Текст книги "Общая и прикладная этнопсихология"

Подобные компромиссные установки общественного сознания могли сформироваться благодаря возможности перевода межнациональных конфликтов на иной, как правило, более низкий уровень. Формируя общие негативные представления относительно «чужих», этнос оставляет определенную «щель» между стереотипом чужеземца и образом конкретного чужеземца, что делает возможным спокойное общение между представителями двух народов.

Сама по себе оценка представителя иного этноса как человека, а не как воплощение этнического гетеростереотипа, уменьшает возможность межнациональных конфликтов. Однако антиконфликтный потенциал такого восприятия не исчерпывается только этим. Ведь переоценка чужеземца обуславливает и соответствующий личностный самоанализ, и переоценку (они же не запрещаются, в отличие от переоценки этнического авто стереотипа!) со стороны другого контактирующего. Завышенный вследствие политики этнической изоляции собственный этнический статус – одна из предпосылок возможных межнациональных конфликтов – пересматривается, становится более «уравновешенным», а значит менее «горючим» для межэтнических столкновений.

«…Цыгане очень гордятся своей национальностью: иногда даже неграмотные цыгане считают, что они самые умные люди, что с ними могут сравниться в этом лишь евреи, да и то не всегда. Поэтому они часто с большим презрением относятся к украинцам, особенно к крестьянам. И чем больше цыган обманывает крестьян, тем более гордится перед крестьянством…Однако те цыгане, которые ходили в школу, очень легко теряли свою национальную гордость» (О. Баранников, 1931).

Если ко всему сказанному о совместной деятельности, как способе установления бесконфликтного сосуществования разных этнических общностей, добавляется еще и удачное совмещение (т. е. без взаимного разрушения) ПСДЭ и этнических культур, то в общественном сознании контактирующих этнических групп формируются не просто позитивные, но и очень похожие представления относительно характерных черт представителей обоих народов («зеркальность», но уже не отрицательных, а положительных этностереотипов). Такая ситуация, по свидетельству исследователей, существует сейчас, например, у народа коми. Их представления о своем этносе существенно не отличаются от взглядов, скажем, о русских. Например, на вопрос о чертах, которые присущи представителям коми и русского народа (опрашиваемым был предложен список из десяти характеристик: доброта, трудолюбие, деловитость, гостеприимство и т. п.), респонденты поставили (как себе, так и русским) на первое место трудолюбие, на третье и четвертое – аккуратность и доброту. Некоторые отличия зафиксированы только по двум позициям: по гостеприимству (для себя они отнесли ее на второе место, для русских – на пятое) и по стойкости, мужеству (для себя – на пятое место, для русских – на второе). Понятно, что такая «позитивная зеркальность» этно стереотипов существенно усложняет поиск черт для создания «образа врага», чем и препятствует развитию возможных этнических конфликтов.

Таким образом, и на уровне отношений между большими и малыми этническими общностями народная мысль, где стихийно, а где и сознательно, выработала и использовала на практике широкий спектр достаточно эффективных способов.

Если взглянуть на рассмотренный арсенал способов народной конфликтологии не только как на собрание способов «разрядки нервного напряжения», но и с точки зрения деятельностного подхода к этнопсихогенезу, то можно увидеть достаточно знакомую для нас картину. Психогенетический смысл общей стратегии традиционной этноконфликтологии (предупреждение объективных предпосылок конфликта и широкое использование способов психологической защиты его участников) заключается в формировании у членов этноса навыков создания бесконфликтных ситуаций сосуществования. Народная конфликтология использует с этой целью разнообразные способы, которые, ввиду их соответствия традиционной схеме формирования умственных действий, уместно рассматривать как культурные формы интериоризации:

• непосредственное интерперсональное построение бесконфликтного взаимодействия (поиск соответствующей природной среды, создание межэтнического разделения труда, имущественные гарантии равенства прав супругов и т. п.);

• обрядово-ритуальные формы предупреждения конфликтов;

• фольклорные тексты как «предохранители» от конфликтов (песни, пословицы, поговорки);

• способность сформировать бесконфликтное взаимодействие в умственном плане.

Существенную роль в этом процессе играют этнические способы психологической защиты личности (ритуализация, прямое или непрямое выведение личности из конфликта и т. д.). Если прямое изменение «материальной» ситуации конфликтного взаимодействия невозможно, они позволяют человеку осуществить «пересемантизацию» ситуации, придать ей иной личностный смысл, т. е. все-таки перестроить ее в нужном направлении, а значит, тем или иным способом избежать столкновения.

1. Богатырев П.Г. 1971. Вопросы теории народного искусства. М.

2. Брак у народов Западной и Южной Европы. 1989. М.

3. Брак у народов Северной и Северо-Западной Европы. 1990. М.

4. Брак у народов Центральной и Юго-Восточной Европы. 1988. М.

5. Вотяков Ю.М. 1990. Место молодежных объединений в системе института аламана // Этнографические аспекты традиционной военной организации народов Кавказа и Средней Азии. Вып.1. М. С. 131–147.

6. Громыко М.М. 1986. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX века. М.

7. Гурошева Н. 1990. Традиционные девичьи и женские головные уборы украинок и их роль в свадебной обрядности // Сов. Этнография. № 5. С. 114–126.

8. Евсевьев М. 1959. Мордовская свадьба. Саранск.

9. Инал-Апа Ш.Д. 1984. Очерки об абхазском этикете. Сухуми.

10. Матерiяли до українсько-руської етнольогiї. 1900. Т.3. Львiв.

11. Моногарова Л.Ф. 1972. Преобразования в быту и культуре припамирских народностей. М.

12. Пашаева Л.Б. 1987. Позитивные и негативные элементы в свадебных обычаях и обрядах курдов Грузии. Тбилиси.

13. Цэрэнханд Г. 1991. Некоторые обычаи избегания у монголов // Сов. Этнография. № 5, С. 111–115.

1. Когда с точки зрения психологии общественные противоречия обретают форму конфликта? Как связана общая стратегия разрешения конфликтов с личностным измерением ситуации?

2. Каковы основные разновидности семейных конфликтов, на которых сосредотачивается этноконфликтология? Приведите соответствующие примеры.

3. Формы предупреждения создания объективных предпосылок семейных конфликтов между детьми (между детьми и взрослыми, между взрослыми членами семьи).

4. Способы психологической защиты участников потенциально конфликтного взаимодействия, которые используются на уровне: а) детских конфликтов; б) конфликтов типа «родители-дети»; в) конфликтов между взрослыми членами семьи.

5. Охарактеризуйте и приведите примеры таких противоконфликтных тактик, а именно:

• выведение за пределы конфликтной ситуации кого-либо из ее участников;

• «овзросление/оребячивание» участников конфликта;

• ритуализация взаимодействия.

6. Каково, на Ваш взгляд, главное отличие ориентации народных антиконфликтных способов внесемейного уровня от ориентации народных способов предупреждения семейных конфликтов? Можно ли рассматривать «гласность» (вынесение на суд окружающих) эффективным способом решения внутрисемейных конфликтов?

7. Что представляют собой психозащитные действия конструктивно-статусного типа? Приведите примеры.

8. Охарактеризуйте, используя соответствующую таблицу, систему народных «предохранителей» имущественных конфликтов.

9. Опишите социальное дистанцирование как способ выведения участников из ситуации межсемейных конфликтов. Какие еще способы предотвращения межсемейных конфликтов вам известны?

10. Какие группы способов профилактики межродовых конфликтов можно выделить в свадебной обрядности? Основные «предохранители» возникновения объективных предпосылок потенциального конфликта и способы психологической защиты его участников, относящиеся, например:

• к добрачному периоду;

• к собственно свадьбе;

• к послесвадебному периоду.

11. Система традиционных свадебных мероприятий психологической защиты невесты. Раскройте их психологическое содержание.

12. Какие формы послесвадебной обрядности можно отнести к действиям непосредственного выведения участников из конфликтной ситуации? К действиям воображаемого выведения? Приведите примеры.

13. Какие обстоятельства жизнедеятельности этноса можно отнести к объективным (субъективным) предпосылкам межэтнических столкновений?

14. Почему нарушение экономических оснований бытия этноса можно рассматривать как покушение на фундамент его психической самобытности? Рассмотрите этот вопрос на примере устойчивости этнического сознания.

15. Определите прогностическое значение профиля совокупной деятельности этноса в сфере межэтнической конфликтности.

16. Какие социально-психологические механизмы обеспечивают противоконфликтную тактику этнической изоляции?

17. Основные принципы народной тактики бесконфликтного взаимодействия этносов. Как изменяются этнические стереотипы и социально-этнические установки при долговременном бесконфликтном сосуществовании этносов?

7. Этнопсихиатрия

Этнопсихиатрия является сравнительно молодой отраслью, которая лежит на пересечении нескольких наук: этнографии, этнопсихологии, психиатрии. Объектом ее рассмотрения становятся особенности психической патологии и психологические аспекты разных стадий заболевания во всем их этническом разнообразии. Что же касается самого предмета, в определении которого был бы установлен круг вопросов, изучаемый данной наукой, и четко выявлено ее размежевание со смежными отраслями, то у разных авторов, относящих себя к этнопсихиатрам, мнения по этим вопросам и сегодня существенно различаются.

Тем не менее, на протяжении последнего столетия все яснее вырисовывается круг проблем, которые традиционно относят к этнопсихиатрии. Одним из наиболее давних вопросов является исследование эндогенных и психогенных расстройств, которые ученые наблюдали только в границах определенных этнических групп. К ним издавна относили «амок» у малайцев, «лата-реакцию» у индонезийцев, «арктическую лихорадку» у некоторых народов Сибири, «коро» у китайцев, «менерик и эмирячение» у колымчанок и т. д. Однако со временем количество таких своеобразных нозологических форм уменьшается, поэтому ныне влияние культуры чаще рассматривают не на уровне нозологии, а на уровне формо– и синдромообразования. Данный аспект, т. е. исследование своеобразия клинической картины разных психических заболеваний (шизофрении, эндогенной депрессии, неврозов и т. п.) в тесной связи с этнокультурными факторами, обусловившими их специфику, чаще всего объединяется понятием «транскультурная» (иногда «транскультуральная») психиатрия.

Некоторые ученые предпочитают пользоваться термином «кросс-культурная психиатрия». Оба эти понятия близки между собой. Общим у них является концентрация внимания на изучении особенностей клинической картины той или иной психической патологии. Однако в зависимости от того, как построено исследование, на чем делается больший акцент – на осознании связей этих особенностей с какими-либо специфическими этнокультурными факторами или на сравнении симптоматики конкретного психического расстройства в нескольких культурах, – употребляется термин «транскультурная психиатрия» (в первом случае) или «кросс-культурная» (во втором). Понятно, что любой из этих аспектов можно рассматривать как самостоятельный в определенном исследовании, но в последнее время ученые стараются объединить их, поэтому противопоставление терминов «кросс-культурная» – «транскультурная» представляется достаточно условным.

Если вышеперечисленные проблемы чаще попадают в поле зрения медиков, то этнографы, в свою очередь, сосредотачиваются преимущественно на вопросах традиционной народной медицины: типах народных лекарей (знахарях, целителях, шаманах и других), народных представлениях об этиологии и патогенезе психических заболеваний, их классификации, процедурах народной диагностики, традиционных способах профилактики и лечения психических заболеваний и т. п.

Начиная изучение этнопсихиатрии, необходимо иметь в виду, что термин «этнопсихиатрия» не всегда отражает привычные и ожидаемые реалии. Дело в том, что само противопоставление психического и соматического возникло достаточно поздно, а в некоторых культурах оно отсутствует и до сих пор. Поэтому выделение в научном анализе только психических или психопатологических аспектов из комплексного представления о болезни, характерного для многих этносов, является искусственным и не всегда возможным.

Еще одно существенное замечание касается факторов, которые обуславливают различия в клинике и терапии психических заболеваний. В последнее время преобладает тенденция рассматривать их как результат чисто культурных или социально-экономических влияний. Возможно, что это реакция на распространение биологизаторских взглядов и концепций, характерных для определенного времени. Но задача сегодняшнего дня состоит не в развитии одного из этих направлений, а в осознании их комплиментарности и анализе влияния каждого из них на обретение специфической окраски того или иного заболевания.

Для примера рассмотрим работу Т. Сорокиной и Р. Евсегнеева [15], которые изучали распространенность в человеческой популяции разновидности гаптоглобина – фракции одной из хорошо изученных сывороточных систем крови, которая выполняет в организме человека ряд важных физиологических функций. Три ее фенотипа достаточно неравномерно распределены среди жителей земного шара (так, у многих народов Африки, по сравнению с европейцами, намного чаще наблюдается один из гомозиготных вариантов: у либерийцев – 53,3 %, банту – 59,9 %, у жителей Нигерии – 90,1 %, тогда как у русских московской популяции – только 21,9 %). С другой стороны, доказано, что приступоподобный и, особенно, периодический тип протекания шизофрении коррелирует с данной разновидностью. При этом рядом кросс-культурных этнопсихиатрических исследований доказано, что у африканцев шизофрения чаще протекает остро и имеет лучший прогноз, чем у европейцев, что дало основание авторам поставить вопрос о том, не являются ли особенности распределения наследственных вариантов гаптоглобина одной из возможных причин клинического своеобразия шизофрении в этих регионах, а в будущем – и более обобщенного: какие именно кросс-культурные отличия заболеваний обусловлены биологическими (наследственными), а какие – социокультурными факторами? Всесторонне анализируя данную проблему, ученые сформулировали предположение о генетической детерминации наиболее общих стереотипов развития болезни, таких как тип протекания, степень прогредиентности и т. п. Социокультурные же факторы, с их точки зрения, больше влияют на своеобразие психопатологического оформления болезни: в частности, определяют фабулу бреда, глубину эндогенной депрессии, удельный вес бредовых переживаний, частоту суицидов, личностную обработку болезненной продукции и т. п.

Кроме важности осознания таких проблем, понимания условности разделения болезней на психические и соматические для многих культур и необходимости комплексного (биологически-генетического и социокультурного) подхода в процессе анализа факторов, которые обуславливают специфику психических заболеваний, есть еще один методологический момент, который в этнопсихиатрии стоит особенно остро: это проблема идентификации больных. Дело в том, что из-за несовершенства психиатрической диагностики и наличия значительных разногласий в классификации болезней и взглядах на диагностику у психиатров разных стран очень сложно проводить эпидемиологические исследования, а тем более, быть уверенным, что аналогичная работа, проведенная другим психиатром, представителем иной школы или направления, даст идентичные результаты. Хочется верить, что с развитием психиатрии, усовершенствованием и унификацией классификации болезней, разработкой объективных диагностических процедур, эта проблема будет постепенно решаться.

Этнопсихиатрия является сравнительно молодой наукой. Считается, что как наука она начала оформляться в середине XIX века, когда появились труды этнографов, врачей и ученых других специальностей, которые первыми попытались описать специфику психической патологии в разных обществах. Определенный вклад внесли в это и отечественные исследователи. Так, еще в первой половине 1860-х гг. во время ссылки в Архангельскую губернию известный харьковский ученый Петр Ефименко изучил, проанализировал и описал специфическую форму психической патологии – «икоту», достаточно распространенную среди женского населения данного региона. Ученый не смог тогда ответить на вопрос, почему именно в этих местах встречается такая своеобразная форма заболевания, но был уверен в том, что она остается одной из разновидностей истерического припадка. Он считал, что ее появление обусловлено «тем вниманием и заботливым отношением, которыми стараются окружить больную домашние и все знакомые», т. е. определенной выгодностью этой симптоматики для больной.

Несколько позже интересное сравнительное исследование других форм истерической патологии осуществил харьковский ученый, врач и психолог Н. Краинский – ученик П. Ковалевского. В 1900 г. он опубликовал работу, где показал, как на единой основе – сомнамбулизме – у разных народов возникают и развиваются различные заболевания: бесноватость и порча в России, эпидемии одержимости в Западной Европе. В Украине (Малороссии) случаи аналогичного заболевания были вообще крайне редки, а на юге – и фактически не известны. В своем труде автор доказывал, что и клиническая картина, и трактовка этих заболеваний среди населения, а также отношение к таким больным целиком и полностью зависят от разницы в быте, культуре и мировоззрении разных народов.

В начале XX века подобный цикл исследований специфики психической патологии в разных обществах, расах и культурах был продолжен в работе Е. Будула «К сравнительной расовой психиатрии» (1914), в которой автор, базируясь на статистических исследованиях юрьевской психиатрической больницы, изучает распространенные психические заболевания у эстонцев, латышей, русских и евреев. В эти же годы Киевский профессор медицины И. Сикорский, рассмотрев и проанализировав отчеты психиатрического отделения киевского военного госпиталя, делает доклад на 12-ом Международном конгрессе в Москве «О влиянии народности на заболеваемость психозами». В своем докладе И. Сикорский дает сравнительную характеристику частоты заболеваемости у русских, поляков, магометан и евреев. В 1920-1930-е годы продолжаются также исследования клиники и терапии своеобразных психиатрических форм, что наблюдаются в четко локализованных уголках земного шара (например, работа С. Мицкевича «Менерик и эмирячение. Формы истерии в Колымском крае»).

Многочисленные труды, в которых непосредственно развивалась этнопсихиатрическая проблематика, на рубеже XIX и XX столетий были посвящены феномену шаманства и шаманской болезни, которые изучались на основе этнографических исследований якутов и некоторых иных народов Сибири (Н. Виташевский, 1890; С. Широкогоров, 1919; Г. Ксенофонтов, 1928, 1929, 1931 и др.). В них, в частности, рассматривались вопросы личности шамана – является ли он психически здоровым человеком или нет; если он болен, то какой формой патологии страдает? Не является ли шаманство культурной формой компенсации определенных психических конфликтов? Какую функцию выполняет шаман в обществе: не является ли его деятельность своеобразной формой психопрофилактики или психотерапии и т. п.?

Во многих работах конца XIX – начала XX веков обсуждались также некоторые специфические проблемы народной (в частности, украинской) лечебной практики: народные представления об этиологии, патогенезе и классификации заболеваний; проблемы знахарей и лекарей; происхождение и сущность заговоров, заклинаний, оберегов. Своеобразным обобщающим трудом по этим вопросам на рубеже столетий стала монография профессора Харьковского университета А. Ветухова «Заговоры, заклинания, обереги и другие виды народного лечения, которые базируются на вере в силу слова».

Распространение в начале XX века фрейдизма дало новый толчок и открыло широкие перспективы в развитии этнопсихиатрической тематики. Одной из главных в этом направлении явилась работа 3. Фрейда «Тотем и табу» (1913). Ее публикация, по выражению самого автора, стала первой попыткой использования психоаналитической теории и методов к проблеме психологии народов. Ученый противопоставлял ее трудам цюрихской школы (в частности, работам К. Юнга), где материалы по психологии народов использовались для решения проблем индивидуальной психологии, и работам В. Вундта, который, наоборот, пытался перенести некоторые положения индивидуальной психологии в этнопсихологию (последнее характерно и для самого Фрейда), но не использовал для этого аппарат психоанализа.

Одна из основных идей данного исследования заключалась в желании ответить на вопрос о том, как возник, почему столь распространился и приобрел именно такие формы тотемизм – определенная религиозная и социальная система, характерная для многих традиционных народов. Главные черты тотемизма Фрейд видит в двух основных его характеристиках: во-первых, в культе тотема (чаще всего какого-либо вида животных), который считается прародителем всех представителей тотемистической семьи и ее хранителем. В его честь устраиваются роскошные праздники и церемонии, его строго запрещается убивать, употреблять в пищу и вообще наносить ему какой-либо вред. Вторым, не менее важным, по Фрейду, признаком тотемистической системы, является правило экзогамии – запрещение членам одного тотема вступать в сексуальные или брачные отношения между собой.

Как же мог возникнуть тотемизм с психоаналитической точки зрения? Ответ на этот вопрос Фрейд ищет в психопатологии. С точки зрения ученого можно провести некоторую параллель между психикой представителей традиционных обществ и больными неврозом навязчивых состояний. И у «примитивов», и у больных наблюдаются определенные загадочные, плохо ими самими понимаемые и слабо мотивированные, но жесткие и безоговорочные запрещения (в одном случае – табу на тотем и сексуальные внутритотемные отношения, в другом – запрещения более широкого спектра, в основе которых лежат вытесненные сексуальные влечения). Главным и ведущим запрещением в обоих случаях является страх прикосновения (физического или мысленного); для обоих вариантов характерны защитные действия, перенесения на новые объекты и т. п.

Поскольку Фрейд видит некую тождественность между психопатологией невроза и феноменологией тотемистической системы, рассмотрим их внимательнее. С точки зрения автора, история болезни неврозом навязчивых состояний имеет такую основную схему: для ребенка характерным является открытие наслаждения от прикосновений к гениталиям. Извне, со стороны родителей, приходит запрещение делать это, которое и усваивается ребенком, потому что теплые отношения с родителями для него важнее, чем влечение к прикосновению. Однако из-за несовершенной психической конституции ребенка запрещением не удается уничтожить само влечение к прикосновению, и оно вытесняется в подсознание. Таким образом, сохраняется и запрещение, и влечение: последнее – поскольку было только вытеснено, но не уничтожено; что же касается запрещения, то если бы оно исчезло, влечение вновь вернулось бы в сознание и реализовывалось.

Здесь наблюдается, по Фрейду, извечно незавершенная ситуация, постоянный конфликт между запрещением и влечениями, что обуславливает амбивалентное отношение к объекту. При этом осознается только запрещение, а влечение и потенциальное наслаждение подсознательны. Чтобы получить удовлетворение, влечение стремится вместо запрещенного объекта найти ему замещение, суррогат, поэтому и запрещение может изменять свой объект и переноситься на что-то другое. На каждую новую попытку вытесненного либидо проникнуть в сознание запрещение отвечает новым усилением режима. Выход – определенное снятие давления и напряжения – осуществляется за счет навязчивых действий.

Эту классическую психоаналитическую трактовку невроза навязчивых состояний Фрейд пытается перенести на понимание тотемизма и табу. Так, табу рассматриваются как прадавние (стародавние) запрещения, когда-то извне наложенные на поколение первобытных людей, т. е. насильно навязанные им предыдущими поколениями. Эти запрещения относились к деятельностям, к которым было сильное влечение, в ином случае – зачем же запрещать? Табу, таким образом, определяет не только то, что члены традиционных обществ боятся делать, но одновременно и то, к чему они подсознательно тяготеют. Анализируя важнейшие запрещения, составляющие два основных закона тотемизма, – не убивать животное (тотема) и избегать сексуальных отношений с сотоварищами по тотему – Фрейд приходит к заключению, что именно они являются наиболее давними и самыми сильными влечениями первобытных людей.

Такой вывод позволяет исследователю совершить следующий логический шаг: Фрейд вспоминает о том, что у детей-невротиков часто наблюдаются немотивированные фобии животных. Психоаналитическая трактовка подобных случаев состоит в том, что страхи (у мальчиков) на самом деле связаны с отцом и просто переносятся на животных. Иными словами, в этой симптоматике проявляются характерные черты классического «комплекса Эдипа» (амбивалентное отношение к отцу – ненависть и нежность), перенесенные на суррогат – животное.

Аналогичный процесс происходит и при возникновении тотемизма. Для понимания данного явления, по Фрейду, в формулу тотемизма на место животного-тотема нужно поставить человека – отца. Психоанализ здесь, с точки зрения ученого, не делает ничего нового, просто утверждение традиционных народов о том, что тотем – праотец, принимается буквально. Это, в свою очередь, означает, что оба главных запрещения тотемизма – не убивать тотема и не вступать в сексуальные отношения с женщиной, принадлежащей тотему – по содержанию совпадают с двумя преступлениями Эдипа, который, как известно, убил своего отца и взял в жены свою мать. Совпадают они также с обоими первичными желаниями ребенка, которые в случае их вытеснения или внезапного пробуждения вызывают все виды психоневрозов.

Главное допущение Фрейда, таким образом, состоит в том, что тотемизм как система базируется на «комплексе Эдипа». Используя гипотезу Дарвина о существовании первичной орды (вроде бы люди в незапамятные времена жили небольшими группами, в рамках которых ревность старшего, главенствующего, самого сильного, не допускала половых отношений у других), Фрейд предполагает, что «в один чудесный день… братья объединились, убили и съели отца, положив, таким образом, конец отцовской орде». Братья долго поодиночке завидовали отцу и боялись его, но все вместе отважились на убийство. Данный сюжет, по Фрейду, и сейчас время от времени воспроизводится в символической форме в праздничных ритуалах, жертвоприношениях и трапезах у всех народов, которые достигли определенного уровня развития. Совершенный поступок не дал ожидаемых результатов, поскольку вызвал у братьев чувство вины и покаяния. Поэтому они не смогли воспользоваться плодами содеянного и запретили себе то, что раньше им запрещал отец: создали два основных табу тотемизма.

Изложенные взгляды 3. Фрейда на процесс возникновения культуры критиковали с многих различных позиций. С точки зрения этнопсихиатрии наиболее интересным здесь является сравнение психики представителей традиционных обществ и психопатологии невроза. Фрейд видел в обоих этих феноменах не просто определенную аналогию, а нечто большее. Он часто подчеркивал, что невротики – это, по сути, те, кто родился с архаической конституцией.

Подобным взглядам в конце 1940-х годов была противопоставлена другая точка зрения, согласно которой не невротик воспроизводит примитива, как у Фрейда, а наоборот – примитивный коллектив характеризуется экспансией и культом невротических механизмов. Такие идеи сформулировал известный отечественный невропатолог С. Давиденков в своей работе «Эволюционно-генетические проблемы в невропатологии».

Прежде всего, отметим, что эти взгляды ученый выразил во время рассмотрения следующей проблемы: почему в процессе эволюции у всех людей не выработался наиболее прогрессивный тип высшей нервной деятельности – сильный, подвижный, уравновешенный? В поисках ответа Давиденков сделал такое допущение: разнообразие форм и соотношений типов высшей нервной деятельности обусловлено двумя причинами – молодостью некоторых функций и функциональных систем, а также прекращением действия естественного отбора.

Разбирая первую из причин, исследователь отмечает, что наиболее молодым приобретением нервной системы является ее сверхпроводимость. С точки зрения автора, это не обязательно сопровождается повышением внешней активности человека, скорее наоборот: несколько теряя в быстроте движений по сравнению со своими ближайшими предшественниками, человек компенсирует потери повышением скорости мыслительных процессов и развитием второй сигнальной системы.

Однако основной причиной ученый считает все-таки прекращение действия естественного отбора. Не имея возможности изучать настоящие первобытные племена, существовавшие в древнейшие времена, Давыденков, с определенными предостережениями, обращает внимание на представителей традиционных обществ и, используя этнографическую литературу, делает выводы, которые распространяет в дальнейшем и на людей, живших при первобытнообщинном строе.

Что же привлекает внимание исследователя? Прежде всего, те стержневые черты, которые содержатся в описании любого традиционного общества. Это наличие анимистического мировоззрения и магии. Автор поддерживает точку зрения, согласно которой магия предваряет анимизм, потому что есть примеры обществ (к которым он и обращается), где при хорошо развитой и разветвленной системе ритуалов еще нет их надлежащего мировоззренческого сопровождения. Давыденков приходит к выводу, что «… принцип ритуальных ограничений поведения и ритуальных действий является универсальным, содержание же этих ограничений и действий разное». Универсальность магических ритуальных действий объясняется теми функциями, что они выполняли, а именно: снятие тревоги и страха перед внешним миром. По мнению автора, содержание ритуала может быть совершенно бессмысленным, но это не мешает достижению той цели, ради которой он проводился, – уменьшению негативных чувств.