Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

Наконец мечта её сбылась, Татьяна Аристархова организовала у себя в деревне комсомол, включилась в серьёзную, большую жизнь, полную опасностей и противоречий. «В Лаврове было недавно кулацкое восстание, было растерзано несколько коммунистов, девять комсомольцев». Война, жестокая, классовая, продолжается, и Таня полна твёрдости и уверенности продолжать эту борьбу. Тем более что при самых крутых житейских поворотах ей всегда светила большая круглая луна с правой стороны. А это, по народным поверьям, – к счастью. В её поступках, мыслях, чувствах Сергею Малашкину удалось передать образ деревенской девушки, без страха идущей в новую жизнь. Это действительно исключительная, «редкостная» девушка, «сильный, недюжинный человек».

Её брат глубоко сожалеет, что «она уехала из села и попала в такую отвратительную сроду».

«– Позволь, – перебивает его рассказчик, – это в какую же отвратительную среду? Что ты, всю нашу молодёжь считаешь отвратительной средой? А также и всё наше студенчество?..

– При чём тут «вся молодёжь» и «все студенчество». Я говорю не вся и не всё, а я говорю об отдельных группах, об отдельных личностях».

Из разговора автора с её братом Николаем мы узнаём о том, что Татьяна Аристархова, не выдержав искушений столичной жизни, совершила «неожиданный и достойный порицания поступок» – попытку самовольно уйти из жизни.

И вот С. Малашкин пытается объяснить все сложности, противоречия, в которых запуталась деревенская девушка Таня Аристархова. Для её брата всё ясно: она была так «сдавлена» обстоятельствами, в которых оказалась, что не смогла удержаться на уровне настоящей жизни и попала под влияние «типов, которые окружали её, втянули в пропасть, опутали колючей липкой травой – дерябкой, – эта трава больше всего растёт на огородах в нашей местности, размножается ужасно быстро, душит собой всё посеянное и другие травы. Вот и среди нашей молодёжи есть трава – дерябка, зелёная и липкая, похожая на плесень. Вот эта самая дерябка не только растёт вместе с нашей молодёжью, но и задаёт иногда тон, поднимается иногда на высоту, старается с этой высоты командовать и руководить… Ну, разве ты не видишь, сколько у нас в университетах мещан, ничего не имеющих общего с рабочим классом, абсолютно чуждых ему? Ну, скажи, разве тебе не показала наглядно партийная дискуссия с Троцким? Разве тебе не было видно, кто пошёл за ним во время этой пресловутой дискуссии?.. За Троцким пошла как раз та молодёжь, что нахлынула из окраин, из мещанских семей».

Автор повести создаёт глубокий и многогранный образ девушки душевно чистой, убеждённой в правоте революционных идеалов, активно их отстаивающей, но попавшей на какое-то время под дурное влияние, понявшей весь трагизм своего положения и обретшей своё подлинное лицо и счастье. Но сколько ей «пришлось пережить, проголодать, прохолодать, перестрадать» за четыре года учёбы в Москве. Сколько утрачено простого, человеческого в её душе: не влечёт её к себе жизнь простая, будничная, с чарующими запахами весны, лета.

Она утратила способность молодо плакать, молодо смеяться, как это было раньше, равнодушно смотрит она на окружающую жизнь, видя только перед собой серое, ничего не говорящее пространство, на котором стоят, движутся ничего не говорящие её зрению предметы, вещи, люди. «Почему это? Отчего?» – задаёт она себе вопросы. И не находит ответа. В таком драматическом положении она оказалась после четырёх лет учебы в университете. Вот принесут ребята анаши, накурится, тогда ей станет весело, будет бездумно покачиваться из стороны в сторону и безудержно хохотать.

Всё, кажется ей, кончилось, жизнь прошумела и ушла, ненужная и бесполезная. Её «зацеловали, захватали, замусолили». Она упала с «огненных крыльев времени» и спокойно лежит в «грязном болоте». Но спокойно ли? В мучительных раздумьях она провела всю ночь, то надеясь с помощью дурмана снова уйти в мир бесшабашного веселья, то со всей обнажённостью думая о том, что ведь не всё потеряно, ведь её только силой затянули в это болото, опутали паутиной плесени, стоит только встряхнуться, крепче упереться ногами в землю, взглянуть на небо, как сразу станет чище и радостнее на душе, вспомнятся сельские комсомольцы, их хорошее к ней отношение, вспомнятся ребята, которые добровольно ушли на фронт и сложили свои головы за пролетарскую революцию. Она была весёлой, озорной и целомудренной, а стала такая, что потеряла всякий вкус к красоте, молодости.

И только появление Петра, большого, сильного, чистого в своих поступках и желаниях, вернуло её к подлинной жизни – в её душу снова вошла способность радоваться необыкновенной весне и плакать счастливыми слезами. И вот этого в прошлом деревенского активиста-комсомольца, ныне крепкого и честного партийца жизнь сталкивает с Исайкой Чужачком: «Глядя и изучая Исайку Чужачка, трудно было пересчитать все цвета его замечательной фигуры, а также было совершенно невозможно понять логику его мыслей, так как в нём сочетались все чувства, все мысли, все темпераменты, как он любил всегда и весьма серьёзно выражаться, «интернационального свойства».

Именно Исайка Чужачок произносит здесь речи «о половом вопросе и о свободной любви». «Новая любовь, по его словам, – это свободная связь на основе экономической независимости и органического влечения индивидуумов противоположного пола». Собравшиеся здесь не очень-то поверили ему, отнеслись к его словам иронически. Но это ничуть не смущает оратора: «Я интернационален, а потому не только в любви, а в общих вопросах хорошо разбираюсь. А в городе Полтаве меня маленьким Троцким называли… Другие скажут, – продолжал оратор, – что новая любовь безнравственна, но ведь, как известно, всякая мораль классовая, а потому и безнравственна она только с буржуазной точки зрения…» Исайка Чужачок призывает отбросить старые формы любви – отбросить верность, чистоту. Только сиюминутное влечение должно определять отношение между мужчиной и женщиной – вот главное, к чему призывал «маленький Троцкий» из Полтавы.

И на какое-то время ему удалось внушить эти безнравственные взгляды на любовь и брак отдельным группам студенческой молодёжи, начавшим устраивать афинские ночи. На одной из таких гулянок и встретился Пётр с Чужачком.

Эту гулянку Татьяна устроила для того, чтобы показать Петру, какая она скверная и безвозвратно погибшая. Но ожидаемого веселья от этого она не получила. Страшная, мучительная тоска вошла в её сердце, и она почувствовала, что дальше так не может продолжаться, нужно снова попытаться выйти на твёрдую дорогу, на которую она вступила ещё в 17-м году и так счастливо шла до 23-го года.

И с этого началось прозрение. Она рассказала Петру о том счастье, которое она испытала в Москве, работая среди фабрично-заводской молодёжи («Пусть попробует кто-нибудь сказать мне скверное про деревенскую, про заводскую молодежь, что она развратна, распущенна, я ему собственными руками выдеру глаза»). Но вот её перевели работать в ячейку одного университета. Здесь-то она и столкнулась с чуждыми идеями, принципами, поступками. Она попала, по её словам, в обывательское болото, которое «сверху красно, как редиска, а внутри трухляво и вонюче». Её исключили из партии, как дочь деревенского кулака, после одного бурного собрания, где она оказалась «единственной защитницей старой ленинской гвардии». Правда, райком её восстановил, но с этого началось её падение, она надломилась в борьбе, не смогла противостоять тем насмешкам, которыми награждали её за целомудренное поведение с ребятами, стали публично называть её мещанкой. И настолько затравили, что пришлось ей принять предложение одного видного работника комсомола и она без любви сошлась с ним. Потом сошлась с другим, потом – с третьим.

Она рассказывала об этом Петру, и он видел, что она терзается, страдает от неправого образа своей прежней жизни, и эта исповедь её убедила Петра, что всё это наносное, что душа её по-прежнему остаётся здоровой, нужно только смыть накопившуюся чужую грязь. Сергей Малашкин, зорко всматриваясь в болезненные явления, которыми были поражены, словно язвами, отдельные группы молодёжи, напоминает своей повестью о том, что некоторые, даже хорошие товарищи, у которых начинает рябить в глазах, «видят перед собой только три корявых уродливых ветлы и, не видя дремучего красного леса, что растёт кругом, кричат: лес плохой, никуда не годный». «Надо видеть не три ветлы, а больше» – в этих словах Тани Аристарховой гражданская художническая позиция писателя-коммуниста.

На последних страницах повести Таня глубоко страдает оттого, что не может дать своему любимому Петру всей полноты взаимного счастья. А главное, она с ужасом почувствовала, что не может стать матерью. «Тело затаскано, замызгано, заплёвано до него другими, которых я никогда и не любила, но которые выпили, высосали все мои соки, вытравили всю мою красоту, а главное – то драгоценное подсознательное чувство «мать», которое я осторожно со страшной бережливостью гордо несла в жизнь, несла так, как из века в век несла и несёт каждая девушка». И не только в этом трагедия. Она перестала чувствовать связь с землёй, с небом, с каждым стебельком травы, с каждой птицей, с каждой маленькой букашкой. Этот разрыв с природой потряс её до глубины души. Осознав это, она пришла к убеждению, что не стоит жить на земле. К счастью, покушение на жизнь не удалось. Таня уехала работать на Север, а через несколько месяцев, много передумавшая и пережившая, вернулась к Петру возрождённая и обновлённая.

Сейчас, спустя много лет, кое-что в повести «Луна с правой стороны» может показаться неправдоподобным и неоправданным, но она написана по горячим следам событий: скальпель художника вскрыл язву на теле общества и потому оказался куда полезнее всех газетных назиданий. Не было тогда ни одной студенческой или молодёжной организации, где бы не шли яростные дискуссии вокруг этой повести. И не случайно: С. Малашкин поставил в ней острые проблемы, актуальные вопросы своего времени.

В 20-х годах Сергей Малашкин часто использует форму дневниковых записок, писем к друзьям, воспоминаний близких. Всё это придаёт повествованию документальность, доверительную интонацию в описании событий и внутренних переживаний.

«Хроника одной жизни» – тоже записки, записки деревенской девушки, начатые в 1926 году и прерванные её трагической гибелью от руки кулака в 1930 году. Вот об этих четырёх годах деревенской жизни, сложных, бурных, героических, и рассказывает Зося Зяблина, рассказывает подробно, ничего не скрывая ни о хорошем, ни о плохом.

«Однообразно и сумеречно» тянулась жизнь Зоси. Да и мало что изменилось в жизни деревенской молодёжи вообще: «Прислушиваясь к улице, я знаю, что другие девушки, мои подруги, вот так же сидят на лавках, на кониках, сгорбившись над подушками, плетут кружева, с застывшими наивными улыбками заглядывают в подслеповатые, разрыдавшиеся дождём окна… Так почти ежедневно на протяжении всего ноября, всей зимы и первых месяцев весны». Такая жизнь Зосе кажется беспросветной, никому не нужной, от этого однообразия жизни «становится невыносимо тяжело и больно». «В городе комсомол, а в Талиме всё так же холодно и пасмурно, как и до революции!..» Такое положение не устраивает Зосю, она полна готовности бороться против прозябания «в болоте».

«Я света хочу. Солнца! Вот чего хочу! Понимаешь? Молодые мои силы работы требуют, а ты хнычешь и чадишь, как отсыревшая головешка!.. Завтра же в комсомолки запишусь!» – кричит она своей подруге. И действительно, через несколько дней в Талиме было проведено организационное собрание, выбрано комсомольское бюро. С этого началась новая жизнь Зоси Зяблиной и всей талимской молодёжи, полная тревог, борьбы, мечтаний о лучшей жизни. Сколько труда, выдержки понадобилось для того, чтобы убедить в пользе артельной жизни односельчан, не желавших, чтоб их «с гнездами ссыпали в один мешок». Сколько потребовалось терпения, чтобы убедить и таких «горе-коммунистов», как Куликов, который хотел бы военной силой загнать мужиков в колхоз. Вся жизнь Зоси, «большая, огромная, радостная, как эта весенняя земля», предстаёт перед нами в самых основных её чертах, как жизнь человека нового поколения, погибшего во имя счастья других людей, во имя торжества справедливости и правды на нашей земле.

После «Хроники» у Сергея Малашкина выходит сборник рассказов «Горячее дыхание» и пять изданий его книги «Поход колонн!».

Затем наступило длительное молчание. Сбитый с толку разнузданной рапповской критикой, С.И. Малашкин долгие годы ничего не давал в печать. Но это вовсе не значит, что писатель не работал. Он продолжал упорно и настойчиво писать. Уже в послевоенное время Сергей Малашкин опубликовал романы «Девушки» (1956), «Крылом по земле» (1963), «Записки Анания Жмуркина» (1967) и «Петроград» (1968), работе над которыми отданы многие годы. Писатель стремится в этих эпически широких, многоплановых произведениях показать людей во всей их человеческой красоте и духовном богатстве. В каждом из произведений чувствуется горячая искренняя любовь к людям, к земле, ко всему доброму и живому в человеческом общежитии.

Малашкин С.И. Больной человек. М., 1926.

Малашкин С.И. Луна с правой стороны. М., 1926.

Малашкин С.И. Избр. соч.: В 2 т. М., 1988.

Иван Иванович Акулов написал много повестей и рассказов, опубликованных в Свердловске в 1958—1963 годах, был там известным писателем, но вдали от Москвы проходил как-то незаметно, стороной, мало писали о нём и столичные критики. Но произведения последних лет жизни, такие как романы «В вечном долгу» (1966), «Крещение» (1971), «Касьян Остудный» (1978), сборники повестей и рассказов «Земная твердь» (1974), «Нечаянное счастье» (1984), роман «Ошибись, милуя» (Москва. 1987. № 1—3), Избранные сочинения в трёх томах (1982—1984), поставили его в первые ряды русской современной литературы.

Родился в деревне Уросово Екатеринбургской (позднее – Свердловской) области в 1922 году, учился и работал в деревне. Участник Великой Отечественной войны. Окончил Свердловский педагогический институт в 1950 году. B ту пору и потянуло его к журналистике и первым рассказам и повестям. Только сейчас, после публикации романа «Касьян Остудный», понимаешь, какой это смелый и талантливый художник, под пером которого самые обычные и заурядные эпизоды из жизни обычного человека становятся значительными и наводят на серьёзные раздумья и переживания.

Казалось бы, проста и незатейлива жизнь его героев, никаких особых драматических волнений они не испытывают. Да и сам писатель спокойно взирает на героев, ничем не выдавая своих чувств и симпатий. Ну что особо драматического, если узнаем, что муж уходит от жены? Увы. Частенько случается. Этим никого не удивишь. Или приходят на село шабашники и долго выжидают, пока председатель колхоза не согласится на их предложения. Тоже ничего нет в этом удивительного. Или приходит из армии солдат, собираются родственники, гордятся своим солдатом, радуются, что он возмужал, раздался в плечах и пр. Тоже ничего особенного и в этом эпизоде как житейском факте мы не находим. Дело привычное.

А вот Иван Акулов в каждом таком рядовом житейском факте видит огромные возможности для показа и раскрытия внутренних богатств человеческого характера. Он умеет выявлять человеческий характер в незаметных на первый взгляд движениях души, в порывах, в обычных каждодневных разговорах. Иногда человек ведёт размеренно и степенно разговор, кажется спокойным и серьёзным, но вдруг неожиданно для себя взрывается, «соскакивают» какие-то «гайки» с тормозов душевных и что-то яростное и необычное прорывается в нём, сметая у нас только что сложившееся представление об этом человеке, об этом характере. Это свойство, это умение, это качество принадлежит настоящим писателям, настоящим художникам. Таким талантом обладал и Иван Акулов.

Умение запечатлеть такие порывы, когда что-то человек начинает делать неожиданное даже для самого себя, производит очень хорошее впечатление своей «всамделишностью»: точно так же чаще всего происходит и в жизни: задумал одно, а какой-то «бес», сидящий внутри чуть ли не каждого человека, подсказывает или подталкивает сделать совсем другое, чаще всего экстравагантное, производящее неприятное впечатление на собеседников. Одни могут подавлять эти порывы, другие нет.

Рассказы «Родительский день», «Пчёлы», «Вознесение», «Старый солдат», «Лесник», «У перевоза» – это прекрасные рассказы о мужестве, о бескорыстии, о доброте, о силе и жалости. Здесь истинные герои русской современности, которые говорят, что и земля изнашивает «без догляду», «скудеет», перевозчик отказывается брать плату за перевоз, мечтает уйти с этой вроде бы никчёмной работы, пойдёт строить мост.

Роман «Крещение», опубликованный в журнале «Молодая гвардия», сразу привлёк внимание читателей и критики. Автор подробнейшим образом рассказывает, как молоденькие рядовые солдаты входили в понимание войны, вздрагивали от испуга при необычном шуме, как с трудом привыкали к окопной правде, как мужали и крепли их души и характеры. «И когда захлестнула Родину смертельная удавка войны, Охватов не сразу сумел понять всю глубину народного бедствия, не сразу оценил и себя по-мужски, сурово и твёрдо, а потому и петлял в своих мелких мыслях, горько думал всё о себе да о себе». Боевой Пётр Малков, степенный Урусов, комиссар Сораткин, взводный, ротный, командир полка, каждый по-своему роняют в его душу зёрна, и падают они на благодатную почву. От апатии и тоски не осталось и следа. Он взвинчен, возбуждён какими-то всё ещё неясными мыслями и ожиданиями, но активный процесс духовного созревания уже отчётливо намечается в Николае Охватове, как и в других молодых солдатах.

Иван Акулов процитировал слова Геббельса, обращённые к своим солдатам: «Дикий фанатизм, с которым сопротивляются русские, очень дорого обойдётся им. Мы всё больше и больше ожесточаемся, и надеяться России решительно не на что: милость и великодушие, свойственные победителям, вряд ли заговорят в сердцах немецких солдат. Но это обстоятельство во многом и облегчит нам поведение и военных и административных мер на Востоке, так как каждый немец будет сознательным и стратегом и судьёй в завоёванной России. Жестокость наших войск в России неизбежна и оправданна. Война для солдата – это время мужания и подвигов, и отныне доблесть вашу Германия измеряет количеством убитых русских».

Так вызревала ненависть к фашистам, от Гитлера и Геббельса до генералов и солдат, которые пришли завоевать русский народ и Россию, объединившую различные народы в единую и несокрушимую семью. И, глядя на трупы фашистов, погибших в ночном бою, Охватов уже не испытывает предательского чувства жалости к ним: «Вот так надо, влёжку. Всех. Сейчас они уже не встанут, и это единственный путь избавиться от них».

На этом процессе духовного пробуждения Иван Акулов останавливается так подробно не случайно: если уж такие, как Охватов, пробудились, стали активными, смелыми, сноровистыми, думающими, то уж нет оснований беспокоиться за будущее поединка с фашистами.

Роман «Крещение» во многом автобиографичен. Скольких друзей и товарищей похоронил он в эти трагические годы войны! Сколько неправильных решений принималось за это время, неправильных то ли от глупости, то ли от трусости, то ли от неопытности и консерватизма. Но это было не главным и решающим. Шёл неумолимый процесс духовного созревания русского человека, зрела ненависть к фашистам, беспощадность в бою, пробуждалась высокая любовь к своей земле.

«Св. Касьян считается во мнении народа строгим и недобрым. Это ложное мнение произошло оттого, что память его совершается 29 февраля, в високосный год. А високосные годы почему-то, конечно, без основательной причины, у нас на Руси исстари считаются несчастливыми» – вот вам эпиграф романа «Касьян Остудный», две книги которого были напечатаны издательством «Современник» в 1978 году, а третью часть автор завершил в 1981 году, и весь роман в трёх частях вышел в 1981 году.

Читая роман Ивана Акулова, испытываешь сложные, поистине противоречивые чувства: с одной стороны, каждая страница вызывает восхищение талантом автора, способного так глубоко и ёмко воссоздать картины прошлого, показать героев романа такими, что мы невольно начинаем верить в достоверность их реального существования, запечатлевать подлинные поэтические картины природы; покоряет историзм мышления автора; с другой стороны, ни на одно мгновение не покидает мысль, что художник взялся за тему, которая серьёзно и глубоко разработана в отечественной литературе, и прежде всего в романах «Сотворение мира» В. Закруткина, «Люди не ангелы» И. Стаднюка, «Русская земля» Д. Зорина, «Кануны» В. Белова, «Мужики и бабы» Б. Можаева… Ведь во всех этих произведениях в меру собственного таланта, с разной силой и глубиной проникновения в прошлую жизнь, рассказывалось о коллективизации и о предшествовавшем ей времени, о сложностях и противоречиях, которыми сопровождалось неумолимое движение жизни к новому устройству сельской общины, о бедняках и кулаках, о классовых противоречиях между ними, о классовой борьбе вообще. Тогда же заговорили и о том, что среди кулачества были люди неплохие по своим душевным качествам, что нельзя упрощать сложнейшие отношения между людьми того времени. В частности, в романе Виталия Закруткина кулак Антон Терпужный уже в первых эпизодах выявляется как гнусная личность, обнажается его злоба, его стремление подмять под себя любого человека, распоряжаться судьбами людей по своей прихоти, он испытывает наслаждение, упивается этой властью над людьми. Это истинный кулак, притом обладающий умом, силой, трудолюбием. И вместе с тем неукротимая жадность, хищное корыстолюбие, рвачество всегда одерживают в нём верх над положительными человеческими качествами.

Но есть в романе и другой кулак, Тимоха Шелюгин. Добрый, отзывчивый по своей натуре человек. Эти разные по своим натурам и характерам люди желают одного и того же: чтобы всё в жизни оставалось неизменным, чтобы никакой коллективизации не происходило, чтобы по-прежнему кулаки богатели, а бедняки оставались в бедняках. Их одинаково устраивал старый порядок жизни. Им одинаково кажется, что их богатство нажито собственным трудом. И действительно, они раньше всех выходят в поле, позже всех уходят. У них, как и у всех крестьян, мозолистые руки, но им и невдомёк, что нажились они всё-таки на эксплуатации чужого наёмного труда. Тихий человечный Тимоха Шелюгин начал свою жизнь в семье отца-кулака. И как бы лично он ни был честен, невольно, даже независимо от желания, присваивал результаты чужого труда.

Многим писателям, когда они брались за изображение крестьянина, идущего по своей воле в колхоз, казалось, что надо показать прежде всего так называемую двойственность его души, и, уж конечно, говоря о душе собственника, они не жалели чёрных красок. А оказалось, что собственническое начало в душе крестьянина быстро начало отмирать, как только мужики убедились в благодатности коллективного труда: в первые годы почти повсеместно колхозники при меньших затратах физических и душевных сил получали из общей трудовой копилки вполне достаточно продуктов. И никто уж не вспоминал свой клочок земли и своих лошадёнок. Новое в крестьянском характере быстро обретало материальную форму.

Но потом к результатам крестьянского колхозного труда потянулась рука государственная, желающая чуть ли не всё выгрести из колхозной продукции. Тут и начались противоречия…

Новый шаг в разработке этой «старой» темы сделал Иван Акулов в романе «Касьян Остудный».

В романе Ивана Акулова «Крещение» есть эпизод, когда полковник Заварухин дерзнул обсуждать приказ командарма о наступлении… По мнению старого командира дивизии Пятова, Заварухина нужно было наказать, а его назначают командиром дивизии: «И верно сделал, – размышляет Пятов о столь внезапном возвышении дерзкого полковника. – Верно сделал: ведь это же Заварухин. А я бы наказал… А за что? За то, что командир смело высказал своё мнение? Вот оно как делается, Пятов. Ошибись, милуя…»

Ошибись, милуя, – вот ключ к пониманию смысла одноимённого романа.

Спокойно, неторопливо развиваются события. Объективно и серьёзно автор вдумывается в прошедшие времена, показывая, какие условия сложились на селе после великого революционного половодья. Размышляет о том, что принесла революция простому русскому крестьянину: свершилась давняя его мечта о равенстве перед государством и законом, наконец-то все равны. Облегчённо вздохнули все крестьяне, паши-сей на своей землице. Как поработаешь, так и поешь. Всё зависит от твоего трудолюбия, смекалки, расторопности, умения почувствовать землю, скотину и от везения, конечно, которое тоже зависит от старания.

В романе Ивана Акулова многие размышляют о новом устройстве жизни, считают его разумным и справедливым, но только мало ещё организованности в этой новой жизни, всяк ещё на особинку смотрит, только о своём благополучии думает.

И задумались мужички. Разломать-то разломали, а не очень-то торопятся заново построить разрушенное. А если начинают делать, то торопливо, как будто не для себя, как будто на минутку, а не навек строят. Ломай, если сделаешь лучше. А если изломал, а сделать лучше не умеешь, то ты вредитель вечного людского дела.

К таким размышлениям приходят герои романа. Нет, ещё не всё разрушенное революцией и Гражданской войной восстановлено не только в селе, но и в душах самих людей. Вот такие размышления одолевают автора.

Некогда богатейшее село славилось своими торговыми ярмарками, обилием всяческих продуктов и ремесленных изделий, а сейчас словно кровью истекает от смертельных ран, хотя здесь боёв и не было. Почему всё это происходит на глазах у жителей села?

Иван Акулов и пытается ответить на этот нелёгкий вопрос. Многие собственные мысли автор доверяет высказывать замечательному человеку, Семёну Григорьевичу Оглоблину, настоящему партийцу, болеющему за положение в деревне, хотя судьба определила жить ему в городе, занимая заметные посты в районном масштабе. То заведовал дорожным отделом Ирбитского округа, то земельным. А мысли его почти всё время уносили в родную деревню Устойное, где жили его родственники, много было знакомых, близких. В земельном отделе он надеялся помочь «мужику-трудовику укрепляться в новой жизни через добро и согласие…». Не раз приходили Оглоблину мысли, что жизнь крестьянская тяжка, «нету покоя мужику от хозяйских забот и неуправ, горьки его сны, как незрелая рябина», но «встающее солнце застаёт мужиков и баб на покосе». И почему одни мужики и бабы любят крестьянскую работу и ждут страду, «как званый пир, где можно отвести душу и погулять по горячей земельке до полного изнеможения», а другие только в полдень приезжают на свою делянку… Ну и ясно, что по-разному и живут, одни побогаче, другие победнее.

Оглоблин много размышляет о крестьянской судьбе:

«Русский крестьянин своей подвижнической судьбой заслужил великие похвалы. В далёкой давности царёвы слуги загнали беглых мужиков в лесные и суровые дебри, где каждый лоскуток хлебородной пашни приходилось брать надсадой не одного поколения. Не легче выпала доля и тем, кто пришёл в мир на обустроенную и обжитую отцами деляну. Та земля могла кормить только трудолюбивых и выносливых, потому что сама она уходит на полгода под снег и впадает в ледяной беспробудный сон. Надо иметь неизбывную душевную стойкость, чтобы на холодных бескрайних землях с одной сохой утвердить хлебопашество. В постоянном поединке с неодолимой зимой, гибельным бездорожьем, частыми недородами мужик учился вести своё хозяйство неуронно, и в самые лютые морозы, когда до звона леденеет воздух и на лету замерзают птицы, под тёплой крестьянской рукой телятся коровы, поросятся свиньи, в котухе петух опевает грядущую весну. В заснеженных околицах от стужи и холода дохнет зверьё, а в избе мужика пахнет хмельным пивом, потому что на святки завязана свадьба.

Где мужику взять силы, чтобы всё сохранить, всё обогреть, чтобы плодилась живность, чтобы кошка, уютный зверёк, по утрам, сидя на припечке, замывала непременных гостей? Перед лицом немилосердной судьбы русский крестьянин обречён на труд до забвения и бессилия. Иначе – не приведи господь оборваться его многодетной семье: в бесхлебную пору никто на белом свете не пособит ему, вымрет скоротечно весь мужицкий корень. Залог верного, неугасающего и приплодного двора в бесконечном припасении. Когда день кормит год, а год – поколение. И да простится сибиряку кровная тяга к сусеку. Потому как скудное солнышко не посулит ему два урожая, не даст самородных плодов, не угостит пряным вином…»

И не только об этом приходится думать Оглоблину. За годы советской власти «среди крестьян усилился рост и укрепление середняцких хозяйств, произошли заметные передвижения бедноты в состоятельных хозяев. Лидерам оппозиции в корне не нравилось укрепление экономики и товарности советской деревни, и они торопились вбить клин между трудовой деревней и городом, требуя возрождения методов военного коммунизма. Они считали, что середняк – это эксплуататор и никогда не станет союзником рабочего класса и потому-де надо смело идти на разлад с ним. Антисередняцкий уклон, этот буржуазный предрассудок, толкал недальновидных руководящих товарищей в центре и на местах на путь разрыва с крестьянином, на путь форсированного загона его в государственные кооперативы, где у мужика должны остаться только рабочие руки. Сбивая таким образом деревню с партийного курса, оппозиция настаивала на создании «союза деревенской бедноты», чтобы противопоставить его основной массе крестьянства, кормившей страну и армию…». Оглоблин с ужасом думал о возгласах, которые не раз слышал, что к крестьянам надобно применять насильственные и несдержанные действия в деревне – это сразу отпугнёт крестьян от земли, нарушит сложившиеся производственные силы в сельском хозяйстве. С яростью думал Оглоблин по поводу предложений оппозиции. Деревне нужны только мирные средства.

Тихо и безмятежно было в Устойном. Для большинства его жителей жизнь наперёд угадывалась работящая, заманчивая, без злобы и обмана. Кто умеет работать, у того и достаток; советская власть всем дала земли с избытком, только не ленись. Но тут сравнять всех невозможно, есть и ленивые в работе, гордятся своей бедностью… Не случайно Иван Акулов рассказывает о том, как Егор Сиротка едет на покос: за спиной на соломе лежала литовка, грабли и гармошка. И едет он поздно, многие работники уж собираются на обед, а он только выезжает на работу. Какой уж от него толк. А он не горюет: «Советская власть поможет бедняку». Вот ведь какая философия выработалась у дармоедов.