Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

Родился в станице Ленинградской Краснодарского края. «Отец, кадровый офицер-пограничник, – писал Ю. Кузнецов в предисловии к его книге «Избранное» (М., 1990), – внезапно был отозван с заставы, лишён звания и прав и брошен на произвол судьбы. Ещё хорошо, что не пошёл по этапу в лагерь. Долго он искал пресловутую «тройку», чтобы дознаться правды. Наконец добился своего: ему показали донос, в котором всё было чудовищной ложью. Отцу удалось оправдаться, и ему вернули звание и права. Но каково было моей матери! От страха за неизвестное будущее она решилась на отчаянный шаг: пресечь беременность. Но, слава богу, было уже поздно. И я родился, вопреки всему» (Кузнецов Ю. Избранное. С. 3). И отца Юрий Кузнецов часто вспоминает в своих стихах. Вот одно из них, юношеское:

 
Надо мною дымится
пробитое пулями солнце.
смотрит с фото отец,
измотанный долгой бессонницей,
поседевший без старости,
в обожжённой, измятой каске.
Он оставил мне Родину
и зачитанных писем связку.
Я не помню отца,
я его вспоминать не умею.
Только снится мне фронт
и в горелых ромашках траншеи.
Только небо черно,
и луну исцарапали ветки.
И в назначенный час
не вернулся отец из разведки…
Мне в наследство достался
неувиденный взгляд усталый
на почти не хрустящей
фотокарточке старой.
1959
 

Здесь полностью приведено целое стихотворение не только для того, чтобы показать боль сына, но главным образом для того, чтобы показать, что уже с юношеских вещей пред нами предстал истинный поэт. А чуть позднее в стихотворении «Отцу» поэт вспоминает, что отец не имел права умирать, оставив их «одних на целом свете», а мать, «на вдовьем ложе памятью скорбя, / Она детей просила у тебя», но никто этого не понимает:

 
…Чего мне ждать?
Летит за годом год.
– Отец! – кричу. – Ты не принёс нам
Счастья!.. —
Мать в ужасе мне закрывает рот.
1969
 

В стихотворении «Отец в сорок четвёртом» (1965) Юрий Кузнецов описывает последние мгновения отца: «Вот он встаёт, идёт, ещё минута – / Начнётся безотцовщина сейчас!

 
Начнётся жизнь насмешливая, злая,
Та жизнь, что непохожа на мечту…
Не раз, не раз, о помощи взывая,
Огромную услышу пустоту.
 

И эта «безотцовщина» со всеми её горестями, одиночеством и мукой окрасит творчество талантливого поэта, создавшего за тридцать лет немало незабываемых образов.

Мать его была то учительницей, по мнению биографов, то администратором гостиницы.

Учился в средней школе, поступил в Краснодарский университет, но был призван в армию, два года служил на Кубе (1961—1963), в 1965 году поступил в Литературный институт имени А.М. Горького, творческий семинар под руководством известного поэта-фронтовика Сергея Наровчатова дал ему и теоретические знания, и серьёзное обсуждение его стихотворений участниками этого семинара. А первые стихотворения его были опубликованы ещё в «Пионерской правде», затем в журналах, в частности в «Новом мире» под редакцией Сергея Наровчатова (1975. № 7; 1976. № 3; 1977. № 6; 1979. № 6; 1989. № 2), и книгах: «Гроза» (1966), «Во мне и рядом даль» (1974), «Дом» (1976), «Край света – за первым углом» (1977), «Стихи» (1978), «Отпущу свою луну на волю» (1981), «Русский узел» (1983), «Ни рано, ни поздно» (1985), «Золотая гора» (1989), «Стихотворения» (1990), «Избранное» (1990).

С первых публикаций критики заметили, что Юрий Кузнецов не только состоявшийся талантливый поэт, но и большой художник, открывающий новые духовные миры. Одним из первых Вадим Кожинов, внимательно следивший за новыми именами в поэзии, написал об этом открытии после выхода в свет первой московской книги стихотворений Ю. Кузнецова в 1974 году (Литературная Россия. 1974. 29 ноября; Литературная учёба. 1982. № 2; затем в книге «Статьи о современной литературе». М., 1982). Острую статью «Призраки силы и вольности» написала Т. Глушкова (Литературное обозрение. 1977. № 6). Ю. Селезнёв поделился своим мнением о Кузнецове в книге «Мысль чувствующая и живая» (М., 1982). Вокруг имени Кузнецова возникли разные суждения, два мнения высказали о поэзии Кузнецова критик Станислав Рассадин и поэт Валентин Устинов (Литературная газета. 1986. 23 апреля), включилась в полемику поэтесса Лариса Васильева (Литературная Россия. 1987. 23 января), а поэт и критик Станислав Куняев словно бы подвёл итоги острого диспута вокруг имени знаменитого поэта (в одном из ранних стихотворений Ю. Кузнецов обещал краснодарцам вернуться «знаменитым поэтом») (Куняев С. Мир с тобой и отчизна твоя!.. Литературное обозрение. 1987. № 8).

Ёмкую характеристику творчества Ю. Кузнецова дали в «Лексиконе русской литературы ХХ века»: «Кузнецов принадлежит к числу поэтов, тесно связанных с русской традицией. Он видит свою задачу в постановке извечных вопросов бытия, а не быта. Наряду с историческими стихотворениями (напр., «Сказание о Сергии Радонежском») у него встречаются стихи о Второй мировой войне, о событиях современности и о трагической судьбе России. Тема жестокого бытия переплетается с мотивом любви как спасительного начала. Стихам Кузнецова свойственна интонация баллады, а конкретные ситуации описаны сжато, скупо. Он часто обращается к снам, мифам, к фантастике, чтобы притчей или намёками высказать волнующие его мысли» (М., 1996. С. 214).

Особенно яростные схватки были вокруг стихотворения «Я пил из черепа отца». Вот оно:

 
Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.
 
 
Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землёй.
1977
 

В этих строчках таится трагическая любовь к прошлому России, трагическая потому, что многие его современники позабыли о великом прошлом, о великих именах Русской земли, довольствуясь современным мелкотемьем. Как раз в то время разгорелись бурные дискуссии между критиками журналов «Новый мир» и «Молодая гвардия». Лирический герой чем-то своеобразным, неповторимым перекликается с образом Гамлета, вспомним этот образ.

Со временем поэзия Кузнецова становится глубже, обширнее, он заглядывает в далёкие века и в далёкие страны, среди героев его стихов действуют Гомер, Софокл, «мрачный Дант», Мильтон, Франсуа Рабле, Лукиан, Боккаччо, появляются и Христос, и Демоны, происходит борьба добра со злом, и не всегда побеждают в этих конфликтах добрые начала, порой под гнётом неумолимых сил поэт не понимает, о чём говорит с «верной женщиной», почему зовёт в собеседники «время», «свист свистит всё сильней», «вот уж буря ломает деревья», поэт во власти могучего стихийного чувства:

 
И с тех пор я не помню себя:
Это он, это дух с небосклона!
Ночью вытащил я изо лба
Золотую стрелу Аполлона.
1969
 

И «золотая стрела Аполлона» чуть ли не всего, что окружает и что хранится в памяти, воплощает во вдохновенные стихи и поэмы. «Сказание о Сергии Радонежском», «Сказка о Золотой звезде», «Сказка гвоздя», «Былина о строке», «Тень Низами», «Рыцарь» (шуточное), «Мужик», «Мне снился сон, когда в меня стреляли…», «Поездка Скобелева. 1881 год», «Возвращение молодца из Персии. 1185 год» – эти и десятки других стихотворений повествуют об исторических фактах, легендах, снах, шутливых историях, мифах, а все вместе передают неповторимый душевный мир поэта, его духовное богатство.

А «Превращение Спинозы» (1988) возвращает нас в Нидерланды, в ХVII век, когда великий философ за вольнодумство получил наказание от Амстердамского еврейского общества, «великое отлучение» (херем), жил в деревне и занимался шлифовкой линз. Вот биографическая основа этого стихотворения: «Смотрел загадочно Барух, / Шлифуя линзы быта, / Как пауки ловили мух / В углах звезды Давида…» Сожрали пауки друг друга, один остался, «Философ не сдержался – И превратился в паука / И в банке оказался».

 
Остался жив один из двух,
Один пожрал другого.
Но знать, кто был из них Барух,
Нет смысла никакого.
 

Это ещё одна загадка Юрия Кузнецова.

В последнее десятилетие своей жизни Юрий Кузнецов увлёкся религиозной проблематикой. На библейские темы он написал поэмы «Путь Христа» и «Сошествие в ад», «Детство Христа», «Юность Христа», некоторые из них вызвали недовольство как священников, так и неверующих. Поэт явился ко Христу, а потом вместе с ним спустился в ад, где увидел чуть ли не всех страдальцев – классиков мировой культуры.

Как Н. Клюев и С. Есенин спустили на землю Христа, чтобы Он увидел то, что происходит на земле, так и Ю. Кузнецов идёт ко Христу, который сказал: «Блаженны нищие духом, ибо есть Царствие Небесное»:

 
«Да» или «нет» – вот исконный язык человека.
…С вами Христос во все дни до скончания века!..
Так Он сказал. И вознёсся средь белого дня
В синюю высь языками живого огня…
…Отговорила моя золотая поэма,
Все остальное – и слепо, и глухо, и немо.
Боже! Я плачу и смерть отгоняю рукой.
Дай мне великую старость и мудрый покой.
 

Кузнецов Ю. Избранное. М., 1990.

Кузнецов Ю. Путь Христа. М., 2001.

В издательство «Советский писатель» поступила рукопись романа «Отава». Никто в издательстве не мог припомнить, чтобы фамилия автора появлялась в печати. Пошли в Ленинскую библиотеку и по каталогу установили, что Владимир Карпенко только что опубликовал первую часть романа в Астраханском книжном издательстве. Листов десять из тридцати. И всё. А между тем художественная ткань книги не оставляла сомнений, что «Отава» принадлежит перу безусловно талантливого человека. Казалось бы, тема старая, а сколько в ней свежести, непосредственности. Особенно радовал язык писателя – образный, меткий.

В основе сюжета романа история возникновения и роста молодёжной организации, активно действовавшей под руководством большевистского подполья против немецких оккупантов. И вот на этом «старом» материале автор создал яркое, интересное произведение. В романе много действующих лиц, и каждое отличается резко выявленной индивидуальностью, чётко обрисовано психологически.

Надолго запоминаются три друга – Фёдор, Леонид, Михаил. Бескорыстные, самоотверженные, преданные Родине. В их поступках на первых порах много мальчишеского, но потом их характеры мужают. Двое из них погибают в суровой борьбе, третий после освобождения родной станицы вступает в ряды Красной армии.

Словом, роман «Отава» получился вполне зрелым в художественном отношении, интересным, значительным по материалу произведением.

Догадываешься, что автор рассказывает о близком, пережитом. Но тем не менее возникал вопрос, что лежит в основе его романа – вымысел или документ?

…К середине лета Сальская степь выгорает. Из апрельской нежной, зелёной и голубой, превращается в бурую, серую. Корёжится, сохнет трава, трескается земля. Днями над степью колышется раскалённая воздушная зыбь. Стоит одуряющая жара. Нечем дышать. Кажется, всё живое вымерло. А если в эту пору подует извечный враг степи – ветер из далёких горячих пустынь Закаспия, – становится просто невыносимо.

К концу августа жара спадает, утихают и меняют направление ветры. Выпадают дожди. Теплынь, будто снова вернулась весна. Обновляется, молодеет степь – одевается в зелёный наряд, отаву. Нет в ней майских одурманивающих запахов, она скромнее на цвет, крепче на корню, жёстче и суровее. Но радует так же. Растет и тянется к солнцу до самых заморозков.

Картина эта, поэтическая и вместе с тем полная драматизма, помогает понять суть творчества В. Карпенко. Сальская степь взрастила писателя, она, как добрая мать, мудро делилась прожитым.

Весенней грозой прошла Гражданская война. Прошла, казалось пытливому мальчишке, давно. Но гудит, стонет под копытами тысяч коней распластанная степь, стоят перед глазами рвущиеся в бой конские лавы; не утихает пушечная пальба; косые полотнища пулемётных очередей выкашивают людские массы; молодая кобылица, учуяв кровь всадника, тоскливым ржанием оглашает скорбно притихшую степь…

Ночами напролёт мог слушать Владимир Карпенко рассказы бывалых людей. Тёмночубые и седые, с резкими складками на лицах, близкие и дальние, в табачном дыму, за неизменной бутылкой, они вспоминали ушедшую жизнь. Для него не было ни странным, ни удивительным, что эти люди некогда сходились насмерть, ослеплённые сословной ненавистью друг к другу, рубились напропалую, лихо. Теперь победители и побеждённые – за одним столом. Нравственное превосходство сделало победителей великодушными. Прямой наследник отцов и дедов, мальчишка тоже проникался великодушием. Услышанное тревожило его воображение. Чуть свет он бежал на бугор, где белела пирамида, сложенная из ракушечника, обнесённая частоколом; на макушке алела звезда из жести. Похоронили на этом месте казаков-дружинников с Дона. Они уходили из станицы Романовской от повстанцев-белоказаков; пробивались сюда, в Сальские степи, к красным. Человек шестьдесят покоится в братской могиле. Или оказывался парнишка далеко за хутором, задумчиво вглядывался в забурьяневшие окопы, выколупывал позеленевшие стреляные гильзы. Вот канава у дороги. Тут валялся казачий офицер, срезанный с тачанки из пулемета дядькой Гришкой Беркутовым, двоюродным братом отца. За хутором гребля через ерик… Опять Беркут на своей тачанке: валит снопами с сёдел казаков, сумевших уйти от клинков думенковцев…

Детвора, очарованная услышанным, повторяла боевые дела отцов и дедов в играх. Сходились улица с улицей, шли край на край, хутор на хутор.

И вдруг… война! Неокрепшие детские руки, кидая на чердаки самопалы, деревянные шашки, потянулись к настоящему оружию. Мальчишки сразу повзрослели, оставив школьные парты; старшие уходили на фронт, вливаясь в Красную армию.

Знойным летом 1942 года враг вступил в Сальские степи. Заполыхали тесовые курени, колхозные камышовые сараи; со стоном падали в садах яблони и вишни, подмятые гусеницами немецких танков. Гитлеровские стальные колонны, извиваясь по буграм и балкам, вытянулись на десятки километров, рвались к Волге и на Кавказ…

На пороге каждого дома встала беда. Вот он, враг: беловолосый парень в изодранном комбинезоне; лицо загорелое, голубые глаза пытливо оглядывают каждого встречного… Чужая лающая речь, чужой смех скребли душу…

Рушился привычный мир. На глазах происходила переоценка сложившихся уже понятий, душевных качеств, взрослели чувства. От притока духовных сил креп, мужал характер. Чёрная сила не смяла впечатлительную натуру, благодушную, взращённую на добре. В ответ на зло рождалась ненависть…

Вчера вместе сидели за партой, бегали за одной конопатой девчонкой. Нынче сверстник в галифе, хромовых сапогах, снятых с убитого лейтенанта, на левом локте – повязка полицая. Курит, пьёт самогонку, глядит с прищуром… Сосед, незаметный, приветливый человек, с простреленной в Гражданскую кистью правой руки (трое сыновей, окончившие станичную десятилетку, красные командиры, бьют где-то на Волге и на Кавказе фашистов), на базарной площади встречает немцев хлебом-солью. Оказывается, он, сын деникинского офицера, двадцать лет ждёт этого часа, чтобы жизнь развернуть по-старому да по-бывалому. Голубоглазая, стриженная под мальчишку десятиклассница, сводившая с ума всех станичных парней, пошла работать в немецкую комендатуру…

Дико, нелепо! Рассудок отказывается принимать всё происходившее за действительность.

Фронт откатился с Дона на Волгу, на Кубань и Ставропольщину, к предгорьям Кавказа, а в сальских хуторах и станицах, оккупированных врагом, то тут, то там валились под откос товарные составы с зерном, взлетали на воздух баки с горючим, полыхали тревожные зарева – горели хлеба на корню, сено в копнах.

На заборах, на стенах домов забелели комендантские приказы со зловеще распятым чёрным орлом. Полевая немецкая жандармерия, каратели, полицаи с ног сбивались. Кто они, поджигатели? На площадь силой сгонялись люди, спешно крепились к телеграфным столбам перекладины… Кто они, пожилые, угрюмые, с тяжёлыми руками, а больше – угловатые мальчишки?

В южных степных областях партизанская борьба имела иные формы, нежели, скажем, в болотистых дебрях Белоруссии, Смоленщины. На голой, как ладонь, местности партизанскую бригаду не развернёшь. Какую бригаду! Взвод укрыть негде, а борьба была и там; борьба массовая, народная.

Народ не принял «нового порядка», навязываемого фашистами, не хотел подставлять шею уготованному для него ярму.

Партия, отступая, оставляла ветеранов для подпольной работы, к ним примыкала молодёжь, комсомольцы. Зелёная юность без жизненного опыта один на один выходила на бой с жестоким беспощадным врагом. Молодые парни и девушки гибли, но смертью своей утверждали на земле победу добра над злом. Их пытали, расстреливали, вешали, топили, обливали на морозе у проруби водой, сооружая страшные ледяные памятники…

Пятнадцатилетний мальчишка, восьмиклассник, В. Карпенко глядел на эти драматические события в упор – совершались они у него на глазах. Мало того, он не оставался в стороне.

На закате солнца он скачет по степи, чтобы предупредить старшего товарища об опасности. 25 километров – едва не запалил лошадь. Но в хуторе уже немецкий комендант на легковой машине. И товарищ его арестован. Первая жертва… Позже, декабрьской ночью, по этой же степной дороге за ним гналась стая волков; от волков ушёл – угодил в лапы полиции. Его уже искали. Хуторской атаман отправил их с дедом Овчинниковым, бородатым крепким старовером, в станицу – доставить в полицию две пароконные брички и верховую лошадь с седлом. Предназначались они формируемой калмыцкой сотне. Ни брички, ни лошади по назначению не попали. В самые глаза уставилось дуло пистолета разъярённого гильфполицая… Спасла случайность.

Ждали своих. Гремит на востоке, у Котельникова. Уже не надо прислонять на утренней заре ухо к земляному полу – слышно и так. Неожиданно поднялась стрельба за бугром, на западе. Хуторяне теряются в догадках: почему отсюда? кто такие? Трое суток шёл бой в соседнем хуторе Денисовке.

Оказалось, свои. Моряки-дальневосточники. Полгода назад их сняли с кораблей, привезли на Волгу, в Сталинград. В волжском горниле они обрели новое имя – 52-й гвардейский отдельный стрелковый полк. Около месяца, как полк оторвался от железной дороги Сталинград – Тихорецкая – главного направления наступающего фронта. Где-то от станции Котельниково моряки двинулись но бугристому правому берегу реки Сал к Дону, держа курс на Ростов. Под Большой Мартыновкой, в хуторе Рубашкин, перешли на левый низкий берег…

И вот они вдвоём с комиссаром, замполитом. Уже далеко за полночь. Моряки, смертельно уставшие, давно спали; кому не хватило места в хатах, набились в сараи, катухи, зарывались в скирды. Паренёк видит, как замполит мучительно борется со сном, усталостью. Воспалённые глаза уставились в карту. Но сведения важные – не до сна! Он – самый старший начальник.

Два часа назад в эмку угодила бомба; погибли командир полка и начальник штаба. Что же делать? Куда идти? Думал, на восток, навстречу своим. Нет, парень настойчиво твердит своё… В соседних хуторах – немецкие танки. В Мамоне – четыре, в Ермакове – двенадцать… А что дальше?

До железной дороги, в Зимовнике, 60 километров. По гулу – там бои. Один путь – на запад, в хутор Рубашкин, откуда пришли. И уходить немедленно.

В хату ввалились двое. Румяный моряк-лейтенант и коренастый военный кавказского типа, в дублёном полушубке, на животе – автомат ППШ. Докладывает весело: они армейские разведчики, передовые части уже на подходе, утром будут здесь.

Едва закрылась за разведчиком дверь, вспоминает В. Карпенко, он так и вцепился в ожившего от добрых вестей замполита: не верь! Это немецкие диверсанты! Их восемь человек; среди них одна женщина. Командир – кавказец, в полушубке, с автоматом, на белой лошади. Они орудуют уже недели две-три по сальским хуторам под видом разведчиков-красноармейцев. Останавливают днём на дорогах немецкие машины, закуривают и разъезжаются…

Через час взводные силой отрывали ото сна бойцов, ставили в колонны и уводили в предрассветных декабрьских сумерках обратно за Сал. На бугре, за хутором, нашли бесславную могилу предатели-диверсанты. Прождав до полудня своих разведчиков, немецкие танки бросились за моряками в погоню…

За год до конца войны, вернувшись из госпиталя, В. Карпенко продолжал учёбу в школе. Виденное, пережитое не давало покоя. Прошлое – рассказы старших – тесно сплеталось со своим, пережитым.

Над рукописью сидел ночами, после уроков. Летом отвёз в Ростовское издательство десяток толстых тетрадей.

– Роман неважный… – будто извиняясь, заговорил редактор. – И герой сам… оторванный от земли.

Всего ожидал, только не этого. Ведь он же писал о себе и своих сверстниках.

После долго не брался за перо. Другая страсть всецело поглотила его. Пять лет Карпенко не выпускал палитру. Рисунок, живопись, композиция, история искусств… А перед глазами – широкая степь, своя, Сальская, с буграми, балками, буераками, ериками… И – люди. Огромные группы, массы! В движении, экспрессии. Конная атака, рубка… В воображении художника начали уже сливаться в единый сплав события прошлые, услышанные некогда, и своё, пережитое… Так возникал замысел романа о Борисе Думенко, так зарождался роман «Отава».

С неумолимой силой снова потянула литература. Окончил Литературный институт имени Горького. Дипломная работа – роман «Отава»…

Навсегда запомнились молодому писателю слова Всеволода Иванова, сказанные на дипломной защите:

– Роман Владимира Карпепко «Отава» написан в традиционной манере русских реалистических романов, в манере, имеющей уже почти столетнюю традицию. Роман идёт плавно, подробно, – быть может, чересчур подробно; я боюсь, что для читателя он будет несколько утомителен именно своей подробностью и обилием деталей, которые не всегда необходимы. Впрочем, за читателя говорить вряд ли стоит. Персонажи романа, скажем – Лёнька, очерчены выпукло, с большим знанием сельского быта и условий подпольной и неподпольной войны с немецкими фашистами, которую описывает автор. В общем, автор – человек, несомненно, талантливый.

Написать роман об Отечественной войне с немецкими фашистами, – пусть даже на материале быта, ещё не использованном другими авторами, – после ряда выдающихся романов на эту тему – задача нелёгкая. Автор с нею вполне справился, хотя длинноты есть, и длинноты заметные, – особенно во второй части… Постоянно надо твердить самому себе: «Сжато, коротко, без деталей!» В этом залог успеха. Всё же другое у Карпенко есть, и остаётся пожелать ему только работать и работать.

Слова известного писателя укрепили веру в призвание и многому научили. Ещё два года Карпенко работал над рукописью.

Работая над «Отавой», Карпенко часто вспоминал одного из полузабытых героев Гражданской войны – Бориса Мокеевича Думенко. Для многих это имя было совершенно неизвестно. А Карпенко рассказывал о нём как о трагической фигуре, благородном герое Гражданской войны, попавшем в тяжёлое, трагическое, безвыходное положение. Как раз к этому времени стали появляться публикации, в которых заговорили о Думенко как об одном из видных вождей.

В 1967 году Карпенко опубликовал первую книгу романа под названием «Красный генерал» в журнале «Волга», вторая часть появилась в том же журнале в 1969 году. А потом и третья. Вся трилогия получила общее название «Тучи идут на ветер».

Это роман о герое Гражданской войны Борисе Думенко, который был расстрелян в 1920 году в расцвете своей славы и полководческого таланта. Один из организаторов Красной кавалерии, талантливый командир крупных конных соединений, беззаветно преданный революции и трудовому народу, одним из первых получивший высшую награду Республики – орден Красного Знамени. Многие возражали против жестокого приговора, в том числе Сталин и Егоров, но приговор был спешно приведён в исполнение.

В Сальских степях, где прошло детство и юность писателя, помнили Бориса Думенко и свято хранили образ легендарного героя Гражданской войны, с которым судьба обошлась немилостиво. Известно, плохие люди быстро забываются, хорошие надолго западают в сердце. Вот и старые думенковцы в рассказах о Гражданской войне всегда с теплотой вспоминали о нём. Почему всё же так случилось?

Эти мысли одолевали молодого писателя. И он взялся за «дело» Бориса Думенко. Не ограничившись, естественно, изучением архивных документов, В. Карпенко стал разыскивать соратников Думенко, допытываться, каким он был, каков был его характер, в каких событиях приходилось участвовать, как вёл он себя в том или другом случае. Накапливался огромный материал. Автор понял, что характер и личность Бориса Думенко невозможно понять, если не исследовать социальные истоки его участия в революции и Гражданской войне на стороне революционного народа.

В журнальный вариант не вошли главы о детстве и юности, столь необходимые для выявления социальной характеристики облика главного героя. В журнале отсутствуют главы, в которых рассказывается всё, что связано с личной жизнью Бориса Думенко. Всё это необдуманно было выброшено, оставлены только внешние событийные линии, которые повествуют о зарождении на Дону партизанских конных отрядов, о возникновении Гражданской войны, о роли Думенко в формировании Красной конницы и о тех сражениях, в которых он принимал участие. Конечно, это важно и интересно, по слишком односторонне обрисовывает характер главного героя.

Борис Думенко – сложная историческая личность. В нём – наряду с ярким организаторским талантом, бесстрашием и мужеством, храбростью и силой, энергией и волей, то есть чертами, которые во время революции поставили его во главе трудовых народных масс, – были и такие качества, как вспыльчивость, несдержанность, нетерпимость. Качества, приводившие его порой к анархичности в поступках, к субъективным решениям. В Борисе Думенко отразились многие черты крестьянской массы, из которой он вышел: отсутствие опыта политической борьбы, недостаток культуры и др. Вот эта сложность личности, сложность его отношения с людьми, яркость его дарования как полководца, не знавшего поражений, порождали зависть и злопыхательство мелких людишек, использовавших карающий меч Революции в корыстных целях. Это и привело к трагической гибели легендарного полководца.

Сейчас о Борисе Думенко написаны статьи и воспоминания ветеранов-очевидцев, в которых освещается истинное место Думенко в исторических событиях того времени.

В Сальских степях, где вырос Думенко, откуда начинал свой героический путь по революционным шляхам, свято чтили память о нём, свято чтили и верили, что о Борисе Думенко, как и о Чапаеве, Котовском, будут написаны книги, песни, созданы фильмы и картины.

В. Карпенко поставил перед собой нелёгкую задачу – воссоздать облик подлинного Бориса Думенко, рассказать о нём объективно и беспристрастно, раскрыть характер во всей полноте, во всей сложности и противоречивости. Автору удалось проследить рост и формирование Думенко как командира, показать, как из вожака небольшого хуторского отряда постепенно вырос командир многотысячного конного соединения.

Трудную жизнь прожил Борис Думенко. Голодное детство, полное лишений и обид, которые доставались сыну иногороднего на казачьей земле, невесёлая юность, проведённая в непрестанном труде, окопы Первой мировой войны, но потом – два года Гражданской войны, радость полководца, не испытавшего поражений.

В романе Думенко предстаёт талантливым полководцем и организатором, пользующимся доверием высшего военного начальства, человеком, умеющим прощать ошибающихся и жестоко расправляться с врагами, бесконечно преданным революции и трудовому народу, честным, прямым, бескорыстным, мужественным. И вместе с тем Карпенко не скрывает от читателей грубости, излишней прямолинейности, некоторого превосходства перед другими командирами меньшего калибра. Все это было и в реальном Думенко: и неумение сдерживать свои чувства, и заносчивость, что можно понять, если учесть, что ему приходилось командовать не регулярной армией, а крестьянской массой, где уговорами, убеждением не скоро добьёшься желаемого результата: здесь нужен был именно такой командир – прямой и скорый на руку. За короткий срок из полуанархических крестьянских отрядов Думенко создал регулярную Красную кавалерию.

Вместе с Думенко действуют в романе и другие исторические личности, в частности Сталин, Ворошилов, Будённый, Троцкий, Егоров. В. Карпенко нашёл подходящие эпизоды для обрисовки каждого из исторических деятелей, не лакируя положительных сторон личности, не шаржируя отрицательных. Сталин, Ворошилов, Егоров показаны как положительные деятели революции. Но они – живые люди. Они могут быть раздражительными, грубыми и вместе с тем глубокими и дальновидными.

Владимир Карпенко не романтизирует Бориса Думенко, который правду-матку режет в глаза. Ворошилову, например, приходится выслушивать резкие слова Думенко о своём плане разгрома белых, – в плане Думенко больше трезвости и глубины. Троцкого Думенко называет дураком. А Троцкий – человек самолюбивый, жестокий. Вот и завязался калмыцкий узел в их отношениях. А если не показать всего этого, не показать Думенко резким, прямодушным, правдивым, решительным до жестокости, то читателю непонятна будет трагическая судьба героя.

Автор глубоко раскрывает роль революции в формировании донских партизанских отрядов, даёт яркий исторический фон, выдвигая на первый план деятельность красных комиссаров.

Интересным получился образ Ивана Кучеренко, первого комиссара Сальского округа, одного из лучших ораторов-большевиков на Дону. Возвращаясь с фронта, Борис Думенко сталкивается на родной станции с Иваном Кучеренко, рассказавшим ему о положении на Дону.

По первоначальным намерениям автора предполагалось на этом и закончить, а все последующее – болезнь Бориса, формирование нового Конно-Сводного корпуса, взятие Новочеркасска, суд и расстрел – дать коротко, в эпилоге, ограничившись, может быть, теми документами, которые фигурировали в ходе судебного процесса. Такова была цензурная ситуация в России.

Но вскоре писатель понял, что те события, о которых предполагалось рассказать в эпилоге, очень значительны и важны для понимания трагедии Бориса Думенко. Да и в истории Гражданской войны этот период мало освещён. Необходимо было мотивировать гибель одного из любимых командиров Красной армии. Причина гибели Думенко лежит не только в самой его личности, но и в тех обстоятельствах, которые сопутствовали этому трагическому событию. Если дать в эпилоге только стенограмму суда, то читатели не поймут, что это беззаконие совершено по прямому указанию Троцкого, действовавшего через Смилгу и Розенберга. Троцкому нужен был любой, малейший повод для того, чтобы свести личные счёты со своенравным комкором.