Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

Другой случай: в ЦДЛ Безыменский прочитал свою поэму, в которой были «чудовищные строки о том, что храм Христа Спасителя вскочил на теле Москвы, как белый волдырь»; услышав эти строчки, В. Солоухин ушёл, хлопнув дверью (Солоухин В. Последняя ступень. Исповедь вашего современника. М., 1995. С. 326—329).

В эти годы В. Солоухин резко выделялся среди литературной массы необычностью своих взглядов: он монархист, носит перстень с ликом Николая II, иронически относится к Хрущёву и Брежневу, он видит чудовищные противоречия в политической и хозяйственной жизни своей страны, в узких кругах партийной элиты Брежнев сетует по поводу полного экономического провала, а в газетах и на съездах говорится только о грандиозных достижениях во всех областях. Двуличие Солоухин замечает повсюду, в том числе и в своей, писательской среде. Но высказать свои мысли нигде не может. Неумолимая цензура подавляет всякое инакомыслие. А ведь несколько лет тому назад он был почти такой же, как все. После первых же публикаций на него обратили внимание, предлагали возглавить отдел прозы и стать членом редколлегии «Нового мира», заместителем проректора Литературного института, но он выбрал лишь одно предложение – стал членом редколлегии «Литературной газеты». Но и здесь начались конфликты: утром в газете была напечатана разгромная статья «Снимите чёрные очки», в которой подвергались острому разносу проза А. Яшина и статья «Об искренности в литературе» Владимира Померанцева, а вечером в ЦДЛ, встретившись с Яшиным, он по-дружески предложил поэту свои стихи в «Литературную газету». Возмущению А. Яшина не было предела. Но сначала эти недоразумения шли от искренности его наивной натуры, а потом конфликты всё обострялись, становились всё трагичнее. И Солоухин посвятил целую книгу своему пробуждению.

Несколько лет тому назад В. Солоухин познакомился со знаменитым фотографом Кириллом Бурениным и его женой Лизой Сергеевной, часто стал бывать у него в мастерской, встречался с иностранцами, бывал у них в гостях, всегда заводили разговоры на самые животрепещущие темы. А главное – бесконечные разговоры с Кириллом и Лизой Бурениными, которые касались буквально всего, от революции и Гражданской войны до Хрущёва и Брежнева. Говорилось, что Россия была одной из могущественных и богатейших держав в мире, а Столыпин великим реформатором, что произошла не революция, а государственный переворот во главе с Лениным и большевиками, которые, управляя страной, вывезли за рубеж чуть ли не все её богатства, золото, картины, захватили военные склады и снаряжение и победили белых царскими же припасами. А то, что приписывали советским инженерам, давно было разработано профессором Вернадским. Из этих разговоров, из прочитанных книг дореволюционная России перед Солоухиным представала могучим государством: «Было вдолблено с детских книг, да так и закостенело в извилинах, – писал В. Солоухин, – что Россия – самое отсталое и самое жалкое государство в мире, самое нищее и самое бестолковое, невежественное. И вот из разных выписок, вырезок, из разных книг, которые мне буквально всовывал в руки Кирилл, я уже через несколько дней явственно увидел огромное и могучее, технически оснащённое, культурное, процветающее государство, причём настолько сильное и спокойное за свою судьбу, что не боялось собственных промашек, не держало их в тайне от народа, подобно тому как наша современная информация тотчас же набирает в рот воды, если дело касается ошибки, неприятности, а тем более поражения» (Там же. С. 51).

Много говорили о революции. «Власть в России 25 октября 1917 года захватил Интернационал… для совершения государственного переворота в России группа революционеров-экстремистов была привезена из Швейцарии в Германию в запломбированном вагоне. Германия ведь была заинтересована в ослаблении России… Возьми составы первых ВЦИКов, первых Совнаркомов, имена первых вождей… Там же нет, почти нет русских людей, если раскрыть, конечно, псевдонимы вроде Свердлова, Литвинова, Войкова, Троцкого, Зиновьева, Каменева, за которыми и скрывались первые захватчики власти.… Председатель ВЦИКа Свердлов, главнокомандующий армии, второе лицо в в государстве Троцкий. Председатели ЧК, последовательно Урицкий, Дзержинский, Менжинский. Ну, представьте себе: все три основных очага власти и подавления – ЦК, ЧК и армия – находятся в нерусских руках…» К этим словам Кирилл Буренин добавил всю последующую безрадостную картину развития событий: «Стреляли без суда и следствия. Не надо было никакого преступления, чтобы быть пущенным в расход. Русский, университетское образование (не говоря уже о дворянском происхождении) – и разговор окончен. Крупный деятель тех времен Лацис учил своих подчинённых: «Не ищите доказательств того, что подсудимый словом или делом выступил против советской власти. Первым вопросом должно быть, к какому классу он принадлежит. Это должно решить вопрос о его судьбе. Нам нужно не наказание, а уничтожение» (Там же. С. 103). Буренин вспоминает вопиющие письма В. Короленко наркому А. Луначарскому о необходимости остановить террор; вспоминает проклятых палачей, убивших царскую семью; вспоминает о том, что в Ленине не было ни одной капли русской крови; вспоминает, как, издав указ о помощи голодающим, Ленин разрешил ограбить все лавры, храмы и церкви, а тех, кто бунтует, кто не подчиняется распоряжению правительства, приказал беспощадно расстреливать: «Чем большее число реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше.

Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать…» (Там же. С. 118). Изъятием церковных драгоценностей, золота, серебра, жемчугов, рубинов должен был заниматься Калинин и ни в коем случае – Троцкий, Каменев, Зиновьев. Так продолжалось много лет. Вывезли из России 5000 картин выдающихся художников мирового икусства, больше 450 храмов и церквей ограблено, ограблены дворянские усадьбы, частные коллекции… «Монгольское нашествие – светлый сон по сравнению с тем, что обрушилось на Россию», – пришёл к выводу В. Солоухин, проходя от ступени к ступени познания революционной России. Сталин через несколько лет после прихода к власти закрыл Интернационал, отстранил от власти старых большевиков, обвинил крупных большевиков-интернационалистов, захвативших власть в 1917 году, в заговоре против советской власти. И В. Солоухин в связи с этим рассуждает на любимую тему: «Когда говорят о репрессиях, сразу называют тридцать седьмой год. А собственно, почему? Чем тридцать седьмой хуже (или лучше, не знаю уж, как сказать), скажем, года 1919-го? Думаете, в тридцать седьмом году уничтожено больше людей, нежели в девятнадцатом? Или думаете, в период коллективизации меньше уничтожено людей, чем в тридцать седьмом году? Потому же никто не твердит нам про страшные 1918, 1919, 1920, 1921 и т. д. годы, а все твердят про тридцать седьмой? Потому что в 1937 году Сталин сажал носителей власти, нанося последний, решительный удар по силам Интернационала и окончательно отбирая у них власть в захваченной и оккупированной ими стране… но за этим внешним благополучием шёл активный процесс очищения основных государственных учреждений, основных рычагов власти от евреев, и они это прекрасно знали. Именно про этот год и сказала Надежда Яковлевна Мандельштам в своих воспоминаниях в том смысле, что, мол, «могли ли мы знать, отменяя всякую законность в 1917 году, что мы отменяем её и для себя». Да, им начинало отмеряться той же мерой. Начали отливаться кошке мышкины слёзы» (Там же. С. 168).

Так к В. Солоухину пришла последняя ступень познания России в ХХ веке. Большевики, по признанию В. Ленина, завоевали Россию. Большевиков поддерживают интернациональные бригады, сознательные рабочие, которые едут в деревню отбирать «излишки хлеба, продуктов». Москва и Петроград, ограждённые отрядами, голодают. Мужики сопротивляются, они знают, сколько труда вложено в этот хлеб и продукты, сопротивляются, возникают даже восстания, которые жестоко подавляются. А в это время Лариса Рейснер устраивает вечера, купается в ванне из шампанского; тощий Зиновьев приехал в Россию и за несколько месяцев превратился в откормленного судию. Улицы, проспекты, площади были срочно переименованы, Царское Село получило название Детское имение товарища Урицкого, Дворцовая плащадь в Петербурге стала площадью Урицкого, Воскресенская площадь в Москве стала площадью Свердлова. И этим переименованиям не было конца.

На ХII съезде партии Троцкий говорил: «Кто считает, что социализм и принуждение – это разные вещи, тот ничего не понимает в социализме. Со стихийной Русью пора покончить. Мы должны организовать население в трудовые армии, легко мобилизуемые, легко управляемые, легко перебрасываемые с места на место. Эти армии должны работать по методу принуждения. А чтобы принуждение было для них не столь тягостным, мы должны быть хорошими организаторами. Сопротивляющихся принуждению мы должны карать, а подчиняющихся поощрять системой премиальных, дополнительной оплатой, повышенной пайкой хлеба». Яснее как будто уж и не скажешь. Заметим также, что всё это говорилось в присутствии Ленина и, надо полагать, с его ведома. Так что сваливать теперь на позднейшие перегибы по крайней мере наивно. Эта идея трудовых армий, работающих по принуждению, вскоре обрела две формы: лагерей и колхозов» (Там же. С. 133—134). В первые годы после революции было запрещено слово «Россия». Характерна в этом смысле позиция Осипа Брика, критика и сотрудника ЧК, когда он оценивал стихи Анатолия Кудрейко: «Этим стихам для того, чтобы быть полностью белогвардейскими, не хватает одного только слова – Родина». Итак, Родина – «белогвардейское слово. России нет и как бы не было… Всё начинается с 1917 года. До этого была тьма, хаос, невежество» (Там же. С. 111). Ссылаясь постоянно на статьи и выступления В. Ленина по продовольственной программе, В. Солоухин приходит к выводу, что Ленин обвинял не кулаков, не деревенскую буржуазию, а простого крестьянина: «Если вы будете называть трудовым крестьянином того, кто сотни пудов хлеба собрал своим трудом и даже без всякого наёмного труда, а теперь видит, что может быть, что если он будет держать эти сотни пудов, то он может продать их не по шесть рублей, а дороже, такой крестьянин превращается в эксплуататора, хуже разбойника». Вот теперь всё по-ленински ясно. Все крестьяне, которые трудом вырастили хлеб и хотели бы его продавать, а не отдавать его бесплатно, – все они разбойники. Не те разбойники, оказывается, кто с оружием в руках пришёл в деревню отнимать хлеб, а те разбойники, кто не хочет его бесплатно отдавать. «Потому что, распределяя его, мы будем господствовать над всеми областями труда» (Там же. С. 279). Потом взялись за искоренение всего русского, национального. Москва была самым ярким городом с точки зрения национального своеобразия. А поэтому было решено уничтожить это своеобразие. Некий Заславский вместе с секретарём ездил по Москве и тыкал пальцем, указывая, что нужно было уничтожить. Уничтожили церкви, «златоглавые церкви и злагоглавые московские монастыри», 427 храмов и монастырей (Там же. С. 127). В начале революции были запланированы такие акции: «Из окончивших Московский и Петербургский университеты надо уничтожить девяносто процентов; высшего духовенства надо уничтожить девяносто семь процентов; выпускников гимназий надо уничтожить до восьмидесяти процентов; бывших офицеров русской армии, не ушедших в эмиграцию, – девяносто процентов; бывших воспитанниц пансионов благородных девиц – семьдесят пять процентов; бывших купцов – девяносто пять процентов; бывших генералов и адмиралов – девяносто пять процентов; бывших лесничих и агрономов – шестьдесят восемь процентов; бывших дипломатических работников – девяносто девять процентов…» (Там же. С. 225—226). В. Солоухин видел своими глазами то, что происходило в деревне. Кукуруза заполонила все самые черноземные земли. Хрущёв провёл кампанию по отбору частных коров. Колхоз скупил этих коров. У деревенского хозяина забот убавилось. Решено было также запретить городскому жителю содержать всякую живность. «Хрущёв зачеркнул Сталина, Брежнев зачеркнул Хрущёва, а что ждёт повышения цен, какие крупноблочные дома-скороспелки, какие закручивания гаек?» (Там же. С. 240) – так со всей беспощадностью писатель оценивает управление страной со стороны Генеральных секретарей КПСС, так ничего путного и не придумавших после смерти Сталина, после победы в Великой Отечественной войне.

Наконец, Кирилл Буренин заговорил о тайне времени и напомнил фразу, которую произнесла недавно Голда Меир: «Никогда не наступит такого момента, когда Соединённые Штаты сказали бы: «Нам не нравится то, что вы делаете» (Правда. 1976. 31 мая). Кеннеди высказался против помощи Израилю, высказался против разжигания ненависти против арабов, и его тут же убили. Никсон тоже попробовал затормозить какое-то дело и тут же был скомпрометирован и ушёл из президентов. «Израиль, – сказал Буренин, – это болезнь всего человечества, это рак крови. Болезнь началась давно, ещё в древности, а теперь выходит на финишную прямую… Ты только представь себе: все религии мира твердят с небольшими вариациями – «люби ближнего, не убей, не укради, все люди братья». И только одна религия из всех человеческих религий твердит евреям: отними, презирай, покори, заставь служить себе, уничтожь. Деньги, находящиеся не у евреев, – это твои деньги, они только временно находятся в других руках, поэтому при первой возможности отбери любыми средствами… Многие думают, что на земном шаре происходит борьба классов, борьба философии и идей. Нет! На земном шаре происходит только одна борьба: последовательная, многовековая борьба евреев за мировое господство. Другое дело, что они используют в этой борьбе и философию, и искусство, и всевозможные средства, а классовая теория – это их отмычка к любому народу» (Там же. С. 295—299). К. Буренин ссылается на Достоевского, на историю всех мировых революций, в которых главную роль, прежде всего финансовую, играли евреи.

Неожиданно В. Солоухину позвонил отец Алексей из Троицко-Сергиевой лавры. Встретились, поговорили. И отец Алексей сказал В. Солоухину, что К. Буренин «со всех сторон окружен чекистами и провокаторами… Поэтому мы после долгих колебаний и решили вас предупредить, чтобы не допустить вашей гибели. Если ещё не поздно.

Я онемел. В глазах у меня потемнело. Появилось полное впечатление, что я рухнул, провалился сквозь тонкий лед и падаю, падаю в бесконечную бездну, в бездну, у которой даже нельзя представить дна, настолько глубока она и ужасна» (Там же. С. 348). Отец Алексей, кроме того, ещё и сообщил, что в Ленинграде недавно были арестованы участники молодой организации Союз христианской молодёжи во главе с Огурцовым.

В конце концов после мрачных раздумий В. Солоухин пришёл к выводу, что встреча с К. и Л. Бурениными заставила его во многом измениться, стать живым и настоящим человеком: «В тебе струится русская кровь. Ты видишь вещи такими, какие они есть на самом деле, а не такими, как тебе внушали, чтобы ты их видел. В сущности, он сделал реанимацию. Он оживил тебя. Вместо послушного, нерассуждающего, безмозглового и слепого, слепо повинующегося, подстриженного под общую гребёнку, талдычащего общие слова и лозунги советского робота, вместо обкатанной детальки в бездушном государственном механизме ты превратился в живого человека, в единицу и в личность. Сложна и трудна будет теперь твоя жизнь. Но как бы она ни была сложна и трудна, ты должен благодарить человека, сделавшего тебя живым и зрячим» (Там же. С. 350—351).

Многие современники В. Солоухина называли прототипов Бурениных – это знаменитый художник Илья Глазунов, написавший и издавший в том же, 1995 году двухтомную летопись своей жизни и творческой деятельности – «Россия проклятая» (2-е изд.: В 2 т. М., 2006). Книга удивительная по своему мировоззрению, по пересмотру многих имён, односторонне изображённых нашими официальными историками в духе марксизма-ленинизма. В книге много субъективного, порой на первый взгляд вздорного, но весь пафос книги искренний и неподдельный: «Я не мог не написать эту книгу. Мне иногда кажется, что я прожил сто жизней, но все они – и счастливые, и кошмарно-трагические – объединены одним моим понятием – моя жизнь в жестоком ХХ веке» (Там же. С. 5).

Илья Глазунов почти дословно повторяет то, что писал Солоухин о фотографе К. Буренине, о его квартире, о его картинах, о встречах с иностранцами и пострадавшими в ходе революции дворянами и многое-многое другое. Ненависть к Ленину и Троцкому вошла в юную душу Ильи Глазунова после разговора с людьми, знавшими этих строителей нового мира. «За 450 последних лет, – писал И. Глазунов, – мир видел три главные революции – каждая из которых была разрушительнее предыдущих. Эти три революции – Английская, Французская и Русская – очень близки друг к другу как ступени одной и той же лестницы, ведущей к мировой революции… Истинное предназначение революции – это разрушение во имя мирового господства избранного меньшинства… все европейские революции были тщательно подготовлены и осуществлены с железной последовательностью масонскими ложами разных систем обрядов и послушания, деятельность которых, однако, направлялась из единого центра, скрытого от глаз человечества в течение многих веков. Ныне никто не отрицает, что Временное правительство русской февральской революции полностью состояло из масонов» (Там же. С. 13). Гитлер видел свою задачу в том, чтобы расширить свои границы за счёт русских земель, завоёванных «иудо-масонским большевистским интернационалом» (Там же. С. 15). Илья Глазунов вспоминает, как жена Ельцина, Наина Иосифовна, уговаривала его не говорить «русские», а говорить «россияне», он с горечью пишет, что русский народ превратился в «демос, обессиленный многолетним геноцидом, доведённый до демографического вырождения, лишённый права на национальное самосознание» (Там же. С. 50).

Илья Глазунов подробно фиксирует ход Февральской и Октябрьской революций, описывает их активных участников и даёт им современную оценку. Илья Глазунов цитирует заявление вождя 2-го Интернационала Эдуарда Бернштейна, которое он опубликовал в газете «Форвертс», о том, что Ленин и его товарищи получили от кайзеровской Германии крупные суммы, около 50 миллионов золотых марок, на ведение в России своей разрушительной агитации. Об этом стало известно ещё в декабре 1917 года (Там же. С. 204—205). Автор «России проклятой» подробно описывает красный террор, описывает многочисленные казни священников, перечисляет всех губителей русской державы (Там же. С. 263). Подробно останавливается на влиянии Чаадаева, «масона и предателя Отечества», посвящённого в «тайну времени», оказанном на Пушкина, который в юности увлекался масонскими «шалостями», а потом решительно отказался от всякого участия в тайных обществах и масонских ложах (Там же. С. 644). И. Глазунов напомнил в книге разговор Пушкина с англичанином тридцати шести лет, который сравнивал русского крестьянина и английского и делал вывод, что в русском крестьянине поражает «его опрятность и свобода» (Там же. С. 650). И здесь же Глазунов подчеркнул, «что яд масонского либерализма, разлагающий нацию, сделал своё дело, как бактерии и вирусы поражают здоровый организм, приводя его к болезни и смерти. Либерализм – это «свобода от», право на измену идеалам, право видеть жизнь и культуру «полифонично», без точных понятий добра и зла, это право на забвение национального самосознания» (Там же. С. 652—653). И. Глазунов щедро цитирует книгу Б. Башилова «История русского масонства», изданную в эмиграции. Подробно, опираясь на цитаты Б. Башилова и других русских пушкинистов, И. Глазунов приходит к выводу, что убийцами Пушкина были масоны – Бенкендорф и Дантес – и вся интрига против Пушкина была организована масонами, графиней Нессельроде и княгиней Белосельской, которая посоветовала Бенкендорфу послать «жандармов в другую сторону» (Там же. С. 705). Многие исследователи утверждают, что П. Чаадаев был учителем Пушкина. И. Глазунов, ссылаясь на своих предшественников, утверждает, что это очередная ложь. П. Чаадаев стал весьма популярным у западных и либеральных историков в России за свой антирусизм: «Во всё продолжение нашего существования мы ничего не сделали для общего блага людей:

ни одной полезной мысли не возросло на бесплодной нашей почве; ни одной великой истины не возникло среди нас. Мы ничего не выдумали сами и из всего, что выдумано другими, заимствовали только обманчивую наружность и бесполезную роскошь» (Чаадаев П.Я. Сочинения. М., 1989. С. 514). На публикацию «Письма» П. Чаадаева ответил профессор Московского университета Н.И. Надеждин: «Так называемое «Философическое письмо», помещённое в 15-й книжке «Телескопа» за нынешний год, возбудило самое сильное и самое естественное негодование…» (Глазунов И. Россия проклятая. Т. 1. С. 749).

Во второй книге «Россия проклятая» И. Глазунов повествует обо всем, что коснулось его, что он прочитал, что он услышал, что он написал, сообщает, где проходили выставки его картин, он упоминает о дружбе со многими выдающимися деятелями культуры, со многими политическими деятелями. Во второй книге И. Глазунов исследовал происхождение славянских племён, ушёл на полторы тысячелетия до Рождества Христова, рассказал о происхождении венедов, об острове Рюген и некогда знаменитой Арконе, святыни религиозной жизни прибалтийских славян, о короле славян Одоакре, который 14 лет правил Римом. Во второй книге И. Глазунов в главе «Партбилет и Николай II» рассказывает о знакомстве и дружбе с Владимиром Соло ухиным, рассказывает чуть иначе, чем Солоухин в романе «Последняя ступень». Илья Глазунов и Нина, прадедом которой был архитектор Леонтий Бенуа, сделали из «партийного босса от литературы» человека «ошарашенного» тем, что он увидел в квартире Глазуновых. И. Глазунов услышал: «Ты пробил броню равнодушия партийно-общественного превосходства», – сказала Нина, обращаясь к своему мужу» (Там же. Т. 2. С. 683). А в заключение этой главы И. Глазунов сообщает:

«Народная крестьянская мудрость истинна: в этом суть нашей жизни. Для меня самый страшный грех человеческий – предательство и двуличие. Как больно, когда тебя предаёт любимая женщина. Но несравнимо больнее, когда предаёт друг…

Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь: того, кто предаёт и творит зло, так или иначе наказывает Всевышний. И потому особенного смысла для меня полны финальные строки последней книги В.А. Солоухина «Последняя ступень», где он на смертном одре обещает «прошептать слова благодарности другу» за то, что «оживил» его, сделал «живым и зрячим». Так хочу верить, что Бог услышал эти слова…» (Там же. С. 6).

После первой книги рассказов и повестей «Зёрна» (1974) Владимир Крупин, отдававший все свои симпатии деревенской прозе и сам родившийся в деревне (1941), написал интересную повесть «Живая вода», опубликованную в журнале «Новый мир» (1980. № 8), и повесть «Сороковой день», увидевшую свет в журнале «Наш современник» (1981. № 11). Обе вещи вызвали серьёзные споры в руководстве партии и Союза писателей России.

Сергей Викулов, отправляясь в отпуск, подготовил одиннадцатый номер журнала «Наш современник», прочитал повесть «Сороковой день», повесть не понравилась ему: «Написанная в эпистолярном жанре, повесть к прозе имела весьма условное отношение. В ней не было ни сюжета, ни «героев», если не считать «героем» автора писем – журналиста, уехавшего в командировку в провинцию и там тоскующего по молодой жене. Впрочем, чувства в этих письмах – дело десятое, так… для антуража. Главным в них было описание того, что видел молодой журналист вокруг себя, и его раздумья по поводу увиденного или услышанного… Не устраивали меня также язык и стиль сочинения. Небрежность письма оборачивалась подчас удручающим косноязычием. Крупин чуть позже сам признал это в «Литгазете». Да, вещь недоработанная, сырая, писал он, но что ему было делать, если «НС» и такую принял к печати. Очень понравилось «Литгазете» такое откровение: дескать, вот он, уровень этого журнала…» (Викулов С. На русском направлении. Записки главного редактора «Нашего современника» (1970—1980 годы). М., 2002. С. 120). Ю. Селезнёв, недавно взятый в журнал первым заместителем главного редактора, пообещал С. Викулову довести повесть до приемлемого уровня. Номер вышел. Позже А. Беляев, заместитель заведующего Идеологическим отделом ЦК КПСС, показал С. Викулову журнал с многочисленными «серьёзными ошибками», о чём свидетельствовали закладки в текстах журнала. Повесть В. Крупина «была квалифицирована как очернительская, злонамеренная. Антисоветская» (Там же. С. 121). В своё оправдание Ю. Селезнёв сообщил, что повесть рекомендовали в печать В. Белов и В. Распутин. Но кроме «антисоветской» повести в номере журнала были напечатаны статьи А. Ланщикова «Великие современники (Достоевский и Чернышевский)» и В. Кожинова «…и назовёт меня всяк сущий в ней язык (Заметки о своеобразии русской литературы)». У А. Беляева лежали листки его консультантов, «Ю. Суровцев, В. Оскоцкий и иже с ними…», в которых была дана оценка этим литературоведческим статьям. Скорее всего, по мнению С. Викулова, консультанты обратили внимание на слова В. Кожинова, который писал: «Все великие русские писатели прекрасно сознавали, что пафос всечеловечности, оторванный от народной основы, порождает тенденции космополитического характера, о которых со всей резкостью (курсив. – С. В.) говорил и Достоевский… И если происходит разрыв, распад единства всечеловечности и народности, первая вырождается в космополитизм, а вторая – в национализм… Стоит подчеркнуть для большей ясности, что космополитизм и национализм по-своему также взаимосвязаны: национализм, утверждая одну нацию за счёт всех других, в сущности требует от всех этих других стать на космополитические позиции (это в высшей степени характерно, например, для такой крайней формы национализма, как сионизм)». Указал А. Беляев и на ошибочную рецензию С. Семанова на роман Марка Еленина «Семь смертных грехов», опубликованный в журнале «Нева» в 1981 году (Там же. С. 122).

Вскоре состоялось обсуждение одиннадцатого номера «Нашего современника» на Секретариате Союза писателей РСФСР. С. Викулов приводит фрагменты выступлений секретарей по сохранившейся стенограмме: «Е. Носов: «Получив 11-й номер, я был не то что разочарован, я был оскорблён этой вещью Крупина». Ю. Бондарев: «Вещь художественно не состоялась». Ф. Кузнецов: «Как можно было печатать Крупина? Ведь даже невооружённым глазом видно, что эта вещь должна была остаться в лаборатории молодого писателя. Она совершенно не готова для публикации… Это просто какой-то глупый вызов при той тяжёлой ситуации, в которой находится журнал «НС», притом что после романа Пикуля очень много пристальных глаз следят за каждым номером журнала» (Там же. С. 124—125).

Собравшиеся секретари высоко оценили публикации журнала «Наш современник» и огромную роль в собирании таких материалов со стороны С.В. Викулова.

А В. Крупин, переполненный замыслами, продолжал свою творческую работу, появились повести «На днях или раньше» (1982), «От рубля и выше» (1989) и роман «Спасение погибших» (1988). «Лучшие произведения Крупина питаются корнями малой родины, вятской земли, светлыми и горькими воспоминаниями детства и юности, – писал Алексей Любомудров. – В прозе писателя преобладают рассказы-исповеди, истории, свидетелем или участником которых был сам автор. Судьба России, душа русского человека – вот темы, которые волнуют писателя в первую очередь. Излюбленные персонажи Крупина – деревенские чудаковатые мужики, доморощенные философы. В их на первый взгляд наивных, порой косноязычных суждениях проступает точное и глубокое понимание народом происходящего со страной. Это Евланя («Повесть о том, как…»), отец («Сороковой день»), Костя («Прощай, Россия, встретимся в раю» (1991), земляки писателя («Во всю Ивановскую», «Боковой ветер», 1985). В книгах Крупина постоянно звучат частушки, остроумные афоризмы, песенные куплеты, стихотворные цитаты, присловья и поговорки; яркими гранями сверкает вятский фольклор, живое и образное слово. История родного края запечатлена Крупиным в цикле исторических очерков «Вятская тетрадь» (1987)… С 1990 по 1992 год Крупин – главный редактор журнала «Москва». В эти годы журнал стал большое внимание уделять духовным корням России, был введён раздел «Домашняя церковь», знакомящий читателя с православным вероучением. Кредо писателя выражено в его словах: «И теперь, уже насовсем, литература для меня – средство и цель приведения заблудших (и себя самого) к свету Христову» (Русская литература: Большая энциклопедия русского народа. М., 2004. С. 549).

В 1991 году лучшие произведения В.Н. Крупина вошли в «Избранное» в двух томах, были высоко оценены критиками и литературоведами.

Здесь уместно вспомнить любопытный факт литературной жизни… Только что опубликована книга В. Крупина «Книга для своих» (М., 2012), в которой автор вспоминает о выходе своего первого сборника «Зёрна» (1974). Нужна была в издательстве «Современник» рецензия о рукописи, дали Олегу Михайлову. Он, перегруженный делами, долго держал рукопись. В. Крупин ему позвонил, О. Михайлов ему ответил: «Да, давно лежит, да, пора. Я тут из неё читанул что-то. Неплохо, неплохо… Ну что ж, на днях намолочу, отошлю». Как-то О. Михайлов попросил В. Крупина «подскочить к Ермоловскому». «Я подскочил, – пишет В. Крупин в главке «Как сам себя наказал». – Олег Николаевич достал из портфеля мою рукопись. Но рецензии при ней… не было.

– Слушай, – хладнокровно сказал он, – некогда мне читать. Ты же лучше знаешь свою рукопись, напиши рецензию сам. За моей подписью. Смело рекомендуй. Давай! Ну, конечно, не взахлеб хвали, сделай там для виду пару замечаний. Позвони, как будет готова.

– Завтра будет готова!

– Что ж, на том же месте, в тот же час.

Через сутки, у Ермоловского, Олег Николаевич, не читая, что там написано за его подписью, подмахнул рецензию, и я понёсся с нею в издательство.

А дальше? А дальше… мою рукопись снова не включили в планы. Ужас! Почему?

– Начальство сказало, – огорчался вместе со мной редактор, – что в рецензии говорится: рукопись нуждается в доработке…

– Но ты-то знаешь, что я сам писал эту рецензию.