Текст книги "Общая и прикладная этнопсихология"

Физиологический механизм подобного Давыденков описывает так:

«…человек создает в коре своего мозга новый пункт возбуждающего процесса (все равно какой, лишь бы он был условно и иногда совершенно случайно связан с основным гипервозбужденным пунктом и ему была свойственна достаточная аффективная окраска, чтобы стать для первого пункта источником внешнего торможения) и использует негативную индукцию из этого второго центра, чтобы успокоить остальную кору мозга».

С точки зрения исследователя, страхи, которых так много у первобытного человека, настолько интенсивны и так малопонятны, что являются не обычными страхами, а фобиями. Причину их автор видит не только в бессилии дикарей перед природой, но и в той экспансии наименее приспособленных (в частности, инертных), которая становится следствием прекращения действия естественного отбора. Страх примитива был преувеличенным, застойным, но рождался он не из патологических или кажущихся, а из совершенно реальных опасностей. Другое дело, что он приобретал длительную застойную форму благодаря распространению инертности.

Разнообразие ритуальных магических приемов, с точки зрения ученого, сформировалось так: отдельные магические приёмы возникали у конкретных людей на основе случайных индивидуальных условных рефлексов, а потом распространялись на большие или меньшие социальные группы. При этом «любой приём помогал, поскольку дело не в конкретном содержании ритуала, а в общих принципах застойности и негативной индукции, которые во всех этих случаях не изменяются». По мнению Давыденкова, магия привела к анимизму не потому, что человек убедился в бесполезности магических приёмов и начал искать иных объяснений (так думал Фрезер), а наоборот, именно потому, что он увидел их действенность, которую он не мог объяснить иначе, чем допустив одушевленность природы, а позже и существование мира невидимых духов-врагов и духов-помощников.

Одним из следствий прекращения естественного отбора, по мысли исследователя, было негативное влияние на самые молодые новообразования, в частности на подвижность нервной системы. Данное влияние состояло в том, что с прекращением действия естественного отбора несколько увеличилась инертность нервных процессов, что и привело, в конце концов, к появлению магии и анимизма.

Негативное влияние на другое молодое новообразование – вторую сигнальную систему – заключалось в нарушении взаимодействия первой и второй сигнальной систем. По Давыденкову, неуравновешенность – слабость второй сигнальной системы на фоне выраженного превалирования первой – является одним из самых характерных признаков истерической личности. Увеличение количества истерических личностей во время угасания действия естественного отбора стало в свою очередь той основой, на базе которой только и могло развиться такое явление, как шаманство.

Автор считает, что первобытный этап в истории человечества можно рассматривать, таким образом, через призму прекращения действия естественного отбора. Самое большое влияние данного процесса ощутили на себе позднейшие (и поэтому наиболее чувствительные) новообразования высшей нервной деятельности. Феноменологически это проявилось в увеличении числа менее приспособленных индивидов – инертных (психастеников) и людей с неуравновешенными сигнальными системами (истериков), что, в свою очередь, стало предпосылкой формирования и развития определенных культурных явлений – магии, анемии и шаманства.

Вернемся, однако, к этнопсихиатрической проблематике, которая разрабатывалась в начале XX столетия в Украине. В 1928 г. широко обсуждалась возможность создания при кафедре истории украинской культуры Харьковского государственного университета первого в Украине научного объединения лекарей-этнографов. Инициатором этой идеи был харьковский врач Г. Махулько-Горбацевич. Он считал, что медицинская этнография – это «целая система народной мудрости… ключ к пониманию психологии народа». Ученый разработал и опубликовал программу сбора материалов по медицинской этнографии, в которой ряд разделов был тесно связан с проблемами этнопсихиатрии.

С 1923 г. две лаборатории – антропологический кабинет Украинского психоневрологического института и педометрический кабинет Украинского института охраны материнства и детства – начали изучение особенностей развития украинцев. В 1920-х гг. были изданы несколько сборников статей под общим названием «Материалы по антропологии Украины». И хотя, в основном, круг проблем, которым занимались ученые, ограничивался физическим развитием украинцев (иногда при сравнении с представителями других наций и народностей), авторы не могли обойти молчанием некоторые вопросы, связанные с психологией. Характерный пример подобного рода – статья К. Иванова «Размеры головы и рост студентов в зависимости от их социального происхождения в связи с вопросом о корреляции размеров мозга и интеллектуальных способностей».

Ряд этнопсихиатрических проблем обсуждался на страницах этнографической периодики, в первую очередь «Этнографического вестника». Тем не менее, многие работы, написанные в те годы, смогли увидеть свет значительно позже. Ярким примером этого служит труд руководителя этнографической комиссии Всеукраинской Академии наук, главного редактора «Этнографического вестника» В. Петрова «Заговоры».

В то время как в СССР и, в частности, в Украине этнопсихиатрические проблемы поднимались эпизодически и лишь в некоторых единичных изданиях, за границей, и, прежде всего, в Соединенных Штатах Америки, эти темы интенсивно разрабатывались. Так, в 1934 г. было опубликовано исследование Рут Бенедикт «Антропология и аномальное», одной из ведущих идей которого была мысль о том, что каждый народ является носителем определенной психопатологии.

В 1937 г. издается работа Дж. Плант «Личность и культурные паттерны» – первая попытка использования личностных и культурологических теорий для обсуждения превентивной психиатрической практики. В то же время психоаналитик А. Кадинер становится инициатором проведения семинаров в Колумбийском университете и начинает сотрудничество с антропологом Линтоном. Их взаимодействие создало предпосылки для образования всемирно известной школы «Культура и личность», которая впоследствии неоднократно обращалась к этнопсихиатрической проблематике.

К этому же периоду относятся работы еще одного независимого ученого Г. Деверекса. Его полевые исследования (1933–1935) в психиатрическом госпитале способствовали созданию оригинальной психиатрической концепции и позволили по-новому взглянуть на некоторые старые проблемы. Остановимся на его взглядах подробнее.

Так, прежде всего, исследователь в своих трудах изложил достаточно нестандартный подход к понятию психической нормы. Он отрицал распространенный взгляд на нормальность как на приспособленность, различая внутреннюю приспособленность, внутреннюю гармонию и внешнюю – между личностью и обществом. В его понимании, внешняя приспособленность к определенным нормам и идеалам общества не может быть гарантией психической нормальности личности, потому что общество может быть настолько больным (как нацистская Германия или Спарта), что только ненормальные люди могут вписаться в его жизнь. Ученый детально рассматривал также иные возможные варианты: при внешней приспособленности и отсутствии настоящей интериоризации, противоположный вариант и т. п.

Г. Деверекс был сторонником психоаналитического направления, поэтому в своих трудах продолжил разработку некоторых его базовых понятий, в частности понятия бессознательного. С точки зрения исследователя, в бессознательном нужно различать, с одной стороны, то, что никогда не осознавалось, а с другой – то, что было когда-то в сознании, но впоследствии оказалось вытесненным. Это последнее положение ученый в свою очередь также делит на 2 блока: индивидуальное бессознательное и этническое бессознательное. Этническое бессознательное, в отличие от трактовки данного понятия Юнгом, является чисто психокультурным образованием – это то, что вытесняется всеми членами определенного этноса, и то, что каждое поколение учит вытеснять следующее новое поколение. Поэтому все члены конкретного этноса имеют общие неосознаваемые проблемы.

Такое понимание бессознательного дает возможность Г. Деверексу предложить свой вариант ответа на некоторые дискуссионные вопросы. Например, относительно болезни шамана. С точки зрения автора, шаман – это невротик в состоянии ремиссии. Исследователь соглашается с теми учеными, которые считают шамана истериком, но одновременно задает вопрос: почему один истерик становится в определенной культуре шаманом, а другой – нет. Ответ, который он дает, таков: конфликты первого лежат в этническом бессознательном, а конфликты второго – в индивидуальном. Поэтому шаману не нужно и «выдумывать» свои симптомы (как это делают, по автору, обычные невротики), он использует ритуализованные, т. е. такие, которые культура выработала для тех, чьи конфликты традиционны. По сравнению с другими членами того же самого общества, конфликты шамана, что лежат в этническом бессознательном, более интенсивны. Его соотечественники, которые имеют такие же, только более слабые внутренние конфликты, успокаиваются, когда видят и слышат его камлание – набор защитных ритуалов, ибо тем самым он обеспечивает их этнопсихологически годными и культурно санкционированными защитами против их проблем. Сущностью его лечения, по мнению Г. Деверекса, становится переключение с индивидуальных конфликтов, которые продуцируют невротическую симптоматику, на ритуализованные.

Еще одним ключевым этнопсихиатрическим термином, с точки зрения данного автора, является понятие психотравмы. Травма – это культурно нетипичное переживание, для которого культура не создала соответствующих психических защит. Согласно взглядам исследователя, не столько сила стресса, сколько отсутствие защиты вызывает переживание травмы. (Так, быть брошенным в воду не становится травмой для полинезийцев, которые плавают с раннего детства). Ученый вводит понятие «преждевременной травмы», т. е. такой, которую переживают прежде, чем человек способен воспользоваться культурно выработанными защитами, либо прежде, чем человек получил доступ к необходимым культурным защитам. Так, для маленького ребенка смерть родителей – преждевременная травма, ведь культура в лучшем случае обеспечивает его внешней защитой (дает прибежище), но не внутренней. Однако в тех культурах, где вероятность подобных травм достаточно высока, формируются также специфические культурные формы защиты – система семейственности, которая обеспечивает каждому ребенку нескольких функционально эквивалентных родителей.

С помощью данного подхода к понятию психотравмы исследователь пытается выяснить сущность настоящих психозов. Их источником, по мнению Деверекса, является преждевременная травма, как правило, в младенческом возрасте, и больной, не владея культурно сформированными способами психической защиты, вынужден разрабатывать собственные виды защиты, которые и составляют психотическую симптоматику.

Рассмотрим еще одно важное для этнопсихиатрии понятие, разработанное Г. Деверексом, – «этнические психозы». В каждом обществе существует комплекс представлений о том, как должны вести себя сумасшедшие. Так, в западных культурах от них ожидают гримас, бормотанья, у американских индейцев – произнесения имен умерших и т. п. Непрофессиональные представления о том, как ведут себя психотики, часто базируются на симптомах, которые когда-то превалировали в психозах (так, распространенным является представление, что существует еще много психотиков, которые считают себя Наполеонами). По мнению автора, это в корне неверно. Настоящая психотическая симптоматика не только вступает в противоречие с культурными ожиданиями, но нередко является и вызовом им (здесь, в частности, и проявляется социальный негативизм). Но те индивиды, чье этническое подсознание не настолько дезорганизовано, чтобы побуждать их к массовому протесту против всех социальных норм (включая паттерны психотического поведения), одалживают у культуры формы для реализации своих внутренних расстройств. Последнее делает возможным развитие у них специальных этнических психозов типа «амок», «латах», «виндиго» и других, что наблюдаются только в определенных, «своих» культурах. Поведение этнических психотиков полностью отвечает ожиданиям и представлениям о сумасшествии в их собственной культуре. В этнических психозах отражаются типы культурных конфликтов и культурной защиты. При этом внешние факторы играют второстепенную роль – все, кто находится в состоянии «амок», похожи, независимо от того, какова причина этого состояния. По мнению исследователя, каждая культура имеет свои этнические психозы; для западной культуры таковой является, в частности, шизофрения.

Вторая мировая война поставила новые вопросы перед психологами, этнологами и психиатрами. На основе этнопсихиатрии зарубежные представители этих отраслей науки пытались решить проблему прогнозирования и интерпретации поведения представителей разных национальных групп во время войны. Для этнологов это было началом отхода от изучения традиционных или изолированных от евро-американской культур, и первые попытки исследования территориально и культурно более близких этнических групп, прежде всего тех, которые активно участвовали в войне (немцев, японцев, русских и других). Для психиатров это был переход от традиционного изучения индивидуального поведения к изучению группового, например, среди пленных, разведчиков, армейских служащих.

Интересные результаты получили с помощью широких опросов, анализа кинофильмов и печатной продукции в рамках дальнейшего развития теории «Культура и личность». Особый акцент при этом делался на исследовании традиционной техники воспитания детей, ухода за ними и ее последствий для формирования этноспецифической личности (труды Бенедикт и Горера о японцах, Адорно и Эриксона – о немцах, Бенедикт – о румынах, Горера и Мид – об американцах и т. д.). Позже этот цикл работ получил название «studies of culture at a distance» («изучение культуры на расстоянии»).

Исследования, проводимые в рамках теории «Культура и личность», частично соприкасались с этнопсихиатрической проблематикой, однако главные интересы не были непосредственно сфокусированы на специфических характеристиках психопатологии. Начиная с 1950-х годов, ведутся интенсивные этнопсихиатрические исследования, которые особенно развернулись в постколониальную эпоху (в частности, в странах африканского континента). При этом ученые в своих трудах обращались как к новым этнопсихиатрическим закономерностям, так и к наиболее типичным примерам «этнических» заболеваний, открытых и описанных их предшественниками, пытаясь дать свою, более современную, трактовку подобных видов патологии. Примером тому является работа, посвященная одному из наиболее известных видов таких заболеваний – «амоку».

Амок, широко известное (благодаря одноименной новелле С. Цвейга) патологическое состояние, издавна трактуется как одно из наиболее специфичных, обусловленных культурой психических заболеваний, характерных для определенного региона земного шара (первоначально оно наблюдалось только среди малайцев). На протяжении последних веков его описывали как внезапное сумасшествие, которое возникало неожиданно, казалось бы, у совершенно здорового человека и сопровождалось навязчивым влечением к убийству: человек хватал первый попавшийся предмет, который мог служить орудием убийства, и в беспамятстве бежал в совершенно случайном направлении, пытаясь убить всех, кто встречался на его пути. Достаточно широкое распространение этой патологии обусловило возникновение специальных социальных институтов для борьбы с таким состоянием: выделялись люди, и была разработана определенная тактика поиска и обезвреживания больных в состоянии амока. Некоторые исследователи причину данного заболевания искали в наркоинтоксикации, другие подчеркивали роль мусульманских верований, а третьи видели его источник в соматических заболеваниях. Вместе с тем, ни одна из предложенных теорий не могла объяснить всех собранных фактов.

Современный ученый, этнопсихиатр Дж. Спорее предложил свою версию возникновения и развития данного заболевания. Тщательно изучив все факты, он описал типичную характерную клиническую картину. Так, случаи амока были наиболее распространены с 1800 до 1925 г. Болели, как правило, мужчины 20–40 лет. Выделяются 2 разновидности амока: одна возникала совершенно неожиданно, без каких бы то ни было изменений в поведении или самочувствии больного, а другой предшествовал период сниженного настроения, отчуждения, тяжелых раздумий, который имеет малайское название «sakit hati».

Последующая фаза в развитии заболевания – фаза атаки – идентична в обеих разновидностях. Это стадия одержимости убийством. Первичные ее моменты часто избирательны относительно жертв. В первую очередь ими оказываются родные и знакомые. Позже агрессия становится тотальной. Как правило, орудием убийства становятся колющие и режущие бытовые предметы. У тех больных, кто оставался живым после стадии атаки, наблюдалась полная амнезия всех событий этого периода – «mata gelap». Традиционное отношение малайцев к больным амоком, несмотря на их исключительную жестокость во время нападения, оставалось достаточно терпимым: их убийство не поощрялось, наоборот, считалась наиболее приемлемой их изоляция и пребывание под постоянным надзором (вначале для этого использовались тюрьмы, позже – больницы).

Размышляя над истоками данного заболевания в малайском обществе, автор считает, что своим происхождением оно обязано специфической военной тактике, характерной для Малайзии и Индии в предыдущие века. Изучая исторические документы XVI–XVII столетий, ученый обратил внимание на то, что тогда тоже существовал термин «амок», но он употреблялся совершенно в ином значении. Как оказалось, если какая-либо группа воинов терпела поражение во время боя, то проигравшие сражение – те, кто оставался живыми, начинали называть себя «амоками», считая себя одновременно убитыми и умершими. Чтоб смыть свое бесчестье, они должны были отомстить врагу-победителю. Поэтому они сбривали волосы, прощались друг с другом и с близкими, как люди, которые идут на смерть, и начинали охотиться за врагами. Они без страха нападали на более многочисленного и лучше вооруженного врага, без раздумий убивали всех противников, встречающихся на их пути. Понятно, что такое жертвенное поведение, самопожертвование, поддерживалось в обществе и всячески поощрялось. Позже мотивация подобного поведения изменилась. Наемники в армии демонстрировали амокоподобное поведение за определенную плату. Внешние формы этого поведения, по автору, в несколько трансформированном виде сохранились и у сумасшедших, больных амоком.

Вопрос об определении понятия душевного здоровья был поставлен уже в древние времена. Так, еще Демокрит пытался решить эту проблему. Он употреблял понятие «евтюмия», что в переводе означает «счастливое состояние духа». Это внутренняя гармония, спокойствие и уравновешенность, которые наблюдаются тогда, когда человек хорошо знает самого себя, свои реальные потребности и возможности, и его реальное поведение соответствует им. Многие современные ученые также рассматривают душевное нездоровье как дисгармонию. В своих попытках дать более четкое определение понятий психической нормы и патологии исследователи нередко сталкиваются с разнообразием и несогласованностью трактовок в разных школах, направлениях, культурах, которые по-разному определяют как понятие нормы, так и понятие болезни.

Отечественные и зарубежные ученые, деятельность которых тесно связана с расстройствами психики, неоднократно пытались прояснить содержание понятий «норма» и «патология». Спектр предлагаемых дефиниций был необычайно широким. Высказывалась также мысль, четко сформулированная, например, в работах А. Фразера, о принципиальной невозможности дать определение понятию «нормальное поведение». Самые известные подходы тщательно проанализированы в фундаментальной монографии Б. Братуся «Аномалии личности». Конспективно их можно охарактеризовать следующим образом:

• быть психически нормальным означает быть «как все» (статистический подход);

• быть психически нормальным означает быть приспособленным к окружающей среде и обществу (адаптационный подход);

• быть психически нормальным означает не иметь выраженных патологических симптомов;

• понятие психической нормы трактуется через обращение к выдающимся, прогрессивным деятелям человечества и обобщение их личностных черт (гуманистическая психология);

• быть психически нормальным и психически больным означает разные вещи в различных культурах (культурно-релятивистский подход): то, что будет трактоваться, как норма в одной культуре, в другой будет считаться патологией, и наоборот.

Одна из основательниц последнего подхода – Рут Бенедикт – в своей известной работе «Паттерны культуры» (1935) на примере индейцев племен зуньи и квакиутл показала, насколько отличается шкала нормы в разных культурных традициях. Более того, даже в рамках одной и той же культуры в разные эпохи представления относительно нормы не схожи. Остановимся на этом подробнее.

Варианты человеческого поведения, которые считались приемлемыми, нормальными или даже желательными в одних культурах или в одни исторические эпохи, могут восприниматься как болезнь или вызывать осуждение у других народов, или в иные времена. И наоборот: то, что мы сейчас считаем патологическим явлением, могло быть нормой поведения ранее или у других этнических групп. Так, европеец назовет психически больным каждого, кто имеет галлюцинации, а в культуре индейцев способность переживания видений и галлюцинаций рассматривается как особый дар, благословение духов, поэтому умение вызывать их поощряется и придает особый авторитет и престиж тому, кто имеет такую способность.

В американской культуре считается ненормальным, если человек стремится ничем не выделяться, не пытается зарабатывать больше денег или достичь высокого статуса в обществе, т. е. если он удовлетворяется малым. Наоборот, в культуре Пуэбло человек, лишенный желания соревноваться, без выраженной тяги к соперничеству, считается образцом. А в Древней Греции вообще стремление работать больше, чем это нужно для удовлетворения элементарных потребностей человека, трактовалось как нечто ненормальное и непристойное.

Инцест, от которого отказалось большинство современных этнических групп, обожествлялся в высокоразвитых цивилизациях древних египтян и перуанских инков. Гомосексуализм, эксгибиционизм и групповой секс в определенных культурах считались абсолютно нормальными, а в некоторых даже ритуализовывались и освящались. Жесткому удержанию в рамках моногамии в одних обществах противостояли другие, где была социально разрешена полигамия или полиандрия. Даже детоубийство, убийство и самоубийство, принесение человеческих жертв или самопожертвование, пытки и каннибализм допускались в конкретных культурах, а в некоторых – даже прославлялись.

Сенильные и пресенильные психозы в Гане воспринимаются как нормальное состояние пожилого возраста. Считается, что такие люди не требуют медицинской помощи. Психопатоподобные состояния, а также начальные стадии шизофрении местные лекари не трактуют как психическое заболевание, соответственно, и суд не учитывает психических особенностей тех, кто в этом болезненном состоянии совершает преступления.

Таким образом, приведенные примеры показывают, что трактовка понятий нормы и патологии, тем более – их границы, могут несколько отличаться в зависимости от культуры и эпохи, в которой эта культура существует.

Вернемся к содержательному определению дихотомии «норма – патология». Б. Братусь не только проанализировал спектр подходов к этим понятиям, но и предложил свою версию. С его точки зрения, нормальным развитием психики можно считать «такое развитие, которое ведет человека к присвоению ею родовой человеческой сущности». Сущность человека понимается как система человеческих взаимоотношений, в которой системообразующим, ведущим фактором является отношение к другому человеку. Оно формируется в борьбе двух разнонаправленных векторов: один ведет к пониманию другого человека как самоценности, как существа, способного к развитию; другой – к пониманию другого как средства для достижения собственных целей. Разрешение такого противоречия в пользу первого варианта способствует утверждению сущности человека, а значит, ее нормальному развитию. Если же превалирует второй вариант, то человек начинает существовать в своей нелюдской ипостаси, что знаменует аномальный вариант развития.

Если встать на позиции деятельностного подхода, то становится понятным, что выделению и описанию условий и критериев нормального развития личности должен предшествовать анализ деятельности, специфичной для «родовой человеческой сущности» как первопричины, из которой должен выводится искомый набор критериев. Без такого анализа любые, кажущиеся наиболее вероятными утверждения относительно критериев будут только гипотезами. Попробуем осуществить нечто подобное, используя теоретико-методологическую схему, описанную нами ранее (Павленко В.Н., 1993).

Обратимся к исходному тезису. Если принять положение, согласно которому нормальным развитием психики «является такое развитие, которое ведет человека к обретению им родовой человеческой сущности», то понятно, что его можно переформулировать так: нормальное развитие психической деятельности есть процесс формирования, развития и закрепления специфически человеческих форм деятельности и, соответственно, процесс вытеснения, преодоления форм деятельности, не специфичных для человека. В контексте исходной методологической схемы нормальное развитие деятельности (как практической, так и психической) означает последовательное присвоение индивидом достигнутого в его культуре максимального уровня развития деятельности в той или иной сфере, т. е., по возможности, максимальное воплощение в своей жизнедеятельности ее наиболее развитой структуры. Что же будет означать переход к такой деятельности на феноменологическом уровне?

Согласно схеме, основным признаком деятельности двух последних этапов является производство орудий, замещающих деятельность другого человека. Это означает, что, если отношение к человеку на предыдущем этапе общественного опосредования объективно не могло быть иным, чем отношение к любым другим средствам достижения цели, то на этапе замещающих орудий впервые возникает объективная возможность отношения к другому как к субъекту, ценному самому по себе. Таким образом, возникает объективная возможность перейти на тот способ общения с человеком, который Б. Братусь считает определяющим системообразующим критерием нормального развития: отношение к другому человеку как к самоценности, а не как к способу достижения собственных целей.

На основе исходной методологической схемы выводятся также иные отношения и характеристики. Например, из схемы следует, что специфичным для деятельности человека является ее творческий характер. Действительно, исходя из определения специфики деятельности, которая воплощает родовую человеческую сущность, в ней должна постоянно осуществляться замена участников деятельности орудиями труда, сокращение и вытеснение рутинной механической работы, где функции человека можно безболезненно передать технике.

Само же производство орудий, вытесняющих общественное опосредование, процесс бесконечный и творческий априори.

Изображение деятельности, специфической для человека, можно дополнить новыми отношениями, о чем не упоминает Б. Братусь, но которые вытекают из ее более совершенной структуры. Так, последовательное развитие деятельности связано не только с введением новых опосредующих звеньев, но и с преобразованием субъекта и объекта деятельности. Это выражается, например, в замене присваивающего типа взаимодействия организма со средой на продуктивный. Такое может проявляться, в частности, в том, что на полюсе объекта роль предметов потребления начинают выполнять не только натуральные, естественные вещества, предметы, продукты, но и искусственные, специально синтезированные (5-й этап развития деятельности). Последнее, в свою очередь означает, что сама среда, необходимая человеку для жизни, постоянно изменяется. Более того, на этом этапе впервые появляется объективная возможность изменения отношения не только к другому человеку, но и к окружающей среде: природа также начинает восприниматься не только чисто потребительски, но и в своем ценностном качестве. Может, именно поэтому проблемы экологии и экологического воспитания за последнее столетие начинают осознаваться и выходить на первый план, обретая приоритетное значение. В контексте же обсуждаемой проблемы это означает, что бесцеремонное, грабительское, хищническое отношение к природе может быть еще одним феноменологическим критерием аномалии психического развития, не менее равноправным, чем все другие связи, выплывающие из анализа деятельности, воплощающей в себе родовую человеческую сущность.