Текст книги "Спаси нас, доктор Достойевски!"

– А что… чем… цвет, что ли, лучше… цвет играет роль?..

– Только если ты переодетый детектив, шеф, – с хамской фамильярностью в свою очередь шутит продавец, вычислив покупателя, и тут же переходит на покровительственный тон. – Берите «Сильванию», сэр, это хорошая машина. У моей жены такая же.

Зачем он сказал насчет жены? Гарик был уже готов перебороть себя и выложить деньги, но это стандартное для всех продавцов замечание, что у его жены, или брата, или сестры точно такая же вещь, доканывает его. Конечно, их учат так говорить, и с покупателями, мозг которых покрыт тем самым жирком американской нормальности, этот прием срабатывает, но, увы, Гарику еще далеко до американского жирка. И потому он позорно бежит, так и не сумев купить магнитофон, который ведь ему действительно нужен…

Глава 21
О том, как собака нашего героя получила членство в американском клубе собаководства

Ощущение этой двойственности, когда, с одной стороны, воображаешь себя Героем Сопротивления Советской Власти и Учителем Запада, а с другой стороны – Урканом в Приличном Обществе, разумеется, должно будоражить и мертвить душу. Если бы в бытии Красского произошла какая-нибудь пауза, во время которой он бы задумался над этим, то, вероятно, он постарался бы в следующий раз изменить (победить) и сдержать себя, но такой пока паузы не случалось. Поэтому он каждый раз действовал по инерции, и каждый раз возникало малоприятное ощущение, будто остается у разбитого корыта.

По московской инерции Красский оставался фанатиком собаководства. Разумеется, в Нью-Йорке было гораздо больше собак, но в Москве почти у всех владельцев были породистые собаки, а это несколько другое дело. Сколько лет прошло после войны и послевоенных нищих лет, а все равно старухи, видя, как человек ведет на поводке собаку, останавливались и злобно шипели: «У-у, детей лучше бы завели!» Значит, владение собакой возводило в некий статус, и потому люди, если уж заводили собаку, то, как правило, породистую. А владельцы породистых собак, да еще когда они вовлечены в игру в выставки, во всем мире одинаково одержимые фанатики, готовые день и ночь делиться преувеличенными историями про своих собак, а также при случае (и даже без случая) всадить фигуративный нож в спину более удачливому сопернику. Гарик даже позаботился провезти через голландское посольство оригинал собачьей родословной, пожертвовав оригиналом своего институтского диплома. Теперь он раскошелился на кровные «последние» пятнадцать долларов и заплатил за перевод родословной на английский, и вот почему. В Риме он разыскал клуб собаководов, который, как и московский, ютился в двух скромных комнатах полуподвала. Ему рассказывали, что то же самое в Лондоне, но, проходя в Нью-Йорке по Мэдисон-авеню, он обнаружил, что американский клуб занимает целый этаж в роскошном здании и что стены клуба увешаны портретами разных собак, выполненными в масле. Это поразило его в самое сердце, и он понял, что его собака должна быть тоже зачислена в этот клуб. (Разумеется, он еще не понимал, что, коль скоро кто-то занимает такое помещение, значит, тут огромный бизнес и что бизнес по разведению породистых собак может оказаться довольно грязным, даже жестоким делом – побывав гораздо позже на одной из собачих ферм, он с отвращением убедился в этом.)

Итак, с переведенной родословной он пришел в огромную приемную клуба и на своем ломанном английском вдохновленно стал объяснять элегантной секретарше, какой он герой, как советская власть не хочет выпускать породистых собак, ставит всякие препятствия, как ему удалось все-таки вывезти собаку, как его уволили из досаафовского клуба, который, конечно же, принадлежит армии, и у тебя в любой момент могут забрать собаку для военных нужд, и так далее, и так далее, и все, в общем, правда (если бы только повествовать ее без вдохновения), и элегантная секретарша без всяких эмоций (но вежливо улыбаясь) выслушала его, взяла родословную, сказала подождать и исчезла в глубине коридора. Ее долго не было, Гарик сидел и смотрел на портреты собак, а портреты смотрели на него. Он смотрел на них с восхищением, потому что прочитал на табличках, что некоторые были написаны в восемнадцатом веке, то есть это были портреты, может быть даже музейного качества, а тут для полного впечатления по приемной бесшумно (потому что по толстому ковру) проследовал некий пожилой джентльмен с тщательно завитыми, тоже как в восемнадцатом веке, усами, а за ним пробежала его такса, и они исчезли в том же направлении, что и секретарша, так что у Гарика и вовсе затаилось сердце. Он не сомневался, что секретарши потому так долго нет, что она с чувством, может быть даже удерживая слезы (американцы так сентиментальны!), пересказывает его историю собачьему начальству и что, конечно же, сейчас будет триумф. Он вовсе не хотел духового оркестра, хотя духовой оркестр мелькал в его воображении в виде метафоры, но тут появилась секретарша и стала объяснять, что родословная – это очень хорошо, но, чтобы зачислить его собаку в клуб, следует получить подтверждающее родословную письмо из московского клуба с такой же вот (она указала на досаафовский треугольник) печатью.

Гариково сердце, которое мгновение назад замирало в предвкушении, весьма неприятно полетело в какую-то пустоту, между тем как на его лице изобразилась ироническая улыбка человека, оскорбленного в своих лучших чувствах.

– Но я же вам… только что говорить… – начал он опять объяснять на своем английском, что он же теперь враг Советскому Союзу, что вывез собаку втайне от клуба, какое же тут письмо…

И опять секретарша терпеливо выслушала его и повторила, что вот, нужно письмо с такой печатью.

И ему пришлось удалиться.

Сказать, что он ехал домой, проклиная глупость американцев? Что, сидя в сабвее, ярился на их сытую невежественность? Но вот он вышел из сабвея, и взгляд его упал на вывеску углового магазинчика. Вывеска гласила «Мы делаем резиновые печати». Он проходил мимо этой вывески сотни раз, но не вникал в ее смысл, который был ему так же непонятен, как почти все этом новом мире. Но сейчас вдруг до него дошло, его урканскую суть осенило, и вывеска преобразилась в «Мы подделываем резиновые печати» – потому что: кому же в Советском Союзе позволено «делает печати»?? И он, оглядываясь как вор и еще не веря своему счастью, вошел в магазинчик.

Остальное было делом нехитрой техники, поскольку он был инженер и умел чертить и у него была машинка «Оливетти», на которой он писал возбужденные и высокопарные эмигрантские заметки (которые потом уничтожил). Так что он нарисовал и заказал печать, а затем отпечатал прекрасное письмо из ДОСААФа и проштамповал его. И принес письмо секретарше, которая опять заулыбалась и закивала головой. И его собака все-таки стала членом американского Кэннел клуба! Правда, как поется в «Пиковой даме»: «Но какою ценой!»…

Глава 22
Подробней о пьедесталах

И все-таки еще об идее пьедестала как идее вертикали и противоположной ей идее горизонтального подхода к жизни. И о том странном факте, что, как только ты забрался даже на самый маленький пьедестал, то сразу стал, хоть немножко, как статуя, а если ты статуя, то тебе трудно двигаться в каком-нибудь направлении. И еще о том, что жизнь и бытие не знают пьедесталов, а знают только направления, и оттого человеку так неуютно и холодно в их бесконечном пространстве.

Впрочем, смотря какому человеку. Тут приходит время познакомить читателя с еще одним родственником Красского, мужем покойной сестры его матери, человеком конкистадорской энергии Яковом Полянским, тоже проживающем в Америке, в городе Нью-Йорке, практически за углом от дяди Сени.

За углом-то за углом, а только родственники не виделись уже несколько лет. Потому что если Петя Кауфман явился дяде Сене временной Немезидой, то Полянский был его Немезидой давней и куда более постоянной.

В двадцатые годы дядя Сеня бежал из СССР и, перейдя с проводником румынскую границу, попал под крыло своего старшего родственника в Бухаресте. Полянский в то время процветал в Румынии на свой нагловатый манер, владея одним из первых тогда универсальных магазинов, и тут-то началось столкновение их натур. Вот Сеня Кауфман стоит на старой фотографии – спортивного типа молодой человек, поставивший ногу на футбольный мяч и обнявшийся с друзьями: те же прозрачные глаза, то же овальное и не слишком умное лицо с ямочками доброты на обеих щеках. Такому малому оставаться бы на почве, взрастившей его, но почва в те годы сама изменяла своей натуре, так что каждому в той или иной степени следовало сделать выбор. Оказавшись в Бухаресте, он вынужден был начать работать у своего родственника, который, видимо, его не то чтобы эксплуатировал, но по крайней мере распоряжался «по-отечески», а дядя Сеня всегда был вспыльчив. Но не только вспыльчивость была причиной расхождения между ним и Полянским: дядя принес с собой в широкий мир заграницы некий идеал «джентльмена» выработавшийся в нем от общения с игроками «Английского клуба» (в частности) и под влиянием духа южного интернационального порта (вообще), а Полянский под этот идеал явно не подходил. Одесса – хотя построенная французами и склонная к французского типа кухне – таила в своем сердце образ английского спортсмена, столь ярко выразившийся через знаменитого авиатора и велосипедиста Уточкина. В фальшивые и мертвенные советские времена Гарик находил этот образ подпольно размноженным и вклеенным глянцевым ромбиком внутри каждой кепки, сработанной на заказ подпольными одесскими мастерами: некий молодец с квадратной челюстью в твидовой кепке, надвинутой на глаза, а надпись по краям ромбика гласит прямо и недвусмысленно: «Gentelman». Этот молодец вполне походил на дядю Сеню (или дядя Сеня на молодца) – такова была почти мистическая связь Одессы с западным миром, и никакой «железный занавес» многолетней сталинской изоляции не мог ее уничтожить.

С тех пор, как Полянский повелевал своим родственником в Бухаресте, прошло много времени, и их роли поменялись. Когда в Румынии утвердились коммунисты, Яков Полянский потерял все свои деньги, весь свой социальный статус и даже отсидел несколько лет в тюрьме. После выхода из тюрьмы он был вынужден бездеятельно жить на посылки от американских родственников и таким образом позволять уже Сене Кауфману относиться к себе «по-отечески». Затем он с женой, племянницей и ее мужем Луи эмигрировал в Америку.

Стоящий на пьедестале Сеня Кауфман не любил отрицающего пьедесталы Якова Полянского и всячески показывал ему это, а что тот мог поделать? Он был слишком стар, чтобы начать все сначала и доказать себя, но все равно устроился бухгалтером и за несколько лет заработал себе скромную пенсию. Как мы сказали, он жил всего лишь за углом от Сени, но тот не желал его видеть (и также не желал его видеть эстет Луи). Когда приехали Красские, Полянский уже не работал и с его энергичной натурой не знал, к чему себя приложить. Чем больше он страдал от безделья и униженности родственниками, тем громче заявлял, что «в свое время достаточно сделал для фамилии» и тем больше тема отмщения воспаляла его воображение, пока не вылилась в идею написать автобиографическую книгу, именуемую «Кто этот человек?», перевести ее на английский, уязвить родственников и продать в Голливуд. Без излишних комментариев мы приведем отрывки из этой книги. Приведем вовсе не для того, чтобы посмеяться над Полянским или даже не для того, чтобы дать его психологический портрет. В «Записках из подполья» Достоевский противопоставляет человека подполья человеку действия без того, однако, чтобы дать последнему высказаться самому, и это понятно: люди действия не пишут «записок». В лице же Полянского мы имеем уникальный случай таких записок и потому спешим им воспользоваться. И еще замечание. Родившись в местечке, а затем прожив последние пятьдесят лет за рубежом, Полянский пишет гротескным русским языком, и если бы мы посчитали, что его язык не более как местечково смешон, то постарались бы как-то отредактировать его. Но в этом языке есть нечто большее. У Томаса Манна в его повести о Гете за обедом в доме великого поэта собравшаяся компания смеется благодушно над манерой евреев разговаривать на языке высокопарных преувеличений. Умеренным и размеренным немцам это действительно кажется смешным, и напрасно: евреи говорят на возбужденно преувеличенном языке Библии, с которым они срослись за тысячи лет и который соответствует темпераменту людей, написавших эту книгу. Неправильности местечкового языка Полянского плюс его преувеличения вызывают у нас, впрочем, ассоциации не только с евреями – как и должно быть, поскольку экзальтации христианства совершенно вытекают из экзальтаций иудаизма. Записки Полянского вызывают у нас ассоциацию с хвастливыми автобиографическими хрониками, которые писались в Европе в 17–18 веках, а у нас совсем недавно писателем Солженицыным («Бодался теленок с дубом»). Кроме этого они являют собой весьма любопытную историческую хронику…

Глава 23
Отрывки из одной неоценимой рукописи

Кто этот человек?

(Записки успешного коммерсанта двадцатого века.)

…Подростком, благодаря моему физическому развитию, принадлежности к знаменитому семейству провинциальной местности (ГЕТО) и настойчивости, я был допущен в библиотеку местной интеллигенции, где устраивались разбор и критика книг молодых писателей, что меня очень заинтересовало!

Увлекшись чтением, я прочел массу книг.

Подобно старшей молодежи, мне казалось, что и я буду в состоянии подражать знаменитым русским и иностранным писателям.

Когда я убедился, что взрослые ничего не достигли на этом поприще, очутившись в нужде и голоде, я отказался от этого «спорта», избрав другие пути карьеры, начиная с банковской и в дальнейшем коммерческой, результаты которой моим читателям станут известны из содержания моей книги!

Чтобы не утруждать моих читателей, не будучи физически в состоянии описать ужасы моих переживаний, чтобы не увеличивать неимоверно объем книги, я не сочинял, не пользовался элегантными и литературными словами или фразами, как рекомендовал бессмертный и несравненный Лев Н. ТОЛСТОЙ: «Писать только правду, совершенно просто, без выдумок, стилистических ухищрений и литературных украшений!»

ПОСРЕДСТВОМ РЕАЛЬНЫХ ФАКТОВ РАССКАЗАЛ НА БУМАГЕ МОЮ БИОГРАФИЮ, КУДА ВКЛЮЧЕНО МАССА РЕВОЛЮЦИОННЫХ, ВОЕННЫХ, ПОЛИТИЧЕСКИХ И ДРУГИХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ!!!..

…Первого мая 1897-го года родился, в России, в местечке Песчанка, Ольгопольского уезда, Подольской губернии (теперь Винницкого округа) Яков (ЯША) Абрамович ПОЛЯНСКИЙ.

В день его рождения впервые в озере местечка, в котором редко ловилась рыбная мелочь, появились на поверхности воды (что в это время года нормально) карпы колоссальных величин и веса! Это «чудо» произошло в день ярмарки (среда). Когда об этом распространился слух, население местечка: две тысячи еврейских, тысяча крестьянских семейств и базарный народ хлынули к озеру – воспользоваться исключительным случаем. Буквально голыми руками собирали рыбу, наполняя ими мешки, ведра и коробки. В связи с этим событием мне дали кличку «счастливчик»…

…Родился я четвертым, после трех сестер. По рассказам родителей, они сильно огорчались из-за отсутствия сына. Мое рождение бесконечно осчасливило их семейную жизнь!!!

По обычаям во время родов муж должен отсутствовать из дома, находясь поблизости. В ожидании чего отец устроился в лавке своего приятеля. Первый, узнавши о рождении мальчика, «шутки ради» поспешил сообщить отцу о рождении еще одной девочки. Когда отец узнал о действительности, он «удостоил» осведомителя пощечиной – от чего тот остался без зубов.

Немедленно все родство моих родителей из разных мест были телеграфно приглашены к ритуалу обрезания, что, по еврейским обычаям, является большим торжеством. Все жители местечка готовились к этому торжеству, что их ждет несравненный праздник! Отец находился в тесных и дружеских связях с раввином, священником, судьей, земским, частными врачами, старшиной, старостами, урядником и в особенности с Приставом, который был «ЦАРЬ и БОГ» местечка. В ярмарочный день был большой наплыв крестьянских подвод, и полиция, которую специально мобилизовали, направляла движение подвод по смежным улицам. После тщательной очистки трех улиц были разложены ковры, собранные у жителей местечка, а гости местечка обеспечили столы скатертями. Торжество продолжалось трое суток, на нем присутствовало все население местечка, и бедняков одаривали не только пакетами продуктов, но и деньгами. Публику веселил оркестр, состоящий из местечковых музыкантов, и гости танцевали на улице. Было выпито «море» вина, привезенного бессарабскими родственниками. Это празднование много лет подряд являлось самой интересной темой разговоров в местечке.

Нашу семью считали самой красивой в Песчанке. Я был красивым, полного и крепкого сложения мальчиком, почему каждый встречный щипал мои щеки, целуя, чему я противился и дрался. Чтобы быть последовательным в описании атмосферы и условий моего детства, отрочества и юности, мне необходимо упомянуть о моих родителей, которых я сильно любил, уважал, но не боялся, как другие дети: мои братья и сестры. Старший брат отца родился калекой (хромал), а самый младший умер на Кавказе во время отбывания воинской повинности. Несмотря на то, что отец был самоучкой, он хорошо владел еврейским языком «идиш», говорил, писал и читал, был способным счетоводом, свободно владел русским языком, был прекрасным оратором, но тем не менее отец был малограмотным. Он обладал богатой фантазией и предсказывал светлое будущее.

У отца было хорошее материальное положение, он был красавец и здоров физически, был освобожден по льготе от военной службы, после чего мать стала добиваться, чтобы он женился. По рассказам моих родителей, перед обручением отец матери пригласил моего отца в отдельную комнату и спросил, правда ли, что он имеет содержанку «на жаловании» в сто рублей в месяц. Отец ответил, что не намерен защищаться против клеветы, но что может гарантировать, что его дочь, будущая супруга отца, которую он полюбил, сможет иметь по 400 рублей в месяц (коллосальная сумма). После этого дедушка открыл двери, позвал дочь и всю семью, чтобы поздравить с обручением. Мои родители жили счастливо в любви.

По сравнению со мной мои сестры и впоследствии братья были весьма спокойными детьми, а я считался буяном и мальчиком со скверными наклонностями. Меня называли «отчаянным». Чтобы избавить мать от меня, отец определил меня в первоначальное училище «ХЕДЕР». Мне тогда было всего четыре года. В пятилетием возрасте я оказался достаточно подготовленным, чтобы произнести «соответствующую речь», по этому случаю меня, как принца, одели в бархатный детский костюм и поставили на круглый стол для произнесения «речи» в присутствии массы людей. Мой успех оказался ошеломляющим. Родители и сестры от восторга обливались слезами, и это дало мне право считать себя «светилой».

Велико же было мое разочарование, когда после успеха произнесенной «речи» отец перевел меня к самому строгому учителю местечка, у которого учились самые спокойные дети из богатых и зажиточных семейств. Дисциплина в училище была для меня невыносима. Из-за того, что я не являлся на субботние полемики и молитвы, я подвергался унизительным наказаниям и побоям. Чтобы покончить с издевательствами, я решил подобному порядку не подчиняться.

Обычно к семи часам вечера учитель уставал и любил подремать. И вот, когда он задремал, я быстро нацепил на козлиную бороду учителя заграничный замок, закрывающийся без ключа и открывающийся только с ключом. Затем я удрал домой и на вопрос отца: «Что случилось?» без страха рассказал обо всем и даже о том, куда спрятал ключ. Не будучи в состоянии высвободить бороду, учитель очень скоро появился в нашем доме с обмотанной красным платком головой. Когда при виде его вся семья захохотала, я понял, что мне ничего не грозит. Притворяясь, что не находит ключ, отец обещал обязательно освободить учителю бороду, как только найдет ключ. Мне же, в присутствии учителя, приказал утром пойти в училище, от чего я категорически отказался, заявив, что к этому ИЗВЕРГУ больше не вернусь. Все местечко приятно развлекалось моей «шуткой», а я превратился в победителя!..

…В нашем местечке проживал старый холостяк, которому дали кличку: «КУРОЧКА». Его появление после отдыха в субботу вызывало всеобщий шум и переполох. Со всех сторон кричали: «КУРОЧКА!» Это приводило его в бешенство.

Однажды я взобрался на чердак нашего дома, чтобы дразнить «курочку» оттуда. Тогда он останавливался перед нашим домом и стал лаять по собачьи, ругаться, сыпать проклятия и оскорбления. В следующую субботу я наполнил карманы брюк кукурузными зернами и, проходя мимо него, «терял» эти зерна через дырки в карманах. Это довело его до безумия…

…В 1906 годуя поддался уговорам троюродного брата. Он был круглым сиротой, невоспитанным и обладал дурными наклонностями. Он обещал устроить меня в Одессе чистильщиком сапог. Однако, по дороге я раздумал и вернулся домой на второй день к вечеру. Чтобы не вызвать слез у моих читателей, обойду молчанием, каким заслуженным наказаниям я подвергся. После этого наказания я несколько дней пролежал в постели, покуда пришел в себя!..

…Благодаря связям, полученным при общении с людьми во время выборов, отцу удалось определить меня в земское двухклассное народное училище. Меня звали Яков Абрамович Полянский (редкая фамилия среди евреев), не был похож на еврея и свободно владел русским языком. Курс занятий в школе был пятилетним. Было более пятисот православных учеников (при нескольких девочек) при бесплатном обучении. Как неправославному мне было назначено «крупное» правоучение. Будучи «занят» развлечениями, спортом и драками, занимался плохо, но никогда не оставался на второй год. С приближением последнего семестра (накануне получения диплома) материальное положение отца оказалось катастофическим, и он не был в состоянии покрыть правоучение. Поздно ночью мать (с мехами и драгоценностями) посетила одного из ростовщиков местечка одолжить необходимую сумму денег. Когда она вручила отцу деньги, чтобы уплатить за правоучение, он разрыдался, что я видел впервые! В тот момент я решил прервать мое дальнейшее образование!!!..

…В 1910 году пооткрылась в России сеть банков «ОБЩЕСТВА ВЗАИМНОГО КРЕДИТА». Один из банков открылся в нашем местечке. Чтобы меня не отговаривали, по личному решению отправился в кабинет банка. На вопрос председателя банка, зачем пришел, я ответил, чтобы умолять его принять меня в качестве практиканта, так как мои родители не в состоянии дать мне возможность продолжать дальше образование. Председатель заявил, что для детей не существует мест в банке. После моего заявления, что «живым из банка не уйду», главный бухгалтер стал перед ним ходатайствовать, чтобы он меня принял, и что под его наблюдением я окажусь «хорошим элементом». Через неделю мне назначили первое жалование и к концу года я уже получал сорок рублей в месяц, что в черте оседлости считалось значительными деньгами. «Опека» бухгалтера оказалась для меня полезной, но огромную роль сыграли мои СПОСОБНОСТИ И ТРУДОЛЮБИЕ! При составлении месячного баланса я работал с главным бухгалтером и по ночам, который был весьма доволен мной и предложил мне пройти «рижские бухгалтерские курсы», После года обучения я получил диплом с похвалой, что дало мне возможность стать помощником бухгалтера…

…После трех лет работы я решил оставить «Взаимный кредит», чтобы стать банковским служащим крупного банка в Одессе. С этой целью я под разными предлогами заранее запасся рекомендательными письмами банка. Получив полумесячное жалование, 15 мая 1913 года в шесть часов вечера я тайком уехал на вокзал, откуда через час отбыл в Одессу четвертым классом поезда. Согласно условию мой приятель в этот же вечер сообщил родителям о моем отъезде, что оказалось для них моральным ударом.

В Одессе я остановился у бабушки, матери отца. Она была богатой вдовой и энергичной посредницей в женитьбах среди богатых еврейских семейств, но она заявила, что я обязан вернуться домой, и она ни в чем мне не собирается помогать, и что в лучшем случае я могу спать у нее на кухне, за что я ее поблагодарил.

Я не растерялся, отложил на случай неудачи на обратный билет и решил тратить ежедневно не более пяти копеек…

…В еврейских харчевнях суп с хлебом стоил три копейки, а остальные две копейки я тратил на бублик и квас. Я узнал, что в залах «Цаузмера» на Пушкинской и «Венеция» на Екатериненской улицах происходят свадьбы еврейских семейств. Там можно было за пятак сдать швейцару мой соломенный котелок и тросточку и беспрепятственно смешаться с сотнями гостей. Так как я был прекрасным танцором, красивым и элегантным на вид кавалером, я пользовался успехом у девиц. В двенадцать часов ночи расставляли столы для изобильного и вкусного ужина с напитками. В виду того, что свадьбы происходили каждый вечер, то в течение двух месяцев я «столовался» каждый вечер «за пятак»…

…Целыми днями меня занимала одна забота: как найти место в банке, что без протекции и связей было невозможно. Будучи от природы решительным, я решил действовать, как в Песчанке. Мой выбор пал на СОЕДИНЕННЫЙ БАНК, на Ришельевской улице. Это было при директоре ХАРИ. Я буквально опьянел при виде громадного помещения для публики, где за столиками находились элегантные служащие. Кабинет директора находился в конце зала в углу с правой стороны. Без доклада швейцара, который стоял у дверей кабинета, туда никто не мог войти. По разработанной мною «стратегии» я занял место у стола публики, поближе к кабинету, в ожидании удобного случая, который вскоре представился. Звонком директор позвал швейцара. Когда тот вышел с пустым графином в руках, я понял, что он должен вернуться с водой. Этим случаем я воспользовался, чтобы войти к директору. Мое появление без доклада очень удивило его, и он даже скорей испугался. На вопрос, что мне нужно, я вручил ему рекомендацию Взаимного Кредита и от волнения разрыдался. Увидев мое состояние, директор, когда появился швейцар, собственноручно налил мне стакан холодной воды. Успокоившись, я рассказал ему историю моей жизни и, предоставив рекомендации, умолял принять в штат служащих банка. Выслушав меня, директор выразил свое изумление, так как мое детство было точно похоже на его! Вслед за этим он вызвал заведующего персоналом, чтобы тот выдал мне письмо о моем ангажементе пока на сто рублей в месяц. После этого он на прощанье протянул мне руку и добавил: «ТЫ В ЖИЗНИ НЕ ПРОПАДЕШЬ!» (После того, как я в 1921 году оставил Россию, я случайно в 1923 году встретил ХАРИ в Париже, где он был моим гостем в течение нескольких дней. На мой вопрос, могу ли чем нибудь ему помочь, он отказался, заявив; «ГОРЖУСЬ ТОБОЙ, ЯША!»)…

…Наступила война, которая разорила отца! Отец занимался продажей яиц, 22 вагона с яйцами находились на пути в Германию, а в бассейнах для консервирования под нашим громадным домом находилось еще 15 вагонов (маленькая справка: тогда в России еще не существовало холодильников). Из-за наплыва мобилизованных, по сравнению с провинцией, Одесса и Киев «кипели». Цены в провинции падали, а в этих городах росли. В этих условиях, в атмосфере паники отец уехал в Одессу, поручив мне отправку товара из нашего склада в Песчанке, с чем я прекрасно справился. Отец снял три склада, о чем телеграфно оповестил своих поставщиков, и они все хлынули к нему с товаром. Дела отца пошли блестяще!

Когда я ознакомился с механизмом доставки: что, как и откуда прибывает, я организовал собственное снабжение Одессы и нажил крупный капитал…

…Будучи свободным в послеобеденное время, я решил продолжать дальнейшее образование. С этой целью я начал посещать вечерние курсы частных гимназий с правами, продолжая с пятого класса на основании Песчанского Двухклассного Училища. Мое материальное положение давало мне возможность приглашать учителей гимназии на дом. В 1916 году я окончил восьмилетний курс гимназии и получил аттестат зрелости. После этого я отлучился в Новороссийск и стал посещать Новороссийский университет, юридический факультет. Но меня привлекала коммерция, и я оставил Университет, оставаясь в Одессе…

…Накануне пасхи 1916 года у компанионов отца осталось большое количество продуктов. Они уговорили меня сопровождать состав из 25-ти вагонов в Петроград, полагаясь на мои способности. Я давно мечтал «познакомиться» с Петроградом, поэтому согласился за значительную сумму денег на доставку. В рекордный срок, на восьмой день вместо обычных двух-трех недель, я благополучно прибыл в Петроград. После получения суммы от ихнего комиссионера согласно письменному договору я серьезно увеличил мой капитал.

«Дом горит, а часы продолжают идти!» В Петрограде я узнал, что англичане снабжают Русскую Союзную Армию через Мурманск и Архангельск (на севере). Несмотря на опасность немецких подводных лодок, я организовал экспорт яиц и сливочного масла (из Сибири). Решил пользовать английские парохода, возвращающиеся порожними в Англию, за которыми по моей логике (?!) немецкие подводные лодки не гонялись, скорей за нагруженными пароходами со снаряжением. МОИ УСПЕХИ ПРЕВЗОШЛИ ВСЕ ОЖИДАНИЯ!..

…Чтобы не обойти молчанием РОССИЮ, где я родился, воспитывался, учился, развивался, успевал, женился и с энтузиазмом пережил революцию, расскажу читателям следующие факты:

В течение одиннадцати лет перед революцией созывалось пять ДУМ. Последняя (под председательством Родзянки) «дожила» до отречения царя и революции в начале 1917 года.

В промежутке этих предыдущих «черных лет» министр юстиции ЩЕГЛОВИТОВ сфабриковал процесс против евреев. С этой целью нашли убитого Андрея Ющинского (приемный сын профессиональной проститутки Веры Чебряк), а для роли убийцы избрали сторожа кирпичного завода Зайцева в Куиеве МЕНДЕЛЯ БЕЙЛИСА. После долгих месяцев разбирательства был вынесене противоречивый приговор: «ЕВРЕИ УПОТРЕБЛЯЮТ ПРАВОСЛАВНУЮ КРОВЬ ДЛЯ МАЦЫ, НО БЕЙЛИС НЕВИНОВЕН». Защитниками на процессе были: Грузенбнрог, Зарудный, Макаров, Карабчевский, Григорович-Барский и другие.

Экспертом обвинения был ксенз ПАРНАЙТИС, а защиты раввин МАЗЕ.

Антисемитская пресса России во главе с «Новым временем» в Петербурге и «Киевлянином» в Киеве сыграли провокационную и постыдную роль в этом ИДИОТСКОМ процессе.

(КОГДА СТАРАЛИСЬ УБЕДИТЬ МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ПЛЕВЕ ПОДГОТОВИТЬ МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ РИТУАЛЬНОГО ПРОЦЕССА, ОН ЗАЯВИЛ, ЧТО ЛИЧНО В ЭТО НЕ ВЕРИТ, ТАК КАК ПЕРВЫМ, КТО БЫ ДОНЕС, БЫЛ БЫ ЕВРЕЙ)…