Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

Разумеется, Андрей Данилович высказывает здесь взгляды самого В. Каверина. В статье «Собеседник» (Новый мир. 1969. № 1) В. Каверин рассказывает о том, как к нему пришли «студенты и аспиранты, работающие (по своему почину) над выработкой совершенно новых современных школьных программ». «Они доказали мне, что нынешняя программа в иных случаях соответствует методике и объему знаний начала XIX века, что вместо изучения научного факта как элемента конструкции он изучается как таковой и одновременно как элемент истории науки. Понятие конструкции подменяется понятием инвентаря. Они привели мне десятки примеров должной методики в преподавании литературы, физики, математики. Неверие в умственные силы школьника лежит в самой структуре школьного урока. Здоровые интуитивные представления сначала ломаются, а потом складываются на новой, приблизительной основе».

Такова теоретическая основа повести «Школьный спектакль», таков, так сказать, творческий замысел и побудительные причины, толкнувшие В. Каверина к написанию этой вещи. Вот эта «заданность», видимо, и явилась причиной творческой неудачи писателя.

«Школьный спектакль» производит странное впечатление: как будто В. Каверин сознательно поставил перед собой задачу показать такую школу, в которой нет ничего светлого, где крайне низок нравственный уровень и учителей, и учеников.

Может быть, всё обошлось бы благополучно, продолжает свой рассказ Андрей Данилович, но вот беда: Володя Северцев увлёкся Варей Самариной. Весь класс последовал их примеру, девочки и мальчики разбились на пары, перестали заниматься, увлеклись сплетнями, пересудами. Успеваемость катастрофически падала. Андрею Даниловичу грозили серьёзные неприятности: ведь на будущий год школа отмечает столетний юбилей, а его класс будет выпускным. Нужно было срочно придумать что-то интересное, чтобы отвлечь школьников от любовной игры. А что, если поставить спектакль, в котором ребята будут играть самих себя? «Как-то само собой получилось, что спектакль стал готовить весь класс. Подобно Тому Сойеру, я занялся торговлей. Он продал мальчишкам право красить забор за бумажного змея, свистульку, пару головастиков и т. д. А я продавал ребятам право участвовать в спектакле за приличные (более или менее) оценки, за самообслуживание и вообще за соответствующее «выпуску века» поведение».

Только Косте Древину и Варе Самариной затея со спектаклем с самого начала показалась безнравственной. Варя отказалась участвовать в спектакле, потому что для неё отношения с Володей носили серьёзный характер. Но тайное, глубокое, личное, что возникало между ними, могло стать явным. Она побоялась преждевременной огласки, которая способна разрушить и опошлить их отношения. (Так оно и случилось.) Затея Андрея Даниловича кончилась тем, что Варя перешла в другую школу, Костя Древин подрался с Володей Северцевым, а Андрей Данилович до сих пор не может понять, почему всё так странно закончилось.

Кто действует в «Школьном спектакле»? Директор Иван Яковлевич Белых – «человек благожелательный, но глупый»; бывшая преподавательница литературы – «бабуся», которая воспитывала в своих учениках неискренность, очковтирательство и другие отрицательные качества; Андрей Данилович, от имени которого ведётся повествование, и, наконец, Костя Древин, дневник которого используется для того, чтобы дать подлинное, «правдивое» описание школьной жизни, раскрыть внутренние причины всех странных и необъяснимых, с точки зрения учителя, поступков, которыми наполнена эта история.

Так и построена повесть: Андрей Данилович даёт внешнюю сторону происходящего в школе, Костя Древин раскрывает внутреннюю, психологическую, так сказать, подоплёку всех событий, всех поступков и действий.

Без сомнения, Костя Древин ко многому относится иронически, он «критически мыслящая личность». Из дневника мы узнаём отношение ученика к своему учителю. Беда Андрея Даниловича в том, что он человек редкостной душевной слепоты и эмоциональной глухоты. «Школьный спектакль» – это суд ученика над учителем, суд со всеми последовательными действиями: ведением следствия, обвинением, судебным разбирательством и вынесением приговора. «Что касается Андрея Даниловича, так он просто старый осел, который не видит дальше своего носа» – в этом суть приговора, который устами Кости Древина выносит автор своему случайному знакомому. Андрей Данилович по своей глупости, душевной чёрствости заставил весь класс принимать участие в спектакле, в котором каждый должен был сыграть самого себя, раскрыв свой характер, свои мысли и чувства. Однако все принимавшие участие в спектакле «просто мололи», только Володя Северцев «действительно играл самого себя». Объясняясь в любви госпоже Бонасье (для постановки выбрали сюжет «Трёх мушкетеров»), Володя говорил «то же самое, что он лично говорил Варе». Взрослые и подростки поняли, что Володя в этой сцене признаётся в любви не госпоже Бонасье, а Варе. Все знали об их встречах, но не предполагали, насколько это серьёзно. И, узнав об этом, никто не сообразил, что Володя совершает тем самым подлое предательство. Удивительная глухота и слепота!

Внутренний мир подростка остаётся наглухо закрытым для школьных учителей, занятых только тем, чтобы в школе внешне всё выглядело благополучно. Ученики не интересуются учителями, а учителя не способны понять своих учеников. И чтобы у читателей не было сомнений относительно типичности этого явления, автор резюмирует: «Я побывал в этой школе, познакомился с директором, встретился с десятым классом, и – как это уже случалось в других школах (курсив мой. – В. П.) – на меня пахнуло дыханием сложного мира, в котором, как в глухом лесу, бродят, перекликаясь, взрослые, слыша только собственные невнятные голоса».

Таким образом, мир взрослых существует изолированно от мира подростков. Они, эти различные поколения людей, не в состоянии понять друг друга, настолько противоположны их интересы, подход к одним и тем же явлениям жизни. Их интересы нигде не соприкасаются.

В. Каверин прав только, пожалуй, в одном: десятиклассники – это действительно «целый мир, такой же сложный и запутанный, как мир взрослых, да ещё находящийся в состоянии неустойчивого равновесия». Видимо, таков был и замысел повести – показать этот мир во всей сложности и запутанности. Но этого не получилось. На редкость односторонне, однобоко представлены в повести как ученики, так и учителя.

Особенно карикатурным выглядит во всей рассказанной здесь истории Андрей Данилович Соловьёв. В роли же главного судьи, следователя и обвинителя выступает Костя Древин.

Каков же его моральный и нравственный уровень? Может ли он выступать в навязанной ему автором роли? Нет ли здесь противоречия между этой ролью и сущностью его личности? Думается, Костя Древин – не тот человек, за которого автор выдаёт его. Герой предстаёт перед читателем завистливым, мелким, расчётливым. Он не хочет врать перед самим собой, враньё без определённой цели он отвергает. Другое дело – вранье с целью. Все врут: «Говорят, есть какой-то «детектор лжи». Если пристроить его в наш класс, машинка работала бы бесперебойно. Даже Андрей Данилович, который очень любит говорить об искренности, тоже задал бы ей работёнку». Костя Древин во всём видит враньё, ложь, неискренность: «…у нас комсомольская работа завалилась давно, потому что она нужна главным образом директору и ещё кое-кому для карьеры… Мне, между прочим, неприятно, когда Пелевин (лучший ученик класса. – В. П.) с восторгом говорит об Олеге Кошевом, или Рогальская, у которой выщипаны бровки, лепечет, что её любимая героиня – Любовь Шевцова… Считается, например, что мы не знаем жизнь, а мы знаем её и научились ей, между прочим, в школе. Мы знаем, что не надо говорить и что надо и чем можно воспользоваться, а чем нельзя. Если бы старый большевик заглянул, например, нашему Пелевину в душу, он в два счёта загнул бы копыта. Если в жизни придётся хитрить и ловчить – мы что, этого не умеем? Нам даже приходится изворачиваться, чтобы они, то есть взрослые, думали, что мы ничего не понимаем и не замечаем». Костя Древин ни во что и никому не верит, всё подвергает ироническому осмеянию: нравственные и моральные законы нашего общества, школу, семью, товарищей. Он ни с кем не дружит, он всё отрицает.

В повести отношение к школьной программе излагает всё тот же Костя Древин: литературой вообще не нужно заниматься, «девяносто процентов литературы – чтение, а для чтения программа вообще не нужна и практически не существует. В школе мы читаем «Что делать?», а дома – «Звёзды смотрят вниз», где как раз написано, что делать, например, с бабами и вообще как надо в жизни добиваться успеха… Из школьных предметов надо оставить только те, которыми невозможно заниматься дома, а из литературы – книги, которые могут пригодиться в жизни с исторической точки зрения».

Человек бессилен что-либо изменить, тем более свою собственную природу. Корыстолюбие, злоба, ненависть, полнейшее отсутствие идеалов, мечтаний, стремлений, подсиживание друг друга, наушничанье – вот черты персонажей «Школьного спектакля» В. Каверина. Очевидно, идея повести возникла как результат нарочитого, раздражённого отношения писателя к тем или иным явлениям жизни. При таком отношении художник начинает подыскивать факты, явления, события, которые бы подтверждали законность его идеи. Он коверкает реальную действительность, многое преувеличивает, выдавая исключительное за типическое. Коверкая жизнь и понимая это, художник боится, что ему не поверят и тот случай, который он описывает, не примут за что-то органическое, типическое, характерное, и поэтому он и каждому или почти каждому действующему лицу привешивает ярлык, который уже не снимается до конца произведения. Здесь мы всё время чувствуем присутствие автора, всё время чувствуем его холодный расчёт и постоянное подчёркивание своих намерений. Утверждение такой тенденции приводит писателя к разрыву с жизненной правдой, так как влечёт за собой преувеличения, замалчивания, неточности.

Надо ли закрывать глаза на то, что подобный художнический опыт показался привлекательным для некоторой части молодых писателей? Возьмём, к примеру, рассказ А. Кургатникова «На факультете» (Новый мир). Прочитаешь такое – и невольно вспомнишь гоголевского Собакевича, по мнению которого порядочных людей на свете нет. Диву даёшься, как могло «уместиться» в небольшом рассказике столько непорядочных людей. И откуда такая злоба и ненависть к людям? Ни одного настоящего человека, одни сплошные уродливые маски. Отвратительная Камилла Анатольевна, «ненавистная» Моханова, «тихая, милая и неизбывно скучная» Людочка, равнодушный к делам кафедры Олег Алексеевич Бухвалов, нахальный, бездарный студент Сорокин – вот действующие лица этого рассказа.

Вспомним мысль М.А. Шолохова о пагубности самоцельного заострения произведения, когда автора нисколько не волнует, куда направлено такое заострение. Видимо, таким самоцельным заострителям кажется: чем они «критичнее», тем ближе к реальному, тем больше у них шансов быть замеченными, признанными. Какое глубокое заблуждение! Невольно хочется процитировать строки из письма Льва Толстого молодому писателю Ф. Тищенко: «Сейчас вновь перечёл ваш рассказ, и очень внимательно. Вся его первая часть совершенно невозможна. Всё это так неестественно, преувеличенно и выдуманно, что ни одна редакция, по моему мнению, не решится его напечатать. Судья, берущий взятки чаем и виноградом, который он с такой жадностью поедает со своей женой, становой с тесаком на боку… и т. д. неверные и, очевидно, в одном умышленно мрачном свете выставляемые выдуманные персонажи».

И это пишет великий реалист, который в жизни дореволюционной России видел так много безобразного. Есть, есть над чем задуматься тут тем, кто питает ложные иллюзии войти в литературу, прокрадываясь через задворки жизни, с превеликим вниманием заглядывая по пути в выгребные ямы.

Коренные разногласия между писателями разных направлений открыто проявились после смерти Сталина, возникшая немногим позже «оттепель» породила свободу критики прошлого России, без фактов и документов, оболгание царей-реформаторов, Ивана Грозного, Петра I, Александра II. Развернулись острые дебаты по отдельным фактам, в частности встречи писателей с Н.С. Хрущёвым в 1963 году. В писательской среде прогрессировала принципиальная разноголосица. Работая над докладом ко II съезду Союза писателей России, председатель Союза писателей Л. Соболев пришёл к столь неутешительным выводам о положении в Союзе писателей, что решил обратиться в Президиум ЦК КПСС с официальным письмом, в котором рассказал о своих внутренних противоречиях и о противоречиях в современной русской литературе. Он подчеркнул, что в Московской писательской организации по-прежнему существует «известная группа литераторов, не очень многочисленная, но весьма влиятельная в своей среде», которая весьма активно действует против «россиян», особенно во время выборов делегатов на съезд. «То, что до этого обсуждалось и обговаривалось по квартирам и дачам в «литературных салонах», теперь стало обсуждаться открыто, – с горечью писал Л. Соболев. – В Доме Творчества в Переделкине образовался своего рода штаб движения, деятельность которого бросается всем в глаза. Первейшей задачей стала организация московского перевыборного собрания и выбора делегатов на Второй съезд с провалом на них всего руководства СП РСФСР и близко стоящих к нему по своим взглядам московских писателей – подобно тому, как это было разыграно в апреле 1962 г. на выборах нового правления МО… Дело идёт о самом существовании Союза писателей РСФСР… В такого рода борьбе здоровые кадры Союза не сильны. Эта возня живо напоминает давние рапповские времена, когда искусство «организовать собрание», «подготовить выборы», «провести резолюцию» было доведено до совершенства, включительно до тщательного распределения ролей: кому, когда, где и с чем именно говорить. Противопоставить современным мастерам закулисной борьбы мы ничего не можем. У нас нет ни опыта, ни испытанных ораторов, и войско наше рассеяно по всему простору России, его не соберёшь ни в Переделкине, ни в Малеевке для разработки «сценария» съезда, плановой таблицы и раздачи заданий.

Таким образом, мы выходим на ринг без тренера и без разработанной тактики боя. Единственное, чем мы сильны, – это уверенностью в правоте своих суждений о судьбах советской литературы и в том, что суждения эти отвечают ленинскому принципу партийной литературы.

Так строится доклад, и таковы, по-видимому, будут выступления здоровой части Союза» (Прошу одобрения Центрального Комитета: Письмо Л.С. Соболева в Президиум ЦК КПСС // Источник. 1998. № 3. С. 104—105).

Современному читателю печально читать письмо Л. Соболева, в котором он напоминает о «всех штормах, течениях и туманах, сквозь которые прошёл наш корабль»:

«Могу ли я умолчать о них в докладе? Можно ли строить его, обходя те серьёзные явления, какими изобиловали годы существования СП РСФСР? Нужно ли опять и опять говорить о том, о чём мы всё время твердили, и если нужно – то как, с какой мерой беспощадности?

Идеологическая работа сложна и трудна. Она требует точной дозировки упрёков и похвал, точного знания – до каких тканей может доходить скальпель, вскрывающий нарыв, чтобы гной не разлился внезапно по всему организму. Есть и другой способ – припарки. Первый способ, конечно, болезненнее, но второй иногда способствует рассасыванию гноя по здоровым тканям. А мы за эти годы то клали вежливые припарки, то брались за скальпель, не вскрывая, впрочем, нарыв до конца.

Конечно же я вполне понимаю, что и двадцатой доли тех мыслей, какими я хочу поделиться с Центральным Комитетом, с трибуны съезда высказать невозможно. Эти мои – буквально кровоточащие – мысли годятся лишь для такого письма, доклад же может только в известной степени коснуться острых граней, быть может – только скользнуть по ним» (Там же).

Огромный вред принесла литература журнала «Юность», «насаждение в прозе «аксёновщины», такая литература приводит к огромным духовным потерям: к утрате патриотизма, скромности, к снижению нравственного уровня, к этической безнравственности. «Зато такого рода литература прививает дешёвый и безответственный критицизм, скепсис, разрушение авторитетов во всех областях, тяготение к западной цивилизации, свободу половых отношений, напускной цинизм, опасно переходящий в органический» (Там же. С. 106), – писал в письме Л. Соболев, но не в докладе к съезду. (Кстати, напомним записку И.В. Сталина В.П. Ставскому о Л.С. Соболеве: «Тов. Ставский! Обратите внимание на т. Соболева. Он, бесспорно, крупный талант (судя по его книге «Капитальный ремонт»). Он, как видно из его письма, капризен и неровен (не признает «оглобли»). Но эти свойства, по-моему, присущи всем крупным литературным талантам (может быть, за немногими исключениями). Не надо обязывать его написать вторую книгу «Капитального ремонта». Такая обязанность ниоткуда не вытекает. Не надо обязывать его написать о колхозах или Магнитогорске. Нельзя писать о таких вещах по обязанности. Пусть пишет, что хочет и когда хочет. Словом, дайте ему перебеситься. И поберегите его» (Источник. 1998. № 3).

Вредное влияние оказывала на читателей поэзия Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной и Окуджавы, некоторые публикации в журнале «Новый мир» и в других журналах.

В итоге парижская газета «Монд» подвела итоги литературной борьбы: «Соболев не получил голосов по трём причинам: он разгромил лучший роман сезона «Звёздный билет», поддерживает юдофобскую газету «Литература и жизнь» и защищает реакционера Кочетова». В сущности, Л. Соболев написал письмо в Президиум ЦК КПСС всё о том же, что началось в начале века, продолжалось в первые годы после Октябрьской революции, в годы борьбы с «космополитизмом», в 60-х же шла открытая борьба между русскими патриотами и либералами-интернационалистами, полностью ориентированными на западную культуру.

* * *

Съезды, ссоры, полемика, подсиживания и прочая и прочая продолжались, и часто бывало так, что московских писателей не принимали в Московской писательской организации, а через какое-то время Союз писателей России единогласно принимал их в Союз писателей, Москва ведь была всего лишь частью России. Это вызывало злость и раздражение у руководителей Московской организации. Ну а русские книги выходили.

У каждого писателя был свой круг излюбленных тем; Анатолия Иванова привлекают глубинные социальные процессы, которые происходят в недрах нашего общества.

В своем первом романе «Повитель» (1958) писатель вскрыл корни частнособственнической психологии. Здесь гибнут люди, если они отравлены неизлечимой жаждой накопительства, а советское общество уберегает и спасает от гибели тех, кого эта страшная язва не успела прожечь насквозь. Затем вышли его романы «Тени исчезают в полдень» (1963), «Вечный зов» (1977), сборники рассказов и повестей «Жизнь на грешной земле» (1971), «Вражда» (1980), «Печаль полей» (1983), Собрание сочинений в пяти томах (1979—1981), выходили фильмы по его произведениям. Он был главным редактором журнала «Молодая гвардия», депутатом Верховного Совета, а сейчас на Новодевичьем кладбище во весь рост стоит ему памятник.

В романе «Тени исчезают в полдень» (1963) А. Иванов показывает нам людей, строй мыслей и поступки которых враждебны благородным идеалам и целям нашего общества. Под воздействием социалистической действительности гибнут, разлагаясь и смердя, «последние могикане» старого мира, всякими правдами и неправдами дожившие до наших дней.

Одной из сильных сторон романа является обличение религии, в частности религиозного сектантства как рассадника антигуманизма, античеловечности и прямых антисоветских идей. Тени прошлого ещё бродят по нашей земле. О тех, кто забился от революции в самые тёмные и узкие щели и долгие годы не осмеливался оттуда выползать, надеясь, что снова придёт время, когда они смогут обрести утерянную власть над людьми, господство над жизнью, Анатолий Иванов пишет сурово и беспощадно. Это отмечалось критикой. Но ведь не только об этом роман. Замысел сложнее, глубже, тоньше.

Действительно, А. Иванов много внимания уделяет изобличению религиозного сектантства, исследованию его социальных корней. Писатель создаёт целую галерею сложных, глубоких характеров скрытых врагов.

Демид Меньшиков – умный и тонкий враг. Как и его верная союзница Пистимея, он умело использует ошибки, соучастие в преступлениях, вовлекает, затягивает в свои сети людей, совершивших некогда неблаговидные поступки. Всеми средствами они пытаются растлить души людей, погасить в них радость жизни. Слёзы на глазах, огорчение в сердце – это для них радость, значит, человек меньше будет полезен обществу.

Роман построен на материале колхозной деревни. Жизнь в деревне идёт своим чередом; люди работают, думают, грустят. Запоминаются ярко выписанные образы: Иринка Шатрова, председатель Захар Большаков, Фрол Курганов, многие другие сельчане.

За это время окреп талант публициста и очеркиста Ефима Яковлевича Дороша, опубликовавшего в 1958 году «Деревенский дневник», затем продолжавшего бывать в одном и том же районе Ростова Великого и наблюдать происходившие процессы колхозного строительства, борьбу, как говорится, старого и нового, борьбу с бюрократами.

К этому времени относятся лучшие произведения Владимира Фёдоровича Тендрякова – «Падение Ивана Чупрова» (1954), «Тройка, семёрка, туз» (1960), «Суд» (1961), «Кончина» (1968), «Апостольская командировка» (1969), «Расплата» (1979). К этому можно добавить повести «Ночь после выпуска» (1974), «Затмение» (1977), «Шестьдесят свечей» (1980), «Чистые воды Китежа» (1986), большая часть которых была опубликована в журнале «Новый мир» и раскритикована официальной критикой за «очернительство», в то время как другие критики пытались защитить эти произведения, в частности И. Виноградов (Новый мир. 1958. № 9) и И. Соловьёва (Новый мир. 1962. № 7). Одни и те же произведения В.Ф. Тендрякова подвергались разноречивой критике, что подчёркивало разные идейно-эстетические взгляды пишущих.

В прозе В. Тендрякова прослеживается множество тем и проблем, интересных человеческих характеров, перед которыми встаёт выбор поступка, чаще всего писателя волнует тема совести: в повести «Суд» горько звучит последняя фраза: «Нет более тяжкого суда, чем суд своей совести». А начало повести вовсе и не предвещает такого тяжкого испытания. Точный глаз художника видит, насколько примечательны собравшиеся на охоту три человека: Семен Тетерин, опытный охотник, всю жизнь провёл в лесах; рядом с ним начальник строительства Дымковского деревообделочного комбината Константин Сергеевич Дудырев – «всемогущая личность», от которого всё зависело в глухой деревушке Дымки: и фельдшер Митягин, совершенно неопытный охотник, но уговоривший Тетерина взять его на охоту. Перебравшись через речку, они с удовольствием растянулись на густой траве. В этот миг они почувствовли себя свободными людьми: «Нет забот, не о чем думать, просто живёшь, ловишь лицом лучи солнца, вдыхаешь запах грибов…» Но это только на первых порах, а эта охота оказалась с трагическим исходом: пробирался глухим лесом тракторист Семён с гармошкой в руках на вечёрку в соседнее село, а рано утром возвращался, когда охотники выследили медведя и открыли по нему огонь – и случайно убили парня. Кто убил? Приехали следователь, врач… И не могли решить. Легче всего обвинить фельдшера Митягина, но это невозможно было сделать – у него столько детей, жена сварливая и сам бесконечно трусоват. А как можно обвинить начальника Дудырева? Мучительные раздумья всё это время не отпускали Семёна Тетерина. Вскоре, проведя сравнительный анализ пуль, Тетерин убедился, что пуля Митягина убила медведя, а, значит, пуля Дудырева сразила тракториста. Мучительный разговор состоялся и с Дудыревым: «Перед законом как я, так и Митягин одинаковы», – сказал Дудырев. «Перед законом, а не перед людьми», – подвёл итог разговора Тетерин. Но следователь всё повернул по-своему, для Тетерина это был «пугающий его человек». И после тяжких раздумий Тетерин выбросил пулю в лесу: «Спохватись сейчас Семён, примись искать, навряд ли бы нашёл её среди кочек в высоком мху, – писал В. Тендряков. – Кусок свинца, хранящий в себе правду, исчез для людей». Дудырев – честный человек. А Семён Тетерин думал о том, что лучше не связываться с образованными, ему казалось, что «за его спиной против него страшное, тайное, непонятное, против которого не попрёшь… Бессильным чувствовал себя Семён, впервые в жизни бессильным и беспомощным, словно младенец». В лесу лучше, чем столкнуться с образованными людьми, сразу могут поставить тебя в ложное положение. Дудырев произнёс речь на суде, мол, готов разделить вину с фельдшером, если признают его виноватым, а вину его доказать невозможно. А Семён Тетерин горько размышлял о том, что ничем не помог восторжествовать справедливому делу. Дудырев же, вспоминая поведение Тетерина, «удивляется, что Семён Тетерин, оставив лес с его пусть суровыми, но бесхитростными законами, теряется, путается, держит себя не так, как подобает». Поистине: «Нет более тяжкого суда, чем суд своей совести» (Тендряков Вл. Повести. М., 1986).

А в повести «Апостольская командировка» – совсем другая проблема, другие персонажи, другой сюжет, но тот же самый конфликт между людьми – вопрос совести. Это история о специалисте, который вдруг пришёл к выводу, что на работе занимается не тем, что нужно, неинтересна стала ему жизнь, жена, семья, работа. Много лет в молодости он был счастлив, когда ему и его жене удалось снять шестиметровую комнату, потом родилась дочь, за которой нужен уход, а у него не было даже своего угла, потом им дали двухкомнатную квартиру, а счастья не прибавилось. Он работал в популярном журнале, писал статьи, очерки, но и это стало обычной жизнью, а писать книгу почему-то не хватало сил, а главное – прилежности: «Я обрёл благополучие, а вместе с ним терял себя. Я перестал испытывать сильные желания радоваться и огорчаться, как-то не всерьёз, суетно», – итожил своё состояние рассказчик, от имени которого написана повесть. Много лет тому назад он влюбился в Инночку, она казалась ему из породы Софьи Ковалевской, «на физмат тогда она прошла в числе первых», а после рождения дочери она стала такой же, как все. И вдруг рассказчик оказывается на Казанском вокзале, покупает билет в совершенно незнакомое место, выходит на станции Новоназываевка. Устроился в колхозе, а дома, разбирая чемодан, признался тётке Дусе, что верит в Бога, вытащил Библию и прочитал из Откровения Иоанна: «Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан ей ключ от кладезя бездны…» Председателю колхоза Густерину объяснил, почему он, физик-теоретик, заведующий отделом в популярном журнале, сбежал из города:

«– Разошёлся с общепринятыми взглядами на религию.

– Верующий?

– Да».

Так наш рассказчик стал землекопом, копал землю под навозохранилище. Познакомился с отцом Владимиром, сестрой Анной, разговаривал с ними, а потом будто проснулся и увидел «перед собой тёмные бревенчатые стены, паклю в пазах, щели, где прячутся тараканы, серую печь с разверстым зевом, щербатые горшки, ухваты, тётку Дусю в замусоленной бумазейной кофте», а где-то далеко – «неправдоподобно прекрасный мир: асфальтовые прямые улицы, людская сутолока на тротуарах, потоки машин». И ежедневно, в перерывах от работы, пошли разговоры о вере, о нравственных законах, о дружбе… Но вскоре землекопы во главе с Пугачёвым пришли к выводу, что Рыльников какой-то «странный, вроде лошади с рогами», а Гриша поддакнул: не только странный, но «опасный»: «Заразу несёт, мы эту заразу хлебаем!»

Только что Юрий Рыльников написал письмо жене Инге, он просит у неё прощения за свой вроде бы глупый поступок, но он не может жить той жизнью, которой живёт, он не может славить науку, которую до сих пор славил, Инга довольна своей жизнью, а он – нет, в его жизни произошёл духовный скачок, и никто не может это разделить с ним. И вот только отправил Юрий Рыльников письмо жене, как его вызывает председатель сельского совета Красноглинки и предъявляет обвинения, что он «за Господа Бога агитировал». Рыльников признаётся, что он верит в Бога, в нашей стране разрешена свобода вероисповедания. Но председатель неумолим: «Старухам тёмным разрешена эта свобода – несознательны, спрос с них невелик, а вы сознательный, Рыльников, образованный, – значит, злостный мракобес, вас общим аршином мерить нельзя!.. Ежели каждый будет думать во что горазд, глядеть куда заблагорассудится, то получится – кто в лес, кто по дрова. Не держава, а шарашкина фабрика. Дисциплина должна быть во всём!» Тут слышится критика не только председателя Ушаткова, но и критика самых верхних слоев власти, а это недопустимо. И все поведение Ушаткова не вызывало сомнений – будет суровый приговор. Председатель колхоза Густерин тоже пытается доказать, что Рыльников – «или человеконенавистник, или путаник».

Так ничего и не добился Юрий Рыльников в деревне Красноглинка, не завоевал доверия односельчан, не сумел доказательно выступить против лектора, говорившего о мракобесия религии и веры в Бога, не завоевал признания у власти, а верившая в Бога тётка Анна назвала его «бесом». В трагическое положение попал герой повести, он много размышляет, ему снятся сны, сновидения чему-то его учат, но снова встаёт вопрос: «Есть ли Бог?.. Но есть Он или нет Его, одно бесспорно – этот Бог мне нужен».

Столь же трагические коллизии возникают и в других повестях: в повести «Кончина» умирает руководитель крупного колхоза, у него многое оставалось лишь в планах, а на смену себе он никого не подготовил – и в этом трагедия; а в повести «Расплата» сын убивает отца, и в событиях после этого трагического случая автор объясняет всё происходящее. Отсюда и возникают различные критические оценки как повестей, так и психологические оценки происходящего. А ведь в партийных документах и в средствах массовой информации по-прежнему звали к построению коммунизма в нашей стране, по-прежнему считали, что возникший образ советского человека воплощает в себе лучшие черты и свойства настоящего человека.

Обострившаяся литературная борьба шла между «либеральным» журналом «Новый мир» и «консервативным» журналом «Октябрь», занимавшим сложную и противоречивую, но скорее умеренную патриотическую позицию. Борьба шла постоянно, упорно, бескомпромиссно, что, естественно, разделяло всю культуру как бы по двум руслам: с одной стороны, повесть «Оттепель» (1954) и «Люди, годы, жизнь» (1961—1965) Ильи Эренбурга, «Будь здоров, школяр» Булата Окуджавы, произведения Валентина Овечкина и др., с другой – сочинения Михаила Шолохова, Леонида Леонова, Александра Прокофьева, Александра Твардовского и др.