, вторая – взгляды народа на своё прошлое, свою историю и, наконец, третья – взгляды народа на особенности общественных отношений в разные эпохи, выделение тех социальных групп, которые воплощают в себе наиболее типичные черты народного характера.

Таким образом, уже в 40-х гг. XIX века Н. Костомаров не только провозгласил, но и реализовал в конкретном исследовании идею изучения характера народа по песням – продуктам народного творчества. «Драгоценным подарком для литераторов и учёных» назвал его работу в своей рецензии И. Срезневский.

Работа, начатая Н. Костомаровым, вдохновила других учёных на анализ этнопсихологической проблематики. Так, продолжая линию Н. Костомарова по изучению народных песен как материала для исследования национального сознания, известный филолог А. Ветухов обращается к колыбельным песням разных народов [11]. Он исходил из мысли о том, что в пожеланиях матери своему ребёнку, выражаемых ею во время укачивания, отражаются самые главные ценности, мечты, идеалы народа. В специальном разделе своей работы «Отражение национальности творца в колыбельных песнях» Ветухов анализирует русские, украинские, белорусские, польские и персидские песни и на их основе делает обобщающие выводы о национальных системах ценностей этих народов.

Песни были не единственным материалом для изучения национального характера. Так, некоторые учёные, в частности К. Сементовский, обращались к иным элементам духовной культуры народа – верованиям и обрядам. Очень интересный подход был намечен также в работах известного русского философа и публициста второй половины XIX века В.С. Соловьёва. К определению специфики национального характера ученый подходил через изучение идеалов, ценностных ориентации русских, определяя их отличия от других этнических групп. Так, с точки зрения В.С. Соловьёва, идеалом русского народа не является «могущество», власть над другими народами (что становится важным побудительным мотивом для представителей многих других наций), не есть богатство и материальное процветание (свойственное, с точки зрения автора, англичанам), не есть красота и «шумная слава» (что характерно для французов), не столь важно также для русских оставаться самобытным народом, верным традициям глубокой старины (эта черта, присущая, согласно исследователю, англичанам, в России свойственна только части населения, например, староверам). И даже идеал честности и порядочности (поддерживаемый, в частности, немцами) не является той ценностью, которой реально дорожит и к которой стремится русский народ.

Русским присущ «нравственно-религиозный идеал». При этом по Соловьёву, он характерен не только для России. Так, подобные ценностные ориентации лежат в основе мировоззрения и некоторых других народов, в частности индийцев, однако в отличие от них, у русских стремление к «святости» не сопровождается тем самобичеванием и аскетизмом, который является непременным атрибутом в Индии и на Востоке в целом. Всякий идеал, согласно автору, должен находить своё реальное воплощение в каких-то делах, а значит, и нравственно религиозный идеал русских требует своей реализации в «святом деле», которое видится Соловьеву в соответствии с развиваемой им религиозно-философской концепцией в деятельности, направленной на религиозное примирение Востока и Запада во имя установления единства вселенской церкви. По его мнению, именно в этом и состоит миссия русского народа.

Метод, с помощью которого В.С. Соловьёв попытался определить специфику национальных идеалов и национального характера, очень прост. Логика рассуждений была следующей: если какой-либо народ желает похвалить свою нацию, то он хвалит её за то, что ему близко, за то, что ему важно и значимо, тем самым в похвале отражая некие, самые существенные основания, по которым можно судить о бытующих в обществе ценностях и идеалах. Такие отзывы о своей и чужих странах, нациях и народностях существуют объективно. Они зафиксированы в языке, в устойчивых, широко известных словосочетаниях типа «добрая, старая Англия», «святая Русь» и т. п. Именно анализ таких идиоматических выражений позволил В.С. Соловьёву заключить, что в идеале русского народа должны быть воплощены нравственно-религиозные устремления (поскольку слово «Русь» выступает в устойчивом сочетании с определением «святая»), а наличие выражения «добрая, старая Англия» должно, согласно автору, свидетельствовать о приверженности англичан традициям седой старины.

Подход, предложенный В.С. Соловьёвым, безусловно, очень интересен, однако он вызывает целый ряд возражений и главное среди них то, что в устойчивых словосочетаниях зафиксированы скорее авто– и гетеростереотипы. А стереотипные представления, как было неоднократно показано, редко бывают адекватны объекту, который они отражают, в данном случае – национальному характеру.

Таким образом, для сторонников рассматриваемого подхода анализ различных элементов духовной культуры является способом изучения этнопсихологических особенностей того или иного народа. Приоритет среди них, безусловно, принадлежит языку. Выдающимся его исследователем с точки зрения этнопсихологии был А.А. Потебня [12]. Он считал язык народа важнейшим этнодифференцирующим и этноформирующим фактором, отмечая, что «этническая специфика состоит не в том, что выражается, а в том – как выражается». Это положение является краеугольным камнем всей теории А.А. Потебни. Оно раскрывается следующим образом: все существующие в мире языки роднят два основных свойства: «звуковая членораздельность» и то, что все они составляют системы символов, служащих мысли. Все остальные их свойства специфичны этнически, а главное среди них – система приёмов мышления, воплощённая в языке. Ведь язык для А.А. Потебни не является средством обозначения уже готовой мысли. Если бы это было так, было бы неважно, какой язык использовать, они легко заменяли бы друг друга. Но этого не происходит, потому что функция языка, по мнению ученого, не обозначать уже готовую мысль, а творить, преобразовывая её первоначальные доязычные элементы. При этом, естественно, предполагается, что представители разных народов посредством национальных языков формируют мысль своим способом, отличным от других.

А.А. Потебня считал, что выявление эволюции типов предложения будет одновременно и исторической типологией мышления, поскольку структура предложения аналогична структуре сформулированной в нем мысли. Фактически именно в трудах данного ученого были заложены основы современной этнопсихолингвистики.

По сравнению с изучением биологических, исторических и экологических характеристик исследование социально-экономических факторов как средства более глубокого познания этнопсихологических особенностей возникло позднее. Вместе с тем, современные авторы всё чаще начинают обращаться к «социально-экономическому генезису», видя в нём «момент чего-то неуловимого, но значимого, что являет собой душу нации, то её ядро, в котором воплощена тайна национальной индивидуальности» [11], т. е. основу, без изучения которой, по мнению сторонников данного подхода, особенности национальной системы ценностей, стереотипов поведения и прочих психологических характеристик никогда не будут раскрыты.

Объём понятия «социально-экономические факторы», которым пользуются этнопсихологи, чрезвычайно широк. Стержнем его является анализ общественных связей и отношений в обществе, однако этот общий предмет анализа может рассматриваться под разными углами зрения. Например, исследуются отношения различных слоёв, классов в обществе и соответственно изучается влияние их особенностей на этнопсихогенез. В рамках этого подхода могут также рассматриваться традиционные принципы взаимоотношений в малых группах (особенно, в семье), ролевые структуры и их воздействие на психическую деятельность народа. Часто к этому подходу относят также работы, где выделяются характерные для этноса социальные группы, которые становятся определенным «символом» народа. Их образ жизни, стереотипы поведения, системы ценностей становятся воплощением и олицетворением национального характера.

Типичным примером первого варианта исследований является уже упоминавшаяся выше работа А. Кульчицкого [7]. В ней ученый отмечал:

«Наибольшее влияние на формирование украинской психики оказали: недостаточная дифференциация общественной структуры с иногда почти исключительным преобладанием в ней до недавнего времени класса крестьян, а также обусловленное историческими условиями исключительное значение малых групп в социальной жизни украинцев» [7, с.714].

Эти две особенности автор рассматривал в единстве, хотя всегда подчёркивал, что последнее обстоятельство является следствием первого.

Значительное преобладание крестьян среди украинцев отразилось на их системе ценностей, в число которых входит любовь к земле, а также на их «органичности» и «конкретности». Автор не объясняет этих терминов, но по контексту можно предположить, что под последним подразумевается тип мышления – не абстрактный, а конкретный. «Крестьянская структура» украинской нации, а, следовательно, и слабо выраженное разделение труда, существующее в сельском хозяйстве, обуславливают, по А. Кульчицкому, незначительную дифференциацию функций, а значит и ограниченность межиндивидных взаимодействий. Крестьянин остается более зависимым от природы, чем от другого человека, и данная особенность нашла своё отражение в специфических этнопсихологических чертах украинцев. С одной стороны, это заключается в очень внимательном и бережном отношении к природе, а с другой – в часто отмечаемом индивидуализме и независимости украинцев. Так, согласно многим авторам, занимавшимся изучением национальных особенностей украинцев, индивидуализм последних проявляется во всём: в отделении сына после женитьбы даже вопреки экономической выгоде; в основных принципах жизни казачества; в традиционном подворном, а не общинном землевладении; в более независимом положении женщины; и даже в специфике хорового пения – «организованного хорового пения у них нет, не любят даже пения с запевом». Обратной стороной гиперразвития индивидуализма личности, согласно исследователям, является отсутствие организованности и сплочённости, что стало одной из причин, по которой длительное время не возникало собственного государства на Украине. Вместо образования института государственности, взамен широких гражданских объединений и инициатив, здесь развились и широко распространились малые, интимные группы – «группы переживания», по Кульчицкому, что способствовало актуализации способностей к эмпатии, формированию навыков сопереживания, оказания моральной поддержки.

Типичным примером исследований, в которых этнопсихологические закономерности рассматриваются в контексте особенностей семейных взаимоотношений, являются работы Даусона и Берри [6], ставшие классическими. В них авторы попытались определить зависимость между традициями семейного воспитания и специфическими характеристиками восприятия. В основе этих исследований лежит теория когнитивного стиля Уиткина. Согласно ей, когнитивный стиль характеризует способ протекания перцептивной и интеллектуальной деятельности индивида. Обширные исследования Уиткина и его сотрудников говорят о том, что способ подхода того или иного человека к задачам, требующим применения познавательных навыков, отличается постоянством, равно как и те установки и эмоции, с которыми он подходит к различным ситуациям. Хотя индивидуальные когнитивные стили весьма различны, Уиткин обнаружил, что их можно разбить на две основные группы по критерию «глобальность – артикулированность». Человек с артикулированным когнитивным стилем – это человек, склонный к дифференциации признаков среды и к отличию явлений, относящихся к его «Я». Для глобального стиля характерно обратное.

Хотя сам Уиткин применяет свою теорию к весьма широкому кругу явлений, этнопсихологические исследования были посвящены главным образом перцептивному стилю. В области восприятия два главных когнитивных стиля – глобальный и артикулированный – обозначаются соответственно терминами «зависимый от поля» и «независимый от поля». Более понятным и наглядным содержание этих терминов делает рисунок, изображающий задачу из «теста скрытых фигур», широко применяемого при определении перцептивного стиля.

Рис. 1. Образец стимульного материала, используемого при исследовании восприятия скрытых фигур

Испытуемому сначала показывают изображение маленького треугольника (на рисунке слева), а затем – сложную геометрическую фигуру (справа). В эксперименте определяется, способен ли испытуемый проанализировать сложную фигуру таким образом, чтобы обнаружить в ней простую фигуру, и сколько ему для этого потребуется времени. Человек, который правильно и быстро решает эту задачу, считается независимым от поля.

Уиткин считал, что существует естественный, «нормальный» ход когнитивного развития, ведущий от глобальности к артикулированности. Маленький ребёнок не проводит чёткой грани между собой и своим окружением, но с возрастом он осознаёт границы своего тела и личности, вырабатывает представление о себе как об отдельной личности. Этот процесс психологической дифференциации отражается на когнитивном и перцептивном стиле ребёнка. Важнейшее воздействие оказывают на этот процесс социально-культурные факторы: во-первых, предоставляется ли ребёнку возможность быть самостоятельным, независимым, в частности, в семье, и главным образом со стороны матери; во-вторых, как относятся взрослые к импульсивным действиям ребёнка. Утверждается, что когда ребёнку разрешают вырабатывать собственные нормы поведения и самому справляться со своими побуждениями, это способствует дифференциации.

Эти предположения были первоначально проверены в работе Дж. Даусона (1967). Даусон провёл исследование в двух племенах: темне и менде (Сьерра-Леоне, Западная Африка). Эти две группы сильно отличаются друг от друга по ролевой структуре, по «степени строгости в воспитании ребёнка и другим формам социализации… В системе ценностей темне агрессивность играет гораздо большую роль, чем у менде, ценности которых сродни западным. У темне мать занимает крайне авторитарную позицию, и домашняя жизнь подчинена очень строгой дисциплине… У менде процессы социализации гораздо менее строги, доминирование матери не выражено столь резко, и индивидуальная инициатива поощряется в большей степени, чем это принято у темне».

Исходя из вышеизложенных теоретических положений Уиткина, была выдвинута гипотеза, согласно которой, в силу существующих различий в практике воспитания детей темне должны отличаться меньшей артикулированностью и большей зависимостью от поля, чем менде, поскольку у менде ранний опыт ребёнка способствует дифференциации, а у темне – нет. Эта гипотеза действительно подтвердилась в исследовании Даусона: результаты, полученные у представителей менде, свидетельствовали о значительно большей их артикулированное™ при решении предложенных задач.

Джон Берри, продолжая данную линию исследований, сравнивал социально-экономические характеристики в культуре темне с аналогичными феноменами в культуре канадских эскимосов. В каждой культуре изучение проводилось как в традиционных, так и в переходных группах. Группа считалась переходной, если её члены занимались экономической деятельностью западного типа и жили в домах западного образца. Берри выявил, что эскимосы относятся к детям с большой добротой и редко их наказывают. Детям предоставляется значительная свобода, и от них ждут, чтобы они выработали собственные навыки поведения. Нормы жизни племени темне Берри описывает так же, как и Даусон. Он только добавляет, что этика темне требует строгого подчинения. Этому способствует наличие тайных обществ и очень суровая дисциплина, которой ребёнок должен следовать, начиная с того момента, как ему исполняется два с половиной года.

В полном соответствии с теорией Уиткина данные, полученные Берри при помощи теста скрытых фигур и других аналогичных тестов, показали, что в противоположность темне эскимосы отличаются крайней независимостью от поля, т. е. высокой дифференциацией. Результаты эскимосов были похожи на результаты контрольной группы шотландцев. Темне же, напротив, обнаружили существенно большую зависимость от поля, чем эскимосские и шотландские группы. Полученные результаты имели значение ещё и потому, что, продемонстрировав большие различия между результатами темне и эскимосов, предостерегали учёных от попыток утверждать, что познавательные процессы представителей всех традиционных незападных культур одинаковы.

Таким образом, приведенные примеры действительно демонстрируют огромную роль социальных отношений в формировании определенных этнопсихологических характеристик. Однако некоторые авторы, в том числе М. Коул и С. Скрибнер (1977), уже обращали внимание на то, что за действием, казалось бы, чисто социальных факторов нередко стоят иные влиятельные факторы, которые должны быть выделены и рассмотрены. Так, в описанном выше исследовании Джон Берри показал, что особенности воспитания детей, а, следовательно, и традиционные социальные отношения (например, отношения родителей и детей в обществе) зависят от приоритетного типа хозяйственной деятельности в данной культуре: чем большее значение в культуре имеет охота, тем менее суровыми являются принципы детского воспитания. Но для Дж. Берри, в отличие от М. Коула и С. Скрибнер, охота рассматривается только как особенность среды, в которой существует этнос, поэтому он вообще не рассматривает ее как деятельность, и даже сам термин «деятельность» не употребляет.

Аналогично А. Кульчицкий, рассматривая влияние на психические процессы украинцев социальной структуры общества (преобладание в ней класса крестьянства), не выходит за рамки анализа социальных факторов. Это тем более странно, что все его описание влияния данного фактора построено на идее, согласно которой через преобладание в социальной структуре украинцев класса крестьян приоритетное положение в системе их хозяйства обретал крестьянский труд как особый тип деятельности с определенными этноспецифическими характеристиками. Он, возможно, и определял этнические особенности психической деятельности украинцев.

Социально-экономический подход, таким образом, объединял работы исследователей, изучающих социальные отношения как фактор этнопсихогенеза, так и труды тех, кто упоминал среди влиятельных факторов разные виды хозяйственной деятельности в совокупности с особенностями производственных отношений. В результате это направление ближе всех иных подошло к анализу целостной жизнедеятельности этноса. Однако от деятельностного подхода данное направление существенно отличалось, так как не рассматривало структуры жизнедеятельности во всем многообразии ее сфер, уровней и этноспецифического колорита их взаимоотношений. Подобный анализ стал возможен только в рамках деятельностного подхода.