Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

Поездил по хуторам и станицам, получил новый заряд бодрости и впечатлений… И сел за рабочий стол – «С кровью и потом» – так назвал он свой будущий роман о сплошной коллективизации. Всю зиму и весну работал над романом, ограниченный строгими рамками замысла – показать рождение колхоза в хуторе Гремячий Лог, время действия тоже ограничено: январь – сентябрь 1930 года. И первые месяцы колхозной жизни радовали Шолохова, мучительные раздумья отошли на второй план, нужно было думать о будущем урожае, о формах совместной работы… И колхозники постепенно втягивались в коллективную жизнь, покрикивая друг на друга, когда видели лень и беззаботность.

У Шолохова в это время выработалась своя философия жизни, в корне отличавшаяся от официальной. В одном из журналов Шолохов опубликовал главу из «Тихого Дона» о гибели Петра Мелехова от рук Михаила Кошевого. Некоторые из партийных работников почувствовали, что Шолохов не так написал её, с «излишним гуманизмом», и, читая её, хотелось заплакать вместе с Григорием Мелеховым.

«– Расстрелян белый бандит, матёрый враг, один из главарей контрреволюционного мятежа, – сказал этот партийный деятель. Читатель должен радоваться, что одним гадом стало меньше. А мы смерть Петра воспринимаем глазами его брата, Григория, тоже контрреволюционера. Так ли должен писать пролетарский писатель?

Ответил Шолохов двумя словами:

– Так написалось» (М. Шолохов в воспоминаниях современников… М., 2005).

«Шолохову было жаль убитого офицера», а это противоречило казённой философии, «гуманизм присущ Шолохову и тогда, когда он показывает страдающего большевика и очутившегося в несчастии реакционера…» «Представьте, сейчас классовая борьба в деревне, а мы с гуманизмом тут как тут, на первом плане. Кого читатель будет жалеть? Кулака. Он ликвидирован, он страдает…» – вот слова, в которых упрекали Шолохова за гуманизм. Но Шолохов отверг эти притязания пролетарских руководителей и читателей и пошёл своей дорогой…

Непомерные трудности с коллективизацией не проходили. Радужное настроение от первых шагов коллективной жизни испарилось, как только Шолохов узнал о том, как распределяли выращенный колхозниками урожай. Правительство распорядилось оставлять колхозникам только 25 процентов урожая, а остальное сдать государству. Те, кто сдал, остались без хлеба, без кормов, а некоторые даже без семенного фонда. Если единоличный крестьянин мог что-то припрятать на чёрный день, то колхозники при такой системе вообще перестали быть хозяевами своего труда. И Шолохов твёрдо решил действие в своем романе закончить сентябрём 1930 года.

16 января 1931 года Шолохов написал Сталину письмо об угрожающем положении в ряде районов Северо-Кавказского края: массовый падёж скота от бескормицы, ежедневно дохнет по 3—4 и больше лошадей. «Так хозяйствовать нельзя! – писал Шолохов. – Горько, т. Сталин! Сердце кровью обливается, когда видишь всё это своими глазами, когда ходишь по колхозным конюшням, мимо лежащих лошадей; когда говоришь с колхозником и не видишь глаз его, опущенных в землю» (Шолохов М.А. Письма. С. 151).

В июне 1931 года Шолохов послал телеграммы и письма Александру Фадееву и Максиму Горькому о судьбе третьей книги «Тихого Дона», в которой изображается в полном объёме трагическое восстание казаков на Верхнем Дону. В письме к Горькому Шолохов подробно описал требования издателей к автору, обвинявших его в том, что он будто бы оправдывает восстание: «Занятно то, что десять человек предлагают выбросить десять разных мест. И если всех слушать, то 3/4 нужно выбросить».

Горький обратился к Сталину и послал ему рукопись третьей книги «Тихого Дона». Вскоре состоялась встреча Сталина и Шолохова на даче у Горького, в итоге которой Сталин твёрдо сказал: «Третью книгу «Тихого Дона» печатать будем!» «И сейчас вижу, – вспоминал Шолохов этот эпизод творческой истории романа в сентябре 1972 года в разговоре с К. Приймой, – это давнее летнее утро, длинный стол в гостиной, на нём – сияющий самовар, стаканы с чаем, Максима Горького, который сидит на торце стола и молча жжёт спички, и Сталина – с дымящейся трубкой…

– А как вы себя чувствовали при встрече?

Михаил Александрович ответил:

– Несомненно, я волновался… Решалась участь моей книги, решался вопрос, который я в письме Горькому назвал «проклятым вопросом». Однако Сталин был очень корректен и объективен, а я отвечал ему точно и убеждённо…» (см.: Прийма К.И. С веком наравне: Статьи о творчестве М.А. Шолохова. Ростов н/Д, 1981. С. 146—149).

Третья книга «Тихого Дона», начиная с главы 13, опубликована в журнале «Октябрь» за 1932 год в номерах 1 по 10, с искажениями, против которых категорически возражал Шолохов. Полностью роман вышел в 1933 году.

Шолохову ещё раз пришлось обратиться к Сталину, когда издатели «Поднятой целины» потребовали выбросить некоторые сцены раскулачивания. И здесь Сталин помог Шолохову, и «Поднятая целина» полностью вышла сначала в журнале «Новый мир» в 1932 году, в номерах с 1 по 9, затем, в книжном виде, – в издательстве «Федерация» в 1932 году.

Но самое тяжкое ещё предстояло Шолохову пережить… То, что в прошлом году происходило на Украине, явственно обозначилось и на Дону – голод. Хлеб чуть ли не весь забрали в государственные заготовительные пункты, то есть шло массовое нарушение колхозного устава, в сущности, вернулись к продразвёрстке в ещё более изощрённой в своей демагогичности форме. Положение становилось безвыходным. Громили Вёшенский район за всё – за плохой урожай, за падёж скота… К Шолохову заходили работники райкома партии и жаловались на произвол областного начальства. О произволе начальства Шолохов 13 февраля 1933 года написал письмо Петру Луговому, в котором яростно рассказал о том, что происходило в хуторах и станицах: «События в Вёшенской приняли чудовищный характер. Петра Красюкова, Корешкова и Плоткина исключили из партии, прямо на бюро обезоружили и посадили… Короче, все мы оказываемся контрами… Выходит, вы разлагали колхоз, гробили скот, преступно сеяли, и я знал и молчал… Арестовано около 3000 колхозников, более 1000 хозяйств по району выкинуто из домов. У 3500 хозяйств изъят картофель…» (Советский Казахстан. 1955. № 5).

Шолохов побывал в Москве, но здесь как раз 15—19 февраля проходил I Всесоюзный съезд колхозников-ударников, о встрече со Сталиным не могло быть и речи, ему предложили написать письмо на имя Сталина.

4 апреля 1933 года Шолохов писал Сталину о чудовищных перегибах областного начальства по отношению к работникам партии районного звена, о насилиях по отношению к крестьянству, о поборах и пытках.

16 апреля 1933 года Сталин послал Михаилу Шолохову телеграмму: «Ваше письмо получили пятнадцатого. Спасибо за сообщение. Сделаем всё, что требуется. Сообщите о размерах необходимой помощи. Назовите цифру».

Второе письмо Шолохов отправил Сталину 16 апреля 1933 года: «…После Вашей телеграммы я ожил и воспрял духом. До этого было очень плохо. Письмо к Вам – единственное, что написал с ноября прошлого года…» И в письме дан подробнейший и правдивый анализ того, что происходило в хуторах и станицах: «Сейчас на полевых работах колхозник, вырабатывающий норму, получает 400 гр. хлеба в сутки. Но те из его семьи, которые не работают (дети, старики), ничего не получают. А много ли найдётся таких, с закаменевшими сердцами, которые бы сами съедали эти разнесчастные 400 гр., когда дома – пухлая семья…» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11).

Сталин и его ближайшие соратники активно обсуждали письмо Шолохова. В частности, сохранилось письмо Сталина Молотову: «Вячеслав! Думаю, что надо удовлетворить просьбу Шолохова целиком, т. е. дать дополнительно вёшенцам 80 тысяч пудов и верхнедонцам 40 тысяч. Дело это приняло «общенародную» огласку, и мы после всех допущенных там безобразий – можем только выиграть политически» (Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925—1936 гг. М., 1995. С. 245).

22 апреля 1933 года Сталин дал телеграмму Шолохову: «Ваше второе письмо только что получил. Кроме отпущенных недавно сорока тысяч пудов ржи, отпускаем дополнительно для вёшенцев восемьдесят тысяч пудов, всего сто двадцать тысяч пудов. Верхне-Донскому району отпускаем сорок тысяч пудов. Надо было прислать ответ не письмом, а телеграммой. Получилась потеря времени. Сталин» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11).

Вскоре после этих событий в район выехала комиссия под руководством М.Ф. Шкирятова, которая рассмотрела более 4 тысяч дел. Самое деятельное участие в этой сложной работе принимал М.А. Шолохов. К нему десятками и сотнями поступали заявления, жалобы и просьбы. Он их пачками приносил в райком и райисполком. Скот, коров, овец, свиней, птицу приходилось брать с ферм колхозов, а одежду, какая не находилась, пришлось оплачивать деньгами. Комиссия возвратила несколько тысяч голов скота, выдала несколько миллионов рублей за вещи, которые были изъяты и не оказались в наличии.

Об итогах работы комиссии Шкирятов доложил на заседании Политбюро в присутствии Шолохова и руководителей Северо-Кавказского края. Два дня продолжалось разбирательство, строго были наказаны виновные в перегибах, строгий выговор получили и председатель колхоза Андрей Плоткин, и секретарь крайкома Зимин, упоминавшийся в письмах Шолохова.

4 июля 1933 года Политбюро приняло решение «О Вёшенском районе», в котором резко осудили крайком за перегибы, в частности второго секретаря крайкома Зимина, который не только не прекратил творившиеся там безобразия, но и поощрял их.

Только в конце декабря Шолохов начал работу с кинорежиссёром…

А читатели, издательские, писательские и широкие партийные круги писали М.А. Шолохову, что ждут от него продолжения «Тихого Дона», их заинтересовала необычная судьба Григория Мелехова, его высокие нравственные качества, его простота, искренность переживаний, мужество, правдивость, его героизм во время войны, драматическая любовь к Аксинье, казачество хутора Татарского, в котором виделась трагедия всего русского народа в недавнем прошлом.

Трагические обстоятельства, начавшиеся с убийства первого секретаря Ленинградского обкома партии С.М. Кирова, с ареста вёшенских районных руководителей и неоднократных писем и встреч со Сталиным, надолго выбили Шолохова из творческой колеи. Иногда удавалось писать…

Седьмая часть «Тихого Дона» была напечатана в «Новом мире» в 1937 году в № 11 и 12, а в 1938 году – в № 1—3; восьмая часть, заключительная, – в 1940 году, в № 2—3. Отдельное издание романа в четырёх книгах – «Тихий Дон» (М.: Гослитиздат, 1938—1940).

Шолохов и сам мучился над последней книгой романа, со всех сторон ему подсказывали, что Григорий Мелехов должен прийти в стан большевиков, Панфёров, Фадеев и говорили, и писали в своих письмах об этом, но Шолохов написал так, как подсказала ему правда истории и правда жизни.

Тяжело и мучительно выковывались новые человеческие взаимоотношения, новый человеческий характер. Этот процесс формирования нового мира и нового человека глубоко, правдиво и всесторонне раскрывает Шолохов в своих романах «Тихий Дон» и «Поднятая целина». Его герои оказались в центре сложнейших исторических событий, когда происходила ломка веками устоявшегося быта, когда создавались непривычные обстоятельства, возникающие при созидании новых форм жизни, в которых сущность человека раскрывается гораздо быстрее, правдивее и глубже, чем в привычной обстановке, где заранее всё взвешено и рассчитано. Пролетарская революция разбила старый порядок и указала новые пути всему человечеству. Но отказ от старых форм жизни и приобщение к новым порождали мучительную внутреннюю борьбу в душе крестьянина, ему было нелегко понять в это напряжённое время, что является правильным и необходимым, а что противоречит его интересам. Особенно сложен, извилист и противоречив был путь верхнедонского казачества. В нём колебания крестьянина (казака) получили наиболее заострённую и резкую форму. Но конец этих колебаний был почти везде одинаков: меньшинство уехало в эмиграцию, в западные и восточные страны, а большинство участвовало в мирном строительстве первой страны социализма. Мысли и чувства, поступки и действия, влечения и страсти главных героев изображены писателем как результат объективных условий общественного развития. «Тихий Дон» и «Поднятая целина» – это художественное выражение целой эпохи с её социальными и психологическими противоречиями и конфликтами. Эпоха здесь предстаёт во всей возможной сложности, пестроте и разнообразии человеческих судеб, напряжённости классовых столкновений, трагичности заблуждений. Революционное и контрреволюционное, случайное и закономерное, стихийное и сознательное, трагическое и комическое, прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное – всё это получило в романах яркое художественное воплощение.

Шолохов внимательно читал критические статьи, с чем-то соглашался, с чем-то спорил, многое удавалось критикам и учёным разгадать, следуя текстам романов, но кое-что существенное так и оставалось для них тайным.

Удивило Шолохова выступление партийных деятелей, академиков, профессоров, военных работников, артистов и критиков «Наше слово о литературе» (1933), в котором Карл Радек опубликовал статью «Роман Шолохова «Поднятая целина» – образец социалистического реализма», написал о «Поднятой целине» и Н.И. Бухарин. Вот почему авторы либретто и музыки опер о «Тихом Доне» и «Поднятой целине» братья Дзержинские так старательно переделывают и перестраивают его романы в духе прославленного социалистического реализма, где социализм и революция торжествуют, герои выходят на правильный путь.

Среди разнообразнейших человеческих судеб, раскрытых в «Тихом Доне», внимание читателей и критиков приковывает к себе незаурядная личность Григория Мелехова, его сложная, противоречивая жизнь, его трагическая судьба. Как живой встаёт перед нами Григорий со своим индивидуальным темпераментом, со своим, только ему присущим характером, со всеми его сильными и слабыми чертами. С неослабевающим вниманием следим мы за судьбой героя, испытываем чувство симпатии, сострадания, горечи, сожаления. При всех ошибках, совершаемых им, при всех его противоречиях, в нём даже в самые критические моменты не иссякают душевные силы, вызывающие наше сочувствие, – честность, искренность, мужество, правдивость, благородство, прямота. Такова уж сила художественного слова: гениальный писатель целиком и полностью завладевает сердцем читателя и заставляет любить того, кого сам любит, ненавидеть того, кого сам ненавидит, сочувствовать тому, кому сам сочувствует. В конце романа, мучительно размышляя о нескладной своей судьбе, часто думая о смерти как единственной возможности ухода от этих нечеловеческих страданий, Григорий всё же снова тянется к родному хутору, к детям. И это ещё резче подчёркивает крах иллюзий Григория остаться в стороне от жестокой реальности, от истории.

Финал романа подводит итог большому периоду в жизни героя. Что с ним будет, мы не знаем. Этот итог не успокаивает в отношении дальнейшей судьбы Григория. Он заставляет тревожиться о ней. Но хотя в романе нет прямого указания на то, что дальнейший путь Григория совпадает с устремлённостью всего трудового народа, начавшего строить новую жизнь, вполне можно утверждать: Григорий вернулся в родной хутор, чтобы работать, чтобы жить. Из всего повествования видно, что он твёрдо решил вернуться к казачеству, что это не капитуляция врага народа, а решение человека, заблудившегося и убеждённого всем ходом событий в неизбежности и правоте нового пути. В конце романа, в период самых мучительных нравственных страданий, мы ни разу не слышим от Григория жалоб, он не пытается обелять свои поступки и оправдываться. Чем интенсивнее страдания Григория, тем богаче и содержательнее его духовная жизнь: в этих страданиях обнаруживается благородство души героя.

Отвечая на вопрос болгарских читателей, какова дальнейшая судьба людей типа Григория Мелехова, Шолохов сказал:

«Люди типа Григория Мелехова к советской власти шли очень извилистым путём. Некоторые из них пришли к окончательному разрыву с советской властью.

Большинство же сблизилось с советской властью, принимало участие в строительстве и укреплении нашего государства, участвовало в Великой Отечественной войне, находясь в рядах Красной армии» (Литературен фронт. София, 1951. 12 июля).

В «Донских рассказах», «Поднятой целине» и «Тихом Доне» Шолохов, как он сам об этом писал, стремился «не только показать различные социальные слои на Дону за время двух войн и революций, не только проследить за трагической судьбой отдельных людей, попавших в мощный водоворот событий в 1914—1921 годах», но и отобразить народ в годы мирного строительства, запечатлеть «те колоссальные сдвиги в быту, жизни, человеческой психологии, которые произошли в результате войны и революции» (Шолохов М.А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. С. 103).

Шолоховские творения, страницы которых перелистывает ветер истории, шире проблем, поставленных перед писателем. В этом секрет вечной молодости и жизненности, которые уготованы его произведениям. И рядом с бессмертными образами мировой литературы, обобщающими в себе тысячелетний опыт человечества, – с Гамлетом, Дон Кихотом, Фаустом – мы вправе поставить уже сегодня гениальный художественный монолит – образ русского человека Григория Мелехова.

Эти фразы автор книги использовал давным-давно, в 1958—1965 гг., в статье «Два Григория Мелехова» и в книге «Гуманизм Шолохова». В тексте монографии много страниц уделено и романам «Поднятая целина», «Они сражались за Родину». Здесь, подводя итоги великой судьбы гениального писателя, нельзя не напомнить еще раз не только о «Тихом Доне», но и о редких по отваге и мужеству, обстоятельности и смелости письмах Шолохова Сталину в 30-х годах. Шолохов – величина мирового масштаба, он только что получил Нобелевскую премию, дал десятки интервью. На столе у него задуманная трилогия «Они сражались за Родину», более грандиозная и мощная по охвату злободневных проблем и характеров, чем «Тихий Дон». В тот период Шолохов оказался в трагическом положении. А Л. Брежнев и его подручные в правительстве надеются руководить художественными процессами, как Сталин и Хрущёв. 12 декабря 1968 года Шолохов послал Л. Брежневу письмо, в котором просил его решить вопрос с публикацией глав романа: «Надо с этим кончать». Долго не отвечали, согласовывали. Но договориться ни с Брежневым, ни с Кириленко Шолохову так и не удалось: они так и не решились напечатать то, что взрывало укоренившиеся к этому времени партийные догмы. Один из партийных функционеров А. Беляев, душивших в литературе и искусстве всё талантливое и живое, много лет спустя, подлаживаясь к новому времени, вспоминал: «Мне посчастливилось прочитать эту главу в первозданном виде. В ней с потрясающей художественной проникновенностью рассказывалось о судьбе героя Гражданской войны и войны в Испании генерала Александра Стрельцова, о его аресте в 1937 году по обвинению… в шпионаже, о мытарствах его тюремной жизни. Горький спазм перехватывал горло, когда я читал эпизод о первомайской демонстрации в городе Ростове, где сидели в тюрьме генерал Стрельцов и другие несправедливо арестованные. Мимо стен тюрьмы шли праздничные колонны людей, распевавшие весёлые песни. И тогда арестанты в едином порыве вскочили на подоконники своих тюремных камер и мощно запели «Интернационал»… В праздничных колоннах на воле пение стало затихать, люди, слыша «Интернационал» из-за стен тюрьмы, растерянно затоптались на месте… и тогда охрана тюрьмы повернула на вышках пулемёты и хлестнула очередями по тюремным окнам…» (Беляев А. Писатель века // Советская культура. 1990. 19 мая).

Шолохов «смягчил» эти главы, но всё равно написанное в них вызвало недовольство «вождей». Николай Корсунов, один из близких Шолохову писателей, передал слова Шолохова о встречах с Брежневым и Кириленко. На вопрос после состоявшейся в «Правде» публикации, будет ли печататься продолжение романа, последовало: «Это не от меня зависит, – хмурится Шолохов. – Редактор «Правды» говорит, что газета – не журнал, и она не обязана все печатать последовательно… Еще вопрос: …Вы читали мемуары маршала Жукова? – Да, читал. Если меня покромсали в опубликованных главах, то у него от времён культа личности лишь абзац остался… Странные вещи творятся…»

После публикации глав в «Правде» (12—15 марта 1969 г.) Шолохов продолжал работать над романом в надежде, что придет желанное время отдать его на суд читателям. В 1972 году он говорил: «…Я, очевидно, если не в этом году, то в начале будущего закончу первую книгу, а всего будет три – трилогия. Думаю, что сумею написать и остальные книги» (Советский Дон. 1972. 2 марта).

Но многие страницы не удовлетворяли его, и, по свидетельству Марии Петровны, жены, Шолохов с досадой говорил: «Нет, это не то…» – и бросал листы в камин.

«Отец был из тех, – писала дочь писателя С.М. Шолохова, – кто не мог ни по своему характеру, ни по своим убеждениям «носить камень за пазухой». Он хотел при своей жизни рассказать своему читателю о том, что пережил, передумал вместе со своим народом, со своей страной, а не складывать листки рукописи в стол «до лучших времён», которые для него могли и не наступить… Он не хотел, чтобы после его смерти досужие «идеологи» перекраивали его рукописи по своему усмотрению в угоду конъюнктуре. А издаваться за рубежом ему тоже его убеждения не позволяли: сначала дома, в своей стране, и только потом за рубежом» (Шолохов на изломе времени. М.: Наследие, 1995. С. 105—106).

Только в одном автор этой книги может упрекнуть М.А. Шолохова… Идеологический гнёт ещё более усилился, цензура зорко следила за малейшими проявлениями свободомыслия и малейшей самостоятельности. Господствовали трубадуры и ловкачи. У М. Шолохова был шанс выступить против идеологического гнёта цензуры и поддержать письмо А. Солженицына, которое он прислал IV съезду писателей СССР и в котором говорилось о свободе творчества как главном условии развития литературы и искусства, ведь сам столько страдал от цензуры, от рапповцев, от Фадеева. Но не поддержал, а выступил на съезде с набором официозных обвинений. Это и есть трагедия М.А. Шолохова.

Шолохов М.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1956—1960.

Шолохов М.А. Тихий Дон. М.: Воениздат, 1995.

Шолохов М.А. Собр. соч.: В 10 т. М., 2005.

Петелин В.В. Михаил Александрович Шолохов: Энциклопедия. М., 2011.