Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

Роман Георгия Маркова «Сибирь» (журнал «Знамя») посвящён изображению предреволюционных событий в Сибири. Уже по первой части произведения можно было сказать, что роман задуман как эпическое повествование, в центре которого стоят образы большевиков – организаторов революционных событий в Сибири. С побега из ссылки одного из видных большевиков, Ивана Акимова, и начинается роман «Сибирь». По решению комитета Акимов должен пробраться в Стокгольм, «явиться к Лихачёву, быть возле него, спасти материалы научных изысканий учёного от расхищения зарубежными коршунами, сберечь их для отечества, которое скоро, совсем-совсем скоро станет царством рабочих и крестьян…». Заблудился бы он, пропал в непроходимой тайге, если бы не счастливый случай, в результате которого он оказался под присмотром хороших людей, близких большевикам.

Особенно привлекателен старый рабочий Федот Федотович, с которым Акимову пришлось провести много дней. Трудная жизнь выпала Федоту Федотовичу. Десять лет каторги и вечное поселение получил он за самосуд над предателем, выдавшим руководителей забастовки. Внимательно слушает Иван Акимов рассказ старого рабочего, и чувство настороженности постепенно исчезает. Такой не подведёт.

Роман Григория Коновалова «Былинка в поле» (журнал «Москва») переносит нас в 20-е годы, в одно из сёл Пермской губернии. Казалось бы, традиционная разработка традиционной для нашей литературы темы. Но удивительное дело – Григорий Коновалов ни в чём не повторяет в романе своих литературных предшественников, настолько своеобразны характеры главных действующих лиц, настолько крепок и индивидуален язык художника. Роман Григория Коновалова привлекает внимание не только острыми событиями и драматическими положениями, с описания которых он начинается, – действие потом замедляет свой первоначальный бешеный темп, входит в свои спокойные берега, становится даже чуть-чуть замедленным, а интерес к роману всё увеличивается. Оно и понятно: в экспозиции наметились действующие персонажи, а потом зажили своей полнокровной, самостоятельной жизнью, уже не подвластной художнику.

Григорий Коновалов, разумеется, много внимания уделяет социальным преобразованиям на селе, его герои готовятся к новой жизни в колхозе, но всё-таки главный интерес художника привлечён к исследованию душевных переживаний, к тому человеческому в человеке, что наиболее точно раскрывает истинную суть действующего лица. Вот почему Григорий Коновалов часто оставляет человека наедине с самим собой, наедине со своей совестью.

Кто бы мог подумать, что в Автономе Чубарове столько дикой ярости, безрассудства, какой-то отвратительной накипи, непостижимо откуда взявшейся! Ведь до женитьбы на Марьке он слыл весьма добропорядочным молодым человеком, завидным женихом, а тут словно подменили, настолько стал он неузнаваем.

Внимательно и чутко художник исследует его душу, тонко мотивируя все его поступки, порой противоречащие друг другу.

Брат Автонома Влас во время Гражданской войны так и не выбрал себе правильную дорогу. Запутался, живёт под чужим именем, пока мучительно не приходит к нему понимание невозможности прежнего, затравленного существования. Качался Влас, как былинка в поле, из стороны в сторону, так и погиб беззащитным и одиноким от рук своего атамана.

Драматична судьба Василисы и Кузьмы Чубаровых. Сильные, умные, добрые, смелые люди, а жизнь не удалась им: два сына, и оба с какими-то вывихами. Любят друг друга, а душевности в их отношениях нет. Особенно интересен, оригинален образ Кузьмы. Он мог остаться дома, с семьёй, если бы не признал за собой вины в содеянном преступлении. Но нет, Кузьма сам объявился, пошёл на каторгу страданием искупать свой грех. А вернувшись, спокойно, какими-то отрешёнными глазами смотрел на всё происходящее вокруг. Внешне он ничем не проявляет своей заинтересованности в жизни, словно надломилось в нём что-то, а между тем голова его была полна раздумий о смысле жизни, сердце его билось в тревоге и волнении за своих близких и родных.

«Былинка в поле» – роман о судьбах наших отцов, о том, как трудно зачиналась новая жизнь, как люди жестоко ошибались и всё-таки находили свой путь в ней, как в болезненной ломке старого быта рождался иной уклад человеческих взаимоотношений.

В романе Анатолия Ананьева «Межа» (журнал «Октябрь») берётся совсем другой жизненный материал – в центре его работники милиции, подполковник Богатенков и следователь Егор Ковалёв. Но в своих мыслях и переживаниях им часто приходится возвращаться к своему крестьянскому прошлому, к 30-м годам.

Сын Богатенкова Николай приехал на каникулы к отцу. Приехал не с пустыми руками, привёз рукопись под громким названием «К истории крестьянства». Прочитали её отец, школьный учитель и профессор экономики, и все в один голос отвергли несостоятельность исходных позиций её автора: молодой историк делает серьёзные обобщения на основе фактов жизни одного села Фёдоровка, да к тому же истолкованных однобоко. Тяжело переживает отец заблуждения сына, казня самого себя за то, что, видно, пожалел в своё время сына, оберегал его от сложностей и противоречий жизни, с которыми самому приходилось сталкиваться. Вот и возмездие: другой рассказал его сыну о том времени, когда бушевали классовые бои, но рассказал со своей точки зрения, всячески затушёвывая остроту классовой борьбы в период коллективизации.

Николай писал историю Фёдоровки со слов раскулаченного Минаева, в подвале которого со времён Гражданской войны хранились винтовки и патроны, припрятанные белогвардейцами. И получилось, разумеется, однобоко и неверно. Он не увидел главного в деревне – героическую её сторону. Описывая страдания одного маленького человека, он упустил из виду движение и развитие всего народа. «Нужно по крайней мере пересечь Россию вдоль или пройти её поперек, – советует ему школьный учитель, – и посмотреть, и увидеть, и записать тысячи фактов: нужно совершить подвиг… Если вы пройдёте по России, вы напишете нечто другое…»

Сам же Богатенков-отец стремился к спокойствию и размеренности, он достиг того возраста и положения, когда, казалось, ничто не сулит ему неожиданных случайностей. Особенно большую душевную разладицу стал он испытывать после того, как прочитал рукопись сына. Неужели между ним и сыном пропасть? Как же он просмотрел самое главное – духовное развитие сына? Мучительно раздумывает Богатенков над случившимся, предельно откровенен он с сыном, говорит ему жёстокую правду.

Впервые в жизни Богатенков отступил от своего духовного принципа и научил сына распознавать лицо классового врага. Долго потом Николай будет вспоминать отцовские советы и извлекать из них житейские уроки. В романе «Межа» развенчивается ложное отношение к крестьянину, к деревне как понятию внеисторическому и внеклассовому.

Новый роман Николая Шундика «В стране синеокой» (журнал «Волга»), безусловно, примечательное литературное явление. Он внушительно масштабен по охвату событий недавних лет, значителен и серьёзен по существу жизненного материала, подкупает смелостью, остротой осмысления вопросов государственной важности, хотя и есть в нем, к сожалению, свои заметные художественные просчёты, слабые сцены, скорописью заполненные страницы.

В своём «Признании автора» Н. Шундик не называет место действия романа, считая, что события, происходящие в романе, могли происходить «и в центре России, и в Сибири, и на Дальнем Востоке». Он только подчёркивает, что «сложность событий, с которыми встретится читатель в романе, быть может, оказалась больше всего примечательной для одной из областей России».

С уважением отнесёмся к этому авторскому признанию и не будем отыскивать на карте России его страну синеокую, хотя место её нахождения можно определить довольно точно. Зато времени действия автор не скрывает: в 1967 году, когда развёртываются события романа, герои его всё ещё возвращаются в своих мыслях к драматическому 59-му году. Именно тогда вся страна, затаив дыхание, внимательно следила за ходом выполнения невероятных с точки зрения здравого смысла обещаний: область взяла на себя обязательство дать три годовых плана по заготовке мяса.

Теперь-то мы знаем, чем кончилась вся эта грандиозная затея. Есть на этот счёт соответствующие решения и постановления. Но Н. Шундика, разумеется, интересует не внешний ход событий, который вполне можно установить по газетам. Его увлекают прежде всего внутренние процессы, происходящие в душах участников этого рискованного эксперимента, и социально-нравственные коллизии, возникшие в обстоятельствах, быть может из ряда вон выходящих.

Писатель Евгений Браташ, секретарь обкома Соколов, председатели колхозов Денис Денисович Ганин и Надежда Калинкина, режиссёры, актёры, животноводы, колхозники – представители всех слоёв населения проходят перед нами, высказывают свои мысли, раскрывают свои чувства и переживания. Хотя действие происходит недавно, главный интерес писателя сосредоточен на дне вчерашнем: как же так получилось, что область, взяв на себя непосильные обязательства, все-таки «выполнила» их? Как чувствовали себя люди, получая незаслуженные награды? Особенно интересен образ председателя колхоза Митягина. Фронтовик, Герой Советского Союза, умный, честный, талантливый организатор, он оказывается в таком драматическом положении, когда, думается, трудно найти выход, не нанеся ущерба собственному достоинству.

Трагична судьба первого секретаря обкома Буянова. В романе раскрыт образ человека умного, глубокого, талантливого, со сложным, противоречивым характером. В молодости он был бесшабашно смелым, о его безудержной храбрости ходили легенды среди чоновцев, вместе с которыми он сокрушил не одну банду. В мирной обстановке такая бесшабашность была неуместна: другие качества выдвигали людей на первые роли. И бывший командир засиделся на вторых ролях, почти смирился с этим, когда вдруг «судьба» выдвинула его в первые секретари обкома. В области его полюбили за редкую душевность, умение найти подход к людям, признать свои собственные ошибки, за честность и бескорыстие, правдолюбие. Это прирождённый вожак, способный проявить жёсткую власть и ограничить тем самым свободу действия разгильдяям и подлецам, выступить блестящим организатором, увлечь широкие народные массы на выполнение рискованно смелых обязательств. Но сложность его характера этим не исчерпывалась. В нём было и такое, что привело его к бесславному концу. Ему хотелось прогреметь, сил для этого хватало, не хватило только терпения. Ему казалось, что одним волевым наскоком можно добиться того, что возможно только при скрупулёзном научном учёте всех объективных экономических законов. Он понял свою ошибку слишком поздно, когда не было возможностей для отступления. Всё как будто шло удачно: область награждена, многие работники области отмечены орденами, – а первый секретарь обкома мрачно сидит за банкетным столом, зная, какими нечестными путями удалось выполнить свои обязательства перед государством. И не только он – об этом знали и все здесь собравшиеся. Радовались своим наградам только самые бесчестные и бессовестные люди типа младшего Ганина. Вся эта сцена пронизана истинным драматизмом.

Н. Шундик особенно остро ставит вопрос об ответственности художника перед своим временем и перед теми людьми, с которыми сталкивает его жизнь. Мысленный спор Браташа с заезжим литератором Завягиным – спор принципиальный, спор о художественной правде и о правде жизненной. Браташ видит, «как глубоко задумалась умная, серьёзная молодёжь, кто не желает ни физической, ни нравственной расправы без суда и следствия над кем бы то ни было. Такие хотят понять доподлинно и кем был Буянов, и многое другое… Этим подай, художник, исчерпывающее исследование фактов, людских поступков по строжайшим законам исторической объективности, им воздух подай, взаимосвязь событий». Ради этих читателей мучительно постигает Браташ драму Буянова.

В повести Ивана Петрова «Сенечка» (журнал «Волга») исследуются, в сущности, те же проблемы, что и в «Стране синеокой». Колхозная земля и хозяйское, разумное отношение к ней – вот центральная проблема повести. Новый секретарь райкома Катков рекомендует Семёна Васильевича Смирнова – Сенечку, как любовно прозвали его на селе, – заместителем председателя колхоза. Казалось, кончились теперь житейские злоключения Сенечки, о которых мы узнали из первой части повести. Теперь и его жена вздохнёт спокойно: твёрдая зарплата даст ей возможность сводить концы с концами. Но не тут-то было. Не таков характер Сенечки. Беспокойство охватило его, когда он увидел, как грубо, по-барски обращается председатель Агафонов с рядовыми колхозниками. Не смолчал он. В первый же день работы в новой должности много «вопросиков» встало перед ним: почему царит такая бесхозяйственность кругом, почему лишают огорода старую колхозницу, отдавшую свои трудовые тридцать лет колхозу? Сенечка ходит по деревням, присматривается к людям, понемножку наводит порядок.

Семён Васильевич был из тех русских людей, которых называют одержимыми. Ради дела, ради исполнения своих замыслов он не жалел себя, все дни пропадал в бригадах, на фермах, вникая в каждую мелочь колхозной повседневности. И понял основное: устала земля, сколько уж лет не дают ей отдыха, а только пашут и берут, пашут и берут, ничего не давая ей взамен. Склонился Семён Васильевич над землёй, вдохнул грудью её запахи, и словно повеяло от неё «мёртвым холодом, глиной и металлом. Разве так пахнет и так волнует настоящая земля, которая родит?». Семён Васильевич понимал, что «у земли, как и у людей, жизнь была не менее трудная и самоотверженная, и говорить с землей, выслушивать и понимать её жалобы было так же мешкотно, как и говорить с людьми».

Вскоре колхозники на общем собрании порешили: пусть «доброта ходит в председателях, строгость в заместителях», то есть избрали Сенечку председателем, а Агафонова понизили до заместителя. Но самое серьёзное жизненное испытание только, оказывается, наступило. Разумные времена быстро прошли, началось лихорадочное время «модных новинок». То внедряли овёс, то изничтожали его под корень, то ратовали за прогрессивное круглогодовое стойловое содержание коров и предавали анафеме луга и пастбища и т. д. и т. п. Тогда-то и началась духовная драма Сенечки. За свою жизнь он привык уважать слово и законы высшей власти, науки, государственной необходимости, но сейчас, когда от председателя требовали то одного, то другого, то третьего, кончилось его терпение. Он по характеру своему не мог приспосабливаться к неразумному, думать одно, а говорить и делать другое. Его поражало, что другие, например председатель райисполкома Мамаев, могли делать то, во что не верили. Что это – страх за себя, трусость? Семён Васильевич твёрдо решил быть хозяином земли, не слушать «глупых назиданий из района». «Перестраивайтесь в конторах, гремите табуретками, ежели зудит, никто не против, но землю – не трожьте!» Но вышло не так, как думалось. Сняли с председателей, исключили из партии. Приходили мысли оставить родную деревню, заняться каким-нибудь другим делом, но сердцем он был связан с землёй. Хотел рядовым колхозником поработать, ведь «без дела колхозного сгаснуть можно». Но стыдно было бригадиру поручить ему что-либо, потому что в колхозе верили, что справедливость восторжествует и восстановят его и в колхозе и в партии. И народ оказался прав. Не чувствуя своей вины ни перед колхозом, ни перед партией («Поспорил я не с партией, а с теми, кто жизнь корежит, линию искажает»), Семён Васильевич добился восстановления в партии, а колхозники снова избрали его своим председателем. Так закончилось это драматическое повествование о Сенечке – честном, мужественном человеке, завоевавшем народное доверие своим бескорыстием и преданностью земле, всему колхозному делу.

В таких острых противоречиях развивалась литературная жизнь 70-х годов. В литературных событиях, в острейших столкновениях писателей и партийных постановлений, во всей цепи исторического процесса нужно увидеть со всех сторон сущность его, не впадая в обедняющие литератора крайность и однобокость. Писатели через сложные судьбы своих героев раскрывают причинную обусловленность происходящих событий. Мысли и чувства, поступки и действия, влечения и страсти человеческие представлены в их произведениях как результат объективных условий общественного развития, есть удачные художественные произведения, а есть и неудачные, но главное – в их персонажах отразились ведущие черты русского национального характера.

Проза о войне

27 января 1967 года в «Правде» появилась редакционная статья «Когда отстают от жизни», в которой резко говорилось о двух крайностях, наметившихся в журналах: одни скептически относятся к достижениям прошлого, другие сомневаются в достижениях настоящего. И «Правда» вновь напомнила об Уставе советских писателей, о социалистическом реализме, который диктует изображать жизнь правдиво, конкретно-исторически, в её революционном развитии. В соответствии с этими указаниями и развивалась теория социалистического реализма. Десятки книг и монографий, сотни статей были посвящены этому актуальному вопросу, потому что на Западе тоже были написаны десятки статей и монографий, в которых всерьёз и по-научному говорилось о ложном, фальшивом фундаменте метода социалистического реализма. Споры западных и отечественных критиков и литературоведов были абсолютно бесполезны, никто из спорящих не верил друг другу. Утвердилась холодная война не только между государствами, но и между людьми, между специалистами в идеологической области, в области литературы и искусства. Во всех постановлениях Союза писателей СССР было принято решение бороться с буржуазной идеологией, активнее сражаться за коммунистические идеалы, острее и глубже писать о человеке больших страстей и коммунистического пафоса. Но принимать постановления гораздо легче, чем претворить их в жизнь. А писатели, каждый по-своему, в меру сил и способностей, делали своё дело.

Много лет прошло с тех пор, как завершилась победой русского и других народов СССР Великая Отечественная война. И чем дальше отходим мы, тем острее и глубже интерес к тем дням, когда ковалась победа. Уже несколько поколений молодых людей о военном лихолетье знают только из художественной и мемуарной литературы.

Как тут не вспомнить прекрасное произведение Михаила Исаковского «Слово о России», в котором глубоко и точно говорится об исторической миссии нашей Родины, которая «заслонила от гибели весь мир». И все народы мира

 
Поклонятся всем сердцем
За все твои дела,
За подвиг твой бессмертный,
За всё, что ты снесла;
За то, что жизнь и правду
Сумела отстоять,
Советская Россия,
Родная наша мать!
 

Любовь к Родине и беспощадность к врагу – вот основные чувства, которые постоянно развивались советскими писателями. Русскому народу, как и другим народам Советского Союза, было что защищать. От имени «разгневанной России», поднявшейся на своего смертельного врага, Алексей Толстой писал: «На нас всей тяжестью легла ответственность перед историей нашей Родины. Позади нас – великая русская культура, впереди – наши необъятные богатства и возможности… Родина – это движение народа по своей земле из глубин веков к желанному будущему, в которое он верит и создаёт своими руками для себя и своих поколений. Это вечно отмирающий и вечно рождающийся поток людей, несущий свой язык, свою духовную и материальную культуру и непоколебимую веру в законность и неразрушимость своего места на земле».

Литература о войне всегда была остро современной, злободневной. Немало споров возникало на страницах периодики. Но вот проходит какой-то срок, и снова появляется художественное произведение, трактующее тему героического подвига нашего народа в период Великой Отечественной войны односторонне, что приводит к искажению художественной правды о войне. И снова возникает дискуссия, снова высказываются правильные мысли, пожелания.

В иных произведениях заметна попытка принизить героический подвиг советского народа, сосредоточивается внимание на таких событиях и фактах, которые были малохарактерны для того времени. Читаешь такие сочинения и совершенно теряешь представление о времени, о людях, о конфликте. Выходит, что не фашизм и социализм ведут ожесточённую борьбу между собой, а извечные категории добра и зла, свойственные человеку «вообще».

«Неправдивые, односторонние произведения о Великой Отечественной в той или иной степени, – как отмечал Кожевников, – задевают историческое достоинство советских людей… В нашей печати не однажды разоблачалась ложность концепции «дегероизации» жизни, особенно такого периода истории, как Великая Отечественная война. Полезно ещё раз подчеркнуть, что эта концепция ошибочна и в идейном, и в философском, и в художественно-психологическом отношении».

Отвергая ходульность в показе воинского подвига, приукрашивание того, что принадлежит к самым высоким проявлениям человеческого духа, мы не можем согласиться и с той односторонностью, которая выражается в уклонении художника от изображения цельных натур, в нарочитом «приземлении» их».

Некоторые литераторы дошли до того, что стали открыто говорить о том, что «таран – это азиатчина, это варварство, к такому прибегают те, кто не умеет драться». Генерал-лейтенант Ф. Мажаев и Е. Зазерский в своём письме в газету «Советская Россия» дали отповедь этим попыткам развенчать бессмертный подвиг тех, кто своим тараном уничтожал врагов: «С чисто военной точки зрения писания Семёна Гершберга – плод элементарной безграмотности. С точки зрения политической – это кощунство». А некоторых писателей такие частности, как таран, совсем не интересуют. Они готовы подвергнуть насмешкам, сарказму, иронии самые светлые чувства народные. «Этот Полифем, – пишут братья Стругацкие в повести «Второе нашествие марсиан», – жить не может без патриотизма. Без ноги он жить может, а вот без патриотизма у него не получается».

«Литераторы, – говорил М. Алексеев на III съезде писателей РСФСР, – должны были бы знать, что вкладывать такие святотатственные слова в уста даже крайне отрицательных героев весьма рискованно и что надо не потешаться по такому поводу, а сказать себе и другим людям: без патриотизма вообще ничего не получится, не напишется без этого возвышающего чувства и хорошая, честная и нужная народу книга!»

Возвышающее чувство патриотизма обусловило взлёт русской советской литературы в годы войны: вспомним произведения Шолохова, А. Толстого, Леонова, Платонова, Фадеева…

«Одухотворённые люди» А. Платонова, в частности, примечательны именно тем, что герои этого очерка совершают бессмертные подвиги, сознательно жертвуя собой. Патриотизм, любовь к Родине пронизывали все их деяния, все их чувства. Комиссар Поликарпов видел в бинокль, как падают люди, его родные люди, с которыми он не раз ходил в атаку. Бросился вперёд. Заметил убитого: «У комиссара тронулось сердце печалью». Вместе с этой печалью в нём живёт самое неукротимое чувство – чувство долга перед Родиной и людьми. Смертельно раненный комиссар до конца исполняет свой долг:

«Надо было спешить, потому что жизни осталось немного. Комиссар Поликарпов взял свою левую руку за кисть и встал на ноги, в гул и свист огня. Он поднял над головой, как знамя, свою отбитую руку, сочащуюся последней кровью жизни, и воскликнул в яростном порыве своего сердца, погибающего за родивший его народ:

– Вперёд! За родину, за вас!

Но краснофлотцы уже были впереди».

Он «открыл им тайну жизни, смерти и победы». Одинцов говорит о комиссаре: «Такие люди долго не держатся на свете, а свет стоит на них вечно».

Таких людей, как комиссар Поликарпов, и воспевает А. Платонов в своих военных очерках и рассказах. В качестве военного корреспондента «Красной звезды» он побывал на многих фронтах Отечественной войны, видел, с какой самоотверженностью и мужеством простые люди защищали свою Родину от захватнических «рук палачей человечества». Все эти рассказы и очерки, собранные в книгах «Смерти нет!» и «Одухотворённые люди», дают наглядное представление о весомой доле Андрея Платонова, внесённой им в развитие советской литературы в годы войны.

Виктор Полторацкий в предисловии к сборнику «Андрей Платонов на войне» писал: «Мне довелось бывать на войне рядом с Андреем Платоновым. Мы были вместе летом 1943 года на Курской дуге и весною 1944 года во время наступательных боёв нашей армии на Украине… На войне, встретившись, а потом и сблизившись с Платоновым, я увидел в нём человека, пронзённого чувством безмерной любви к людям, как бы аккумулировавшего в душе своей накапливавшуюся веками нравственную силу народного духа». В. Полторацкий цитирует письмо Андрея Платонова, написанное им с фронта жене о бессмертном подвиге защитников Севастополя: «Помнить о тех, которые, обвязав себя гранатами, бросились под танки врага. Это, по-моему, самый великий эпизод войны, и мне поручено сделать из него достойное памяти этих моряков произведение. Я пишу о них со всей энергией духа, какая только есть во мне. У меня получается нечто вроде Реквиема в прозе. И это произведение, если оно удастся, самого меня хоть отдалённо приблизит к душам погибших героев».

В 1946 году Андрей Платонов напечатал рассказ «Семья Ивановых», в котором просто и бесхитростно рассказал о ломке семейных отношений, последовавшей после четырёх лет войны. Вернулся солдат с фронта в свою семью. Многое изменилось здесь, не только внешние перемены увидел он в жене, сыне, дочери, – жена постарела, дети подросли, – но что-то неуловимое долго мешало ему почувствовать себя, как и прежде, хозяином в доме, почувствовать себя самим собой. Что-то чуждое разделяло его и его семью. И Андрей Платонов со всей бескомпромиссностью, издавна присущей ему, исследует нравственный мир своих героев, заставляет их раскрыться друг перед другом. И вдруг в «Литературной газете» (1947. № 13) появилась статья В. Ермилова, в которой Андрей Платонов обвиняется во всех смертных грехах: «Здесь, в семье Иванова, всё придавлено мраком, холодом, отец вернулся пустой, чужой, и даже праздничный обед выглядит вынужденным, мертвенным». В словах жены, правдиво и честно объясняющих, почему она всего лишь один раз изменила мужу, критик увидел «чудовищную пошлость, которая приобретает характер злобной издёвки», увидел только кощунство. «Так обнажается гнуснейшая клевета на советских людей, на советскую семью, лежащая в основе всего рассказа», дескать, «все так живут» и «семья Иванова – это, мол, и есть типичное явление».

Заканчивает Ермилов такими словами: «Надоела читателю любовь А. Платонова ко всяческой душевной неопрятности, подозрительная страсть к болезненным – в духе самой дурной «достоевщины» – положениям и переживаниям, вроде подслушивания ребёнком разговора отца с матерью на интимнейшие темы. Надоела вся манера «юродствующего во Христе», характеризующая писания А. Платонова. Надоел тот психологический гиньоль в духе некоторых школ декаданса, та нездоровая тяга ко всему страшненькому и грязненькому, которая всегда отличала автора «Семьи Ивановых». Советский народ дышит чистым воздухом героического упорного труда и созидания во имя великой цели – коммунизма. Советским людям противен и враждебен уродливый, нечистый мирок героев А. Платонова».

Рассказ Платонова, как и всё его творчество, прочно вошёл в золотой фонд советской литературы.

Но это совсем не значит, что в литературе о войне всё обстоит благополучно. Можно отметить несколько, так сказать, приливов и отливов в так называемой теории «дегероизации».

Очень точно определил ошибки и упущения в развитии темы «Человек на войне» Н. Грибачёв:

«В связи с излишними, несоразмерными с политическим разумом эмоциями в разоблачении культа личности и вспышкой негативизма во взгляде на прошлое, на историю – кое-кто стал надевать тёмные очки даже при слабом вечернем освещении – некоторые уважаемые писатели стали подправлять свои новые произведения о войне с оглядкой на требования моды, хотя литература не салон причесок. И начали появляться романы вполне серьёзные, реалистические, но с одной странностью: все главные их герои и хорошие люди – из репрессированных. Что у нас были командиры из репрессированных и что эти командиры хорошо воевали – правда, и тут из песни, как говорится, слова не выкинешь. Но правда и то, что подавляющее большинство командиров самых различных рангов пришли на войну без всяких репрессий за спиной и воевали отлично. Так для чего же серьёзному художнику игнорировать всеобъемлющую правду, для чего играть в поддавки с модой? На этом утрачиваются и историзм, и художественность одновременно…

Половина буханки хлеба – всё хлеб, половина правды – уже ложь. А потерять для художника историческую правду во взгляде на события и человека – значит потерять всё, потерять ощущение народного духа».

Вот почему тема нравственного облика человека на войне для нас особенно волнующа и актуальна. А. Калинин в письме к автору этой книги отмечал:

«Давно и глубоко убеждён, что никакой, собственно, военной литературы в России не было, а всегда была литература о том, как русский народ вынужден был утверждать себя, свою страну и навсегда заложенные в русском человеке основы, устои (а ныне говорят: «принципы») добра и любви, правды и справедливости силой оружия, испытывая всегда в душе чувство отвращения к войне. Но уж если он вынуждаем был к ней, то шёл до конца.

И писать сегодня только собственно о бойне и «переправах», «плацдармах» и «рейдах», не опираясь на переправы, по которым этот человек переходил с берега старой (и столь дорогой ему) России на берег новый, столь возвысивший себя после 1812 года, в 1941—1945 годах, на «плацдармы» всегда живущего в его сердце духа высокой нравственности, столь возмужавшего в минувшей войне, и наконец забывая о том, что нет и не было чисто военных «рейдов», а всегда были и будут взлёты духа и минуты особого просветления, когда в одном человеке выражается вдруг весь народ, вся его страна, – не писать – обо всём этом, а только делать так называемую военную прозу, это всё равно что совершать военную карьеру в литературе, могущую быть лишь отражением тех карьеристов на войне, для которых она была службой тщеславия, эгоизма и измены заложенному в человеке чувству добра… Вообще-то военная проза… тем у нас ещё и слаба, что она остаётся чисто военной прозой. За редчайшими исключениями, к которым я, разумеется, отношу «Судьбу человека» и «Молодую гвардию»: она ведь тоже часть (партизанская часть) нашей литературы о войне».