Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

И вот во второй книге романа В. Карпенко исследует все факты и обстоятельства, которые подготавливали арест и гибель Думенко. Сюжетная линия Троцкий – Думенко самая напряжённая в романе; для последнего она заканчивается трагически.

События разворачиваются стремительно. 19-й год – самый драматический в гражданской войне. Голодная, оборванная Республика Советов отбивается от врагов на всех фронтах.

Хорошее взаимопонимание складывается у Думенко с командармом Егоровым. Умный, тонкий, интеллигентный комиссар сумел найти ключ к норовистому начдиву. В штабе армии разглядели у Думенко «завидный организаторский талант, знание природы кавалерии» и поэтому назначили его помощником начальника штарма.

Даже собственный кабинет получил Думенко: «Стол огромный, красного дерева, резной, обтянутый зелёным сукном. Мягкие кресла, диван, на весь простенок шкаф, ковёр на полу… С тоской в вольных степных глазах огляделся Борис. Вздохнул, как неук, выхваченный арканом из косяка и доставленный на ремонтные конюшни. Молчком вышел в коридор».

Но не долго пребывал он в кабинете. Боевые задачи, возложенные на армию, потребовали его личного присутствия в кавалерийских частях, которым, как всегда, отводилась особая роль в разгроме противника.

Операция была сорвана Верхнедонским казачьим восстанием. А некоторое время спустя в генеральном сражении с белогвардейской конницей Борис Думенко был тяжко ранен и отправлен в глубокий тыл – в Саратов.

Главы, посвящённые саратовскому периоду в жизни Думенко, очень интересные, потому что здесь Борис раскрывается как личность в разговорах с Егоровым, который был ранен в том же бою, с женой Леей, с доктором и медсёстрами. Едва пошло на поправку, до него стали доходить печальные слухи о поражениях Красной армии летом 1919 года. Не в силах сдержать своего раздражения, Думенко начал срывать злость по-своему:

«В сердцах поубавил подушек из-под боков. Кидая их к порогу, крестил матюком:

– …вашу мать… как буржуя обложили. Башка трещит от этой пуховой благости».

С того момента в палате появилась карта, и два тяжелораненых командира строили свои стратегические планы, мысленно участвуя во всех сражениях. Здесь же и было решено начать формирование нового конного корпуса – конница Думенко уже была под командованием Будённого. Все нужно было начинать сначала. «Свести разрозненные части – полдела… сдавить, спрессовать рыхлую массу бойцов, вселить в неё боевой дух, бесстрашие, закалить в огне и воде…

Поймал себя на том, что на 4-ю глядит со стороны, издали, как чужой. Не испытывал уже того остро сосущего чувства оторванности от неё, душевная боль утихла, но явно не прошла… Отломанную от хлебины краюху не прилепишь. «Корпус Будённого»… Его рук дело. Полтора года ковал».

Конечно, хорошо бы вернуться в свой корпус, где его любят и знают, где всё сходило ему с рук, ибо знали его недюжинные организаторские способности, его храбрость и мужество. Но судьба и начальство распорядились по-другому: корпус возглавил Будённый, а фронту нужен был срочно новый конный корпус. Приказ по армии гласит: «Командиром корпуса назначаю тов. Думенко, лихого бойца и любимого вождя Красной Армии. Своими победами не раз украсившего…» – и т. д. Трудно начинать всё сначала, особенно формировать конницу, во все времена отличавшуюся своенравием, удальством, бесшабашностью. Все эти качества проявляются не только в бою, когда они приносят зачастую победу, но и в мирной обыденной жизни, когда доставляют порой одни неприятности. Со своими новыми конниками Борис знакомится на станции, у цистерны со спиртом: «Запускают на поясах котелки, чайники, вёдра… Тут же пьют на бегу. Кто-то уже затягивает песню… Задрожало всё внутри. Мародёры… Сволочи… Правая рука стиснула кобуру; не осилят пальцы новую неразболтанную кнопку. Потянулась левая, здоровая. Хищными глазами водил, с кого начать? Вот он, топает с полным чайником… Гимнастёрка новенькая, распояской – ремень волочится за чайником от дужки, путается в заплетающихся ногах. Сапоги тоже добрые, хромовые… Да и весь он обличием – не рядовой». Но лучше бы не встречался Думенко с этим человеком… Не простит тот подобного позора, будет внимательно следить за малейшими просчётами комкора и доносить в соответствующие инстанции: и анархист, и политкомов не признаёт, мешает проводить политработу в корпусе. Верно в этих донесениях было только одно: действительно, таких, как Пискарёв, Думенко не любил и презирал, не зная о том, как сильны бывают эти люди, когда пускают в ход демагогию и хитрость.

Во всех этих сценах, эпизодах действует уже несколько другой Думенко. Он уже не так горяч, не так скор на руку. Решения свои обдумывает. Во второй книге автор чаще прибегает к внутреннему монологу как форме передачи мыслей, настроений, отношения своего героя к окружающим людям.

После болезни и ранения Думенко должен был о многом задуматься, не только о текущих событиях, связанных с войной, его душу всё чаще занимают и тревожат мысли и чувства, свойственные любому человеку.

В чём-то он как личность похож на Григория Мелехова, остротой своей натуры, драматизмом и сложностью испытываемых чувств и переживаний.

Борьба против Деникина, разгром его составляют содержание второй книги романа «Тучи идут на ветер». Автор уделил немало места роли Центрального Комитета партии во главе с В.И. Лениным в организации борьбы с южной контрреволюцией.

Автор подмечает какие-то новые черты в облике Бориса Думенко, который становится после болезни мягче, сентиментальнее, добрее.

Во второй книге романа значительным и глубоким получился образ военкома Микеладзе. Да и сам Борис Думенко изображён как-то роднее, человечнее.

О Борисе Думенко высоко отзывался В.И. Ленин. В разгар успешного наступления, 4 апреля 1919 года, В.И. Ленин прислал телеграмму в Царицын, командарму-10, копию в Великокняжескую, начдиву Думенко: «Передайте мой привет герою 10 армии товарищу Думенко и его отважной кавалерии, покрывшей себя славой при освобождении Великокняжеской от цепей контрреволюции. Уверен, что подавление красновских и деникинских контрреволюционеров будет доведено до конца. Предсовнаркома Ленин».

В «Отаве» и первой книге романа о Борисе Думенко у В. Карпенко заметна тяга к пластическому изображению действительности: картины, в которых запечатлены жанровые сценки, быт, подробности обихода. Оно и понятно: художник старается воспроизвести обстановку в одном из казачьих хуторов, широко используется пластическими средствами. В авторе крепко сидит живописец.

Движется панорама жизни, стремительно и звонко. Автор умеет передать разноцветье Сальской степи, находя для этого точные и ёмкие слова, умеет показать человека в действии, в поступках, в чувствах и страстях. Во второй книге художник углубляется во внутренний мир своих героев, старается понять и раскрыть побудительные причины того или иного поступка. Во всём этом – несомненный рост автора как художника-психолога.

В творчестве Владимира Карпенко подлинность событий, документальность являются, пожалуй, самым важным. Писатель сохраняет верность теме подвига, ратным делам отцов и своего поколения. В итоге творчества В.В. Карпенко – подлинные открытия героев Гражданской войны Думенко и Миронова, романы о трагической жизни генерала Врангеля, его поражении в Крыму, о других действующих лицах Истории России.

Карпенко В.В. Отава. М., 1965.

Карпенко В.В. Тучи идут на ветер. Саратов, 1972.

Карпенко В.В. Карпенко С. Исход. М., 1984.

Часть седьмая
Русская Литература 80-Х Годов. Законная свобода духа

Давно известно, что художественные произведения читаются и запоминаются не из-за тех или иных острых, злободневных проблем, поставленных в них, а благодаря созданным характерам. Удастся ли писателю найти новый тип характера и поставить его в новые жизненные условия для того, чтобы полнее и глубже раскрыть его человеческую сущность, или не удастся – вот главная проблема, которая всегда стояла перед подлинным художником. Удастся создать новый запоминающийся образ человека – значит, время не пропало даром, достиг желанной цели. А не удалось – тогда и любые проблемы, даже самые острые и злободневные, не спасут это сочинение от быстрого забвения: время стремительно уходит вперёд, острота проблемы исчезает, а вместе с проблемами и книга теряет своих читателей. И это относится не только к литературе, но и к театру, и к кино, и к спектаклям, особенно на производственную тему, которые в 80-х годах стали наиболее популярными. А что будет завтра с этими злободневными фильмами и спектаклями, в которых бойко рассуждают о премиях, об обратных связях, о социалистических обязательствах, которые оказываются липовыми, о строительствах по устаревшим чертежам? Во многих таких сочинениях, фильмах и спектаклях действующие лица всё время от чего-то отказываются и в этой форме проявляют свою активность, смелость и решительность. Потом приходит человек со стороны и спасает положение. Обычно это персонаж по своему характеру решительный, волевой, умный, дальновидный. И всё становится на свои места. Все читают, радуются смелости и отваге авторов. Получается, что до этой сильной личности здесь ни о чём не думали и ничего не делали. Получается, что авторы лишь свершочку сняли те пласты, которые давно уже ждали разработки и разрабатывались уже в жизни. А кто будет заглядывать в глубины современных человеческих проблем и создавать нетленные художественные образы, которые бы отвечали не только сегодняшнему, но и завтрашнему, а главное – будущему человечеству, как это удавалось Достоевскому, Льву Толстому, Шолохову?

Да, современный мир невероятно сложен, зыбок, противоречив. Да, современный мир быстротекущ, насыщен невероятными скоростями и проблемами. Но можно ли рассчитывать на то, что Время остановит свой стремительный бег, а поступательный ход Истории пойдёт по другим путям и дорогам? Разумеется, нет! Время всегда было стремительным в представлении одного человека: жизнь ведь коротка и мелькает, как летний сполох. А человек успевает за свою жизнь познать многое. Тем более человек творческий, художник слова. И пусть внешний мир, с его огромными комбинатами, высотными зданиями, открытиями нефтяных и рудных месторождений, резко отличается от того, что было в прошлом и позапрошлом веках, но внутренняя-то жизнь человеческая мало в чём изменилась. Точно так же падает снег, точно так же дети рождаются через девять месяцев, точно так же иные начальники любят угодливых подчинённых, пользуясь их не всегда чистоплотной информацией, точно так же есть люди честолюбивые, тщеславные, нормальные, гордые, самолюбивые, гении и злодеи… А главное: как и прежде, человек жаждет мира и спокойствия, жаждет уверенности в завтрашнем дне, так же ненавидит подлость и трусость в себе и в окружающих его людях. И вместе с тем мир меняется, мир человеческих отношений. В нашей жизни возникают новые явления, что-то утрачивается, а что-то появляется такое, что нуждается в художественном познании, вызывают новые характеры, в которых современник плохо разбирется. Только истинный художник помогает их понять, может их изобразить.

Общеизвестна трудность изображения новых явлений: нужно иметь зоркий глаз, острую наблюдательность, чтобы проникнуть в глубины только что возникших явлений. Но в этом – весь интерес писателя. Если писатель идёт по проторённой дороге, не делает художественного открытия, он незначителен как творец. Каждый художник, писал Достоевский, должен открывать новые характеры. Если писатель не может этого сделать, значит, он отстаёт от своего времени. В одном из писем он указывает на пьесу Тургенева «Холостяк» как «на старую торную дорогу»: «Всё это было сказано до него и гораздо лучше его» (Достоевский Ф. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1972—1990. Письма. С. 127). Неудача Писемского в том, по мнению Достоевского, что он не открыл ни одного нового человеческого характера. Главная заслуга гениев и талантов в том, что они своеременно замечают в жизни появившиеся новые характеры, первыми их изображают, создавая художественные типы: «Только гениальный писатель или уж очень сильный талант угадывает тип своевременно; а ординарность только следует по его пятам, более или менее рабски, и работая по заготовленным уже шаблонам» («Дневник писателя», 1873).

В 80-х годах в русской советской литературе, как и прежде, возникали споры о путях развития современной прозы, поэзии и драматургии. Некоторые молодые прозаики и критики старались отделиться от общего литературного потока, пытаясь выделиться в свою группу писателей с новыми взглядами на жизнь и на творчество, называли себя «тридцатилетними», «сорокалетними», якобы имеющими свои задачи и творческие особенности. Однако единство «сорокалетних» состояло, как писал один из критиков, «в стремлении смотреть современной жизни в глаза, как бы трудно это ни было для изображения». То есть писать правду о современной жизни, какой бы горькой она ни была, – вот к чему сводилась попытка отмежеваться от общего развития современной литературы. Что же случилось впоследствии? Все «тридцатилетние» и «сорокалетние», несмотря на громкие декларации, пошли по старому доброму пути русского классического реализма.

Прекрасным доказательством добротности классического реализма явился роман «Драчуны» Михаила Алексеева. Много возникало разговоров и обсуждений этого искреннего, правдивого романа, смысл которого пробивается до самых глубин человеческого ума и сердца, затрагивая самые тонкие и задушевные струны. Такова уж сила истинного художника, способного «оживить» своих персонажей и сделать своих читателей заинтересованными в их судьбах, в их бедах, тревогах и радостях.

Роман Михаила Алексеева посвящён 30-м годам России, когда крестьянство вроде бы потянулось к колхозам, плохо понимая смысл и суть колхозного движения. Роман автобиографичен, лирический герой, от имени которого ведётся повествование, видит жизнь глазами мальчишки, озорного и смышлёного, не по годам быстро взрослеющего. Он подробно рассказывает о судьбах взрослых односельчан, реконструирует те вчерашние, подлинные события, где весёлое, комическое сплетается с тяжёлым, трагическим в живые картины жизни, обретая под талантливым пером писателя высокую духовную и художественную значимость.

«Драчуны» были опубликованы в журнале «Наш современник» в 1981 году. О голодном 1933 годе почти не упоминали в художественной литературе, а потому роман подвергся острой критике в газетных и журнальных статьях. Журнал «Волга» опубликовал статью критика М.П. Лобанова «Освобождение» в 1982 году в десятом номере. В это время генсеком ЦК КПСС стал Ю. Андропов, который 21 декабря 1982 года в своей речи к 60-летию СССР назвал дореволюционную Россию «тюрьмой народов» и призывал к «слиянию наций» в одну «советскую нацию». И тут же дал указание М.В. Зимянину разгромить статью М.П. Лобанова. На экстренном совещании главных редакторов в ЦК КПСС под председательством М.В. Зимянина «было и произведено судилище над статьёй Лобанова и над главным редактором «Волги» Н. Палькиным», – вспоминал участник совещания М. Алексеев. Н. Палькина сняли с работы, а Лобанова подвергли острой критике в Литературном институте и в Союзе писателей России. Официальные критики П. Николаев, Ю. Суровцев, В. Оскоцкий, узнав о результатах совещания в ЦК КПСС, тут же набросились на статью М. Лобанова в «Литературной газете», «Литературной России» и «Правде». Казалось бы, выхода нет, иди и сдавайся на милость яростных русофобов.

Но были и другие голоса… «Дочитал последние главы «Драчунов». С горьким, щемящим чувством дочитал. Как всё знакомо! И мать умирающая… И дедусь с его «доню»… человек в своём будничном величии, даже не сознающем, что оно велико. Истинно народная книга. Всё ненавязчиво, естественно, с горькой улыбкой… Душа есть. Свет человечности.

Многие, многие скажут тебе спасибо, друже, за эту книгу. Видимо, и в самом деле это идёт главная книга твоей жизни.

По-братски поздравляю тебя. Твой Олесь Гончар».

И ещё: «Дорогой Михаил Николаевич! Только что закончил читать последнюю часть «Драчунов». Что сказать о романе в целом? Я думаю, что неимоверно сильная вещь. Сила в скупой правде, в правде документа жизненного, доведённого силой искусства до большого поэтического обобщения. Великая правда «Драчунов» – это правда истории, переплетённая неразрывно с правдой судеб людей. Я так рад за потрясающий роман. Ион Чобану».

Позднее М. Алексеев признался о трудностях прохождения этого романа: «Это была полностью запретная тема. Но она жила во мне, терзала. Я, выпустивший столько книг, не рассказал о самом главном для моих земляков, для всего народа! О самой большой беде, 33-й год – это был геноцид, никто ещё не назвал истинной цифры погибших… Голод пытались объяснить засухой. Но никогда засуха не могла охватить такие обширные области. Урожай был вполне нормальный. Но всё вымели. Сначала фураж – подохли все колхозные лошади, потом стали умирать люди. Кто-то успел убежать, но немногие. Паспортов нет, куда побежишь без документов?.. За роман пришлось вести самую настоящую войну с цензурой… Во спасение целого я наиболее спорные куски убирал – где про людоедство и т. п. Но всё равно роман получился страшным. У меня на даче в углу огромная стопка писем со всех концов страны. Ни на одну свою книгу я не получал столько отзывов, как на «Драчунов». 10 лет его замалчивали, вычёркивали из списка моих книг…» (Русская литература. М., 2004. С. 74).

Всё это напомнило очерк М. Шолохова «По правобережью Дона» (Правда. 1931. 25 мая), его же письма Петру Луговому и Сталину (1933) об огромных нарушениях Устава колхозного строительства, о грубом вторжении уполномоченных Кальманов в колхозную жизнь, о голоде, о репрессиях против честных коммунистов, о чём уже говорилось в этой книге.

И ещё одно очень важное событие было связано с романом «Драчуны». 12 марта 1982 года «Московский литератор» опубликовал краткий отчёт о выступлениях писателей на расширенном заседании секретариата правления Московской писательской организации, посвящённом обсуждению романа Михаила Алексеева «Драчуны». Выступили Б. Леонов, А. Алексин, В. Поволяев, И. Стаднюк, Г. Бакланов, В. Сорокин, М. Прилежаева, М. Лобанов, Л. Карелин, М. Годенко, И. Стрелкова, О. Михайлов, Я. Козловский, М. Чернолусский, В. Кожинов, В. Шугаев. Правда о великом историческом опыте народа, высокий историзм повествования об одном из самых сложнейших периодов в жизни нашего народа, превосходная степень художественного постижения человеческих характеров, глубокие обобщения, по-современному звучащие сегодня, – таковы особенности романа Михаила Алексеева, которые отмечались в ходе обсуждения. Роман называли «энциклопедией деревенской, крестьянской жизни, где удивительно точно уравновешено вечное и социальное».

Потом появилась статья М. Лобанова и бурные страсти вокруг неё после прихода к власти Ю.В. Андропова. 8 февраля 1983 года состоялось заседание Секретариата Правления Союза писателей России под председательством С. Михалкова, который тут же заявил, что М. Лобанов в «Волге» напечатал статью, «которую Центральный Комитет партии определил как ошибочную». Многие секретари поддержали С. Михалкова, но особенно интересен один. Почти год тому назад на обсуждении романа на Московском секретариате Ф. Кузнецов, подводя итоги, хвалил роман, а тут прямо заявил, что статью М. Лобанова «прочитал внимательно и не принял её внутренне, принципиально и категорически», статья М. Лобанова «реакционно-романтическая», «это продолжение идеологии, которая вошла в русскую общественную мысль после революции 1905 года как попытка отречения от русских революционных традиций и поворота сознания в направлении защиты реакции», но все эти бурные переживания и обвинения быстро улеглись: и Ю. Андропов, и М. Зимянин, и вся их «округа» поняли, что общественное мнение не победить, политическая цензура отступила, и роман и статья М. Лобанова по-прежнему в центре внимания читателей и историков литературы.

И приведу ещё один пример редакционной работы. Речь о рукописи романа Ивана Акулова «Касьян Остудный». Дали В.В. Петелину, по старой памяти, на рецензию рукопись романа Ивана Акулова в журнале «Молодая гвардия». Через несколько дней рецензент принёс восторженную рецензию, которую в редакции не ожидали, думали, напишет отрицательную. Роман Акулова в «Молодой гвардии» не прошёл. Автор давал в другие журналы, но тоже не приняли к публикации. Вышел роман «Касьян Остудный» в издательстве «Современник» в 1978 году. В.В. Петелин тут же написал рецензию в еженедельник «Литературная Россия», где до этого несколько месяцев работал заведующим отделом критики и библиографии. Через какое-то время О. Добровольский, завотделом, прислал ему письмо:

«Уважаемый Виктор Васильевич!

Я звонил Вам домой по поводу Вашей рецензии на роман И. Акулова, но выяснилось, что Вы уже уехали в Коктебель. Наше руководство читало статью, в частности М.М. Колосов. Были сделаны сокращения, связанные главным образом с тем, что в рецензии много говорится о «крепком», «справном» крестьянине, но мало о классовой борьбе в деревне, реакционной роли кулачества, к тому же очень пессимистичен конец рецензии. Ю.Т. Грибов предложил больше вести разговор о художественных особенностях романа.

Так обстоит дело. Посылаю Вам экземпляр сокращённого текста Вашей рецензии. Хотелось бы, чтобы Вы доработали её в соответствии с высказанными пожеланиями.

С уважением О. Добровольский. 4 мая 1979».

Легко предположить, что В.В. Петелин не стал дорабатывать рецензию «в соответствии с высказанными пожеланиями».

Такова была цензура не только политическая, «цековская», партийная, но и «личная», заместитель главного редактора М.М. Колосов и главный редактор «Литературной России» Ю.Т. Грибов действовали в соответствии с этими требованиями. Отсюда и лилось со страниц газет и журналов нечто вроде полуправды, а может, и меньше полуправды.

Роман И. Акулова «Касьян Остудный» посвящён канунам коллективизации и самой коллективизации. В 1928 году И.В. Сталин побывал в Сибири и увидел, что накануне сибиряки получили богатый урожай. Свезли зерно по налогам, но ведь у сибиряков ещё остались запасы. Почему бы их не потревожить ещё? В государстве хлеба нет, многим его недостаёт… И началось давление на крестьян со стороны Сталина и ЦК ВКП(б), со стороны обкома и райкома, крестьянин заволновался, ведь только что расплатились с государством, дайте нам волю распорядиться нажитым и заработанным в тяжких трудах. О трагических противоречиях крестьянства, особенно самых работящих и умных крестьян, «крепких», «справных», которых в нашей печати долго называли «реакционным кулачеством» и разоблачали их «реакционное нутро», и написан роман Ивана Акулова «Касьян Остудный».

Ярким явлением в литературе был Владимир Дмитриевич Цыбин – поэт, прозаик, литературный критик. Родился он в казачьей, крестьянской семье в станице Самсоньевской Фрунзенской области. С юношеских лет покорён был поэзией Павла Васильева, привлекала его яркость, отвага, смелость, бескомпромиссность его судьбы. До первого стихотворения, опубликованного в 1952 году, работал шахтёром, рабочим в геологических экспедициях, потом поступил в Литературный институт, который окончил в 1958 году. Первые его сборники стихотворений «Родительница-степь» (1959), «Медовуха» и «Бессонница века» (1963) принесли ему известность и поставили в первые ряды русской поэзии. Не вызывало сомнения то, что явился поэт, связанный с русской почвой, чудесными описаниями природы, с песней о казаках, поэт нередко вспоминает и о трагических временах Гражданской войны. Он был красив и ярок, когда выступал на эстраде с чтением своих стихов, он ничуть не уступал в популярности Евгению Евтушенко, Андрею Вознесенскому и Роберту Рождественскому. Многие его стихи проникали в душу читателя, испытавшего те же чувства и страсти, что и поэт. Трагедия лет после коллективизации запечатлена в стихотворении «Корова»:

 
Глаза её доверчиво смотрели —
Мохнатые, большие, как шмели,
И мы семьёю всей осиротели,
Когда её на рынок увели…
 

И родители автора этой книги, колхозники, тоже рассказывали, как увели корову на продажу за неуплату налогов, а нас было у родителей четверо маленьких детей, так что прекрасно понимаю чувства поэта, сказавшего об этом.

Нас связывала давняя дружба, он был одним из самых образованных писателей, его библиотека была настолько уникальной, что при вселении в новую квартиру ему выделили особую комнату для библиотеки. Вот почему в годы «перестройки» он в журнале «Молодая гвардия» написал десятки очерков о писателях, в то время мало известных широкому читателю. Он много лет работал в Литературном институте, многих молодых поэтов поддержал или рецензией, или добрым словом.

В издательстве «Советский писатель» Владимир Цыбин издал прозаическую книгу «Всплески» (1967). Затем последовала ещё одна прозаическая книга – сборник рассказов «Капели» (1972), сборники стихотворений «Травы детства» и «Ясь» (1982), «Зной» (1984), «Одна жизнь» и «Личное время» (1988). Наконец в 1989 году вышли «Избранные произведения» в двух томах, которые подводили литературные итоги творчества замечательного поэта и прозаика ХХ века:

 
Ломится мне в перепонки
Мир огромный и синий,
Я до краёв переполнен
Сердца взрывною силой!
 

«Цельность характера, духовную силу поэта замечали все пишущие о нём, – писал Анатолий Парпара. – С возрастом в Цыбине появляется масштабность осознания жизни, выраженная через мощный, глубокий образ, проникновение в народную суть русского недюжинного свободолюбия: «Все четыре года убивал землю – и не мог убить металл, все четыре года, всю войну убивал он ширь и глубину…» Какая народная трагедия встаёт за этими густыми в словесной вязи строками! И Владимир Цыбин показывает выносливость, жизнеспособную крепость почвы народной, её материнскую возрождаемость: «Но земля была сильней металла – из земли подлески подымала и солила первую ж весной, как краюху хлеба, их росой… А земля пускала снова ветви, тяжелела от дождей и рос. И жила. И мы на ней бессмертны…»

Настоящий талант не может стоять на месте, ему тесно в пределах одного жанра. Потребность высказать «несказанное» диктует необходимость расширения своей литературной территории, освоения новых пустошей. И Цыбин обращается к прозе. К сорока годам он выпускает три книги повестей и рассказов. Это пришвинская по духу, насыщенная поэтическими реалиями философская проза, редкая в наше время… Книга «Капели» – «символ быстротекущего времени. Но «капели» в поэзии и прозе Владимира Цыбина – это и воины памяти, так же как и «остуда» и «отклики», – всё это «живущие герои», поэтические средства донесения мысли автора к думающему читателю… И в новые формы творчества, ибо поэт «нетерпеливо сердцем откликается» на зов прошлого, на голос настоящего и поклик будущего» (Москва. 1982. № 3. С. 177).

А Виктор Смирнов покорил своей повестью «Заулки» (Современник. 1985), покорил сочностью и правдивостью изображения послевоенного быта Москвы и её окраин: представлены обитатели шалмана «Полбутылки», игра в рулетку где-то в районе Инвалидки, знакомство с Серым, который «продал» Димку Чекарю, главарю всех «блатняков»… Димка, студент Московского университета, вспоминал тяжкие годы войны, во время которой и ему довелось много испытать лиха, читал стихи в шалманах, где собиралось много бывших фронтовиков, вспоминавших войну, погибших друзей и товарищей, свято соблюдавших чувства братства и товарищества. Димка – мальчишка, только что поступил в университет, никак не может понять студентов-москвичей, чистеньких, сытых, всегда готовых участвовать в общественной жизни и не понимающих таких, как Димка, которого тянули к себе студенты-фронтовики, тоже вечно голодные, безденежные, плохо учившиеся из-за того, что многое позабыли или просто никогда не знали, а главное – были заняты добыванием средств к существованию. Настоящая жизнь была за стенами университета. И эту жизнь Виктор Смирнов описал подлинными, суровыми красками. Димка попал в неприятную историю, связался с блатными, проиграл данные ему Чекарём 8 тысяч в рулетку, а за этот долг должен был стать наводчиком и помочь ограбить тех, кто его совсем недавно приютил по просьбе отчима. Гвоздь, его друг по шалману, поместил его к своему приятелю, чтобы его спасти от возмездия «блатняков». Так Димка оказался у Ваятеля. И сравнил свою студенческую жизнь с жизнью свободного художника, который ни от кого не зависит и делает то, что подсказывает ему сердце. За короткую студенческую жизнь Димка понял, что никто из профессоров не говорил так искренне, взволнованно о наболевшем, как Ваятель, профессора «не свободны, они скованы кафедрой, положением, собственным научным авторитетом, синим унитазом, «опель-капитаном». Ваятель же не привязан к тяжеловесной гирьке житейской осмотрительности. Вот уж кому терять нечего. Даже увечье делает его более свободным…».

В университете говорят неправду, чепуху, здесь нет настоящей жизни; в шалманах, в сараюшках говорят правду, там – настоящая подлинная жизнь. Много эпизодов написано талантливо, блестяще, игра, например, в рулетку, когда Димка незаметно для себя просадил более 8 тысяч рублей, баснословные по тем временам деньги. Крепко запоминается и эпизод, когда фининспектор хотел уничтожить все эти сараюшки, всех кур, кабанчиков, коз, даже коров, «буржуазное предпринимательство», всё это надо уничтожить, а если разводят, то, значит, налог слишком мал: «Частный элемент и где? В столице! Позор!» А когда фининспектор с государственными полномочиями ушёл, то скульптор Мишка высказывает глубокие мысли: «Мертвечину ненавижу!.. Это он не русские, это он хочет немецкие порядки завести. Всех нельзя, как на конвейере, выравнять, а инвалидов с глаз убрать. Нельзя из жизни сделать стерилизатор. Мы народ одухотворённый, кипящий. Мы фашистов с их железным порядком тем и побили, что вскипели и себя ни в чём не щадили. Такие мы… Всегда у нас были и юродивые, и калики перехожие, и Левши тульские, и Ермаки, и Хабаровы… Всех причесать, всех на конвейер поставить – порядок, может, и появится, а душа исчезнет, живая жизнь. Левша выродится, а Ермак с портфелем станет на службу ходить. Среднестатистический русский – это чучело. Знаешь, что такое энтропия? Стремление к энергетическому уравновешиванию, и конечный результат – гармония, полное спокойствие, тепловая смерть!»

Как живые встают перед глазами и Гвоздь, и Марья Иванна, и Арматура, и Инквизитор, и Серый, и Сашка-самовар, и Яшка-герой, и Инженер, все вот эти люди со сломанной, перепаханной войной судьбой. И вообще шалман «Полбутылка» со всеми его незаурядными обитателями показан живо, интересно, правдиво, и у каждого из героев мечта о свободной жизни, без вмешательства правительственных чиновников и капризов закона.