Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

Потом действие романа переносится в Москву, в кабинет подполковника Дмитрия Ивановича Бойченко, занимавшего довольно высокий и ответственный пост в Министерстве государственной безопасности: он отвечал за разведывательные группы, переброшенные в тылы фашистской армии. В группе Гурьяна есть Адам Куницкий, врач-биолог, знает польский, немецкий, но слабоват характером, «интеллигент». Всю группу посылают разведать, чем занимается врач-психиатр Хассель, работы которого вызывают большой интерес у советской разведки. Но группа провалилась, Адама Куницкого завербовала немецкая разведка, дала ему пароль, помогла ему бежать, а партизаны отправили его в Советский Союз, где он продолжал учиться и работать.

И здесь вновь включается в повествование Эдмон Дюкан, западный журналист, который, пребывая на фронтах Кореи и Америки (Трумэн, захватив остров Тайвань, приказал американским войскам оккупировать Корею), сообщает Элеоноре Дюкан чудовищные факты об американской агрессии и беспощадности американцев к корейскому солдату и мирному населению, в своих репортажах, признается он, пишет «только правду, объективную, беспристрастную правду» (Там же. С. 481). Сюжет романа довольно сложный, героям ещё не раз предстоит встретиться – в разные времена, в разных странах, отстаивая интересы противоборствующих сторон.

В финале описан островок в Карибском бассейне, на котором есть глубоко засекреченный научно-исследовательский центр, занимающийся тайным оружием, опасным для всего мира. Этот секрет надобно разгадать. Вот об этом правдиво вещает «Набат» Ивана Шевцова, произведение во многом журналистское, но пророческое в главной мысли.

В романе «Бородинское поле» первая книга посвящена сражению под Москвой. Майор Макаров ранен, после госпиталя возвращается в родной дом, обнимает мать, здоровается с отцом, с сестрой и её мужем, но постоянная тревога волнует его: жена с дочкой возвращалась на поезде, а поезд был уничтожен самолётами фашистов. Неужели погибли? Быстро сменяются события, возникают всё новые герои, Сталин, Шапошников, Ворошилов, Лелюшенко разрабатывают план мощной атаки против немцев. Через двадцать лет генерал-лейтенант Макаров – доктор военных наук, профессор, у него сын полковник, дочь студентка…

Генерал Макаров предостерегает: «Ты говоришь: жестокость, вероломство, цинизм… наглый вызов ООН и мировому общественному мнению. Нечто подобно уже было в истории – гитлеризм…» (Шевцов И. Бородинское поле. М., 1981. С. 326).

Вторая книга романа описывает жизнь четы Раймон – Нина Сергеевна из России, она не любит города, живёт на вилле, подаренной ей мужем Оскаром Раймоном. Оказывается, во Вьетнаме воюет её сын. Так внезапно в сюжете романа появляется бывшая жена майора Макарова: после бомбёжки она с дочкой Наташей оказалась в лагере военнопленных, в Гамбурге она познакомилась с Оскаром Раймоном, таким же военнопленным, бывшим ювелирных дел мастером, который по совету своего компаньона Исаака Блюма, как только гитлеровцы подходили к Амстердаму, спрятал «камешки» в тайник. После освобождения в тайнике Оскар Раймон обнаружил «камешки» в целости и сохранности, а семья Блюм была полностью уничтожена. С этим миллионом долларов Раймоны уехали в США.

В Америке кипят события: в ООН был поставлен вопрос о сионизме как идеологии еврейского народа. На это обсуждение пошли герои романа, два брата Виктор и Бенджамин. «Там сегодня решается судьба… Судьба великого народа и судьба самой ООН. Там будет грандиозная битва», – говорил Бенджамин. Автор делает вывод общего плана: «После принятия в ООН резолюции, объявляющей сионизм формой расизма и расовой дискриминации, подонки из «Лиги защиты евреев» решили, не откладывая в долгий ящик, завтра же, то есть на другой день, наказать аккредитованных в США представителей тех стран, делегации которых голосовали за резолюцию… На первый случай наметили нападение на посольства Ливана, Сирии, Египта, Уганды, Чехословакии, Кубы, Ливии, а также на советскую миссию в ООН» (Там же. С. 549).

На русской земле побывали Наташа с мужем, Нина Николаевна, а Флора, американская родственница, с гордостью заявила, что она «богатая»: «У меня три дедушки: Генри, Оскар и Глеб» (Там же. С. 607). Нина Сергеевна твёрдо сказала, что все люди на земле – большая родня, должны жить в ладу и в мире.

Так заканчивается этот большой многоплановый роман (1971—1975, 1977—1980).

Завершали художественные поиски Ивана Шевцова роман «Остров дьявола», над которым он работал в 1978—1984 годах, и милицейский детектив «Грабёж» (1979—1983), отмеченный точными характеристиками образов работников милиции.

В романе Ивана Шевцова «Остров дьявола» снова появляются известные читателю герои. Становится ясно, чем заняты те, кто работает на острове: доктор Дикс – нацист высшего класса, Штейнман, Веземан – «отпетые нацисты, палачи-профессионалы». Уже на первых страницах романа автор раскрывает суть исследований бактериологической лаборатории: «И вот этот самой природой созданный рай для блаженства человека силами исчадия ада, цинично именующие себя поборниками свободы совести и демократии, был превращён в злотворный гадючник, где самые омерзительные двуногие твари изобретали для человечества тлетворный яд» (Шевцов И. В борьбе с дьяволом. М., 2003. С. 15).

Снова на страницах произведения появляются наши разведчики во главе со Слугарёвым, его словами в итоге выражен творческий замысел автора романа: «Человечество нравственно больно. Тип страшной болезни – сионизма. Вирусы этой болезни поражают прежде всего мозг человечества – интеллигенцию и власть имущих, руководителей государства и государственных структур, лидеров политических партий. В былые времена роль иммунитета выполняла религия. Католицизм, православие, ислам, буддизм ревностно оберегали свои паствы от проникновения в них тлетворных сионистских вирусов, суть которых – разрушение: нравственное, духовное». Его собеседник добавляет цитатой из Корана: «…их целью будет сеять на земле разлад… Когда они будут разжигать факел войны, Бог будет тушить его. Их цель – вызвать раздоры на земле, но Бог не любит сеятелей раздора». И тут же приводит ещё и цитату из еврейского поэта Мориса Самуэля: «Мы, евреи, разрушители… Что бы ни делали другие народы для нашего блага, мы никогда не будем довольны».

Продолжался тяжёлый цензурный гнет. В качестве примера борьбы писателя за право на собственную позицию здесь уместно будет привести историю, приключившуюся с автором этой книги. Текст даётся в том виде, в котором был опубликован ранее.

Письмо секретарю ЦК КПСС М.В. Зимянину в августе 1976 года

В середине 1996 года позвонил мне главный редактор журнала «Источник», успевший привлечь наше внимание острыми и очень серьёзными публикациями «Из Архива Президента Российской Федерации», и спросил:

– Виктор Васильевич, вы помните своё письмо в ЦК КПСС в августе 1976 года?

– Конечно! Ещё бы мне его не помнить! Оно написано в один из самых тяжелейших периодов моей литературной деятельности.

– Так вот мы его хотим опубликовать, если вы не возражаете.

Я не возражал. И тут же вспомнились события тех лет после выхода книги «Родные судьбы» в 1976 году. Несколько раньше, в 1974 году, «Родные судьбы» вышли в обескровленном и урезанном виде: цензура сняла статью-очерк «Герои Булгакова», примерно пять с половиной листов, можно сказать хребет книги, на котором всё держалось. Вспоминаю, что я очень волновался за сборник, цензура слишком долго держала в своём плену, я постоянно спрашивал Валентина Сорокина о судьбе сборника, он постоянно утешал меня, уговаривал не беспокоиться, всё идёт нормально, скоро, скоро… И вот его телефонный звонок в редакцию «Литературной России», где я в то время работал зав. критикой, попросил приехать в издательство. Зачем? Он не сказал. Я что-то почувствовал, тревожно забилось сердце, тут же собрался, приехал, он очень внимательно, даже ласково поздоровался со мной. Как больного, осторожно усадил меня, предложил кофе. Тут не до кофе, я уже не сомневался в том, что он скажет, но всё ещё надеялся, что мои мрачные предчувствия не сбудутся.

– Ты мужайся, Витя, цензура сняла твоего Булгакова, но мы дадим массовый тираж, ты ничего не потеряешь.

Я с ужасом смотрел на него.

– В деньгах по крайней мере, – тут же добавил Сорокин.

Я поднялся и отошёл к окну, и слёзы невольно покатились по щекам, как я ни старался сдержать свои чувства. Мне стыдно сейчас вспоминать о своей слабости, неловко и писать об этом, но такой силы был удар, что и до сих пор при воспоминании об этом драматическом для меня эпизоде сердце моё учащённо начинает биться. Столько возлагалось надежд на эту статью.

– Витя, – понимая моё состояние, тихо произнёс Валентин Сорокин, – клянусь тебе, что мы переиздадим твою книгу с этой твоей работой. Я ничего не мог сделать на этот раз. Дошло до главного цензора, он-то и приказал снять.

Да, было такое время, что против цензуры никто не мог выступить.

Но время шло, разговоры о вмешательстве цензуры широко разошлись по нашим литературным кругам, началась борьба за восстановление книжки в полном объёме. И книжка вышла в 1976 году, как и замышлялась. И на этом настояло издательство благодаря Валентину Сорокину.

И что тут началось – просто трудно сейчас представить. Меня трепали, как только могли. Я чуть ли не предатель, знал, что подкидываю гнилой материал, и молчал. Предлагали писать объяснительные записки, в которых нужно только признать свои ошибки. Какие ошибки? В чём я ошибся? Ну что тебе стоит, Виктор Васильевич, уговаривал меня главный редактор Главной редакции художественной литературы Комитета по печати РСФСР Пётр Александрович Карелин, написать, что ты не знал о Слащове всей правды, что он действительно повесил в Краснодаре нескольких рабочих…

Ну что я мог возразить? Не в Краснодаре, а в Симферополе… А дело приобрело столь острый драматический разворот только потому, что Воронцову, помощнику Суслова, доложили, что в такой-то книге реабилитировали Слащова. Ну, Суслов просто пришёл в ярость и приказал уничтожить весь тираж книги. Свиридов, председатель Комитета по печати РСФСР, попросил дать письменное распоряжение; тогда Воронцов позвонил председателю Комитета по печати СССР и предложил ему распорядиться об уничтожении тиража, но он тоже отказался! И тут я написал письмо Н.В. Зимянину, которое и опубликовано в «Источнике»:

«ДУХ ОСТАЁТСЯ, КАК И МЕТОДЫ ПОЛЕМИКИ»

О книге В. Петелина «Родные судьбы»

№ 1

Уважаемый Михаил Васильевич!

Недавно в издательстве «Современник» вышла моя книга «Родные судьбы», в которой касаюсь некоторых сложных и спорных вопросов современного литературного движения. И вдруг разразилась гроза: кому-то показалось, что в книге допущены серьёзные ошибки; меня начали вызывать для объяснений, поступил даже запрет продавать книгу, посыпались беды на голову руководства издательства, и кому-то пришла в голову мысль лишить издательство вполне заслуженного им в ходе социалистического соревнования призового места за то, что оно выпустило «вредную» книгу.

Подобным нападкам меня подвергают не впервые. В конце 1972 года в издательстве «Московский рабочий» вновь назначенный директор тов. Борисов М.А. чуть ли не пустил под нож вышедшую в свет мою книгу и «заморозил» на какое-то время её тираж только за одно её название: «Россия – любовь моя», усмотрев в этом проявление национализма и шовинизма. В 1974 году в издательстве «Современник» из первого издания книги «Родные судьбы» по независящим от издательства соображениям была изъята статья о творчестве Михаила Булгакова, чем книга была обескровлена, а мне, как критику, нанесена моральная травма.

Сейчас книга «Родные судьбы» увидела свет в том виде, как она задумывалась, но на неё, повторяю, обрушились гонения. Главный редактор издательства «Современник» укоряет меня в том, что я недостаточно ответственно отнесся к выпуску своей книги, что в ней есть неточности, неверные формулировки, которые якобы могут дать пищу моим недоброжелателям, а таковых предостаточно у каждого критика. Причём с каждым днём упрёков в мой адрес становится всё больше. Вначале упрекали только в том, что в статье о Михаиле Булгакове я недостаточно разоблачаю самого Хлудова, делаю его этаким «ангелочком с крылышками»; и наконец вроде бы я допускаю политический перекос в оценке некоторых болезненных явлений, происходивших во время коллективизации и после неё.

С предъявленными мне обвинениями я согласиться не могу, хотя допускаю, что, может быть, можно было некоторые мысли сформулировать более чётко и глубоко. Может быть, нелишним было б ещё раз сказать о том, что фигура Слащова – сложная и противоречивая и оценка его исторической роли не однозначна. Но я полагал, что достаточно здесь его собственной самооценки: «Много крови пролито… Много тяжких ошибок совершено. Неизмеримо велика моя историческая вина перед рабоче-крестьянской Россией…» – эти слова принадлежат генералу Слащову, которые я цитирую в книге «Родные судьбы». Конечно, я мог бы сказать и от своего имени, что его историческая вина неизмеримо велика, но это было бы топтанием на месте, а книжная страница должна быть как можно крепче уплотнена, нести новую информацию, а не повторять уже известное из предыдущего. Только эти, чисто литературные соображения удержали меня от дальнейшего цитирования предисловия Д. Фурманова к книге Слащова «Крым в 1920 году» (М.; Л., 1923), в котором даётся очень точная характеристика этого белогвардейского генерала, вернувшегося в Россию, амнистированного советским правительством, много сделавшего для возвращения на родину тысяч эмигрантов и немало потрудившегося на ниве подготовки кадров для Красной армии (см.: Большая советская энциклопедия. 3-е изд. 1976. Т. 23. С. 555).

Ко всему этому я должен добавить, что Слащов, со всеми его сложностями и противоречиями, совершенно меня не интересовал в данном случае, Слащов меня интересовал только как прототип литературного персонажа, который сеял зло, расстреливал, вешал, много пролил невинной крови, а когда наступило прозрение, то ужаснулся от содеянного им, мучительно страдая от неправоты своего дела, в котором играл заметную роль.

Если взглянуть на все эти страницы, посвящённые Слащову и Хлудову, непредубеждённым взглядом, то можно легко понять, что автор вовсе не оправдывает деятельность и того и другого, а старается лишь высветлить исторический смысл как возвращения на родину самого Слащова, так и этапы нравственного кризиса и переосмысления всей своей деятельности во время Гражданской войны Хлудова как литературного героя.

В своей книге я стремился по возможности правдиво и точно рассказать о личности и творчестве одного из талантливых мастеров русской советской литературы – о Михаиле Афанасьевиче Булгакове, которого до сих пор за рубежом противопоставляют другим советским писателям, стараясь представить его неким оппозиционером, тогдашним диссидентом. Моя позиция иная. Возможно, именно эта позиция кое-кого раздражает, и поэтому на некоторые страницы книги взглянули с предубеждением, в надежде отыскать что-то «крамольное». И пошли звонки, разговоры, слухи, распоряжения…

Всё это наводит на грустные размышления: кому-то, видимо, не хочется, чтобы в нашем литературном движении царила деловая, рабочая атмосфера, кто-то искусственно отыскивает кажущиеся им ошибки и противоречия, кто-то нагнетает озлобление и разлад в литературной среде, как это произошло, скажем, после появления печально известной статьи бывшего ответственного работника ЦК КПСС тов. Яковлева А.Н. Нигилистическое отношение к работе большого отряда советских критиков, верных патриотическим традициям русской классической литературы и искусства, которое довольно отчётливо выразилось в этой статье, всё ещё даёт о себе знать. Хорошо, что тов. Яковлева перевели на другую работу, но беда в том, что «дух» его остаётся, как и его методы полемики: выхватить из большой работы фразочку и обвинить автора в каких-нибудь прегрешениях против марксистско-ленинской эстетики. Такое цитатничество никогда не приносило пользы, тем более в методах руководства литературным движением.

Создаётся впечатление, что к так называемым диссидентам, которые всё ещё нет-нет да и дают о себе знать, в некоторых партийных и литературных руководящих кругах отношение складывается куда лучше, чем к тем, кто верой и правдой служит своему народу, внося свой посильный вклад в строительство нового общества.

Совершенно убеждён, что если бы в моей книге вовсе не было Слащова, то эти «кто-то» нашли бы другие места в книге: или полемические заострения, или шероховатости стиля, или недостатки композиции, – и выдали бы все эти вполне возможные недостатки в любом творческом труде за какие-то политические «ляпы».

При всей многосложности нашего общесоюзного процесса, биение его пульса чётко и постоянно ощущается всеми нами, кто принимает в нём участие.

И можно с уверенностью сказать, что в советской литературе существует здоровая творческая обстановка. Союз писателей – монолитный творческий коллектив, который творит для народа, во имя народа, под руководством ленинского Центрального Комитета партии.

Я бы не обратился в ЦК КПСС с этим письмом, если бы дело касалось только литературной полемики вокруг оценки упомянутой книги. Я уже привык с этими вопросами справляться самостоятельно. Но дело, чувствуется, разрастается несколько шире, затрагивая меня не только как литератора, но и как гражданина и коммуниста. Вот почему эта полемика вокруг книги, я боюсь, может отразиться не только на моей судьбе, но и на судьбе моих близких.

Дело в том, что вот уже пять с половиной лет я стою в списках остро нуждающихся в улучшении жилищных условий в Московской писательской организации: семья моя из пяти человек (престарелая мать, двое маленьких детей, жена и я) живёт в двухкомнатной малогабаритной квартирке 28 м2). И после того как на меня опять вешают «ярлыки», я не убеждён, что будут улучшены мои жилищные условия: ведь за дом, который только что построила писательская организация, сейчас разворачивается, как говорят, большое сражение. А тут хороший повод проявить бдительность…

И ещё. Недели две тому назад, то есть незадолго до вышеизложенного, меня буквально уговорили пойти на работу в «Роман-газету». А после этих событий я почувствовал какое-то иное отношение, во всяком случае приказа о зачислении на работу до сих пор нет.

Вот обстоятельства, которые вынудили меня обратиться с этим письмом.

2 августа 1976 года. Виктор Петелин, член КПСС

4 августа М. Зимянин направил письмо Севруку В.Н.

№ 2

ЦК КПСС

Справка на № 277298/762

(Имеется виза: «Ознакомился 14.Х.76. М. Зимянин»)

Тов. Петелин (г. Москва) пишет о своём несогласии с замечаниями, которые ему были высказаны в издательстве «Современник» по книге «Родные судьбы».

Книга В. Петелина «Родные судьбы» выпущена в 1976 году издательством «Современник», подчинённым Госкомиздату РСФСР и Союзу писателей РСФСР. Она состоит из статей о творчестве В. Шукшина, М. Шолохова, Ю. Бондарева, И. Стаднюка и других писателей. Как показало ознакомление с книгой, в ней содержится ряд правомерных суждений о своеобразии творческой манеры и принципах образного раскрытия характеров в произведениях некоторых советских писателей.

Вместе с тем в книге выдвигаются положения, противоречащие фактам истории, некоторые выводы автора идут вразрез с партийными оценками. В книге проявляются также групповые пристрастия В. Петелина, его склонность к односторонним суждениям о сложных явлениях советской литературы.

Так, в статье «Герои Булгакова» автор во многом односторонне трактует творчество известного советского прозаика, не раскрывает противоречивости его идейно-творческих позиций.

В связи с анализом драмы М. Булгакова «Бег» автор книги даёт хвалебную характеристику белогвардейскому генералу Я. Слащову, который, по мнению критика, явился прямым прототипом героя пьесы генерала Хлудова. По В. Петелину, Я. Слащов – это «человек чести и высокого долга. Солдаты его любили. В Крыму он достиг большой популярности. Его полюбили за храбрость, геройскую удаль» (стр. 188). Я. Слащов представлен человеком идеи, обременённым «моральной ответственностью за судьбы вверенных ему людей» (стр. 189).

В действительности Я. Слащов, бывший полковник царской армии, стал генералом в белой армии. Получил известность своей жестокостью при подавлении революционных выступлений трудящихся в городах Екатеринославе, Николаеве и в Крыму. По его личным приказам были казнены свыше шестидесяти подпольщиков Николаева, сожжено село Баштанка и расстреляно несколько сот его жителей. Впоследствии он отошёл от Врангеля. Осенью 1921 года с разрешения Советского правительства вернулся на родину и был амнистирован. Как сообщается в справке Института военной истории МО СССР, 11 января 1929 года Слащов был убит по мотивам личной мести.

Предисловие Д. Фурманова к книге Я. Слащова, выпущенной в 1924 году, начинается со следующих слов: «Слащов – это имя, которое не мог никто из нас произносить без гнева, проклятий, без судорожного возбуждения. Слащов – вешатель, Слащов – палач: этими чёрными штемпелями припечатала его имя история. В каждой статейке, очерке, рассказе, воспоминаниях о крымской борьбе 1920 года вы встретите имя Слащова только с этими позорными клеймами. Перед «подвигами» его, видимо, бледнеют зверства Кутепова, Шатилова, да и самого Врангеля – всех сподвижников Слащова по крымской борьбе. Даже сами белогвардейские писатели в первую очередь аттестуют нам Слащова именно с этой стороны».

Эта оценка хорошо известна В. Петелину (он неоднократно ссылается на данную книгу), тем не менее он умалчивает и о ней, и о многих других отрицательных фактах биографии Я. Слащова, о которых пишет Д. Фурманов.

В. Петелин односторонне говорит о судьбе Я. Слащова и, стремясь уподобить его герою пьесы М. Булгакова «Бег» генералу Хлудову, искажает это известное произведение, в котором, по оценкам ведущих советских критиков, выразилась обречённость белогвардейского движения. Вопреки М. Булгакову, В. Петелин поэтизирует образ Хлудова, произвольно приписывая ему «благородство, честь, порядочность, любовь к солдатам, любовь к России и стремление отстоять её величие» (стр. 190). В этой связи в книге подвергается критике кинофильм «Бег» (сценарий и постановка А. Алова и В. Наумова) за недостаточно полное, по мнению критика, раскрытие нравственной трагедии людей, боровшихся против революции, за то, что авторы фильма якобы смеются над гибелью русских офицеров.

В. Петелин выступает против критиков, в частности против А. Луначарского, считавших, что в пьесе М. Булгакова «Дни Турбиных» не раскрыта классовая природа действующих лиц. Он утверждает, что подобное требование заставляет литературу и искусство быть «лишь иллюстрацией к газетным откликам на темы дня», приводит к «шаблону и трафарету» (стр. 179).

Неверные, а иногда прямо противоречащие партийным взглядам суждения встречаются и в других статьях книги. Например, при анализе романа И. Стаднюка «Люди не ангелы» В. Петелин, говоря о действительных просчётах и ошибках, допускавшихся в определённый период в руководстве сельским хозяйством, видит их не в том, на что указывала партия, а в том, что «в стремлении сделать крестьянина похожим на рабочего, пошли дальше – в крестьянине было поколеблено чувство хозяина своей земли. Он перестал быть собственником, и началась трагедия земли, которая никому не принадлежала» (стр. 263).

В предисловии к книге автор утверждает, что в советской литературе есть целая группа писателей, которые «всё дальше и дальше отходят от жизни народа» (стр. 4) и даже «изменяют реализму». Этим неназванным литераторам он противопоставляет относительно небольшое число советских литераторов, не называя в их числе многих ведущих писателей.

Статья о М. Булгакове из сборника В. Петелина в сокращении была перепечатана в журнале «Москва» № 7. В связи с этим в МГК КПСС состоялась беседа с главным редактором журнала т. Алексеевым, который согласился с критикой статьи и признал допущенную ошибку.

Как сообщили Госкомиздат РСФСР (т. Свиридов) и Союз писателей РСФСР (т. Михалков), предполагается обсудить на коллегии Госкомитета и на заседании правления Союза писателей РСФСР вопрос о повышении идейно-научного уровня книг по литературоведению и критике, выпускаемых издательством «Современник».

По вопросу о предоставлении квартиры т. Петелину секретарь Правления Союза писателей СССР т. Верченко сообщил, что он значится в списке очередников и соответствующее решение будет принято на общих основаниях. Никаких намерений исключить В. Петелина из списков в Союзе писателей не было.

Относительно предоставления В. Петелину работы председатель Госкомиздата СССР т. Стукалин сообщил, что никаких предложений по данному вопросу перед Госкомиздатом СССР ни сам т. Петелин, ни издательство «Художественная литература» не выдвигали. В случае возникновения подобных предложений они будут решены в установленном порядке.

Тов. Петелин приглашался для беседы в Отдел пропаганды и Отдел культуры ЦК КПСС, в которой ему были даны необходимые разъяснения. Тов. Петелин выразил удовлетворение результатами беседы.

Зам. зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС В. Севрук

Зам. зав. Отделом культуры ЦК КПСС А. Беляев

12 октября 1976 года ЦСХД. Ф. 100. Подотдел писем общего отдела ЦК КПСС. Подлинники. Машинопись.

Подписи-автографы. Источник. 1997. № 1. С. 88—91.

Публикация Ивана Шевчука.

Самое наивное и смешное в этом документе – фраза: «Тов. Петелин выразил удовлетворение результатами беседы» по поводу тех «необходимых разъяснений», которые дали мне сотрудники ЦК КПСС. Не помню дату, когда состоялась эта беседа, но ничего хорошего эта беседа мне не сулила. Позвонил мне инструктор ЦК КПСС Алексей Алексеевич Козловский, мой старый товарищ по факультету, он работал в издательстве «Художественная литература», участвовал в подготовке сочинений С.А. Есенина, а теперь вот приглашал меня на беседу в Отдел культуры. Накануне беседы я встретился с ним у Ленинской библиотеки, и мы долго и откровенно беседовали о возникшей ситуации: у него дочь, а у меня двое маленьких сыновей. А вызов в ЦК – серьёзное дело… Кроме Козловского, в беседе принимали участие В. Севрук и К. Долгов, который довольно настойчиво говорил о недостатках моей книги, упоминалось о Стаднюке, о котором нельзя было мне писать как о родственнике, но особое место в своих обвинениях К. Долгов уделил генералу Слащову и его пагубному влиянию на события в Крыму, говорил о том, что Слащов расстреливал и вешал большевиков, оказал сопротивление Красной армии в Крыму. И правильно, дескать, поступил слушатель красноармейских курсов, у которого в Крыму повесили брата, что расстрелял Слащова прямо в аудитории, когда он читал лекцию. Естественно, я возражал, приводил факты и документы, цитату из Энциклопедии, в которой объективно говорилось о генерале, о его трагических ошибках и возвращении на родину как искупление своих ошибок. К. Долгов сообщил также и о том, что он звонил Верченко, который заверил его, что В. Петелин стоит в списке первоочередников на получение квартиры, а дом сдают в самое ближайшее время.

Вот это сообщение ответственного работника ЦК КПСС о квартире я выслушал действительно с удовлетворением. А так был спор, обоюдная полемика, которая, естественно, не дала положительных результатов.

Но эти проблемы были в центре литературных событий, и на беседу в ЦК тут же откликнулись официальные критики и руководители Союза писателей СССР.

«Нужны ли нам Хлудовы?» – строго вопрошал в своём критическом разносе моей книги «Родные судьбы» критик Борис Галанов (Борис Ефимович Галантер) в журнале «Литературное обозрение» (1977. № 1). Эта статья появилась сразу после беседы в ЦК КПСС, естественно написанная по заказу и с полной информацией о беседе.

Та же критика раздалась и со страниц «Правды»: секретарь Правления СП СССР Виталий Озеров в статье «На новых рубежах. Заметки литературного критика» вновь напомнил читателям об ошибках Виктора Петелина в книге «Родные судьбы» (Правда. 1977. 21 января). Так что линия ЦК КПСС была строго соблюдена, а извлёк автор уроки из этой критики или нет – это уж его дело.

После решений январского Пленума ЦК КПСС 1987 года критика продолжалась всё в том же духе. На этот раз «Советская культура» – профессор С. Калтахчян, вспоминая события 60-х годов, в статье «Куда стремится «единый поток». О ленинской концепции «двух культур…» и её извращениях» подверг острой критике Владимира Солоухина, Михаила Лобанова, Вадима Кожинова и других за то, что они стали рассматривать развитие культуры как «единый поток», как «целостность каждой национальной культуры», объясняемой «генетической памятью» каждой нации. «Положим, литературный критик В. Петелин писал, что «доброта, совестливость, сердечность – это гены, они передаются из поколения в поколение, создавая традиционные национальные свойства, черты и особенности русского характера, «русской души». Вместо Марксовой формулы о том, что сущность человека (а следовательно, и различных общностей людей) «есть совокупность всех общественных отношений», В. Петелин предложил нечто идеалистическое: главное в человеке то, что он «является представителем нации».

«Существует как бы дух народов, – размышляет Владимир Солоухин, – на протяжении веков узбек остается узбеком… русские русскими».

«Словно бы и не было ленинской концепции «двух национальных в каждой национальной культуре» с её отрицанием существования некоей единой, цельной культуры в классово-антагонистическом обществе. Ведь Ленин дважды повторил слово «национальная», так как обе культуры существуют в национальных формах, создаются людьми одной национальности, но имеющими социально противоположную идеологию и психологию. Так под видом новаций началось возвращение к весьма состарившимся теориям». С. Калтахчян критикует М. Лобанова за то, что тот в книге «Островский» не увидел «тёмного царства», которое якобы Островский разоблачил и осудил в своих пьесах. Полемизирует против статей В. Кожинова и А. Кузьмина, ругает за извращение взглядов В.И. Ленина, за упрощённое толкование литературной борьбы 20-х годов и пр. (Советская культура. 1987. 17 марта).

Полемика вокруг этих острых вопросов продолжается и до сих пор.

В это же время, в 1976 году, Владимир Солоухин работал над книгой «Последняя ступень», которая не умещалась ни в какие «рубрики», это и о деревне, и о войне, о революции и Гражданской войне, о колхозах и о грубых нарушениях человеческой этики, о Сталине, Хрущёве, Ленине – словом, обо всём, о чём думала, писала, мучилась и страдала русская литература ХХ века, – о великой тайне ХХ века, которая в конце книги полностью становится явной. В одной из заключительных глав В. Солоухин рассказывает, как за прекрасным грузинским столом, объединивших разных литераторов, начали читать любимые стихи, свои и чужие. Многие читали А. Блока, С. Есенина, Н. Гумилёва, грузинских поэтов, а Сергей Смирнов прочитал стихи Демьяна Бедного о рождении Ленина, которые назвал «шедевром». Почти все, Тихонов, Прокофьев, Боков, Доризо, закивали в знак одобрения, лишь прозревший Владимир Солоухин, переступивший «последнюю ступень», «насупился над своим бокалом, не поднимая глаз», сказал о Демьяне Бедном как о «жалкой шавке», который в 1927 году «грязными и словоблудными устами» клеветал на величайшего русского писателя Льва Толстого в дни его 100-летнего юбилея. «Как же надо ненавидеть Россию, – думал он, слушая стихотворение Демьяна Бедного, – свою родную мать, чтобы собрать в одно стихотворение всё наиболее грязное и мерзкое, да и не просто собрать, а клеветнически преувеличить и даже выдумать и преподнести эту вонючую жижу, чтобы мы её нюхали… способны ещё и восхищаться этой гадостью сорок лет спустя после её написания!»