Текст книги "История церкви, рассказанная просто и понятно"

31. Мы не умрем за старую идею
Деноминации

На протяжении десятилетий критики клеймили их «скандалом», «язвой», «групповщиной», «системой каст» – но деноминации были и остаются исходной вехой современного христианства.

Критика понятна. Любой христианин, читающий Новый Завет, чувствует разницу между верой апостолов и христианством наших дней. Скажем, апостол Павел говорит о Церкви как о храме Божьем, едином в преданности Господу Иисусу Христу. А в наши дни – один цирк шапито: культы, секты, конфессии и всевозможные «-измы». В глубине души мы чувствуем, что так не должно быть, и христианству не следует быть столь разделенным – но это так.

Почему? Как деноминации стали главным выражением христианства в современности?

Ответ, по крайней мере отчасти, довольно прост. Христиане разделены, поскольку им дана свобода различаться. В прежние века у них такого права не было. Можно проклинать деноминации или пытаться их игнорировать, но в ближайшее время они точно не исчезнут: цена их устранения больше, нежели все мы готовы заплатить. Нас шокирует этот плод современного христианства, но мало кто хочет класть секиру при корне дерев.

Эпоха Реформации (1517–1648) окончилась не внезапно, и век Разума и Пробуждения не появился в мгновение ока, как можно предположить, глядя на исторические даты – но времена меняются, и одним из знаменательных отличий между XVI и XVII веками было принятие религиозных различий.

Часто мы слышим: «Я не разделяю ваших убеждений, но готов умереть за ваше право их высказывать». И христиане наших дней, даже порой не зная, откуда пошел этот расхожий манифест, проникаются вложенным в него чувством – и принимают его не потому, что он христианский, но потому, что он современный.

Подавление инакомыслящих

Возможно, реплика, процитированная выше, принадлежит Вольтеру (1694–1778), гордому и самодостаточному гуманисту эпохи Просвещения. Ни Мартин Лютер, ни Игнатий Лойола никогда бы такого не произнесли: ни один из них в это не верил. В воззрениях Реформации инакомыслие не было ни христианской добродетелью, ни правом человека. Реформаторы столь же решительно, как и католики, подавляли инакомыслие.

Так было потому, что обе стороны верили: христианская истина скрепляет общество. Она была орудием власти – и ею владела только одна из сторон. Идея о том, что Слово Божье может пребывать по обе стороны от поля боя, была революционной, и ее услышали только тогда, когда бойцы в обоих лагерях пали от усталости.

В 40-х и 50-х годах XVI столетия, когда и протестанты, и католики все еще верили в единый «христианский мир», сражения князей-лютеран и католических имперских сил завели Германию в патовое положение. Стороны, заключившие Аугсбургский религиозный мир (1555), перестали сражаться только после того, как приняли территориальный принцип: в каждой области правитель мог решать, какую веру исповедовать его подданным, католическую – или лютеранскую.

Этот компромисс был побочным итогом идеи о христианском властителе – и стал гарантией того, что определенное число людей смогло почитать Бога согласно своим убеждениям, но, кроме того, он признавал право князя преследовать тех, кто оказывался в стане несогласных. Это привело к страданиям и бедам для многих невинных, чьим единственным неповиновением было религиозное инакомыслие.

Принцип территориальности был глашатаем приближавшейся гибели «христианского мира». Один христианский князь на маленькой территории мог повелеть подданным исповедовать одну веру, а другой правитель, в десятке километров, мог издать указ, предписывающий верить по-другому, – и удар наносился по самым основам христианской истины, а христианское общество рассыпалось в руины.

Конечно, новым идеям предшествовали события. По всей Европе полыхали войны. И все новые области устраивали жизнь по древней идее: одна страна – одна вера.

С 1562 по 1598 год Франция страдала от гражданских войн между католиками и французскими кальвинистами (гугенотами). Когда обе стороны истощили силы, они согласились на территориальный компромисс, заверенный Нантским эдиктом (1598). Гугеноты получали свободу вероисповедания и политический контроль над определенными частями страны, а католичество оставалось официальной религией государства и продолжало господствовать над большей частью нации.

Схожим образом с 1560 по 1618 год в Нидерландах сильная партия голландцев-кальвинистов сражалась в войне за независимость от католической Испании – и победила. Впрочем, в южных землях, на территории современной Бельгии, население осталось в католичестве – и обрело независимость от Испании много позже.

Тридцатилетняя война

Все эти конфликты были кровавой прелюдией к последней и самой разрушительной из так называемых религиозных войн: Тридцатилетней войне (1618–1648). Она началась главным образом как варварская религиозная борьба с ноткой политики. Да, такими были ее господствующие мотивы. И она вполне способна предстать как символ перехода от эпохи Реформации к веку Разума и Пробуждения.

Война была непростой и долгой. Но здесь нет места для политических или военных подробностей. Нас интересует перемена идеалов, и мы расскажем о ней в самых общих чертах.

Одна из вопиющих слабостей Аугсбургского религиозного мира (1555) заключалась в том, что он полностью проигнорировал кальвинистов. Если учесть владевшее ими чувство священного долга, возобновление военных действий было лишь вопросом времени. Подготовка к войне началась в первые годы XVII века, когда протестанты сформировали лигу немецких князей. В ответ подобный союз создали католики, и в 1618 году заполыхали сражения.

Фердинанд II, ученик иезуитов и пылкий сторонник Контрреформации, какое-то время был королем Богемии, прежде чем его избрали императором Священной Римской империи. И под влиянием идеи «одна религия – единая держава» Фердинанд попытался искоренить протестантизм в Богемии и обратить его подданных в католическую веру.

Богемская знать, по большей части протестанты, восстала и предложила корону Фридриху V, ревностному кальвинисту, курфюрсту Пфальца, одной из главных немецких областей. Фридрих ее принял – и католики с кальвинистами вступили в бой.

В 1620 году, возле Праги, католические имперские войска, хлынувшие вперед с криком «За Деву Марию!», сокрушили богемцев и забрали большую часть владений восставших. Победители еще и посыпали раны солью, когда отдали иезуитам власть над Пражским институтом, старым пристанищем Яна Гуса.

Кристиан IV, король лютеранской Дании, потрясенный победой католиков и желавший присоединить немецкие земли к своим, вступил в войну против Фридриха и католических войск. Впрочем, без должной поддержки его авантюра была обречена изначально. В 1626 году датчане были наголову разбиты в горах Гарц и убежали в Данию, поджав хвосты.

Потом в Германию вторгся шведский король Густав Адольф – как новый предводитель протестантизма. На это его заставили пойти две причины: власть империи над южным побережьем Балтики и глубокая религиозная убежденность. Ряд блистательных побед позволил ему дойти очень далеко, до самого Мюнхена. Протестанты называли его «Львом Севера». Но даже у королевской смелости есть свои пределы. В битве при Лютцене (1632), к юго-востоку от Лейпцига, шведская армия вновь одержала победу, но Адольф пал в бою.

С его смертью война не закончилась, вот только исход ее был уже ясен. Католические силы не смогли покорить протестантов на севере Германии. А протестанты не смогли возобладать над католиками на юге.

В последние годы конфликта религия уже никого не волновала: по большей части Франция и Испания, номинально католические державы, боролись за политические преимущества в Рейнланде.

Когда мечи вернулись в ножны, Германия лежала в руинах. Мечта Фердинанда о возрождении имперского величия ушла навсегда: страна разделилась на триста независимых государств. Все бесплодные попытки привели к тому, что религиозное рвение и католиков, и кальвинистов остыло – и начали решать вопрос о территориях. Альтернативой стал деноминационализм.

Условия Вестфальского мира (1648) отразили одно: эпоха миновала. Кальвинизм стал признанным выражением христианской веры наряду с лютеранством и католичеством. Курфюрсты, при желании, могли позволить католикам и протестантам сосуществовать в их владениях. Папа римский не вмешивался ни в какие религиозные дела Германии. Естественно, папа Иннокентий X осудил перемирие – но и католики, и протестанты проигнорировали его протесты. После более чем тысячи лет государство вновь устраивало свои дела так, словно папы и не существовало.

Альянс христианства со светской властью становился иным. Теперь христианам Запада предстояло жить в нациях-государствах – истинных победителях Тридцатилетней войны. С их появлением христианам пришлось жить под властью гражданского правительства, в котором были представители разных деноминаций и вер. Со временем некоторые из этих национальных государств потребовали от граждан утвердить универсальное видение Бога – для совершения служб и преподавания в университетах. Но различные верования и обряды, из-за которых одни считали себя католиками, а другие – пресвитерианами, были строго частным, личным делом.

Новый путь в Америке

К 1648 году далеко за океаном, в английских колониях Северной Америки, люди стремились построить четко религиозные общества. Сперва они стали придавать местам христианский облик – в свидетельство ревностной веры. Наконец идея основать святой город, который мог бы воспитать святых людей, изменилась: решили строить город, где люди могли бы стать святыми. Волны новоприбывших, равнодушие второго поколения и широко открытые границы – все это препятствовало религиозному единообразию.

В XVI столетии и Англия, и Франция слали в Северную Америку отважных исследователей – в напрасных попытках найти северо-западный путь в Китай. Но только в 1607 году, когда Лондонская компания высадила первых колонистов в виргинском Джеймстауне, англичан повлекло в Новый Свет. Отцы-пилигримы сошли на берег в 1620 году, и десять лет спустя Компания Массачусетского залива начала привлекать тысячи недовольных пуритан в Бостон и окрестные города. С 1629 по 1642 год где-то двадцать пять тысяч пуритан мигрировали в Новую Англию. Помимо Виргинии, больше нигде в Новом Свете английские власти не пытались насадить модель религиозного единообразия.

Колонии представляли собой коммерческие предприятия, призванные внести вклад в процветание развивающейся Английской империи. Чтобы они приносили прибыль, требовалось расчистить лес и возделывать поля. И тем, кто рискнул бы отправиться в американские колонии, навстречу опасностям и невзгодам, обещали религиозную терпимость. И да, то был мощный стимул. Квакеры приехали в Пенсильванию, католики – в Мэриленд, голландские реформаты – в Нью-Йорк. Позже появились шведы-лютеране, французы-гугеноты, из Англии явились баптисты, а из Шотландии – пресвитериане.

Заметным исключением из этой общей политики веротерпимости были пуритане-конгрегационалисты Массачусетского залива, возжелавшие устроить в американской глуши новый Сион: «должную форму правления, и гражданскую, и церковную», как сказал об этом губернатор Джон Уинтроп.

Как же вышло, что в Новой Англии смогла появиться пуританская власть? Просто из хартии, что довольно любопытно, устранили одну статью, согласно которой штаб-квартира компании должна была находиться в Англии и тем самым подчиняться королю. Вследствие этой лакуны Компания Массачусетского залива, управляемая христианами, по сути была независимой республикой – ведь все, кто составлял эту компанию, иммигрировали в Новую Англию и взяли хартии с собой!

И на протяжении двух поколений христиане в Новой Англии жили в под властью единой религии, даже пусть в старой доброй Англии такая политика оказалась бесплодной. А тем, кто желал поступать по собственной воле, могли грозить суровые наказания за многое: за непосещение церковных служб, за отрицание воскресения Христа, за проявление непочтения к Библии…

И даже здесь, в Новой Англии, в самом сердце пуританства, приходилось проявлять религиозную терпимость. Одним из источников проблем была ревностная преданность пуритан Священному Писанию.

Пастор Джон Робинсон сказал отцам-пилигримам: «У Господа есть еще более великая истина, которой предстоит явиться из Его святого слова». И пуритане всегда были готовы обрести «какую угодно явленную истину… из написанного слова Божьего». Неудивительно, что пуритане Новой Англии всегда рождали своих же инакомыслящих, провозглашавших такие истины «из написанного слова Божьего». Одним из таких был Роджер Уильямс, другой – Энн Хатчинсон.

И еще – как тут проявить нетерпимость? Тут же глушь! В Новой Англии инакомыслящим не требовалось уходить в катакомбы! Они могли просто пойти дальше – через реку, через лес, через горы… Они всегда могли найти убежище на просторе!

Добиться единоверия в Новой Англии не получилось. Конец попыткам предвозвестила утрата хартии в 1684 году. А драматичным знаком возвращения колонии под власть короля стал день, когда губернатор конфисковал молитвенный дом Олд-Саут для службы по англиканскому образцу. Теперь жителям Новой Англии предстояло подчиниться английской политике.

Идея деноминаций

Религиозное разнообразие американских колоний хоть и было по большей части основано на традициях пуритан, но призывало к новому пониманию Церкви. Мы могли бы назвать это деноминациональной теорией Церкви. Слово «деноминация», призванное обозначить религиозную группу, вошло в моду примерно в 1740 году, в ранние годы Великого евангельского пробуждения, во главе которого стояли Джон Уэсли и Джордж Уайтфилд. Но сама теория была создана за столетие до этого – группой радикальных пуританских предводителей в Англии и Америке.

Как изначально планировалось, деноминационализм был противоположностью сектантства. Секта уверяет, что только она имеет право на Христа и его власть. Она верит, что именно она и есть истинное Тело Христово; именно ей, а не какой-либо иной религии, принадлежит вся истина. И по определению своему секта – явление исключительное.

Слово «деноминация», напротив, подразумевало «включение» – по его смыслу, христианская группа, получившая то или иное имя, или деноминированная, была лишь частью более обширной группы, Церкви, к которой и принадлежали все деноминации.

Тем самым деноминациональная теория Церкви настаивает на том, что истинную Церковь нельзя отождествить с какой-либо отдельной церковной структурой. Ни одна из деноминаций не претендует на то, что представляет собой всю Церковь Христову. Каждая просто является формой более великой жизни Церкви, отличаясь по богослужениям и организации.

Деятели Реформации заложили семена деноминациональной теории Церкви, когда настояли на том, что истинную Церковь ни в коем случае нельзя приравнивать в исключительном смысле к какой-либо инстанции. Истинное преемство не в епископах, а в верующих. Лютер говорил, что некоторые инстанции были неизбежны, как выражение «места, явлений и деяний мира», но «Церковь в жизни земной неправильно понята во всех этих отношениях». Внешние формы Церкви, сказал Лютер, должны позволить слову Божьему течь вольной рекой, а не преграждать путь его спасительным силам.

Схожим образом Кальвин в предисловии к своему «Наставлению» указал на то, что невозможно прочертить точные границы Церкви Христовой. Никому с точностью не определить, кого причислили к избранникам Божьим, а кого – нет!

Впрочем, деятели Реформации не последовали за Кальвином. Когда в какой-то области возникало религиозное инакомыслие, они пытались его подавить, – и по-прежнему были уверены в том, что только одна религия могла существовать в единой державе.

Настоящими творцами деноминациональной теории Церкви были индепенденты XVII столетия, конгрегационалисты, представлявшие меньшинство на Вестминстерской ассамблее (1642–1649). Большинство на ней держалось пресвитерианских идей и выразило эту убежденность классически – в Вестминстерском исповедании веры и в Вестминстерских катехизисах, Большом и Малом.

Впрочем, индепенденты, которые придерживались принципов конгрегационализма, были прекрасно осведомлены об опасности «разделения благочестивой протестантской партии» в Англии – и искали иных путей выразить христианское единство, даже когда христиане и не соглашались друг с другом.

Эти инакомыслящие братья Вестминстера сформулировали деноминациональную теорию Церкви в нескольких фундаментальных истинах.

Во-первых, если учесть, что люди не способны всегда видеть истину ясно, различия во мнениях о внешней форме Церкви неизбежны. Во-вторых, даже когда эти отличия не касаются фундаментальных основ веры, это не значит, будто они не имеют значения. Каждый христианин обязан воплощать в жизни то, чему, согласно его вере, учит Библия. В-третьих, поскольку ни у одной Церкви нет окончательного и полного обладания божественной истиной, истинная Церковь Христова никогда не может быть представлена какой-либо отдельной церковной структурой.

И, наконец, сам по себе факт отделения не представляет раскол. Можно разойтись во многом – и все же оставаться едиными во Христе.

Итак, деноминациональная теория Церкви стремилась к христианскому единству в некоем внутреннем религиозном переживании и разрешала разнообразие во внешних проявлениях этой личной веры.

Эта терпимость родилась не из равнодушия к доктринам. Индепенденты не собирались расширять христианское единство на все религиозные исповедания. А принадлежность к «единой истинной Церкви» распространялась только на тех, кто разделял общее понимание сокровенной сути христианской веры.

В английском королевстве этот деноминациональный взгляд на Церковь был принят лишь отчасти. Церковь Англии сохранила благоприятное для себя положение даже после того, как Акт о веротерпимости от 1689 года признал право пресвитериан, конгрегационалистов, баптистов и квакеров на свободное совершение богослужений. Впрочем, в Америке, в английских колониях, деноминациональная теория обретала все больше сторонников и казалась ответом Божьим на все возраставшее число вер в Новом Свете.

Защитники деноминациональных воззрений на Церковь в XVII столетии предвидели появление тех сотен христианских групп, что ныне пребывают под небесным сводом. Нет, они вовсе не хотели умалять главные христианские верования до общего чувства религиозной искренности. Но они не могли управлять будущим. Они просто знали, что фанатизм и кровопролития во имя Христа, уже ставшие привычными, ни к чему не приведут.

В конце концов деноминации стали знамением недавних веков христианской истории – не потому, будто это идеальный выбор. Просто этот путь был лучше, нежели любой другой, предложенный за прошедшие века.

Рекомендации к дальнейшему прочтению

Ahlstrom, Sydney E. A Religious History of the American People. New Haven, CT: Yale University Press, 1972.

Buschart, W. David. Exploring Protestant Traditions. Downers Grove, IL: IVP Academic, 2006.

^*Gaustad, Edwin S. and Leigh F. Schmidt. The Religious History of the America: Revised Edition. San Francisco: Harper Collins, 2004.

Hudson, Winthorp S. American Protestantism. Chicago: University of Chicago Press, 1961.

Littell, Franklin H. From State Church to Pluralism. Garden City, NY: Doubleday, 1962.

Mead, Sidney E. The Lively Experiment: The Shaping of Christianity in America. New York: Harper & Row, 1963.

Век Разума и Пробуждения
1648–1789 гг

Эпоха Реформации была отмечена спорами христиан о спасении; век Просвещения – отрицанием любой сверхъестественной религии. Уважение к науке и человеческому разуму заменило христианскую веру в качестве краеугольного камня культуры Запада. Многие протестанты встретили этот кризис веры не аргументами, но сверхъестественными обращениями в веру. Вера в меньшей степени стала догмой и в большей – переживанием. Евангельское христианство распространилось стремительно, силой одной только проповеди, и многие христиане начали понимать: христианство может жить и без поддержки государства. Современные христиане могли принять религиозную свободу.

Век Разума и Пробуждения

32. Основы под прицелом
Культ Разума

Если бы американцы верили в святых, среди них был бы Бенджамин Франклин. Он воплощал собой массу достоинств, которыми американцы со временем стали восхищаться – он был практичен, основателен, приветлив, остроумен и, прежде всего, толерантен.

За несколько недель до смерти он ответил на вопрос президента Йельского университета Эзры Стайлза о своей религиозной вере и сказал:

Что касается Иисуса из Назарета… У меня есть… некоторые сомнения относительно его Божественности. Впрочем, я не стал бы говорить категорически, ведь я никогда не изучал этот вопрос. И думаю, нет необходимости заниматься этим сейчас, когда в скором времени мне, видимо, представится возможность узнать правду с меньшими затратами. Однако я не вижу вреда в том, что в это верят, если это убеждение ведет к благим последствиям… выраженным в том, что его учение больше уважают и лучше хранят.

Да, здесь веет американским духом. Это дух времени Франклина, эпоха Разума (1648–1749). Догматы? Какие догматы? Зачем они? Все это казалось неважным и не стоило беспокойства. Гораздо важнее было поведение. Проявляем ли мы благодаря убеждениям терпимость к другим? уважаем ли тех, кто отличается от нас? Воспринимаем ли истинный дух Иисуса?

Если эта ненависть к религиозному лицемерию вкупе с терпимостью ко всем религиозным воззрениям звучит знакомо, то это именно потому, что отношения, принятые в эпоху Разума, не ушли в прошлое. Запад живет по этим ценностям и сейчас.

Эпоха Реформации снова доказала: вера и власть – мощнейший эликсир. Пока у христиан был доступ к власти, они использовали его, чтобы насильно достигать единства веры – будь то католики, протестанты или реформаты. И люди умирали за веру десятками тысяч, пока нечто простое, но очень глубокое, не заставило их восстать.

Дух эпохи Разума

Мы называем это восстание веком Разума – или, как предпочитают некоторые, эпохой Просвещения, когда, как выразился Чарльз Уильямс, «национальные интересы и душевные послабления объединились, стремясь исключить из культуры метафизику». Дух эпохи Разума был не чем иным, как интеллектуальной революцией, совершенно новым взглядом на Бога, мир и самого себя. Так родился антиклерикализм.

Средневековье и Реформация были эпохами веры в том смысле, что разум служил вере и подчинялся власти. Для католика это была церковная власть, для протестанта – власть Библии, но в любом случае на первом месте было слово Божье, а не мысли человека. Основной заботой людей в этой жизни была подготовка к грядущей.

Дух и цель Просвещения были красноречиво выражены одним из его представителей, бароном фон Гольбахом, который написал:

Так попытаемся же развеять эти облака невежества, эти темные туманы, которые сдерживают Человека на его пути… которые мешают ему идти по жизни твердым и решительным шагом. Вдохновим же его… с уважением к его собственному разуму – неугасимой любовью к истине… чтобы он мог научиться познавать себя… и больше не попадал в обман воображения, введенного в заблуждение властью… чтобы он научился основывать свою мораль на собственной сути, на собственных желаниях, на реальных достоинствах общества… чтобы он мог узнать, как устремиться к своему истинному счастью, помогая другим достичь его… если вкратце, чтобы он мог стать добродетельным и разумным существом, которое не может не обрести счастья.

Возрождение

Как же укоренился и вырос этот дух? Вероятно, его семена лежат в самой эпохе Реформации, в движении, которое историки называют Ренессансом. Само слово означает возрождение и относится к восстановлению ценностей античных цивилизаций, греческой и римской, выраженных в литературе, политике и искусстве. В каком-то смысле Реформация невозможна без влияния гуманизма Возрождения: он ищет процветания человека, его идеал – гармоничный человек, обладающий всеми совершенствами. Чтение классических текстов времен древнегреческой и римской славы считалось решающим шагом на пути к счастливой жизни. Читать – значило вовлекать известного автора в беседу, на своем опыте переживать встречу с автором и культурой. Чтение текста на языке оригинала было золотым стандартом в этой «чеканке души». Все значимые деятели эпохи Реформации приняли этот гуманистический подход Ренессанса к текстам. Каждый пришел к убеждению, что они должны встретиться с Библией на языке оригинала.

Возможно, лучшим примером возрождения духа античности был Эразм Роттердамский (1467–1536). В серии прекрасно продаваемых сатир, которым отводилось главное место в «Похвале глупости», Эразм высмеивал монашество и схоластику – иронично, остроумно и со стороны просвещенного здравого смысла.

Последователи Эразма думали, что в его творениях слышны слова истинного деятеля Реформации, и говорили: «Эразм снес яйцо, которое высидел Лютер». Но в 1521 году между Лютером и Эразмом вспыхнул сильный конфликт. В том же году вышла диатриба Эразма «О свободе воли», прояснившая кардинальные различия между ними. Лютер считал, что человеческая воля была порабощена и совершенно не могла любить Бога или служить Ему без дарованной благодати. Но Эразм считал эту доктрину опасной: она грозила лишить человека моральной ответственности.

Различия в Реформации и Ренессансе лежат именно здесь, в воззрении на человека. Деятели Реформации проповедовали первородный грех рода человеческого и воспринимали мир как павший с предназначенных Богом высот. Ренессанс положительно оценивал человеческую природу и саму Вселенную. Эта уверенность в человеке и его силах в дни Просвещения цвела и благоухала.

Другой корень Просвещения проходит через столетие (1550–1650) ужасных религиозных конфликтов: это английская гражданская война, преследование французских гугенотов и Тридцатилетняя война в Германии. Даже простая благопристойность уже не могла молчать, видя, что творят фанатичные священнослужители. Сожжение или утопление старухи, обвиненной в ереси, вызывало у все большего числа людей одно лишь отвращение. Религиозные предрассудки казались гораздо большей опасностью, чем атеизм. Так распространялась жажда терпимости и истины, общая для всех.

Просвещение

На самом деле Просвещение было серией просвещений. Оно повлияло на Англию, на Францию и только потом началось в Германии. Его основная идея была выражена первыми французскими мыслителями Просвещения. Они побывали в Англии, были ею очарованы и сделали выводы. Англия процветала. В Англии была свобода. Английские инстанции, церковные и властные, не столь ограничивали отдельных граждан, и те могли, как говорится, жить своим умом. Наконец эти несколько элементов объединились в центральное убеждение: если не ограничивать людей бременем культурных традиций, если позволить им свободно рассуждать, они бы наслаждались процветанием. Свобода мыслить самостоятельно, независимо от традиций, приносит истину и расцвет. И эта идея дает бесконечное множество самых широких вариаций.

Наконец, век Разума возник на почве новой веры в закон и порядок. Современная наука, возникнув в XVI–XVII веках, дала людям видение новой эпохи мира и гармонии. Ее первопроходцы по-новому явили нам обозримый мир. Коперник (1173–1543) настаивал на том, что Солнце, а не Земля, является центром нашей Вселенной. Иоганн Кеплер (1571–1630) пришел к выводу, что солнце излучало магнитную силу, движущую планеты по их путям. Галилео Галилей (1564–1642) изобрел телескоп, чтобы исследовать планеты, и доказал, что ускорение падающих тел постоянно…

Впрочем, все эти открытия должен был объединить один всеобъемлющий принцип, способный объяснить движение тел на небесах и представить Вселенную как одну великую машину, работающую по неизменным законам. И этот подвиг совершил самый выдающийся ученый эпохи Разума – Исаак Ньютон (1612–1727).

В 1687 году Ньютон опубликовал «Математические начала натуральной философии», труд, в котором все законы движения на небесах и на земле были согласованы в главном принципе Вселенной – законе гравитации.

Чудо мира-машины

Читающая публика Европы была поражена и очарована миром-машиной Ньютона. Средневековый мир незримых духов – ангелов и демонов – казался менее разумным или даже порожденным суевериями. На его место пришла Вселенная с Солнцем в центре, действовавшая по физическим законам, объясненным и доказанным математиками.

В новой модели Солнце лишило Землю роли центра и заняло ее место. Иные полагали, что и человечество было смещено с пьедестала «венца творения» в центре Божьего мира. Другим казалось, что сместили и Бога. Зачем тут Бог – ведь миром правят ясные законы? Просто напомним: расцвет современной науки абсолютно обусловлен христианскими убеждениями. Его творцы воспитаны в христианской среде и в христианских институтах. Также стоит отметить переосмысление Бога. В этих дискуссиях Бог часто изображается как еще один актер на сцене, а не как великий Господь, под чьим оком вершится великий план.

Эта огромная необъятная Вселенная повергла иных в смятение. Блез Паскаль (1623–1662), французский физик, отпрянул перед «ужасающими просторами, которые поглощают нас, как мимолетный атом». Но другие восприняли это как приглашение открыть секреты космического бытия. Александр Поуп писал:

 
Был этот мир глубокой тьмой окутан.
Да будет свет! И вот явился Ньютон.
 

Этот внезапный доступ к тайнам Вселенной, казалось, усиливал роль человеческого разума. Если Вселенная – это машина с плавным движением, все части которой координируются одним грандиозным замыслом, тогда человеку нужно просто думать – и он найдет и смысл жизни, и истинное счастье. Эта фундаментальная идея о том, что люди способны найти истину, используя чувства и разум, породила имя эпохи – век Разума.

Нет, термин не предполагает, что каждый кузнец и каждый сельский священник вдруг стали интеллектуалами. Многие христиане жили и умирали в вере отцов – и знать не знали, что настал новый век. Но мировоззрение Европы стало иным – как и ее путь.

Христианство едва ли могло избежать последствий этой интеллектуальной революции. Тысячу двести лет христианским миром правили идеи Августина. Человек, порабощенный грешник, нуждался прежде всего в сверхъестественной милости Бога. Чтобы обеспечить доступность этой благодати через христианскую Церковь, Бог предопределил власть государства защищать правду и карать ложь.

Но теперь мудрецы спорили о другом: человек – не грешник. Он – разумное создание. Теперь казалось, что ему нужен здравый смысл, а не Божья благодать.