Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

Издревле русские полюбили сильную, жестокую власть и саму её жестокость; всю свою историю они были склонны рабски подчиняться силе. До сих пор в психике народа доминирует потребность во власти, «тоска по Хозяину».

Параллельно русскую историю ещё с ХV века пронизывают мечтания о какой-то роли, или миссии России в мире, желание чему-то научить других, указать какой-то новый путь или даже спасти мир. Это «русский мессианизм» (а проще – «вселенская русская спесь»), начало которого авторы видят в концепции «Москвы – Третьего Рима», высказанной в ХVI веке, а современную стадию – в идее всемирной социалистической революции, начатой Россией.

В результате Россия всё время оказывается во власти деспотических режимов, кровавых катаклизмов. Доказательство – эпохи Грозного, Петра I, Сталина.

Но причину своих несчастий русские понять не в состоянии. Относясь подозрительно и враждебно ко всему чужеродному, они склонны винить в своих бедах кого угодно: татар, греков, немцев, евреев… только не самих себя.

Революция 1917 г. закономерно вытекает из всей истории. По существу, она не была марксистской, марксизм был русскими извращён, переиначен и использован для восстановления старых традиций сильной власти. Жестокости революционной эпохи и сталинского периода объясняются особенностями русского национального характера. Сталин был очень национальным, очень русским явлением, его политика – это прямое продолжение варварской истории России. «Сталинизм» прослеживается в русской истории по крайней мере на четыре века назад.

Те же тенденции продолжают сказываться и сейчас. Освобождаясь от чуждой и непонятной ей европеизированной культуры, страна становится всё более похожей на Московское царство. Главная опасность, нависшая сейчас над нашей страной, – возрождающиеся попытки найти какой-то собственный, самобытный путь развития, – это проявление исконного «русского мессианства». Такая попытка неизбежно повлечёт за собой подъём русского национализма, возрождение сталинизма и волну антисемитизма. Она смертельно опасна не только для народов СССР, но и для всего человечества. Единственное спасение заключается в осознании гибельного характера этих тенденций, в искоренении их и построении общества по точному образцу современных западных демократий.

Некоторые же авторы этого направления высказывают бескомпромиссно-пессимистическую точку зрения, исключающую для русских надежду на какое-либо осмысленное существование: истории у них вообще никогда не было, имело место лишь «бытие вместо истории», народ оказался лишь мнимой величиной, русские только продемонстрировали свою историческую импотенцию, Россия обречена на скорый распад и уничтожение» (Шафаревич И. Русофобия. М., 2005. С. 22—24). Автор изложил лишь «самую грубую схему» того, что в своих очерках и книгах воссоздали представители того литературного направления, которое И. Шафаревич отнёс к так называемому «Малому народу», вспомнив меткое определение этому направлению, которое дал ему Огюстен Кошен, изучавший историю Французской революции и выделивший «Малый народ», господствовавший над «Большим народом». И. Шафаревич приводит цитаты из этих ужасающих книг, пропитанных отвращением к русскому народу… «По-видимому, в жизни «Малого народа», обитающего сейчас в нашей стране, еврейское влияние играет исключительно большую роль: судя по тому, насколько вся литература «Малого народа» пропитана идеями еврейского национализма, естественно думать, что именно из националистически настроенных евреев состоит то центральное ядро, вокруг которого кристаллизуется этот слой… Однако категория «Малого народа» шире: он существовал бы и без этого влияния, хотя активность его и роль в жизни страны была бы, вероятно, гораздо меньше» (Там же. С. 100).

И. Шафаревич легко и доказательно опроверг все эти досужие домыслы.

Александр Солженицын, изучавший все эти вопросы и проблемы, высказывает поразившее его наблюдение: «Во многих голосах пробуждённого еврейского самосознания – удивляли, резали слух и сердце – противорусские чувства и доводы» (Солженицын А.И. Двести лет вместе. Ч. 2. М., 2002. С. 484).

Но «противорусскими чувствами и доводами» никого не удивишь, этими чувствами и доводами пронизаны чуть ли не все еврейские публикации на Западе или в самиздате в России. Другое потрясло Александра Солженицына:

«Это было, конечно, целое историческое движение – отворот евреев от советского коммунизма.

В 20-х и 30-х казалась необратимой сращённость советского еврейства с большевизмом. И вдруг – они расходятся? Да радость же!

Разумеется, – как и вообще всегда у всех людей и у всех наций, – нельзя было ждать, что при этой переоценке будут звучать сожаления о прежней вовлечённости. Но я абсолютно не ожидал такого перекоса, что вместо хотя бы шевеления раскаяния, хотя бы душевного смущения – откол евреев от большевизма сопроводится гневным поворотом в сторону русского народа: это русские погубили демократию в России (то есть Февральскую), это русские виноваты, что с 1918 года держалась и держалась эта власть!» (Там же. С. 454). А. Солженицын, как и И. Шафаревич, приводит ужасающие цитаты из сочинений этих публицистов, которые выросли в России, воспитывались в русской среде, получили образование, много лет работали в популярных русских изданиях, а потом легко и просто утверждают, что «в огромных глубинах душевных лабиринтов русской души обязательно сидит погромщик… Сидит там также раб и хулиган», «Россия – помойная яма», «русский национализм неизбежно примет агрессивный, погромный характер», «заменив вакуум, образовавшийся после исчезновения русской интеллигенции, евреи сами стали этой интеллигенцией»… «Этой интеллигенцией» евреи просто не могли стать, они или создали свою интеллигенцию, или стали частью русской интеллигенции.

Продолжая диалог между русской и еврейской интеллигенцией, Владимир Хазан в книге «Особенный еврейско-русский воздух (К проблематике и поэтике русско-еврейского литературного диалога в ХХ веке)» вспоминает строчки русско-еврейского поэта Давида Кнута и высказывается по поводу многолетнего русско-еврейского диалога вполне оптимистически:

 
…Особенный еврейско-русский воздух…
Блажен, кто им когда-либо дышал.
 

Владимир Хазан (1952), эмигрант, уехал из России в 1992 году, преподает на кафедре русских и славянских исследований Еврейского университета в Иерусалиме, автор нескольких книг по русской литературе, в том числе «Проблемы поэтики С. Есенина» (1988), «Тема смерти в лирических циклах русских поэтов ХХ века» (1990), «О. Мандельштам и А. Ахматова: наброски к диалогу» (1992). «Особенный еврейско-русский воздух» – итог его многолетних наблюдений и размышлений над русско-еврейскими литературными связями, представляющими интереснейший и отнюдь не до конца осмысленный культурно-исторический феномен. «Собранные под одной обложкой материалы написаны в разных жанрах – от научной статьи до научно-популярного очерка – и предлагают читателю некоторые аспекты этой полифонической темы», – говорится в аннотации к этой книге. И в предисловии «От автора» читаем: «Солидный кусок еврейской истории, связанный с Россией, не может быть однозначно сведён к ненависти и погромам, нелепым подозрениям и наветам, насилию и преследованиям. Вопреки всему этому, века исторических связей русских (в широком смысле – как россиян) и евреев привели к возникновению подлинных культурных ценностей, обладателями которых в общей и равной степени являются и те и другие… В книге раскрываются некоторые новые аспекты русско-еврейского диалога в области изящной словесности. Контакты и касания, а подчас противоречия и столкновения – словом, то, что и составляет понятие диалога, независимо от того, осознается ли он ведущими его сторонами как целенаправленный, – образуют явления, требующие пристального внимания и анализа, – в целом ряде случаев ни то ни другое их в нужной степени не коснулось…» (Хазан В. Особенный еврейско-русский воздух. М.; Иерусалим, 2001. С. 7—8).

В этом – основы русско-еврейского диалога в области изящной словесности, диалога научного, объективного, беспристрастного.

Еле приметной точкой мелькало на литературном горизонте имя молодого прозаика Василия Белова: «Деревня Бердяйка» (Наш современник. 1961. № 3), на которую мало кто обратил внимание, сборник стихов, сборник рассказов «Речные излуки», вышедший в издательстве «Молодая гвардия» в 1964 году. И неожиданно – повесть «Привычное дело» в журнале «Север», в первом номере за 1966 год. В центре повести – рядовая крестьянская семья, живущая на не слишком щедрой к человеку вологодской земле.

А незадолго до В. Белова пришёл в издательство «Советский писатель» Евгений Иванович Носов со сборником своих рассказов и повестью «Моя Джомолунгма». Такого Носова никто в издательстве не знал, подшучивали: не хватит ли нам одного Носова – Николая Николаевича? И действительно, Евгения Носова знали только в Курске, здесь вышли первые сборники его рассказов – «На рыбачьей тропе» и «Дом за триумфальной аркой», а печатался в курских газетах и журналах, изредка – в журналах «Молодая гвардия» и «Наш современник». В 1961 году вышел сборник рассказов «Тридцать зёрен» в издательстве «Молодая гвардия» и «Где просыпается солнце?» в Курском книжном издательстве.

Чаще всего молодой писатель, повзрослевший, оказывается в родной деревне, ведёт разговор с теми, кто помнит его отца, мать, родных. Здесь он родился и вырос, здесь он познал первые человеческие радости, слёзы, обиды. Здесь он научился смеяться и плакать, впервые подрался, отстаивая свои убеждения. Всё здесь было впервые, если не с ним, то с отцом, дедом, прадедом.

Очень точно удалось Юрию Сбитневу передать свои чувства и впечатления от встречи с родной стороной: «Сладко пахнет занявшейся в печах берёзовой корой. Запах этот поднимает в душе какие-то сокровенные чувства. Будит память о далёком теперь уже детстве, о песнях, что слышал с колыбели, о сырых грибных местах, о румяном жаворонке с глазами-изюминками, что уместился на плоской ладони бабушки, готовый вот-вот вспорхнуть, о санках-леточках, о всём том, что вписано в наши сердца большими, очень большими буквами – Родина».

На секунду прервём своё повествование и предоставим выписку из дневниковых записок одного из внимательных читателей:

«5 марта 1976 года. Читаю журнал «Наш современник» № 3 за 1974. Валентин Волков. «Три деревни, два села». Записки библиотекаря. Дивная, прекрасная повесть.

За последнее время появилась целая новая Русская литература. «Деревенщики» (все почти из провинции). Но это совсем не «деревенщики». Это очень образованные, тонкие, высокоинтеллигентные, талантливые как на подбор люди. Читал – часто плачу, до того хорошо.

Правда, свободная речь, дивный русский язык. Это лучше, чем Паустовский, Казаков и др., которые идут от Бунина. А в Бунине уже слишком много от «литературы». Больше, чем надо. Это скорее от Чехова, но непохоже, да и по духу – другое. Как и у Чехова – гармонично, т. е. и жизнь, и искусство слиты, соединены, не выпирает ни одно, ни другое. Дай Бог, чтобы я не ошибался, так сердцу дорого, что есть подлинная, истинно русская, народная литература в настоящем смысле этого слова» (Свиридов Г. Музыка как судьба. М., 2002. С. 96). Автор записки упоминает Василевского, Астафьева, Белова, Носова, Абрамова, «чудесного, лиричного Лихоносова», Солоухина. «Господи! Я счастлив!» – завершает свою запись великий композитор, упрекая попутно Паустовского, Нагибина и Казакова, что они «сбиваются на беллетристику», когда нет ощущения самой жизни, хотя это и придумано умело, с фантазией.

Виктор Астафьев близок Василию Белову, Евгению Носову, Валентину Распутину ясностью национального стиля, литературной школой и верностью традициям русского и мирового реалистического искусства. Начинал он свою творческую деятельность в провинции, первые его рассказы были опубликованы в газете «Чусовский рабочий» в 1951 году, в 1953 году вышла его первая книга. Осенью 1959 года Виктор Астафьев поступил на Высшие литературные курсы при Литературном институте, почти одновременно с Евгением Носовым, в это же время, с 1959 по 1964 год, учился в Литературном институте Василий Белов, жили в общежитии института, здесь они познакомились и подружились, читали сочинения друг друга, о чём свидетельствует их опубликованная большая переписка.

Выходят книги В. Астафьева «Стародуб» (1959), «Кража» (1966), сборник рассказов «Синие сумерки» в издательстве «Советский писатель» в 1968 году, в который вошли лучшие рассказы, в том числе и «Ясным ли днём», опубликованный в седьмом номере «Нового мира» в 1967 году.

В 1969 году В.П. Астафьев переехал в Вологду, иной раз заглядывал сюда и Евгений Носов для встречи с Беловым и Астафьевым.

В повести «Пастух и пастушка» (1971) остро и бескомпромиссно показана война, в которой В. Астафьев принимал участие.

Повесть В. Астафьева «Царь-рыба» (1976), опубликованная в журнале «Наш современник», была в 1978 году отмечена Государственной премией СССР.

Много лет писатель работал над многоликой повестью «Последний поклон» (1968—1975), отдавая дань тем, кто воспитал и сформировал его как личность, кто передал ему нравственные ценности деревенской жизни, и вырастает под его пером символический образ русской женщины, бабушки Катерины, мудрой, тонкой носительницы лучших черт русского национального характера.

Затем последовали драмы «Черёмуха» (1978), «Прости меня» (1980), всю жизнь писал «Затеси», «Посох памяти» (1980), повесть «Печальный детектив»…

Все сочинения Виктора Астафьева написаны превосходно, с подлинным знанием жизни, с глубоким проникновением в душу своего русского современника, писатель без утайки говорит о его сильных и слабых сторонах.

В 1981 году вышло Собрание сочинений в четырёх томах.

В последние годы жизни долго и трудно писал роман о войне, о том бескомпромиссном горе человека, оказавшегося на фронте.

Темы Виктора Астафьева – все те же: война, деревня, город. И герой всё тот же – русский человек, оказавшийся в тяжелейших жизненных обстоятельствах, но не утративший своих человеческих достоинств и благородных устремлений, выпутываясь из сложных жизненных перипетий.

На вручении Государственной премии РСФСР в 1976 году Евгений Носов прямо заявил, что он по-прежнему будет писать о деревне – «тема «человек – земля» самая любимая, самая волнующая для меня, являющаяся чутким исследовательским инструментом социальных и нравственных проблем». А выступая на V съезде писателей России, Евгений Носов подвёл некоторые итоги литературных дискуссий о так называемой деревенской литературе:

«Как вам известно, меня и ещё некоторых писателей причисляют к так называемой «деревенской прозе». Получается так, что существуют просто и просто поэты, свободные граждане нашей литературы, которые вольны избирать любую тему или же вовсе не избирать никакой. И никто с них ничего не спросит. И существуем мы, «деревенщики», с которых спрашивается многое. Правда, говорят, что назвали нас так вроде бы не совсем удачно, обещали чем-то заменить это название, но оно так и присохло. Ходить в «деревенщиках» уже тем неудобно, что за провинность одного из нас критики секут всю деревенскую прозу оптом. Окончилась Великая Отечественная, страна поднималась из руин, восстанавливали фабрики и заводы. Но именно это время стало страшным, губительным для русской деревни. Нищало, вымирало, уничтожалось российское село, брошенное за неперспективностью, в угоду «грандиозным» планам «сращивания города и деревни». Всё более зыбкими становились связи человека с родной землей, с корнями как основой всего сущего. Тогда, на изломе 50—60-х годов минувшего столетия, в русскую литературу пришли писатели, громко и открыто сказавшие о бедах родины – большой и малой.

«Деревянные кони» и «Две зимы и три лета» Фёдора Абрамова, «Последний поклон» Виктора Астафьева, «Привычное дело» Василия Белова, «Из жизни Фёдора Кузькина» Бориса Можаева, «Живи и помни» Валентина Распутина… Все эти произведения стали классикой, и нелепым кажется ныне стремление иных ревнителей отторгнуть их от великой русской национальной литературы. Просто и точно выразил суть устремлений всех писателей – радетелей об отчей земле – В.П. Астафьев в своей повести «Пастух и пастушка»: «Одна истина свята на земле: материнство, рождающий жизнь труд хлебопашца, вскармливающий его. И вот стали деревенщиками… Так сказать, для профилактики. Так что писателя названного профиля украшают не только книжицы и книжки, но и не проходящие синяки и шишки. Однако надо полагать, что это придаёт им определённый запас прочности…»

Евгений Носов в своей речи напомнил о Валентине Овечкине, о его повестях «С фронтовым приветом» и «Районные будни», которые вызвали огромный общественный подъём, сотни современников писали Овечкину письма: «Ежедневно на крыльцо его льговского дома поднималась замотанная почтальонша, грохая на стол тяжеленную сумку, – так рукоплескала страна мужеству и несгибаемой отваге писателя». Воздал Носов мужеству Гавриила Троепольского, Василия Пескова, которые боролись за сохранение равновесия между человеком и природой, призывая не губить чрезмерными усилиями и постановлениями святость земли. «Подобные попытки, – продолжал Евгений Носов свою речь, – выправить творческое русло писателя не единожды предпринимались по отношению к таким зрелым и глубоко мыслящим художникам, как Александр Яшин, Фёдор Абрамов, Василий Белов и Виктор Астафьев, Василий Шукшин и Сергей Залыгин. В чём только их не обвиняли: и в упоении патриархальщиной, и в искажении правды, и в незнании психологии современного крестьянина, и вообще в отрыве от современности. Как тут не вспомнить былые рапповские замашки, когда вот так же обвиняли во всех смертных грехах первого нашего «деревенщика» Михаила Шолохова!»

Только что прошла литературная дискуссия о «деревенской» прозе, снова критики высказали ряд советов прозаикам. Сначала выпускают «юнца», который отпускает оплеухи самым талантливым писателям, иронизирует по поводу того, что «наша «деревенская проза», почитающая себя народной, демократической и стихийной, проявляет некий снобизм, аристократизм, пренебрежение к «чёрной» стороне жизни, не связанной с хрестоматией», а во-вторых, задаёт, с его точки зрения, сокрушительный вопрос: «Почему не помнят ревнители «элитарно-деревенской» школы, что путь искусства, скажем толстовского, проходил через политику и экономику тоже?»

«Вот такие две пощёчины! – восклицает Евгений Носов. – И лишь потом до вас вдруг доходит, что тут, в этих цитатах, что ни слово, то возвышающая ложь, что ни поворот мысли, то оскорбительное извращение.

Во-первых, это что же за этакое чучело – народная стихийно-демократическая проза? Ничего себе ярлык! Так и чудится за этакими словесами патлатая, расхристанная фигура батьки Махно.

И я даже мысленно не могу себе представить в рядах этой расхристанно-стихийной литературы таких последовательных борцов за общенародное и общегосударственное дело, какими являлись и являются писатели Валентин Овечкин, Гавриил Троепольский, Леонид Иванов, Сергей Крутилин, Фёдор Абрамов, Сергей Викулов, Михаил Алексеев, Анатолий Калинин, Виталий Закруткин, Сергей Залыгин, Пётр Проскурин, Василий Шукшин, многие, многие другие почтенные писатели-«деревенщики».

Вот она, подлинная полевая гвардия! Других школ я не знаю… И вышеупомянутые писатели тем и завоевали всеобщее признание, что постоянно и непременно окунались в самую гущу, в самую «черноту» повседневной жизни и труда своего народа… Что же касается советской литературы, в том числе и деревенской, то можно с гордостью сказать, что мы сегодня оставляем потомкам такое художественное наследие, по которому, как по самым достоверным источникам, можно изучать и нашу историю, и нашу политику, и экономику, и духовную культуру» (Литературная газета. 1980. 17 декабря).

…Вся жизнь Еремея Ивановича Бисеркина, героя рассказа Н. Родичева «Будет день…» (Москва. 1968), прошла на шахте, на людях. Ничего не таил он от людей – ни своей смелости, ни своего мужества, ни своей силы. Честен и бескорыстен его жизненный путь. Почётный шахтер Еремей Иванович Бисеркин давно вышел на пенсию, а на всех собраниях по-прежнему его продолжают выбирать в президиум, тепло отзываются о нём. Память о его подвиге в годы Гражданской войны неистребимо живёт в сердцах его земляков. Из поколения в поколение передавалась людская молва о том, как в давние времена Еремей Иванович, прозванный Ярёмой, рискнул своей жизнью, спустился под землю, прошёл несколько километров забытыми ходами к основанию шурфа, поднялся по тёмному колодцу вверх и обрушил пробку на себя. Только чудо спасло его да человеческая смекалка.

В этом рассказе Н. Родичев славит обыкновенного человека, сошедшего в подземелье для того, чтобы люди могли заняться привычным трудом, для того, чтобы «возвратить» этому миру его реальные черты, а людям – надежду. До поры до времени был маленьким, незаметным, рядовым. Но пробил его час, благородное сердце его повело на подвиг, «мысль возвышенная» окрасила все его поступки.

«Ради всех нас Ярёма опустился в заброшенный рудник. Каждый шахтер поймёт, что это значит. Ярёма постоял за наше дело, как первый воин стоит в битве за отечество».

«Бухтины вологодские» Василия Белова (Новый мир. 1968) привлекли внимание читателей необычностью жанра и новизной человеческого характера. Образ Барахвостова – весёлого, неунывающего деревенского фантазёра – во многом явление новое в нашей литературе. Его «бухтины вологодские» – побасенки, выдумки – полны неподдельного юмора, точных и метких наблюдений над самим собой, над окружающим его миром. Много серьёзного и забавного, комического и трагического найдёт читатель на страницах повести «Бухтины вологодские». Над чем-то задумается, о чём-то погорюет, а над чем-то весело посмеётся.

Своеобычно складывается литературная судьба Ивана Антоновича Ефремова, одного из виднейших представителей русской прозы и современной фантастики. Он начал свою творческую карьеру в 1942 году публикацией сборника «Рассказы о необыкновенном», в который вошли и приключенческие, и научно-фантастические рассказы. Рассказы понравились. И одна за другой стали выходить его книги «Встреча над Тускаророй» (1944), «Пять румбов» (1944), «Белый рог» (1945), «Алмазная труба» (1946), «Звёздные корабли» (1948), «На краю Ойкумены» (1949), «Путешествие Баурджеда» (1953). Затем профессор палеонтологии, известный путешественник и исторический романист опубликовал теперь уже переведённую на многие языки научно-фантастическую утопию «Туманность Андромеды» (1957), которую посвятил коммунистической цивилизации в ХХХ веке. Утопия эта как бы предвосхитила последующую глубокую метаморфозу фантастического жанра: описание проблемы техники и технологии стало уступать место изображению нравственных проблем будущего.

Эти животрепещущие проблемы проецированы в будущее в новом произведении И. Ефремова – романе «Час Быка» (Молодая гвардия. 1969).

Роман «Час Быка» – прекрасное свидетельство того, что лишь художник, владеющий цельным, гармоническим мировоззрением, способен в наш век создавать высокохудожественные произведения. Все произведения И. Ефремова – убедительнейшее подтверждение его давнего высказывания о том, что мир не должен дать себя запугать грядущими сложностями. Пренебрежение к нуждам и чаяниям простых людей, эгоизм, культ сверхутончённых переживаний – вот качества, которые будут чужды нашим потомкам. Роман «Час Быка» – художественное исследование высшей справедливости, первоосновы грядущего духовного бытия, здесь острой критике подвергается зло, ложь, неумелые правители, которые ведут фантастическое государство к неизбежной гибели. Многие официальные критики подвергли роман беспощадному разносу, увидев актуальность романа, разоблачающего сегодняшних властителей.

А от «Часа Быка» И. Ефремов шагнул в далёкое прошлое, во времена Александра Македонского, где надо строить сюжет по незначительному количеству документов и воспоминаний, назвав свой последний исторический роман «Таис Афинская» (1973).

«Роман «Таис Афинская», – писал И. Ефремов в предисловии к роману, – основан на известном по античным источникам историческом эпизоде: сожжении Персеполиса – одной из столиц персидского царства – знаменитой афинской гетерой, участвовавшей в походе Александра Македонского. Эпизод этот одно время отрицался буржуазными историками, в том числе и столь крупным знатоком эпохи Александра, как В. Тарн.

Современные исследователи – а среди них и такой авторитет, как М. Уилер, – восстанавливают достоверность эпизода. М. Уилер в своей недавно опубликованной и только что вышедшей в русском издании книге «Пламя над Персеполисом» даёт не лишённое юмора объяснение замалчивания роли Таис Тарном и ему подобными учёными. Пуританские взгляды Тарна, ханжеская буржуазная мораль не позволили ему придать столь большое значение «жрице любви», как в его время рассматривали греческих гетер… В превосходной художественно-исторической биографии Александра Македонского, написанной Г. Лэмбом, в монографии А. Боннара Таис отводится надлежащее ей место, нет оснований сомневаться в правдивости Плутарха, Арриана, Диодора и других древних авторов, сообщающих о ней» (Ефремов И. Таис Афинская: Исторический роман. М.: Молодая гвардия, 1973. С. 3).

Таис на первых же страницах романа связала свою судьбу с великим Александром, будущим флотоводцем Неархом, могучим Гефестионом и Птолемеем, основателем царствующего рода правителем, и прошла с ними весь путь эллинов и македонцев к великим победам над персами и народами Востока. Юная, умная, образованная, красивая и обаятельная Таис покорила сердца своих друзей и участвовала во многих приключениях жителей Древнего мира. Она неотразимая актриса, певица, она хорошо знает философию Аристотеля и других древних философов, чувствует красоту и талантливо говорит о значении красоты в окружающем мире, её интересуют дворцы и храмы, ваятели и живописцы, она участвует в экспедициях, которые опасны для её жизни, она учит великого Александра любить женщин и их красоту. Она многое может, но один эпизод покоряет её отвагу и гуманизм. В походе Александра против персов она увидела толпу бредущих эллинов, македонцев и людей других национальностей, попавших в плен к персам и искалеченных пытками. И вот во дворце Ксеркса, Петрополисе, при Александре и воинах-победителях она исполняет торжествующий победный гимн, знаменующий поражение персов, а в заключение, отказываясь от наград, которые ей пообещал Александр за исполнение гимна, она просит у него разрешения произнести речь, «и не гневайся, если она тебе не понравится». И вот что она сказала: «Этот город – сердце и душа Персии. К моему великому удивлению, кроме сокровищ и дворцов, здесь нет ни храмов, ни собрания учёных и философов, ни театров, ни гимнасионов. Не созданы статуи и не написаны картины, прославляющие красоту и подвиги богов в образе людей и божественных героев. Кроме надменных толстомордых быков-царей, принимающих дары, и процессий раболепствующих и пленных, здесь нет ничего. Чаши колонн по сорок локтей на платформе в тридцать локтей высоты – всё это лишь для того, чтобы возвысить владык унижением подданных. Ради этого здесь трудились искалеченные эллины, ионийцы, македонцы и фракийцы, толпу которых мы встретили? Ради этого Ксеркс со своим злым сатрапом принёс кровь и смерть в Элладу, дважды сжигал мои родные Афины, увёл в плен тысячи и тысячи искусных мастеров нашей страны? Я здесь одна с вами, герои-победители, повергшие в прах могущество недобрых владык. Я служу богине красоты и знаю, что нет хуже преступления, чем поднять руку на созданное человеком прекрасное. Разве может красота служить злой власти? Разве есть красота без добра и света? Завтра вы уходите, оставляя в неприкосновенности обиталище сокрушённой вами деспотии! Неужели я одна ношу в своём сердце пожарище Афин? А мучения пленных эллинов, длившиеся до сих пор, слёзы матерей, хотя бы это и было восемь – десять лет назад?! Неужели божественный Александр нашёл удовольствие усесться на троне разорителя Эллады, будто слуга, забравшийся в покои господина?» Все притихли, оцепенели. Александр вскочил, услышав несколько обидных слов в свой адрес.

– Чего же ты хочешь, афинянка? – спросил царь таким львиным рыком, что закалённые воины вздрогнули.

– Огня! – звонко крикнула она на весь зал.

– Возьми! – Он снял факел и подал гетере, сам взял второй… Два факела мгновенно подожгли занавеси на окнах, подвески и шнуры, лёгкие деревянные переплёты для цветов.

Безумие разрушения охватило сподвижников Александра. С воплями восторга и боевыми кликами воины хватали факелы и разбегались по дворцам…» (Там же. С. 315—317).

Смерть Александра, рождение детей Таис от Птолемея, развал завоёванных царств – таково продолжение этого увлекательного исторического романа.

А роман Дмитрия Зорина «Русская земля» (1965) переносит нас совсем в другое время. Здесь есть слова, в которых философски оформилась одна из ведущих тенденций современной литературы – память о великой истории нашего народа, уходящей своими корнями в тысячелетнее прошлое. «Иди вперёд, не оглядываясь назад», – говорят нам только злейшие враги, духовные слепцы, желающие казаться зрячими. Сражающийся человек, страдающий и радующийся, независимо от своего желания в минуту важного решения оглядывается назад, на свою жизнь, потому что его жизнь светит из глубины, как солнце издали. Разумно увидел прошлое, наш внутренний светоч, в едином целом – значит, жизнь человека отгадана в будущем; не проник на всю глубину пройденных троп или испугался несладкой правды минувшего – человек искажён; беспамятный, он мытарит без дороги, как перекати-поле, не зная радости веры в красоту жизни». Вот такую внутреннюю связь нынешнего с минувшим закрепляют в сознании своего читателя такие разные по своей творческой манере художники, как Георгий Марков, Григорий Коновалов, Николай Шундик, Анатолий Ананьев. Читаешь их романы и будто совершаешь увлекательное и вдумчивое путешествие по сегодняшней и вчерашней России. Перед читателем оживают цельные, необычные характеры, раскрывается щедрая природа сибирской тайги и трогательная красота среднерусского пейзажа. Предстают сложные моральные, политические, экономические проблемы, а события развиваются в различных уголках нашей необъятной Родины. Многое отличает названных писателей друг от друга как художников: выбор темы, характеров, композиция, стиль, отношение к языку, но каждый из них проводит, естественно по-своему, одну и ту же глубокую мысль, высказанную ещё Белинским: у прошлого мы испрашиваем своё будущее.