Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"
Автор книги: Виктор Петелин
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 44 (всего у книги 92 страниц)
– Вот и не надо было себя ругать» (В. Крупин. Книга для своих. М., 2012. С. 214—218).
Об этом эпизоде не раз рассказывал сам О. Михайлов, трактуя событие совсем по-другому. Конечно, он был очень занят, но ему в тот период позвонили 7—8 коллег по Союзу, напоминая о В. Крупине, и он написал положительную рецензию о его сборнике. Это о бытовой стороне литературного мира.
Но развитие истории русской литературы ХХ века невозможно представить себе без повседневной массовой литературы, которая выходила стотысячными тиражами, её печатали издательства «Советский писатель», «Советская Россия», «Молодая гвардия», «Современник», областные издательства. Трудно представить литературный процесс без романов «Александровский сад» Екатерины Шевелёвой («Советский писатель», 1977), романа «Голодная степь» Ивана Уксусова («Советский писатель», 1977), повестей «Зелёная крыша», «Первый приезд», романа «Знакомое лицо» Владимира Мирнева («Советский писатель», 1981), повестей «Двенадцатая буровая» и «Трассы» Валерия Поволяева, романов «Перевал» и «Ивановский кряж» Юрия Антропова, романа «Станица» Семёна Бабаевского (Октябрь. 1976. № 7—9), повести «Мы уже уходим, мама…» Валерия Мурзакова (Наш современник. 1979. № 6), романа «Рождённый на рассвете» Василия Гришаева («Советский писатель», 1979), романа «Варианты Морозова» молодого Святослава Рыбаса («Советский писатель», 1979), повестей и рассказов Анатолия Курчаткина и Льва Конорева, романа «Дорога в гору» Михаила Барышева («Московский рабочий», 1979), романа «В огне повенчанный» Ивана Лазутина (Воениздат, 1979), романа «Крутая Марина» Валентина Солоухина (1978), романа «Вдаль непогоды» Вячеслава Горбачёва («Советский писатель», 1978), романа в повестях и рассказах «Три куля чёрных сухарей» Михаила Колосова, романов «Школа министров» и «Индустриальная баллада» Михаила Колесникова («Московский рабочий», 1979), романа «Директор Томилин» Аркадия Первенцева (Профиздат, 1979), повести «Скрытая работа» Гария Немченко (Профиздат, 1979), романа «И дольше века длится день» Чингиза Айтматова (Новый мир. 1980. № 11), романа «Кологривский волок» Юрия Бородкина, повести «В ожидании счастливой встречи» Леонида Кокоулина, романа «Командировка» («Московский рабочий», 1981) и «Последний воин. Книга надежды» (Москва. 1988. № 8—10) Анатолия Афанасьева, романа «Внутренний рынок» Виталия Маслова (Север. 1985. № 7—9), романа «Пять жизней в одной» Леонида Огневского («Современник», 1979; Восточно-Сибирское книжное изд-во, 1984), романа «Красное лето» и повести «Город не кончается» Василия Андреева, двух книг романа «Гатов» Павла Степового («Современник», 1978, 1981), повести «Три невесты для нашего бати» Анатолия Димарова (Знамя. 1981. № 6), романа «Поколение» Владимира Ерёменко («Современник», 1981; Октябрь. 1981. № 7—8), сборника повестей и рассказов «Ворчливая моя совесть» Бориса Рахманина («Советский писатель», 1981), повести «Коробейники» А. Каштанова (Новый мир. 1981. № 6—7), повести «Подготовительная тетрадь» Руслана Киреева (Знамя. 1981. № 4—5). Время властно диктует свои художественные задачи, отсюда многочисленные постановления ЦК КПСС и Союза писателей СССР. Порой писатели следовали этим указаниям в ущерб своему художническому инстинкту. Но чаще всего – опережали время, талантливо отображая виденное собственными глазами. Жаль, порой художник сам выступал в качестве внутреннего цензора и что-то искажал в угоду сиюминутности, а порой издательские и государственные цензоры «ухудшали» произведение…
Приведу в связи с этим любопытный случай. Роман «Запретная зона» Анатолия Калинина был завершён в 1962 году, но текст все эти годы не удовлетворял автора из-за цензурного вмешательства. И в 1988 году в журнале «Дон» (№ 1—2) «Запретная зона» вновь появляется в законченном виде. Во главе гигантского строительства искусственного моря на Дону поставлен Автономов, волевой, напористый, жестковатый человек, для которого задание построить плотину – святой закон, а какими средствами – это уж другое дело, для выполнения своего долга перед страной он не посчитается с судьбами отдельных людей. Неожиданно возникает проблема с переселением жителей станицы Приваловской, все уж переселились, а станица Приваловская всё ещё задерживает завершение строительства: ведь уж вода подходит к их холмам, а они всё ещё ждут каких-то послаблений. Сюда, в Приваловскую, приезжает Греков, несколько дней он пожил в станице, встречаясь и разговаривая с людьми, и целый мир драматических обстоятельств раскрылся перед ним, трагические судьбы людей о многом заставляют его задуматься. И ещё один случайный попутчик, полковник, с орденами, воевал и в Гражданскую, и в Отечественную, неожиданно выступил против затопления Дона, донских станиц: «Да ты знаешь, какая тут рыба ходила на займища нерестовать?! Какие бродили табуны?!»
Многие участники этих событий смотрели на события и на людей «глазами долга», автор и некоторые персонажи – «глазами совести». Роман заканчивается тем, что Автономов получает Звезду Героя, он готовится огласить большой список зэков, которым дарована амнистия. Вдали показалась большая группа с конвойными, но всё рухнуло, заранее запланированная торжественная операция по расконвоированию не удалась: «Две волны людей, ещё минуту назад разделённые непроницаемой преградой, хлынув навстречу друг другу, смешались вместе». Так и кончилась запретная зона на строительстве донской плотины.
Но невольно возникает вопрос: а как сейчас Дон? Оправданна ли была та жертва, которую принесли казаки Дона? Или это была ещё одна попытка раздавить «вандецев», как вроде бы в шутку называет казаков станицы Приваловской Автономов? Эти великие стройки нарушали невидимые законы, проводили к необратимым процессам, которые ухудшали положение станицы, села, района, области, страны.
Любопытна статья Ольги Ипатовой «С холодным сердцем. Заметки критика» (Правда. 1979. 10 января), в которой весьма снисходительно говорилось о самобытных произведениях того времени: «Читаем новые книги: В. Марченко – «Год без весны», Ю. Галкина – «Беглецы», А. Проханова – «Время полдень», и материал каждой книги по-своему интересен, и своеобразие повествовательной манеры – налицо, но закрыта последняя страница, и остаётся у читателя смутное чувство неудовлетворённости». Критик сообщает, что В. Марченко «лихо разворачивает события», «ситуация «Беглецов» драматична, материала для исследования серьёзной нравственно-этической проблемы достаточно», проза А. Проханова «нетерпелива, напряжённа, объёмность видения сочетается в ней с неожиданностью сравнения», а в итоге Ольга Ипатова совершенно беспомощна доказать своё «смутное чувство неудовлетворённости», а уж заключительные строки статьи полностью опровергают этот первоначальный вывод: «А. Проханов, В. Марченко, Ю. Галкин – ищущие писатели, их творчество трудно свести к какой-либо однозначной оценке. Критика справедливо настроена к ним благожелательно, но необходим более серьёзный и вдумчивый разговор о профессиональном мастерстве, увы, далеко не всегда подкреплённом страстным творческим импульсом, хорошим вкусом».
Здесь, в этих книгах, «смутно» ощущается чуть ли не полная свобода от метода социалистического реализма, отсюда «неудовлетворённость» партийного критика.
Многие критики, выступая по проблемам текущей литературы в газетах и журналах, чаще всего подчёркивали то, что соответствовало требованиям метода социалистического реализма. Лишь в конце ХХ века наиболее дальновидные исследователи заметили, что в основном потоке романов и повестей чего-то главного не хватает.
Один из тонких критиков того времени Валентин Курбатов заметил после ряда интересных мыслей, высказанных в статье «Честность ощущений»: «А ведь не зря Тургенев в пушкинской речи спрашивал с русского художника не только «отсутствия лжи и фразы», не только «простоты и откровенности», но и – прежде всего! – «честности ощущений». В переходные эпохи это, может быть, наиболее сложная и вернее всего обнаруживающая истинного художника черта – «честность ощущений»… Поучительное благо происходящего сейчас в литературе оказалось и в том, что свобода суждений и череда вызванных из насильственного забвения книг вновь напомнили нам о генетических чертах нашего народа, среди которых Достоевский отмечал «чрезвычайную стойкость… в своей идее, сильный и чуткий отпор всему, что ей противоречит», и вековечную «благодарную, ничем не смущаемую веру в справедливость и в правду». Напомнить напомнили, но погордиться стойкостью и силой отпора не дали, потому что «ничем не смущаемая вера» оказалась всё-таки смущена, и, понимая необходимость строительной крепящей идеи, которая могла бы упорядочить хаос и заместить отменённые опоры, мы не можем рассмотреть очертания этой идеи, словно вышли в открытое поле и не знаем, за что ухватиться беспокойной мыслью. И чем более мы говорим обо всём, тем вернее обнаруживается мировоззренческая расслабленность. Оказалось, что в частностях мы достигли глубокой полноты и разносторонности, но оттого, что всё время были вынуждены решать основные этико-интеллектуальные вопросы, утратили инструментарий объединительного анализа» (Курбатов В. Честность ощущений // Литературная газета. 1987. 2 сентября).
Часть пятая
Лагерная Литература. Погружение во тьму в поисках света
С 30-х годов в истории русской литературы появилось ещё одно направление – пребывание писателя в советских лагерях, в тюрьмах, в местах ссылок, на допросах, в общении со следователями, в одиночках, испытание порой пыток и издевательств лагерной жизнью. Эта литература существовала давно, ещё в годы Гражданской войны у белых и у красных были следственные органы, ЧК у красных, Особый отдел – у белых. Но то была война, когда следственные мероприятия вели чаще всего с врагами, а после войны в следственные отделы попадали просто инакомыслящие. Пролетарская диктатура выработала свою «мораль», свой «гуманизм», свою «нравственность», которые расходились с общепринятыми традиционными, христианскими, православными формулами этих понятий. После выхода в свет книги А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» (1973—1975), впервые увидевшей свет в Париже, всю эту систему наказания так и стали называть – Архипелаг ГУЛАГ.
Одним из первых об Архипелаге ГУЛАГ рассказал Иван Солоневич в своей книге «Россия в концлагере», изданной в Софии в 1936 году, за ней последовали книги Бориса Ширяева «Неугасимая лампада» (1954), Олега Волкова, Александра Солженицына, Юрия Домбровского, Варлама Шаламова. В этих книгах и во многих других освещены все интересующие читателей вопросы – причины и обстоятельства ареста, следственные действия, пытки и интеллектуальное насилие, признания и отказы, то есть приведена вся процедура насилия, которая исходила от следственного отдела.
Удивительна судьба Даниила Андреева (1906—1959). Художник-шрифтовик, он работал санитаром в блокадном Ленинграде, писал стихи и прозу, в 1947 году был арестован с женой, десять лет провёл во Владимирской тюрьме. А сейчас о нём говорят как об одном из выдающихся писателей России, авторе главной его книги «Роза мира» (1958). Это произведение опубликовано была сначала в журнале «Новый мир» (1989. № 2), в книжном виде вышло в 1991 году. Или судьба книги «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, которую считают одной из лучших книг о лагерной жизни и которая была напечатана в 1990 году, а за границей в 1967 и 1979 годах. В конце 80-х годов разные журналы начали публикацию «Колымских рассказов» Варлама Шаламова, частично опубликованных за границей.
Олег Волков в книге «Погружение во тьму» глубоко и точно освещает сложившуюся морально-нравственную атмосферу в руководящем большевистском обществе, а отсюда следуют вопросы и проблемы, которые встают перед подследственным во время допроса:
«Над просторами России с её церквями и колокольнями, из века в век напоминавшими сиянием крестов и голосами колоколен о высоких духовных истинах, звавшими «воздеть очи горе» и думать о душе, о добрых делах, будившими в самых заскорузлых сердцах голос совести, свирепо и беспощадно разыгрывались ветры, разносившие семена жестокости, отвращавшие от духовных исканий и требовавшие отречения от христианской морали, от отцов своих и традиций.
Проповедовалась классовая ненависть и непреклонность. Поощрялись донос и предательство. Высмеивались «добренькие». Были поставлены вне закона терпимость к чужим мнениям, человеческое сочувствие и мягкосердечность. Началось погружение в пучину бездуховности, подтачивание и разрушение нравственных устоев общества. Их должны были заменить нормы и законы классовой борьбы, открывшие путь человеконенавистническим теориям, породившим фашизм, плевелы зоологического национализма, расистские лозунги, залившие кровью страницы истории ХХ века.
Как немного понадобилось лет, чтобы искоренить в людях привычку или потребность взглядывать на небо, истребить или убрать с дороги правдоискателей, чтобы обратить Россию в духовную пустыню! Крепчайший новый порядок основался прочно – на страхе и демагогических лозунгах, на реальных привилегиях и благах для восторжествовавших янычар. Поэты и писатели, музыканты, художники, академики требовали смертной казни для людей, названных властью «врагами народа». Им вторили послушные хоры общих собраний. И неслось по стране: «Распни его, распни!» Потому что каждый должен был стать соучастником расправы или её жертвой.
Совесть и представление о грехе и греховности сделались отжившими понятиями. Нормы морали заменили милиционеры» (Волков О. Погружение во тьму. Из пережитого. Париж, 1987. С. 10).
Перелистывая страницы лагерной литературы, особенно протоколы следствия, допросы, признания, отказы от предыдущих признаний, письма к властям, чудом сохранившиеся, воссоздающие будничную лагерную жизнь, описанную с разных сторон, встречи, разговоры, всё время чувствуешь, как много сходного и различного в этих признаниях. Очевидцы резко осуждают неправдивые признания, фальшивые мысли и переживания, осуждают книги Б. Дьякова и А. Алданова-Семёнова за схематичность, лакировку и фальшь в передаче многих свидетельств, о «верноподданной стряпне», осуждают А.М. Горького за участие в сборнике «Беломоро-Балтийский канал им. Сталина» (1934), за положительное отношение к принудительному труду.
В последние годы чрезвычайно возвысили в общественном мнении России «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицына. Вдова писателя Н.Д. Солженицына подготовила сокращённый вариант книги и предложила В.В. Путину включить книгу в школьное обучение. В.В. Путин вызвал министра образования Фурсенко и попросил найти место в школьной программе. В средствах массовой информации началось обсуждение этого предложения. Мнения разделились. В статье «Уроки ГУЛАГа в школьном расписании» в «Литературной газете» (2010. 8—14 декабря) приведены разные точки зрения о книге. «Несмотря на все вышесказанное, я убеждён, что рано или поздно всякий думающий человек в России должен прочитать «Архипелаг ГУЛАГ», – писал А. Полубота. – Но до этого надо дорасти, приобрести духовный и культурный иммунитет от пренебрежения ко всему отечественному, которого нет сейчас у большинства молодых людей. В противном случае прочтение сокращённой версии одного из самых знаменитых романов ХХ века может лишь усилить среди молодёжи настроение, выражаемое разбитной фразой: «Валить надо из этой страны!» Н.Д. Солженицына, отстаивая необходимость изучения книги «Архипелаг ГУЛАГ», напоминает своим юным читателям, что А. Солженицын, не зная официальных цифр о репрессиях, признавался: «…и замысел свой, и письма, и материалы я должен был таить, дробить и сделать всё в глубокой тайне». Жестко возражает ей историк Юрий Жуков, который напомнил, что А. Солженицын безответственно сыпал цифрами направо и налево: испанскому телевидению он заявил, что во время Гражданской войны Россия потеряла 66 миллионов, а в годы Великой Отечественной – 44 миллиона. «Такой «гигантизм», – писал Ю. Жуков, – вообще в духе «Архипелага ГУЛАГ». Наталья Дмитриевна заблуждается, когда говорит о безошибочном чутье Солженицына… Солженицын работал на основе легенд и мифов. Нас же пытаются заставить воспринимать «Архипелаг ГУЛАГ» как документальный труд.
У школьников сегодня нет времени толком изучить «Мёртвые души» Гоголя, «Войну и мир» Толстого, многие из них не читали Салтыкова-Щедрина, Лескова… Внедрение в неокрепшие умы школьников «Архипелага ГУЛАГ» вряд ли способствует воспитанию патриотизма» (Литературная газета. 2010. 8—14 декабря).
Вот несколько судеб писателей, отдавших дань лагерной теме.
Иван Лукьянович Солоневич (1 (14) ноября 1891– 24 апреля 1953) – журналист, писатель. Родился в семье народного учителя в Белоруссии. Оба деда и пятеро дядьёв, как свидетельствуют биографы, были священниками, получил хорошее образование. В Гражданскую войну служил в Белой армии. Остался в Советской России, жил в Салтыковке, двадцать вёрст от Москвы, в просторной мансарде, занимался литературной работой «в области спорта и туризма», получал приличные деньги. «Внешне наша семья жила в последние годы спокойной и обеспеченной жизнью, – писал И. Солоневич, – более спокойной и более обеспеченной, чем жизнь подавляющего большинства квалифицированной интеллигенции» (Солоневич И. Россия в концлагере. М., 1999. С. 16). Вспоминая «страшные московские зимы 1928—1930 гг.», И. Солоневич без всякого юмора сообщает, что его семья питалась «картошкой и икрой». Действительно, в Москве открылись магазины для иностранцев, а у Солоневича же было «сногсшибательное английское пальто и «неопалимая» сигара, специально для особых случаев сохранявшаяся». Русских в эти магазины не пускали, а Солоневич с независимым видом проходил мимо охранника, не предъявляя каких-либо документов. Вот тут он и покупал «честную пролетарскую икру». Резко осуждает он карточную систему, очереди, нехватку продуктов, а в итоге и бесполезность карточной системы: «Я с треском рвал карточки и шёл в какой-нибудь «инснаб» (Там же. С. 19). И. Солоневич с беспощадной точностью описывает давление государственного аппарата на права человека: «Семнадцать лет накапливалось великое отвращение. И оно росло по мере того, как рос и совершенствовался аппарат давления… Когда у вас под угрозой револьвера требуют штаны – это ещё терпимо. Но когда от вас под угрозой того же револьвера требуют, кроме штанов, ещё и энтузиазма, жить становится вовсе невмоготу, захлёстывает отвращение. Вот это отвращение и толкнуло нас к финской границе» (Там же. С. 22).
Дважды побег к финской границе пришлось отложить, наконец собрались, сели в поезд, в последний вагон, набитый сотрудниками Комитета безопасности. Оказывается, за ними давно следили, заранее всё знали, у Солоневича в Салтыковке бывали иностранцы, да и в Москве он с ними общался, знал языки. Вот почему следователь доброжелательно просил сознаться в шпионаже, которым, естественно, журналист Солоневич не занимался. Он лишь мечтал вырваться из холода, голода, различных бытовых неудобств, бежать от вранья в газетных статьях, он мечтал о честной жизни. Однако следователи, вплоть до следователя с «двумя ромбами», ничего от него не добились, он ни в чём не сознался. Но вот в камеру входит надзиратель и читает ему «Выписку из постановления чрезвычайной судебной тройки ОРПУ ЛВО от 28 ноября 1933 г.», в которой по 58-й статье он признан виновным и должен быть заключён на восемь лет в исправительно-трудовом лагере. А дальше следует подробное описание встречи с братом Борисом, которому тоже дали восемь лет, и сыном Юрием, осуждённым на три года, а ведь ему исполнилось только восемнадцать лет. По пути в лагерь Солоневич знакомится с рабочими, крестьянами, высланными из деревни во время раскулачивания, с беспризорниками-урками, с которыми Борис чуть не подрался.
За пять суток доехали до Свирьстроя, совсем недалеко от границы. Это обрадовало Ивана Солоневича, снова мечтавшего о побеге. А в лагере – обычная суета, урки воруют, крестьяне и рабочие жестоко за воровство наказывают, вплоть до убийства, лагерное начальство держит нейтралитет. Юрист Иван Солоневич, врач Борис Солоневич и Юрий Солоневич – заметные фигуры в концлагере, сильные, тренированные, грамотные. А лагерем нужно управлять, нужны умные и образованные люди. Им посоветовали не ходить в лес на работу, а поискать надёжной и интеллигентной работы. Борис стал служить врачом, Юрий стал «машинистом», то есть печатал на печатной машинке, а Иван Солоневич пришёл в УРЧ – учётно-распределительную часть в лагере, «он учитывает всех заключённых, распределяет их на работы, перебрасывает из пункта в пункт, из отделения в отделение, следит за сроками заключения, за льготами и прибавками сроков, принимает жалобы и прочее в этом роде» (Там же. С. 97), его с охотой, как юриста, назначили распоряжаться канцелярией. Управлявший всем этим хозяйством товарищ Наседкин показал своих помощников, которые переходили в распоряжение Солоневича, Солоневич же пришёл в ужас от их внешности: «Из махорочного тумана на нас смотрят жуткие кувшинные рыла – какие-то низколобые, истасканные, обалделые и озверелые. Вся эта губерния неистово пишет, штемпелюет, подшивает, регистрирует и ругается» (Там же. С. 98). Но вскоре эти «помощники» куда-то исчезли, а в ящиках и на полу остались валяться тысячи дел и жалоб, а за каждой жалобой – «чья-то живая судьба» (Там же. С. 99). На страницах книги И. Солоневича возникает много интересных и любопытных фигур: начальники, редакторы, доносчики, урки, профессора, Стародубцев, Якименко, Маркович, Непомнящий, Медовар, Михайлов, Батюшков, Радецкий… Вот Маркович, «благодушный американизированный еврей из довоенной еврейской эмиграции», приехал в Россию «пощупать» «кусочек социалистического рая», привёз 27 тысяч долларов, их обменяли на рубли: «Ну, вы понимаете, тогда я совсем баран был. Словом, обменяли, потом обложили, потом снова обложили так, что я пришёл в финотдел и спрашиваю: так сколько же вы мне самому оставить собираетесь… Или мне, может быть, к своим деньгам ещё и приплачивать придется…» Маркович редактирует газету «Перековка», и Солоневич заглядывает к нему, чтобы хоть чуть-чуть потеплело у него на душе. А чекисту Богоявленскому говорит, что очень сожалеет, что не он вёл следствие по его делу. Так ужасное в лагере переплетается с общечеловеческим. Хорошо принял чекист Якименко «трёх мушкетеров» Солоневичей, а чекист Чекалин сказал о нём как плохом человеке и карьеристе, который карьеры не сделает. Якименко отправляет из Свирьлагеря эшелоны с заключёнными, Чекалин их перед отправкой на БАМ принимает. Иван Солоневич не хочет отправлять на БАМ своего сына Юрия, и он идёт к совершенно незнакомому Чекалину и предупреждает об опасности, которая ожидает его в пути, но главное – лишь бы сына ему спасти, здесь граница недалеко, легче убежать. В тот же вечер Иван Солоневич увидел поразившую его картину: рядом с лагерем находилась некогда зажиточная деревня, но во время коллективизации и голода разорилась, приходили голодные дети, их заключённые подкармливали, отрывая от своего скудного пайка. Солоневич выносил кастрюлю с остатками щей, когда на его пути встретилась голодная девочка с мольбой отдать ей эти щи. Солоневич только что Чекалину сказал, что прошедшие революции – это сумасшествие, а тут увидел результаты этого сумасшествия. И эта встреча с голодной девочкой навсегда осталась в его памяти. «Я стоял перед нею пришибленный и растерянный, полный великого отвращения ко всему в мире, в том числе и к самому себе, – писал он. – Как это мы, взрослые люди России, тридцать миллионов взрослых мужчин, могли допустить до этого детей нашей страны? Как это мы не додрались до конца? Мы, русские интеллигенты, зная ведь, чем была «великая французская революция», могли бы себе представить, чем будет столь же великая у нас!.. В какой-то очень короткий миг вся проблема Гражданской войны и революции осветилась с беспощадной яркостью… И вот на костях этого маленького скелетика – миллионов таких скелетиков – будет строиться социалистический рай…» (Там же. С. 184—185). (Напомним читателям, что автор служил у белых.)
Искренно и беспощадно вели разговор чекист Чекалин и Иван Солоневич за выпивкой двух литров коньяку, закусывая репой, икрой и капустой в хилом бараке чекиста. Глава «Последние из могикан», в которой ведут откровенный разговор красный чекист Чекалин и монархист Солоневич, запечатлела разговор о настоящем и будущем России. Чекист расхваливает строительство социализма в России, а монархист расхваливает монархию, когда царь при короновании, по древнему обычаю, трижды кланяется земле и народу, что он будет честно исполнять законы страны (Там же. С. 188—210). Вспоминают Ленина, Сталина, Кагановича, Бухарина и многих других большевиков, которые взялись за строительство социализма в России. Чекалин признаётся, что во время революционной борьбы, которую он ведёт с шестнадцати лет, был трижды ранен, один брат погиб от белых, другой брат от красных, отец умер от голода, была жена, но за восемнадцать лет не было ни дня человеческой жизни. Ему тридцать четыре года, а Солоневич дал ему сорок пять, он истерзан противоречиями, он отдал всё, чтобы добиться счастливой жизни для людей, а не получается, он презирает таких, как Якименко, удивляется словам Солоневича, когда узнал, что царь трижды кланяется при короновании, он достаточно образован, но не знает, кто такой Макиавелли. Солоневич со всей беспощадностью разоблачает то, что строится сейчас, он – типичный антисоветчик, антисталинист, и в разговоре с Чекалиным он откровенно высказывает свои взгляды. В итоге разговора Чекалин почти соглашается с заключённым Солоневичем, который откровенно говорит о нём: «Но во мне вместо сочувствия подымалась ненависть – чёрт их возьми совсем, всех этих идеалистов-энтузиастов-фанатиков. С железным и тупым упорством, из века в век, из поколения в поколение они только тем и занимаются, что портят жизнь – и себе и ещё больше другим… Все эти Торквемады и Савонаролы, Робеспьеры и Ленины… С таинственной силой ухватываются за всё, что только ни есть самого идиотского в человеке, и вот сидит передо мною одна из таких идеалистических душ – до пупа в крови (в том числе и в своей собственной)… Он, конечно, будет переть. Он будет переть дальше, разрушая всякую жизнь вокруг себя, принося и других и себя самого в жертву религии организованной ненависти… Конечно, Чекалин жалок – с его запущенностью, с его собачьей старостью, одиночеством, бесперспективностью. Но Чекалин вместе с тем и страшен, страшен своим упорством, страшен тем, что ему действительно ничего не остаётся, как переть дальше. И он – попрёт…» (Там же. С. 208).
Его партия послала работать в концлагере, и он, разлив остатки второго литра коньяку, сказал, что когда партия выкорчует остатки капитализма, то ничего не останется: «Пустая земля… Вот жизнь была – и пропала. Как псу под хвост. Крышка» (Там же. С. 209). А провожая Солоневича, Чекалин сунул ему остатки чёрной икры в карман – для сына.
Иван и Юрий Солоневичи, как привилегированные заключённые, накануне побега ловят рыбу и признаются друг другу, что жизнь здесь не так уж плоха, но свобода лучше. Иван Лукьянович, как инструктор физкультуры, получил командировку в Мурманск для проведения грандиозного праздника, пригласили центральные газеты, высоких гостей. Он собрал вещи (в лесу накануне закопали основной багаж в четыре пуда) и пешком, минуя посты, пошёл якобы на поезд, а на самом деле в побег. 125 километров до Финляндии нужно пройти за восемь дней, а рядом Юрий с таким же рюкзаком. Шли гораздо дольше, было шесть – восемь переправ, гнались за ними пограничники с собаками, но все препятствия были преодолены, и они оказались в Финляндии, которая встретила по-доброму, хлебосольно и приветливо.
Так после годичной жизни в концлагере, во время которой Солоневич высказывает много правильных и неверных сведений и мыслей, он бежал в Финляндию, потом прибыл в Софию и, работая над книгой «Россия в концлагере» (1936), написал: «Не лагерные, а общероссийские переживания толкнули меня за границу». Почти всё заграничное творчество И.Л. Солоневича было направлено, по его мнению, на борьбу с внутренним врагом в России – коммунизмом.
В Софии до 1938 года он издавал русские газеты, в 1945 году уехал в Аргентину, работал над книгой «Народная монархия», статьями. Скончался в Уругвае.
Борис Николаевич Ширяев (7 ноября (27 октября) 1889 —17 апреля 1959), как сын крупного помещика-землевладельца, получил хорошее образование, окончив историко-филологический факультет Московского университета, учился в Германии, в России окончил военную академию. В качестве офицера участвовал в Первой мировой войне, а в послереволюционное время, опасаясь ареста, скрывался на Кавказе. В 1920 году был арестован, предан суду и отправлен в Соловецкий концлагерь на десять лет, затем в 1929 году был сослан на три года в Среднюю Азию, где мог работать журналистом. В 1932 году он вернулся в Москву, но снова был арестован и на три года сослан в Россошь. В 1932—1942 годах жил в Ставрополе. При немцах редактировал местную газету на русском языке. Из немецкого лагеря Борис Ширяев попал сначала в Берлин, затем в Белград, где редактировал газету на русском языке. 12 февраля 1945 года, по сведениям биографов, вермахт направил Б. Ширяева в Италию для организации газеты на русском языке. Какое-то время Б. Ширяев жил в лагере для перемещённых лиц, потом, освободившись, жил в Италии, работал журналистом, писал художественную прозу, печатался в журналах «Возрождение» и «Грани», книги его выходили в различных странах.
Среди книг, написанных за рубежом, выделяется «Неугасимая лампада» (Нью-Йорк, 1954; в Москве книга вышла в издательстве «Столица» в 1991 году) о заключённых на Соловках в 1922—1927 годах.
Сотрудники издательства имени Чехова в Нью-Йорке в своём предисловии написали: «Неугасимая лампада» состоит из серии рассказов о наиболее ярких событиях и встречах автора на Соловецкой каторге. Страшна окружающая действительность («Первая кровь»), но автор больше всего останавливается на моментах, в которых и на каторге находит своё выражение неистребимое стремление людей к красоте и добру. К ним относится организация театра на Соловках («И мы – люди», «Зарницы с Запада», «Хлам»). «Нигде так не любят, не ценят своего театра, как на каторге, – замечает автор, – нигде так не гордятся им и актёры и зрители. Театр на каторге – экзамен на право считать себя человеком. Восстановление в этом отнятом праве…» К серии таких светлых эпизодов относятся описание новогодней ёлки и единственной пасхальной заутрени, которая была отслужена на острове со времени превращения его в концлагерь.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.