Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

С какой-то непередаваемой радостью сопричастности к жизни усвятцев описывает автор трудовое утро Касьяна, описывает, как он в новых невесомых лапотках, обшорканных о травяную стерню до восковой желтизны и глянцевитости, «с лёгкой радостью в ногах притопывал за косой»: «Каждый мускул, каждая жилка, даже поднывающе натруженное плечо сочились этой радостью и нетерпеливым желанием чёрт знает чего перевернуть и наворочать». Потом, уработавшись, с наслаждением отыскивает ключик-бормотун и радуется обжигающей водяной струйке, студёно льющейся ему на ладони, на макушку и за шею. «И было потом радостно и обновлённо сидеть нагишом на тёплом бугре, неспешно ладить самокрутку и так же неспешно поглядывать по сторонам».

Удивительнее всего, что вот всё это будничное, обыденное, такое привычное и простое становится под пером Евгения Носова незаурядно-поэтическим, высоким и торжественным. Не успел Касьян насладиться ключевой водичкой и куревом, как новая радость словно ожгла его: по лугу вместе со всеми деревенскими бабами и ребятишками бежали и его два пацана, а вдалеке завиднелась мешковатая фигура его Натахи: «Вон как пыхает, куда бежит такая, дурья голова, мало ли чего с её положением… Ох и упорна, всё по-своему повернёт – говори не говори…» Побранил Касьян Натаху за своенравие, а у самого меж тем при виде её полыхнуло по душе теплом, мужицкой гордостью: пришла-таки! Потом «буйной и пьяной радостью» вскипело у Касьяна от прикосновения к маленькому тельцу сынишки, утонувшего в большой траве, не одолевшего её на пути к отцу.

Мирные чудесные картины нарисовал Евгений Носов не только для того, чтобы в труде и на отдыхе показать русских людей, но и прежде всего для того, чтобы раскрыть процесс ломки всей душевной жизни, как только они узнали о надвинувшейся беде, о нагрянувшей на их земле трагической войне. А беда пришла на Русскую землю нежданная и страшная. Столько люди ожидали радостей от жизни, а тут всё пошло прахом. Не верят люди, что пришла война, гонят от себя даже мысли о войне, но ничего нельзя поделать с фактами действительности. Неохотно признаются сельчане в том, что нагрянула беда, придётся пойти на многие лишения, чтобы оберечь родную землю от лютого врага: «…Мужики уже и сами нутром почуяли, что посыльный не врал, им только не хотелось в это поверить, потому что от худой этой вести многое, может быть, придётся отрывать, бросать и рушить, о чём пока не хотелось и думать, а потому их наскоки на Давыдку выглядели всего лишь неловкой и бессильной попыткой остановить время, обмануть самих себя…»

Реакция самого Давыдки, яростная, визгливая, да тревожный торопливый звон, донёсшийся из деревни, окончательно отрезвили мужиков, которым так не хотелось верить в то, что привычная жизнь порушена коварным врагом. Только дети недоумевали, почему же так враз все взрослые сделались неузнаваемыми и отчуждёнными. Все стали сосредоточенными, погружёнными в свои собственные заботы и мысли. Лишь старая Махотина заголосила, терзая души и без того встревоженных людей.

Евгений Носов этим подробнейшим показом привычной и радостной сенокосной работы добивается того, что мы как бы становимся соучастниками всего происходящего на этом маленьком кусочке Русской земли, проникаемся думами и заботами колхозников, погружаемся во внутренний мир тех людей, которые через несколько дней пойдут защищать нашу землю от врагов.

Глубокому проникновению во внутренний мир своих героев способствует то, что автор порой показывает их в бессознательных порывах, непроизвольных жестах и движениях. Он не говорит, что переживает Натаха, узнав о войне, она вместе с Касьяном возвращается в деревню. Никто не торопит её, тем более в её положении, но ноги сами несут, она не может ничего с собой поделать. Касьян урезонивает жену:

«– Да не беги, не беги ты так! – в сердцах окорачивал её Касьян. – Чего через силу-то палишься!

– Все же бегут…

– Тебе-то не к спеху.

– Я-то ничего… да ноги… сами бегут… – приговаривала она, хватая воздух. – А тут ещё звякают… Хоть бы не звякали, что ли. Душа разрывается…»

Не только в первые минуты человеку становится как-то не по себе от нагрянувших мыслей и забот, но и потом всё чаще Евгений Носов застаёт человека в такие минуты, когда он не отдаёт отчёта в своих поступках и мыслях. И такое изображение, где наряду с сознательными поступками, продуманными и зрелыми, автор показывает и непроизвольные действия и жесты своих персонажей, способствует более правдивому воссозданию человеческого характера, более живому, «всамделишному».

При виде родного подворья, которое он столько лет охорашивал и укреплял, при виде дорогих деревенских просторов, выгонов и займищ, при виде привычно маячившего вдалеке матёрого леса хорошо и приятно стало на душе у Касьяна. Сколько он себя помнил, всегда радостно становилось у него на душе при виде всего этого привычного и незыблемого. Ведь ещё несколько часов тому назад он и не думал, что в мире существуют такие силы, которые всё это могут поколебать и изменить. «И он ничего не хотел другого, как прожить и умереть на этой вот земле, родной и привычной до каждой былки».

И вот всё это чудесное и прекрасное в один миг ломается при известии о войне, Касьян при слове «война» впервые испытывал «незнакомое чувство щемящей неприютности»: «Слово «война», ужалившее его там, на покосах, как внезапный ожог, который он поначалу вроде бы и не почувствовал, теперь, однако, пока он бежал, начало всё больше саднить, воспалённо вспухать в его голове, постепенно разрастаться, заполняя всё его сознание ноющим болезненным присутствием. Но сам он ещё не мог понять, что уже был отравлен этой зловещей вестью, её неисцелимым дурманом, который вместе с железным звоном рельсового обрубка где-то там в деревне уже носился в воздухе, неотвратимо разрушая в нём привычное восприятие бытия. О чём бы он мельком ни подумал – о брошенном ли сене, о ночном дежурстве на конюшне, о том, что собирался почистить и просушить погреб, – всё это тут же казалось ненужным, утрачивало всякий смысл и значение» (Носов Е. Собр. соч. Т. 4. С. 15).

Потом, испытав отчуждение от всего привычного, мужики, собравшись вместе за одним застольем, начнут обсуждать более широкие проблемы, далеко выходящие за пределы деревенского кругозора. И тут неожиданно для читателей на первый план повествования выдвигается фигура дедушки Селивана. Поначалу он лишь упоминался. То ввернёт какую-либо фразочку на общем собрании, когда лектор из района объяснял причины начавшейся войны, положение на фронте, то «виновато помалкивал», когда люди узнавали из последних известий, что кровь лилась на нашей земле, и кровь великая. А потом вдруг оказалось, что мужиков, получивших повестки, потянуло в убогую избушку деда Селифана, причём все, не сговариваясь, пришли к нему, пришли для того, чтобы подвести итоги мирной жизни и получить напутствие от него в новую жизнь, неотвратимо начинавшуюся.

Никто из собравшихся в его избушке не представлял, что такое война. Только он один был участником Русско-японской войны и Первой мировой. Более того. В Первую мировую войну он получил Георгиевский крест за храбрость. Только не пришлось ему этим крестом погордиться: после Октябрьской революции царские отличия оказались не в почёте, и старики прихоронили их. А сейчас он на склоне лет вытащил из тряпочки этот орден и показал молодым односельчанам, которые с интересом разглядывали его. Нет, не за царя они, русские солдаты, воевали в Первую мировую войну, а «за вас, сопатых, за всё вот это нашенское старался. – Старик пальцем указал в окошко. – Как же было землю неприятелю уступать… Э-э, ребятки, негоже наперёд робеть… Сколько кампаней перебывало – усвятцы во все хаживали, и николь сраму домой не приносили… Гибали мы дугу ветлову, согнём и вязову…» (Наш современник. 1977. № 4. С. 28).

Укрепил дед Селиван дрогнувшие было от незнания своей судьбы души усвятцев, всем напророчив большие дела и счастливую военную жизнь. В частности, по его словам выходило, что Касьяну нужно гордиться своим именем, потому что ему на роду написано совершить славные военные подвиги: «…всякий носящий имя сие суть есьм непобедимый и храбрый шлемоносец». И не только Касьяну, но и другим усвятцам было предопределено быть «запевным человеком», кому не бояться смерти. И поняли мужики, что каждому что-то предназначено судьбой.

Кончилось сидение в избушке деда Селивана, разошлись мужики по домам собираться в ратный путь, снова остались наедине со своими думами, со своими семьями. Надумал было Касьян пойти на призывной пункт в старых сапогах, но тут неожиданно заговорила его покорная Натаха: надевай новые, пригодятся, не стоит ходить на такое дело со «смятой душой»; и он послушал свою верную подругу.

Долго прощались усвятцы со всем дорогим, любимым и привычным. Пронзительны по своей достоверности эти сцены повести. Превосходно описан и «перебравший» Кузьма, заботы о нём всё понимающих мужиков, запоминается и лейтенант Саша, приехавший за усвятцами, строгий, недоступный, который на первом же привале раскроется как добрый и бывалый воин.

И такие ополчения двигались со всех окрестных деревень. Глядя на двинувшиеся с разных сторон к сборным пунктам колонны, всё тот же дед Селиван говорит: «Снег, братка, тоже по капле тает, а половодье собирается. Нас тут капля, да глянь туды, за речку, вишь, народишко по столбам идёт? – Вот и другая капля. Да эвон впереди, дивись-как, мосток переходят – третья. Да уж никольские прошли, разметинские… Это считай, по здешним дорогам. А и по другим путям, которые нам с тобой не видны, поди, тоже идут, а? По всей матушке – земле нашей! Вот тебе и полая вода. Вот и главная армия!» (Там же. № 5. С. 48).

На последних страницах повести Евгений Носов показывает словно уже других людей, переборовших в себе нежелание отрываться от привычного труда, от семьи, от родной деревни и осознавших ту великую истину, что родину надо оборонять, когда независимость и целостность её территории могут сберечь только они, простые русские мужики. И этот процесс ломки человеческого сознания, показанный в повести достоверно и убедительно, выражает героическую суть нашего народа, а Касьян и другие герои повести – лучшие черты русского национального характера.

Повесть «Усвятские шлемоносцы» высоко оценена критикой, появились статьи и рецензии в «Литературной газете», в «Литературной России», высоко отозвался о повести первый секретарь СП СССР Георгий Марков, назвав её в числе лучших произведений 1977 года.

Отвечая на один из вопросов корреспондента «Литературной газеты», Евгений Носов сказал:

«Как вы знаете, я сам фронтовик, участник войны и, значит, наблюдая собственными глазами мой народ в деле этом, видел его глубинную сущность на этой войне. Наши солдаты на полях битв оставались людьми труда. Для них это была работа – суровая, тяжёлая, бессонная. Моя мысль: война чужда человеку вообще. Советскому народу, пережившему ужасы минувшей, потерявшему в ней двадцать миллионов жизней, она ненавистна тем более.

Повесть своевременная для меня и, если хотите, злободневна. Потому что меня глубоко оскорбляют истеричные голоса на Западе о том, что наша страна кому-то угрожает, кого-то устрашает» (Литературная газета. 1977. 6 апреля).

Носов Е.И. Собр. соч.: В 5 т. М., 2005.

Родился в селе Шемонаихе Восточно-Казахстанской области, учился в 1946—1950 годах в Казахском университете на факультете журналистики. Много лет работал журналистом в газетах Средней Азии и Сибири, два года сотрудничал с армейскими газетами. Писал стихи и рассказы, первый сборник рассказов «Алкины песни» вышел в 1956 году, роман «Повитель» – в 1958, в том же году стал заместителем главного редактора журнала «Сибирские огни». Роман «Повитель» переиздан в издательстве «Советский писатель» и рекомендован в Иноиздат для перевода на французский язык. А вскоре Анатолий Иванов привёз из Новосибирска рукопись романа «Изуверы», его рецензировал известный критик Александр Макаров, написал положительную рецензию, но вместе с тем высказал немало замечаний, с которыми автор согласился и через год привёз доработанный роман под новым названием – «Тени исчезают в полдень». Доработанный вариант вновь рецензировал Александр Макаров, а прочитал рукопись, как будущий редактор, автор этой книги. И здесь, в этом варианте, не всё удалось в равной степени, были нелепые эпизоды, публицистические рассуждения, мало влияющие на развитие сюжета, на характеристики действующих лиц. Особенно яростное неприятие вызвали страницы, на которых как персонаж романа появляется Луна, и от имени Луны автор даёт оценки некогда происходившим и происходящим событиям. Вот Луна видит с высоты своего положения мальчика и размышляет о его будущей судьбе, вот ещё кто-то возникает в поле зрения Луны, и она опять, как живой человек, раздумывает о том, что ждёт его впереди. Поражало своеволие художника, которому казалось, что он всё может. Да, может, но нужны серьёзные мотивы возникновения той или иной картины или судьбы.

В феврале 1963 года А. Иванов роман доработал, в журнале будет печататься с седьмого номера: «Раньше не получается, потому что идёт очень тусклый и примитивный по мысли роман А. Коптелова о Ленине, который вам так горячо, кажется, рекомендует Г. Марков. После вещей о Ленине Казакевича сей «роман» огромный скачок назад в ленинской теме. Так писали о Ленине 10—15 лет назад… Что касается издания моего романа, то, конечно, мне очень важно, просто необходимо, чтобы он попал в план 1964 года. Если не попадёт, я буду просить у издательства разрешения издать его где-нибудь в другом месте, – иного выхода у меня, к сожалению, не будет», – сообщал Иванов в письме от 20 февраля 1963 года. В марте 1964 года А. Иванов, довольный своевременным выходом в свет романа, писал: «Жалею только об одном – зря мы сократили с тобой кусок о Луне. Ей-богу, зря!»

В апреле 1964 года А. Иванов беспокоится:

«Как там, Лито, не читал ещё роман? Сейчас там драконовские порядки, ох и измучило оно нас! У вас, вероятно, тоже.

Если по этой части что будет – немедленно сообщи мне…»

Среди множества писем есть и письмо о книге критика В. Петелина «Гуманизм Шолохова» (М., 1965):

«Я получил твою книгу, которую сейчас с удовольствием, вечерами, на ночь, читаю, постигаю мудрость шолоховских образов в твоей отличной и глубокой трактовке, и вообще – радуюсь за то, что ты написал такое глубокое исследование. Ей-богу, молодец!

Мне кажется, теперь на тебя некоторые критические, да и чисто литературные круги будут поглядывать косо, потому что ты, вопреки установившимся или, вернее сказать, установленным кем-то мнениям и оценкам некоторых книг, высказываешь своё, далеко не лестное мнение (напр.: о книгах Либединского), споришь со многими критическими светилами. Ну и чёрт с ними, пусть смотрят косо» (письмо от 30 марта 1966 года).

В одном из писем Анатолий Иванов вспоминает один из наших разговоров за обеденным столом у меня в доме, за которым много говорилось о свободе слова и о цензуре, страсти сидевших за столом просто были «кипящими»:

«Ты всё помнишь о той «кошмарной» сцене?! Боже мой, а я уже и позабыл. Многое там говорилось просто в пьяном запале. Причём все, в том числе и я, считают Шолохова великим художником. Мы ведь говорили о другом – о том, что он, при его чудовищном весе и авторитете, мог бы, если захотел, что-то сделать для нас, как-то облегчить нашу (в том числе и нашу с тобой) пис. участь. Ведь нас обложили со всех сторон, порой трудновато приходится даже писателям с солидными именами. Авторское право урезано до минимума. А что делается в некоторых редакциях журналов, в театрах, особенно в киностудиях?

Видишь ли, у нас есть Шолохов, но нет Горького. А ей-богу, он мог бы в какой-то степени оздоровить атмосферу. Он должен хотя бы занимать пост Генерального секретаря СП СССР. Уже одно это многое облегчило бы наше существование, как мне кажется.

Ну – об этом хватит…» (15 августа 1966 года) (Петелин В.В. Мой ХХ век. М., 2009. С. 122—135).

И о свободе слова, о цензуре, о свободе печати столько было разговоров и с Астафьевым, и с Беловым, и с Лихоносовым, чуть ли не со всеми писателями того времени!

Роман «Тени исчезают в полдень» вышел в свет в 1963 году, «Вечный зов» – в 1977 году. В 1968 году А. Иванов переехал в Москву, став заместителем главного редактора журнала «Молодая гвардия», затем – членом Правления и секретарём Союза писателей СССР, с 1972 года – главным редактором журнала «Молодая гвардия», лауреатом Государственной премии имени Горького, лауреатом Государственной премии СССР, депутатом Верховного Совета СССР. О жизни и творчестве А.С. Иванова вышло несколько монографий, десятки положительных, полемических и отрицательных статей. Выходили фильмы по его произведениям, особенно понравился зрителям многосерийный фильм «Вечный зов», ставили пьесы, даже опера по «Алкиным песням», которую Новосибирский театр показывал в Москве.

Действие романа «Тени исчезают в полдень», как и чуть ли не всех произведений Анатолия Иванова, происходит в сибирской деревне в 60-х годах ХХ века. Жизнь в деревне идёт своим чередом: люди работают, думают, грустят. Ничто, кажется, не предвещает драматических событий. Мир и спокойствие здесь. Деревня, залитая радостным солнечным светом, блестит всеми красками. И люди – особенно Иринка Шатрова – словно бы купаются в этом весёлом солнечном свете. Всё как будто хорошо складывается в это утро: люди повеселели, приободрились после долгожданного дождя. Только Захару Большакову – председателю колхоза – как-то не по себе. Стоило ему выглянуть в окно, как лицо его нахмурилось, сделалось озабоченным: он увидел, что жена бригадира Морозова – старая Пистимея, быстро перейдя дорогу, юркнула в переулок, а за ней следом потащилось несколько старушонок. Уж председатель-то знал, куда они пошли, – в той стороне, на краю деревни, стоял баптистский молитвенный дом.

Так вот, по двум руслам, и развивается действие в романе. Одно – сегодняшний день деревни со всеми её крупными и мелкими будничными делами. Другое возвращает нас в прошлое главных персонажей романа: Устина и Пистимеи Морозовых, Захара Большакова и Фрола Курганова.

Захар Большаков словно осокорь, высящийся на крутом берегу Светлихи. Вся его жизнь, его мысли и чувства на виду, ему-то скрывать нечего: ни своих идеалов, ни горечи утраты, ни мук сердца. А есть тут и такие, которые чем-то напоминают кочан капусты: завернулись в листья, и «попробуй раздень его до кочерыжки». Так и прожили почти всю свою жизнь Фрол Курганов и Анисим Шатров: свернулись в кочан, а развернуться уже не могли. Только уж тогда, когда жить осталось недолго, признался Анисим, какой обездоленной и тяжёлой была его жизнь – без любви, без радости, без друзей.

А. Иванов выбрал для событий романа трудное время – неурожайное лето и голодную зиму 1960/61 года. Ежедневно лил дождь. Люди каждый день выходили на работу, косили, а потом ворошили сено, не давая ему окончательно пропасть. И что только не делали: сушили накошенную траву на козлах, смётывая влажное сено в стога, пересыпали его солью, но сено всё равно гнило. Бесплодная работа иссушала души людей, настроение их падало. Этим моментом воспользовались Пистимея и Устин Морозовы. Они подбивали Фрола Курганова затеять «бузу» на лугу, чтобы люди отказались работать, тем более что многим работа казалась бессмысленной. И вот в один из таких дней, когда людям особенно тяжко, Фрол Курганов бросил вилы, отказался «зря спину надламывать». Все перестали работать. Казалось бы, люди сочувствуют Фролу, никто не упрекнул его, только Анисим Шатров чуть насмешливо кивнул в сторону Фрола: «Грех да позор – как дозор: хошь не хошь, а нести надо». «А Фролу, видимо, было бы легче, если бы вместо каждого слова ему вбивали в голову по раскалённому добела гвоздю. Он пошатнулся, обмякнув, сел, как упал, на кошенину, будто его в самом деле ударили по голове. Глянул на балаган, куда скрылся Устин Морозов, и как-то сник, сжался, стал смотреть вниз». Пока это ещё только намёк, пока мы только догадываемся, что Фрол почему-то зависит от Устина, подчиняется его повелениям. Выходка на лугу тяжкой болью отзовётся в его сердце. На драматическом противоречии внешнего и внутреннего разворачивает А. Иванов перед читателем сложный и противоречивый характер Фрола Курганова. На людях он груб, угрюм, нелюдим, зол. Но всё это только внешнее. Душа у него совсем другая. И раньше всех это поняла Клавдия Никулина. Своим по-бабьи чутким сердцем она угадала в нём доброго и сильного человека. В молодости Фрол Курганов случайно оказался соучастником преступления – убийства Марии Вороновой. Он был вдребезги пьян и смутно помнил, как это всё произошло. С тех пор отдалился от людей, стал угрюмым, нелюдимым: вот уже сорок лет казнит самого себя за то, что допустил убийство любимой женщины. Встреча с Устином Морозовым, подосланным Демидом Меньшиковым, круто изменила его жизнь. С тех пор он делал не то, что хотел. И в этом была его трагедия. Он не любил Стешку, а женился на ней, женился только потому, что так хотел Устин Морозов, а в конечном счёте Пистимея Морозова, в прошлом дочь миллионера Аркадия Клычкова. Она мстит людям за то, что они отняли у неё золотые рудники, за то, что лишили её сладостной возможности повелевать, и она выбрала религиозную среду как средство повелевать людьми. Но даже Фрол Курганов, зависимый от неё, порывает с ней, почувствовав внезапно возникшее чувство настоящей, большой любви к Клавдии Никулиной. Не считаясь с условностями, Фрол порывает с семьёй, уходит к любимой женщине.

Действие в романе стремительно нарастает, одно событие сменяет другое. На судьбу старших влияют их дети. Митька Курганов, сын Фрола и Стеши, парень видный, увлёк Зину, она забеременела, а Митьку полюбила Иринка Шатрова. Сложные и противоречивые чувства вызывает весь этот трагический «треугольник». Стыдно Зине, бурно переживает Иринка, лишь Митьке хорошо. Сложные переплетения человеческих судеб приводят к тому, что вроде бы невинные люди трагически переживают свои ошибки. Не уберёг Фрол своего сына Митьку от легкомыслия, каким сам страдал в молодости. И уж он ли не старался сделать Митьку нравственно чистым, всячески изгонял из его ребячьей души принципы и повадки старого, стяжательского мира, насаждаемого в его душе матерью Степанидой. Фрол – полный кавалер орденов Славы, человек храбрый и стойкий, а увидев, как Степанида и Клавдия, встретившись, обнялись, всё простили друг другу, растерялся. И сколько таких сложных переплетений в романе! Вот встретились Устин и Фрол, сцена эта написана превосходно. Устин вызвал Фрола для того, чтобы дать ему наставления, как себя вести в дальнейшем. Ситуация сложная, ловчить стало труднее. Устин спокоен, требователен, деловит, смотрит на Фрола «так, как лесоруб, наверное, смотрит на дерево, прикидывая, с какого боку удобнее и легче его срубить». Даже чуть-чуть насмешлив, ироничен. Он знает свою силу, своё влияние на Фрола. Из его рук вырваться невозможно. Так было много лет. «Много кой-чего» делал Фрол по воле Устина. Но в их столкновении выясняется, что не Устин осилил Фрола, а «другая сила». И как только Фрол дал это понять Устину, тот забеспокоился. От уверенности, что он властвует над Фролом, не осталось и следа. Он становится раздражительным, беспокойство одолевает его. Уж если Фрол, которого он крепко держал в своих руках, выходит из-под его подчинения, значит, дело плохо.

Фрол на этот раз на голову выше своего противника. Он виноват, он совершил ошибку. Страданиями он искупил свою вину и перед народом. И неведома сила, одолевшая его, – это стыд перед народом, перед Захаром, перед своими односельчанами, перед сыном Митькой. Не мог он признаться в своей вине, не мог преодолеть в себе стыд за совершённое. «Грех да позор как дозор – нести надо». Вот всю жизнь он и несёт в себе этот грех, мучается, страдает, а позором смыть его нет сил. Он люто ненавидит Устина и Пистимею, которые «давно мутят воду» здесь… «Только Светлиху вон… не испоганишь ведром помоев». Он всё думал, как не испортить Митьку своим позором, своим раскаянием он боялся навлечь на него беду. А получилось как раз наоборот. Митька пошёл по неверной дорожке, по дорожке нравственного предательства. Все время занятый своими внутренними противоречиями, он и не заметил, что Митька вырос совсем не таким, каким отец хотел его видеть, редко вмешивался он в воспитание сына, всецело передоверив его жене. А Степанида заботой, нежностью незаметно лепила из него человека, способного ради своей корысти и выгоды пойти на подлость и обман. «Выйти в люди» – вот что стало главной мечтой Дмитрия Курганова. В нем все чаще проявляются черты зазнайства, самоуверенности, самодовольства. Митька – противоречивый характер, он то спорит, чтобы ему начислили трудодней, то пойдёт бескорыстно работать в кузницу. Он влюбился в Иринку Шатрову, но, чтобы досадить ей и подчеркнуть свою независимость и молодечество, может обнимать Варьку Морозову, во всех его поступках и действиях проявляется неуёмная, озорная и щедрая натура. Из-за Митьки в Озерках оказалась Зина, впуталась там в секту иеговистов, стала «богородицей» Григория, наложницей Семёна Прокудина, послушным орудием в руках ловких авантюристов. И дальнейшие события – следствие этой роковой ошибки. Братья и сёстры во Христе отомстили Зине за отступничество – украли сына, и она ради спасения сына вернулась в секту иеговистов: «…как же мне тяжело тут и муторно, – писала Зина Митьке, – но это ничего, скоро сойдёт благоденствие на меня. Хоть тело моё сейчас страдает, но умом я понимаю, что скоро… скоро сойдёт. Только бы вытерпеть все Божьи испытания. А послал мне Бог за отступничество моё и хулу на Него распятие на святом кресте. Ничего, Митька, некоторые, кто искренне раскаиваются, выдерживают и такое испытание. И во мне силы прибывают, это я чувствую, потому что раскаялась. И готовлюсь… Пишу тебе только потому, чтобы ты не беспокоился за сыночка. Он жив и здоров. Я поняла, что должна его отдать в служение Господу. Наша святая матерь говорит, что за это мне простится половина грехов…»

Эта весть смяла Фрола, сделала его снова замкнутым, неразговорчивым, отрешённым. Фрол вернулся домой. Трудно, мучительно трудно было ему расстаться с Клавдией, давшей ему впервые в жизни человеческую радость, счастье любви, трудно было привыкнуть к мысли, что счастье, только что забрезжившее, заволокло грозными тучами расставания. Ещё труднее было Клавдии. С этих пор она уже не улыбалась. Фрол понял, что его жизненная ошибка повлекла за собой ошибки сына, приведшие к трагическому исходу: к гибели Зины «на святом кресте».

Группа Пистимеи разоблачена, но сколько она принесла людям горя, страданий, скольких она запутала, вовлекла в свои сети, скольких лишила радости и счастья… Вот почему так настойчиво советовал Устин разорвать отношения с Клавдией. Уход Фрола от Клавдии мог бы и её толкнуть в сети иеговистов, а каждая добыча для них – это удар по советской власти, столь им ненавистной.

По романам Анатолия Иванова «Вечный зов» и «Ермак» были поставлены фильмы. В годы перестройки появились критики, которые подвергли критическому разбору романы Анатолия Иванова, «разбухшие» размеры и оптимистический конец сложной и противоречивой истории, показанной в романах.

Критике Анатолий Иванов подвергся за журнал «Молодая гвардия», где появились новые проблемные статьи, в которых писатели и критики заговорили о возвращении во власть «пятой колонны» во главе с Б. Ельциным.

Памятник А.С. Иванову – на Новодевичьем кладбище как выдающемуся русскому писателю.

Иванов А.С. Собр. соч.: В 5 т. М., 1979—1981.