Текст книги "История церкви, рассказанная просто и понятно"

20. Нектар познания
Схоластика

Готические соборы Европы вдохновляют верующих и восхищают туристов уже восемь веков. Средневековые ваятели воплощали в камне и стекле главную идею – религиозный поиск. Они хотели выразить конфликт: человек стремился к высоте неба – а Бог нисходил к самым ничтожным из людей.

Да, готика нацелена в обе стороны. Колонны, арки и шпили, выровненные, точно ряды ракет, готовых взлететь в небеса, указывают ввысь. Но сквозь цветные витражные окна свет Божий нисходит к низшим. Так архитектор видел человеческий разум и божественное откровение.

В готическом здании могло быть много окон, и больших: наружные столпы и контрфорсы устраняли необходимость в толстых стенах. Меж стройных каменных колонн архитекторы устраивали витражи. Яркими цветами – алым, синим, пурпурным, рубиновым – художники рассказывали историю от создания мира до Страшного Суда. И верующие могли думать о жертве Исаака, о переходе через Красное море, о Рождестве Христовом, о борьбе святого Антония с бесами…

Это захватывало дух. Когда закатное солнце своими мягкими теплыми лучами озаряло холодный серый камень, даже сапожник, сидевший на церковной скамье, мог ощутить, сколь близки ему Моисей, Исаия, Иисус, Павел, Августин, Бенедикт…

Свет, игравший в разноцветных витражах, был неизменным символом Бога и его путей к людям. «Бог есть свет, – писал апостол, – и нет в Нем никакой тьмы» (1 Ин 1:5). И сам Иисус некогда использовал этот образ своего же воплощения, когда провозгласил: «Я свет миру».

Готический собор выражал духовный конфликт христианской драмы: высочайшие стремления человека и нисходящий свет Бога. В сущности, человек восходит – Бог нисходит. Конечно, это сказано образно. В любом пространственном смысле к Богу не применить понятий «верх» или «низ». Но люди всегда говорили о своей нужде в терминах «достижения», а об истине Божьей – в терминах «нисхождения».

Расцвет университетов

Школы в этих соборах дали начало средневековым университетам, ибо высшей задачей университета было понять и объяснить свет явленной истины Божьей. Равно так же, как крестоносцы отразили страстное желание распространить власть Бога на земли мусульман, господствовавшее повсеместно, так и университеты явили жажду познания истины Божьей – независимо от того, в какой земле она обретена.

Но как именно мир идей склонился перед законом Божьим? Как разум стал слугой веры? Этот период христианского мышления мы называем «схоластикой» [от лат. schola – «школа»]. В его ходе возникли и особый метод обретения знаний, и уникальное богословие Средних веков. Учителя схоластики, иногда называвшие себя просто именем схоластов, преследовали двойную цель: согласовать христианскую доктрину и человеческий разум и свести учение Церкви в упорядоченную систему.

Свободный поиск истины не рассматривался: главные доктрины христианской веры считались непреложными. Целью споров было показать разумность доктрин и объяснить их смысл и следствия.

И схоластика устремилась вперед на крыльях интеллектуального любопытства. Словесный образ одного схоласта из Льежа XI века подходит к великому множеству других:

Ольберт не способен был утолить свою жажду познания. Если он слышал, что где-то появился некий прославленный ученый мудрец, он тут же устремлялся туда, и чем больше он жаждал, тем больше он впитывал от каждого из магистров нечто восхитительное… И после, будто пчела, напитавшаяся среди цветов нектаром познания, он возвращался в улей, где и жил, усердный в путях веры и верный в усердии.

Жить «верным в усердии» – такой была отличительная черта средневекового образования. Его главной целью было вечное спасение. Впрочем, были и рамки: изначально образование главным образом получали люди духовного звания. Бенедикт Нурсийский настаивал на том, чтобы монахи читали и учились ради духовного развития. В итоге аббаты-бенедиктинцы создали своего рода начальное школьное образование на латыни.

Позже, в VIII веке, Карл Великий, мечтавший о христианской империи, дал новые возможности, издав указ о том, что каждый монастырь должен иметь при себе школу и обучать в ней тех, «кто, с помощью Божьей, способен учиться». Император сам подал пример и устроил дворцовую школу, в которой учились его дети и дети придворных.

Для мирян лучшую возможность получить образование давали кафедральные школы. А поскольку кафедральные соборы, в которых несли служение епископы, располагались в городах, их школы, в которых обучали приходских священников, со временем открылись для всех.

В учебный план кафедральной школы входили грамматика, риторика, логика, арифметика, геометрия, музыка и астрономия – семь свободных искусств, получившие такое название по той причине, что в Древнем Риме им обучали только свободных людей. Доступных текстов было мало: лишь сочинения немногих ученых, созданные в раннем Средневековье. Одним из таких ученых был Кассиодор, римлянин, живший в начале VI века. В своей книге «Наставления в науках божественных и светских» он определял свободные искусства и толковал Библию. Другим был Боэций, современник Кассиодора, автор книги «Утешение философией»; он написал ее в тюрьме, куда был брошен за мнимое участие в заговоре против короля варваров Теодориха, и в ней пытался примирить человеческие несчастья с представлением о благом и всемогущем Боге. Оба они, как и Августин, и папа римский Григорий Великий, и несколько других отцов Церкви, славились как auctores – авторитеты, и средневековый студент не допускал и мысли о том, чтобы противоречить их словам.

Магнетизм достойного учителя

Впрочем, разгоралась заря новой эпохи – и предстояло прийти великим гениям. Рождение университетов можно возвести к магнетизму прославленных учителей, чье искусство и восторженное стремление к учению привлекало студентов, где бы те ни находились.

По словам Анны Фремантл, первым из новой плеяды был Герберт Орильякский, учивший в кафедральной школе Реймса во второй половине X века. Герберт родился в семье серва, невольника, но ему было суждено окончить свои дни на папском престоле под именем Сильвестра II (999–1003). И все же более яркий след в истории он оставил именно благодаря своим ученым познаниям. «В бытность свою юным монахом Герберт был столь блестящим учеником, что его аббат предпринял необычный шаг и отослал его в Испанию учиться математике. Хоть наставник Герберта и был христианским епископом, он также был открыт для широкой и более терпимой культуры правящих мусульман». То был первый из значительных вкладов, внесенных мусульманами в интеллектуальное пробуждение христиан.

В Реймс Герберт вернулся, глубоко впечатленный пытливым, ищущим духом мусульманского образования. В самом начале своего преподавания в Реймсе он заявил о том, что цитировать привычных церковных авторитетов – недостаточно, и обязал учеников изучать римскую классику в оригинале. «C этой целью Герберт собирал материалы где только мог и построил обширную библиотеку – немалый подвиг в те времена, когда на переписывание одного манускрипта мог уйти целый год, а стоила копия не меньше годового дохода церковнослужителя».

Ярчайшим деятелем этой ранней стадии интеллектуальной революции стал Пьер Абеляр (1079–1142). Старший сын мелкого феодала, родившийся в Бретани (Северо-Западная Франция), Абеляр из любви к наукам отдал младшим братьям наследное право и странствовал по Франции, сидел у ног великих учителей и то слушал их, то открыто бросал им вызов. Со временем он стал лектором в Париже, где привлекал огромные толпы студентов. И там же он приступил к сочинительским трудам.

В трактате, озаглавленном Sic et non («Да и нет»), он поставил 158 проблем христианской догматики и отвечал на них, приводя противоречащие цитаты из Священного Писания, святых отцов и языческих классиков. «Первым ключом мудрости, – заключил Абеляр, – является постоянное и частое вопрошание… Ибо, сомневаясь мы приходим к исследованию; исследуя, достигаем истины». Эта идея, совершенно обычная для греков, едва ли была такой для средневековой Европы. То рвение, с которым Абеляр стремился усомниться, удостоилось от некоторых похвалы, но столь же многих других встревожило. Еще один его труд, посвященный природе Троицы, был осужден как еретический на церковном Соборе в Суасоне в 1121 году, и блестящий ученый оказался в монастырских застенках.

Абеляр не растерялся и добился того, что спустя год его отпустили из монастыря в лесную глушь к юго-востоку от Парижа. Студенты стекались к нему рекой. Они построили ему убежище, возделывали ему землю и умоляли его только об одном: снова их наставлять. Абеляр возобновил поиски причин и снова и снова досаждал церковным консерваторам, в число которых на этот раз входил Бернард Клервоский, влиятельнейший служитель Церкви во всем христианском мире. Бернард преследовал Абеляра с таким же рвением, с каким проповедовал Второй крестовый поход. «Вера праведных верит, а не спорит», – провозгласил он. По наущению Бернарда церковный Собор в Сансе, прошедший в 1140 году, осудил Абеляра как еретика, и тот удалился на покой в аббатство Клюни, где и провел в одиночестве два оставшихся года жизни.

Впрочем, никто не мог заглушить рост посеянных им семян. Школы распространились по всему континенту. Со дня смерти Абеляра минуло меньше века, а университеты уже расцвели во Франции – в Париже, Орлеане и Монпелье; в Англии – в Оксфорде и Кембридже; и в Италии – в Падуе и Болонье.

Событием, ознаменовавшим процветание университетов, стало объединение студентов и учителей в гильдии. «Как и ремесленники до них, – объясняет Анна Фремантл, – школяры ради взаимных интересов и защиты объединялись в группы, и в Средние века такие группы назывались universitas».

В Италии, где большую часть студентов составляли взрослые мужчины, желавшие получить дополнительное образование в праве и медицине, огромным влиянием стали пользоваться гильдии. Студенты, нацеленные на обучение, нанимали учителей и платили им, и штрафовали любого лектора, пропускавшего некую часть в истолковании своего предмета.

В английских и французских университетах, где студенты были моложе, верх взяли гильдии учителей. Они запрещали студентам браниться и играть в азартные игры, штрафовали тех, кто нарушал комендантский час, и следили, умеют ли ученики вести себя за столом. «Не ковыряйтесь в зубах ножом, наточенным для тех, кто ест с вами вместе», – гласило одно правило.

При слове «университет» мы склонны представлять себе залы, увитые плющом, и дворы-прямоугольники с лужайками. Но средневековые университеты даже и близко не походили на постоянные здания. В Оксфорде и Кембридже лекции сперва читались в придорожных лачугах; в Париже – в галереях соборов; в Италии – на площадях. Со временем учителя стали арендовать комнаты, где студенты сидели на сыром полу, набросав на него соломы. Не обремененные ни стадионами, ни библиотеками, ни чем-либо иным, университеты могли собраться в мгновение ока и перебраться куда угодно в любое время, если вдруг оказывалось, что они чем-то кому-то не угодили.

Помимо лекций была еще одна методика обучения – диспут. Двое или несколько учителей, а иногда и студенты, спорили о прочтенном отрывке, применяя вопросно-ответный подход Абеляра. Схоластика развивалась в этой обстановке, и ею стали называть достижение выводов через вопросы, проверку и свод подробностей в логическую систему. Схоластические споры вызывали горячие столкновения и горькие чувства. Учителя годами вели эти логические войны. Сторонники подбадривали своих героев буйным топаньем и свистом. В этой бурной атмосфере происходило нечто важное. Студенты учились думать. И да, уже никто не гарантировал беспрекословного принятия традиционных авторитетов: исследовались даже выводы из христианских доктрин.

Поддержка папской монархии

Впрочем, вся эта лихорадочная активность велась под бдительным оком пап. Иные споры длились на протяжении поколений, но папы делали все, чтобы в итоге получить новую философскую систему, поддерживающую папскую монархию. Так церковное право получало новые формулировки, а христианская теология – свое систематическое утверждение.

Даже Болонский университет в Италии возник в последние годы XII века как центр изучения римского гражданского права, а также церковного, или, как его называли, канонического права.

Каноническое право служило Церкви так же, как гражданский закон – светскому правительству. Оно определяло права, обязанности и власть всех людей и священников в Церкви. Этот закон применяли во всех церковных судах, по нему судили и епископы, и папа римский.

Около 1140 года Грациан, монах из монастыря святого Феликса в Болонье, опубликовал труд под названием «Согласование противоречащих канонов», в котором пытался свести воедино все предыдущие сборники церковного права. Он выстраивал цитаты из авторитетных источников по темам, и потому его труд вскоре стал единственным руководством для наставников и судей в Церкви.

А еще он послужил основой для последующих добавлений к «Корпусу канонического права». Таким образом, к XIV веку в распоряжении Римской Церкви был авторитетный свод законов, позволяющий управлять людьми и направлять их, – и он действовал до 1918 года, когда его пересмотрели.

Каноническое право вмешивалось в войны и признавало заботу о вдовах, устанавливало посты и торжества, обязывало исповедоваться и причащаться по крайней мере раз в год, и еще в нем особо оговаривалось то, за какие действия христиан отлучают от Церкви.

Но оно управляло и самыми близкими отношениями людей. Оно стремилось позаботиться о крещении всех и каждого – и устанавливало стандарты для рождения всех детей, а также для всего, что вело к этому рождению. Первая манящая улыбка в отношениях мужчины и женщины – и пара попадала под бдительное око церковного закона. Каноническое право указывало раскаяние за блуд и прелюбодеяние; оно же выставляло условия, в каких мог существовать брак.

Если вкратце, каноническое право простиралось не только на каждого священника, но и на каждого мирянина, от пахаря до принца. И в своих притязаниях оно решительно провозглашало, что ему известны не только необходимый путь ко спасению души, но и сокровенная суть самых интимных отношений мужчин и женщин.

Возможно, именно эта жажда контроля и рвение проникнуть во все стороны жизни способны выразить христианскую приверженность букве закона. Законность пыталась сделать человеческую свободу ничтожной, мизерной – и позабыла о том, что именно свободу Бог замыслил предтечей истинной веры.

Впрочем, каноническое право дало папе рациональную законную основу – то, чем средневековое государство еще не обладало. В итоге папство вознеслось, обрело исключительное влияние в общественной жизни Европы и получило среди народов признание, совершенно затмившее любое феодальное королевство.

В день, когда Иннокентий III был посвящен в папский сан, он выбрал для своей проповеди слова Бога в Книге пророка Иеремии: «Я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и насаждать» (Иер 1:10). На протяжении трех десятилетий Иннокентий именно этим и занимался. Он был «викарием Христовым» на земле, по большей части благодаря вселенской власти, выраженной в каноническом праве.

Университеты послужили вселенскому папству еще и тем, что предоставили несокрушимое рациональное богословское устроение христианского общества. К XIII веку они столкнулись с противоречивой проблемой. На Западе, в новых университетах, снова появились несколько работ Аристотеля – утраченные сочинения, которые после падения Римской империи сохранились у восточных христиан и в особенности у мусульман. Впрочем, перспектива внедрения аристотелевской философии вызвала много вопросов. Среди прочего, новый аристотелевский подход призывал к новой системе взглядов и к пересмотру мировоззрения – ведь большинство богословов уже приняли точку зрения Платона!

Итогом стал простой дуализм: богословы различали грубую вещественную материю мира, в котором мы живем, и ментальную, или умопостигаемую сферу (платоновский мир эйдосов, или идей). В сфере отвлеченного содержатся все основные идеи – от идеи круга (кругообразности) до идеи справедливости как таковой. Идеи совершенны, нематериальны и вечны. Наш реальный мир состоит из несовершенных, материальных и подверженных порче (иными словами, не вечных) копий этих совершенных идей. В этом мире есть много кругов, но любой физический, ощутимый круг – несовершенный (некруглый), и природа его конечна (он подвластен воздействию времени и не вечен).

Такие богословы, как Ориген и Августин, рассказывали о христианстве именно на этом философском фоне. Можно было вообразить Бога и его идеи в вечной сфере и испорченный и искаженный материальный мир под ней. А вот Аристотель, пусть он и не опроверг весь платонизм, считал, что идеи, или формы, присутствуют в конкретных материальных сущностях. Значит, тот, кто желал открыть формы, должен был исследовать реальный мир, или доступное чувствам творение. В целом, Аристотель стремился не разделить два несовпадающих измерения (абстрактное и вещественное), а познать, как высшее мышление объединяется или совмещается с материальным миром по особому порядку, заведенному Богом, – и восхититься этим. Эта перемена в воззрениях на мир и разум была настоящим вызовом по своему охвату, по своей новизне и по своему неясному будущему.

Многие ученые были знакомы с трудами Аристотеля только по переводам Аверроэса, прославленного мусульманского философа. Аверроэс делал акцент на философии, или на свободе разума от откровения или веры. Его труды оставляли впечатление того, что разум может привести ученика к одному выводу, а откровение – указать на нечто совершенно иное. Временами, следуя за Аристотелем и разумом, Аверроэс делал заключения, противоречащие христианской истине – например, согласно одному его выводу, материя вечна и никем не создана. Все изменилось с появлением Фомы Аквинского. В труде всей своей жизни Фома настаивал на том, что здравый смысл никогда не уводит ученика от истины Божьей. Истина, которую являет в откровении Бог, превосходит истину, которую мы можем постичь разумом. Но они никогда не противоречат друг другу, и, как часто говорят, «любая истина – Божья».

Вершина познания

Чтобы ответить на противоречия, касавшиеся доктрины, Фома Аквинский (1224–1274) был послан в Париж из Италии. Фома, добродушный монах-доминиканец, происходил из благородной семьи. Свое прозвище он получил по месту рождения – его отец жил в окрестностях города Аквино. Фома тоже обратился к Аристотелю, но был верен Церкви и, в отличие от Аверроэса, учил тому, что разум пребывает в согласии с откровением. Так возникла его «Сумма теологии» (сводный итог всех богословских знаний).

«Сумма» рассматривала всю вселенную. В самом начале Фома говорит о том, что в священной доктрине (т. е. в теологии) все вещи рассматриваются в аспекте Бога, и суть теологии – отчасти сам Бог, а отчасти – иные сущности в той мере, в какой они предписаны Богу.

Фома Аквинский четко разграничил философию с богословием, а разум – с откровением. Но он не видел между ними никаких противоречий. И то и другое – источники знания; и то и другое исходит от единого Бога.

Разум и откровение расходятся в способах поиска истины. Разум основан на видимом творении и может постигать идеи, имеющие отношение к «преддверию веры». Откровение уповает на Бога и стремится к Нему таким, какой Он есть, и потому оно превосходит разум и в достоверности, и в предмете.

Например, разум может доказать бытие Бога. Фома принял принцип Аристотеля (у каждого следствия есть причина, у каждой причины – своя причина, и так до самой Первопричины), и провозгласил, что творение восходит к божественной Первопричине, к Создателю.

Однако совершенное знание Бога – скажем, Святой Троицы – приходит только в откровении. Из этого знания мы открываем происхождение и участь человека.

Фома Аквинский (1224–1274) сформулировал христианскую доктрину, применив рациональный подход. Даже в наши дни и богословы, и философы уделяют самое пристальное внимание его шедевру, «Сумме теологии»

Человек грешен и нуждается в особой благодати от Бога. Иисус Христос своей жертвой примирил Бога и людей. Все, кто получает блага от деяния Христа, оправданы, но главное, согласно традиционному католическому вероучению, в том, как именно используются эти блага. Христос обрел для нас благодать; Церковь передает ее. Согласно Фоме Аквинскому, христианам требуется непрестанное вливание «содействующей благодати», посредством которой христианские добродетели – и прежде всего любовь – усиливаются в душе. При помощи этой содействующей благодати христианин может совершать поступки, угодные Богу, и стяжать особые заслуги в очах Божьих.

Эта спасительная благодать, сказал Фома Аквинский, приходит к людям лишь через божественно утвержденные таинства, данные в охранение Церкви – зримой, устроенной Римской Церкви, во главе которой стоит папа. Фома был настолько убежден в божественном одобрении папства, что, по его словам, покорность папе была необходима для спасения души.

Вслед за Петром Ломбардским, автором богословского учебника, принятого как стандарт, Фома Аквинский придерживался идеи о семи таинствах: это были крещение, конфирмация, причастие, покаяние, елеосвящение, брак и рукоположение.

Впрочем, наивысшее таинство – это Евхаристия, и она превыше простого причастия в ранней Церкви. В согласии с тем, как это было принято в Римской Церкви на протяжении столетий, Фома Аквинский считал, что это была истинная жертва – и она продолжала ту жертву, которую Христос принес на кресте, и предрасполагала Бога быть милосердным к тем, за кого совершалась. В таинстве Евхаристии сущность вещественных хлеба и вина чудесным образом менялась в реальные Тело и Кровь Христову, в то время как внешний их облик оставался неизменным. Фома дает классическое представление этой доктрины, известной как пресуществление. Поскольку грех по-прежнему грозит крещеным христианам, Бог даровал покаяние, таинство духовного исцеления. Согласно Фоме, покаяние состоит из трех элементов: это раскаяние, или печаль о грехе; исповедь священнику как духовному врачевателю, способному применить уместное средство от болезни и объявить отпущение грехов; и епитимья, «дело покаяния», через которую христианин обращает во благо злые последствия греха.

С некоторой осторожностью Фома Аквинский также принимал практику индульгенций, обретшую известность в дни крестовых походов. Он учил тому, что благодаря свершению Христа и добродетельным деяниям святых Церковь имела доступ к «сокровищнице добродетелей», огромному духовному источнику, и священники могли черпать из нее, помогая христианам, у которых не хватало собственных заслуг.

Смерть – великое разделение. Грешные, сказал Фома, идут в ад. Верные, которые мудро использовали средства благодати, немедленно попадают на небеса. Но масса тех, кто хоть и был христианином по желанию и участвовал в таинствах, но в недостаточной мере следовал за Христом, должны пострадать и очиститься в чистилище, прежде чем смогут вкусить блаженство рая. К счастью, этим душам может помочь и земная Церковь. Молитвы к святым, пребывающим на небесах, могут возобладать и облегчить боль души в чистилище.

И мы подходим к вершине возвышенного стремления Церкви – и к ее высочайшей надменности. Земли уже мало! Папа и его священники могут не только передать благодать Божью земным грешникам через чудо святого причастия и свои молитвы за умерших – их власть простирается и в загробный мир, они и там могут служить страдающим душам!

Города, важные для Церкви в Средние века

В этом нет ничего нового, и все говорилось уже не раз. Но Фома встроил традиционные учения Церкви в великую, почти что космическую систему воззрений. Подобно готическим соборам, его система стремилась к совершенной гармонии между стремлениями людей и светом Божьей истины, и она дала папской монархии впечатляющую сверхъестественную картину и этого, и иного мира.

Но, возможно, схоластическое богословие, как и крестовые походы, зашло слишком далеко и притязало на слишком многое и для себя, и для Церкви. Знаком того, сколь велика оказалась надменность пап, стало заявление Иннокентия III о том, что папа – судья мира, и он «поставлен между Богом и людьми; он ниже Бога, но превыше людей». Это хвастовство не прошло незамеченным, и все больше неграмотных мирян вспоминали свидетельство апостола: «Един Бог, един и посредник между Богом и человеками».

Рекомендации к дальнейшему прочтению

^*Barron, Robert. Thomas Aquinas: Spiritual Master. 2^nd ed. New York: Crossroad, 2008.

^*Bauerschmidt, Frederick. Holy Teaching: Introducing the Summa Theologiae of St. Thomas. Grand Rapids: Brazos, 2005.

Daniel-Rops, H. Cathedral and Crusade. London: J. M. Dent, 1957.

Dauphinais, Michael, and Matthew Levering. Knowing the Love of Christ: An Introduction to the Theology of St. Thomas Aquinas. Notre Dame: University of Notre Dame Press, 2002.

Fremantle, Anne. Age of Faith. New York: Time-Life Books, 1968.

Haskins, Charles Homer. The Rise of the Universities. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1957.

^*Healy, Nicholas. Thomas Aquinas: Theologian of the Christian Life. Burlington, VT: Ashgate, 2003.

McGiffert, Arthur C. A History of Christian Thought: From Tertullian to Erasmus. New York: Scribner’s, 1954.

Nichols, Adam. Discovering Aquinas: An Introduction to His Life, Work and Influence. Grand Rapids: Eerdmans, 2003.