Текст книги "История церкви, рассказанная просто и понятно"

Христиане оказались меж молотом и наковальней. Сначала, в самом конце XVII века, некоторые верующие, особенно в Англии, пытались согласовать разум и веру. Они утверждали, что христианство в полной мере разумно, но некоторые истины приходят через разум, а некоторые – в откровении. О чем-то, например, о бытии Бога, мы узнаем, глядя в небеса; а о другом, скажем, о воскресении Христа – благодаря свидетельству Священного Писания.

Однако со временем, в начале XVIII века, все изменилось. Во Франции невероятно возросла уверенность в разуме. Христиане вдруг поняли, что многие интеллектуалы отвергают любую мысль об откровении, явленном в Священном Писании, как суеверную чепуху. Атмосфера явно становилась все более враждебной.

Лучший представитель первого поколения – Джон Локк (1682–1704). Этот философ, обладавший заметным авторитетом, никогда не преуменьшал важность веры. В своем эссе «Опыт о человеческом разумении» он не только показывает, как функционирует разум; он указывает на то, что существование Бога – это «самая очевидная истина, которую открывает разум». Впрочем, более пристальный взгляд показывает, что Бог у Локка имеет мало общего с Богом Исхода или воскресением Иисуса. Попытки рационально оправдать христианство, к сожалению, часто вели к пересмотру христианства согласно тому, что казалось в те дни рациональным. Глубокая древняя христианская мудрость была забыта. Христиане не пришли к своей вере после долгих споров – они верят, ибо получили свидетельство от первых очевидцев. Это свидетельство убедительно подтверждалось непрестанно действующей силой Бога. Новый Завет – это убедительно подтвержденное свидетельство деяний Бога, а не продукт дедуктивной логики. Разум может служить откровению, но никогда его не заменит.

К чести Локка, он поддерживает откровение и ни разу не сомневается в его важности. Исполнившиеся пророчества и чудеса Иисуса – доказательство его власти. Однако Священное Писание показывает, что на самом деле людям не нужно обилие догм. Хватит простых и понятных. У христианства есть только одна важная доктрина: Иисус – Мессия. Большую часть традиционного богословия Локк мимоходом отклоняет как неважную.

Локк говорил от лица своего поколения и тогда, когда уповал на нравственное поведение. Христианство, говорит он, добавляет к своей вере в Иисуса как Мессию повеление вести благодетельную жизнь. Иисус часто говорил о наградах и наказаниях за поведение, достойное или недостойное христианина. И это тоже вполне разумно: разум показывает, что моральные стандарты должны подкрепляться сильными стимулами.

Так, по Локку, откровение показывает разумный характер христианства. Вера в Иисуса как в Мессию и нравственное поведение человека – вот и все, что Иисус и апостолы требовали для праведности. И то и другое в сути своей рационально.

Расцвет радикализма

«Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина» (Иез 18:2). Многие в следующем поколении, первом в XVIII веке, чувствовали меньше обязательств перед христианским прошлым, и вместо того, чтобы пытаться согласовать природу и Священное Писание, просто откладывали откровение в сторону. Многие интеллектуалы утверждали, что те части Библии, которые согласны с разумом, просто не нужны. А части, противоречащие разуму, – мифы, чудеса и священническое бормотание, – просто ложны. Это воинственное отношение к вере особенно проявлялось во Франции.

В XVIII веке Париж стал столицей новой космополитической культуры. Идеи свободно распространялись по всей Европе и в американских колониях. Политические и интеллектуальные лидеры Европы объединились в сообщество мыслителей, разделив сходные взгляды и интересы, и такого не было еще никогда – впрочем, подобного не было и после.

В Париже группа мыслителей и писателей, философы, довела эпоху Разума до апогея. Философы не были философами, преданными академической дисциплине. Они были образованными людьми, литераторами, и изучали общество, анализировали его пороки и выступали за реформы, стремились распространять знания и освобождать человеческий дух.

Любопытно, что атеизм вовсе не был модным в этом «высшем обществе». Большинство выдающихся «неверных», высмеивавших христианство в XVIII веке, верили в высшую сущность, но считали суеверным утверждать, будто она вмешивается в мировой механизм. Эта вера – деизм – была особенно популярна в англоязычном мире. Деизм служил как компромисс на пути к атеизму. Он позволял сохранить представление о Боге – и отвергнуть идею о том, будто Бог как-то связан с миром или вмешивается в его дела.

Бога деистов иногда называли «часовщиком». Бог сотворил мир, как часовщик – часы, а затем завел и запустил. Бог был совершенным часовщиком! Зачем ему вмешиваться в мир после? И деисты отвергли все, что казалось вмешательством Бога в мир – и чудеса, и особые откровения, записанные в Библии.

Деисты верили в то, что именно их религия была изначальной религией рода человеческого – и именно из нее явились все остальные религии, искаженные священниками, придумавшими теологии, мифы и доктрины различных религий, чтобы укрепить свою власть.

Самым влиятельным пропагандистом деизма был Вольтер (1694–1778), символ скептицизма французского Просвещения. Вольтер превыше всех популяризировал науку Ньютона, бился за личную свободу и свободу печати и распространял культ разума. Он выпустил невероятно много произведений: истории, пьесы, брошюры, очерки, романы. В своей переписке, оцененной в десять тысяч писем, он остроумно распространял добродетели Просвещения и яростно бичевал пороки своего времени.

Вольтер добился величайшей славы как самый беспощадный критик установленных Церквей, и протестантских, и католических. Он был измучен нетерпимостью организованного христианства и с отвращением воспринимал ужасные склоки, которые, казалось, занимали все время священников и духовенства. И все же, несмотря на резкую критику христианства, его целью было не уничтожение религии. Он однажды сказал: «Если бы Бога не было, Его следовало бы выдумать».

У Вольтера было много последователей, а вот единственным его серьезным соперником в распространении евангелия деизма был ряд книг: знаменитая французская Encyclopedia под редакцией Дени Дидро (1713–1784). Семнадцать томов «Энциклопедии» составляли главный памятник философов. Они возвещали о превосходстве новой науки, отстаивали терпимость, осуждали суеверия и разъясняли суть деизма. Статья Дидро о христианстве высоко ценила религию Иисуса, но стремилась пробудить в читателях глубокое презрение к социальным неудачам христианства.

В отличие от большинства прежних критиков церкви, философы не были ни еретиками, ни инакомыслящими, напавшими на Церковь во имя Христа. Они начали свою атаку вне Церкви и нацелились не на слабое место какого-нибудь догмата, а на фундамент всей христианской истины. И они не скрывали того, что намерены снести цитадель.

Суд над христианством

Они настаивали на том, что христианство – это пагубный заговор, призванный отдать землю под власть деспотических сил жреческой касты. Религия, явленная в откровении, была не чем иным, как схемой эксплуатации невежд. Вольтер любил называть христианство «скверной». Его самое безжалостное обвинение против веры изображало тысячи и тысячи жертв нетерпимости христианства. По иронии судьбы, критики христианства измеряли христианское поведение согласно стандартам, которые называли гуманными – и начисто забывали о том, что эти гуманные стандарты и были наследием христианского учения.

Эти интеллектуалы судили христианство по простым человеческим стандартам добра и зла. Во-вторых, Церковь во имя чистоты доктрины санкционировала кровавую бойню других христиан, как это было в религиозных войнах, а затем, и сам институт христианства, далеко не священный и не святой, был злым. Он мешал миру, гармонии и прогрессу народов земли.

Основным оружием, нацеленным на Церковь, была правда. «Мы думаем, что величайшее служение, которое можно оказать людям, – сказал Дидро, – это научить их использовать свой разум только для того, чтобы держаться истины, которую они подтвердили и доказали».

Но стандарты истины с самого начала исключали христианское учение. Когда ортодоксы пытались рассуждать рационально исходя из основных посылок, неверующие только издевались, потому что отказывались допускать аргументы, основанные на авторитете или традиции, воплощенных в Библии или Церкви. Это просто не было «разумно».

Обращения к чудесам встречаются с таким же презрением. Доказательство аргумента обреталось в разуме или опыте. А чудеса не прошли эту проверку – и были отвергнуты как средневековая чушь.

«Видите ли, – писал Дидро…

когда вступают в это царство сверхъестественного, исчезают все границы, и ты не знаешь, куда идешь и что встретишь. Один уверяет вас, что он пятью хлебцами накормил пять тысяч человек. Прекрасно! Завтра, глядишь, другой станет вас уверять, что он накормил одним-единственным хлебцем пятьдесят тысяч человек, а послезавтра третий возьмется накормить воздухом пятьсот тысяч».

Критики прекрасно осознавали, что разжигали революцию в фундаментальных представлениях европейцев. А Вольтер рассказывал о каждой новой причине триумфа над Церковью с ликованием командира, победившего в битве.

Тщетность пустой уверенности

Эти нападки на христианские убеждения требовали энергичного и аргументированного ответа от верных христиан. К сожалению, в католических странах, да в той же Франции, реакция была крайне неадекватной. Церковные лидеры не были равнодушны к растущему потоку неверия, но пытались сдержать его традиционными средствами. Они обратились к светским властям с призывом подвергнуть цензуре «опасные» книги, но, как правило, им были незнакомы основные проблемы, которые поднимали насмешники.

В Англии все было иначе. Ряд литераторов выступили против деизма, и больше всего здесь прославился епископ Джозеф Батлер (1692–1752). Его монументальная работа «Аналогия религии», по сути, закончила дискуссию для мыслящих людей. Стычки продолжались годами, но после Батлера стало ясно: фундаментальные вопросы решены.

Деисты с их уверенным оптимизмом предполагали, что они знают все о Божьей мудрости и цели. Они читали обо всем в устройстве природы. Впрочем, Батлер с обезоруживающей ясностью увидел, что жизнь полна сложностей и чудес.

Он не пытался доказать существование Бога. Деисты, кстати, никогда и не пытались опровергнуть эту логическую возможность. Батлер не отвергал и разум, приняв его как естественный свет, озаряющий жизнь человека. Но он бросил вызов суверенитету разума. Разум, по его словам, не дает нам полной системы знаний – одни только вероятности.

Тем самым Батлер подорвал крепость деизма, его уверенность в разуме. Природа, по его словам – не та сфера, где разум является высшим. Она полна мрака и необъяснимых загадок. Что ни шаг – и мы теряемся. И если мы встречаемся с такими трудностями в природе, стоит ли удивляться, если то же самое ждет нас в религии?

Но сделаем еще один шаг. Мы познаем естественное течение природы, поскольку оно раскрывается нам во впечатлениях – кстати, как и наши проблемы и растерянность. И если с религиозными истинами мы испытываем аналогичные трудности, не разумно ли предположить, что один вид знания столь же надежен, как и другой? Мы обычно действуем на основе вероятности. Почему в религии не поступить так же?

В конце концов деизм рухнул от собственных слабостей. Он стоял на ложном оптимизме. Он не мог объяснить беды и невзгоды жизни. Законы природы были ясны и неизменны, и деисты предполагали, что моральные решения человека, взятые из природы, также просты и неизменны. На вопрос: «Почему люди не всегда ясно видят религиозные истины в природе?» деист мог ответить только: «Священники лгут». Но это было слишком просто, чтобы быть правдой, и мало кто в это верил.

Однако отказ от деизма не вернул христианству центрального места в западной культуре. Негатив эпохи Разума остался надолго. Современная культура – ее искусство, образование, политика – была освобождена от формального влияния христианства. Люди сознательно попытались устроить религиозно нейтральную цивилизацию. Для веры отводилась частная сфера – Церковь, дом и сердце. Это мы и находим в современных светских обществах.

И это оставляет христиан перед основной проблемой современной эпохи: могут ли христиане, как граждане, добиваться того, чтобы государство обеспечивало соблюдение христианских нравственных стандартов? И если да, то в какой степени? Или если христиане откажутся от идеи насильно заставить людей вести себя по-христиански, то какую норму поведения им, как гражданам, надлежит пытаться сделать обязательной для всех?

Рекомендации к дальнейшему прочтению

Brinton, Crane. The Shaping of the Modem Mind. New York: The New American Library. 1953.

Gragg, Gerald K. The Church and the Age of Reason: 1618–1789. Middlesex: Penguin Books, 1900.

Gay, Peter. Age of Enlightenment. New York: Time-Life Books, 1900.

–. The Enlightenment: An Interpretation: The Rise of Modem Paganism. New York: Allred A. Knopf, 1900.

McGrath, Mister. Science and Religion: A New: Introduction. 2^nd edition. Malden MA: Blackwell, 2010.

Pearse, Meic. The Age of Reason: From the Wars of Religion to the French Revolution, AD 1570–1789, Baker History of the Church. Vol. 5. Grand Rapids: Baker, 2000.

33. Доводы сердца
Паскаль и пиетисты

Когда умирает любимый человек, как поступить с его вещами? Это почти вселенская проблема.

Через несколько дней после смерти Блеза Паскаля слуга случайно заметил на одежде великого ученого любопытный выступ. Он распорол подкладку и вытащил сложенный пергамент, на котором рукой Паскаля было что-то написано. Внутри пергамента оказался исписанный листок – с теми же точно словами, что и на пергаменте.

 
Год 1654-й от Рождества Христова.
Понедельник, 23 ноября… ночь, где-то с половины одиннадцатого
                                                                                           до половины первого.
Бог Авраама, Исаака и Иакова,
Не философов и схоластов.
Уверенность, уверенность, любовь, радость, покой.
Бог Иисуса Христа…
Я отделил себя от Него, я убежал от Него, отрекся от Него, распял Его.
Да не буду я никогда отделен от Него…
Самоотречение, абсолютное, сладостное…
 

Эти слова были из мистического просветления Паскаля – два часа в присутствии Божьем! Восемь лет он прятал листок с ними в своей одежде, распарывал, когда нуждался в них, читал и снова зашивал. Это была его тайна, память о благодати, снизошедшей на его душу.

Даже в эпоху Разума жажду души нельзя было игнорировать. Как напоминание об этом возникло важное новое движение – пиетизм.

Католик Блез Паскаль и ранние пиетисты, в основном лютеране, на первый взгляд не принадлежат к одному и тому же потоку христианской истории. В XVII–XVIII веках, на фоне возобладавшей враждебности к самой вере, привычные религиозные разделения теряли свою роль. Влиятельные мыслители Просвещения обрушились на Паскаля с критикой, – но тем самым показали, что не могли последовательно отстаивать свое узкое формальное понимание разума, не принимая при этом довольно значительных логических допущений или «прыжков веры». И в центре важного свидетельства Паскаля вовсе не пребывала некая претенциозная, всеведущая, самодостаточная версия человеческого разума. Он проявил более глубокую мудрость и признал связь разума и сердца. Паскаль и пиетисты отводили сердцу важнейшую роль в познании Бога. Но как в эпоху Разума они поддерживали жизнь души?

Воззвания к «дешевой благодати»

Католическая Церковь XVII века не испытывала недостатка в духовных героях ни в Европе, ни в новых мирах – Азии, Африке, Америке. А во Франции она ревностно берегла свои мощные альянсы, уже ставшие привычными. Высшее духовенство Церкви знало, сколь важную роль оно играет в политической иерархии и делили доходы нации и роскошь двора с аристократами и королями.

Иезуиты, учителя богатых и исповедники владетельных, обучались именно тому, как надлежит действовать в изысканном и утонченном мире царствующих. Роль духовных наставников дворян и королей сделала последователей Лойолы экспертами в психологии. Они учились утишать громы Синая и лечить невроз вины и угрызений совести, развивая навыки казуистики и науки о добре и зле в их приложении к совести христианина.

Как исповедники, католические священники должны были знать, что такое смертный грех, простительный грех или отсутствие греха – и, применив к особому опыту каждого кающегося, назначать верные дела покаяния. Где позволено оставить букву закона и действовать по его духу? Может ли христианин лгать, красть или убивать ради высшей цели – и если да, то когда?

Некоторые эксперты в этой казуистике сурово толковали моральный закон; другие были снисходительны. А иезуиты были очень, очень снисходительны. Они уверяли: если того требует высокая цель, можно скрыть правду с помощью «мысленной оговорки» или даже солгать. Они сделали так много послаблений для грешной человеческой натуры, что многие искренние люди противились этому прощению без раскаяния: оно казалось им «дешевой благодатью».

Мысленные оговорки и пробабилизм

Широкая мысленная оговорка позволяет двусмысленность для обмана слушателей. Когда римские солдаты преследовали Афанасия, его друг сказал им, что Афанасий «недалеко», хотя епископ спрятался в его лодке. Солдаты поспешили вперед, думая, что они все еще могут обогнать лодку Афанасия. Строгая мысленная оговорка позволяет вводить слушателя в заблуждение, памятуя о значимом ограничении. Например, говорящий может рассуждать: «Я не должен признавать, что я лгал, потому что у меня была очень благородная причина так сказать». Иезуиты уверяли, что при таких обстоятельствах ответ не может считаться ложью или грехом.

А еще иезуиты предложили теорию пробабилизма. Она оправдывала любой поступок на основании того, что он мог хотя бы отдаленно считаться морально приемлемым.

Яростнее всего иезуитам противился янсенизм. Корнелий Янсений (1585–1638), голландец, учившийся и после преподававший в Лёвенском университете, принял воззрения святого Августина на грех и благодать. Он пришел к вере в то, что в стремлении защитить католичество от вызова, брошенного кальвинистами, лучше всего вернуться к доктринам великого уроженца Северной Африки, а для католического духовенства установить строгий нравственный кодекс и тем противостоять беззаботной этике иезуитов.

Свою кампанию против иезуитов Янсений продолжил как профессор Священного Писания в Лёвене, а затем как епископ Ипра. Он умер в 1638 году, оставив незаконченный трактат «Августин». Трактат опубликовали двумя годами позже, и он стал опорой янсенизма во Франции.

Пытаясь исправить ошибки современного ему католичества, Янсений, как и Августин, утверждал, что Бог еще до основания мира выбрал мужчин и женщин, которых надлежит спасти. Добрые дела людей никогда не смогут заслужить спасение без помощи божественной благодати, ибо воля человека не свободна, а его природа порочна, и сам спасти себя он не сможет. Лишь Божья благодать, доступная через смерть Христову, может спасти.

Католическая Церковь никогда явно не отвергала эти доктрины Августина. Они пребывали на фоне католического вероучения. Тридентский Собор выступил в защиту свободной воли, и значимость благих деяний, совершенных людьми, возросла настолько, что – по крайней мере так казалось Янсению – умалила искупительное деяние Христа. Иезуиты, сказал он, слишком положились на человеческий разум и прискорбно мало – на веру в Бога, исполненную доверия и лишенную сомнений.

Янсенизм в Пор-Рояле

Близкий друг Янсения, Жан дю Вержье, аббат Сен-Сиран, доставил весть янсенистов во Францию в 1633 году, когда его назначили исповедником цистерцианского монастыря Пор-Рояль. Монастырь располагался в двадцати пяти километрах от Парижа, и его юная настоятельница, Жаклин Арно, смиренно, но уверенно вела паству дорогами Христа. Слава монастыря влекла не только других женщин, но и набожных мирян-отшельников: они стремились достичь личной святости в заболоченной долине, окружающей Пор-Рояль.

Среди известных друзей монастыря был брат Жаклин, Антуан Арно II, учившийся в Сорбонне, на теологическом факультете Парижского университета. В 1638 году, после смерти Янсения, именно Арно возглавил янсенистов и пять лет спустя нацелил свое богословское оружие на иезуитов. Он не называл их по имени – но разнес в прах идею о том, что частая исповедь может возместить частое совершение греха.

Иезуиты едва ли могли оставить это обвинение без внимания. Они обратились к папе и внушили ему мысль об опасности янсенизма – сказали, что это кальвинизм в католических одеяниях. В 1653 году папа осудил пять суждений, предположительно взятых из труда «Августин».

Однако Арно продолжил свои нападки на иезуитов. Он опубликовал два «Послания к герцогу и пэру», где оспаривал принятые у иезуитов подходы к исповеди – в том виде, как сам их представлял. Сорбонна уже рассматривала вариант о его исключении с факультета.

Арно нужен был защитник, и он обратился к новому другу в Пор-Рояле, молодому ученому и мастеру французской прозы, Блезу Паскалю. И то был прекрасный выбор. С самого детства Паскаль не знал ничего, кроме проблем.

Его мать умерла, когда мальчику было три года. Отец, Этьен Паскаль, пытался дать образование троим детям – Жильберте, Блезу и Жаклин. Время от времени он возил Блеза с собой на встречи в Академию наук, и вскоре у мальчика пробудился интерес к науке.

Ему еще не исполнилось и двадцати семи, а Паскаль уже восхищал парижских математиков, изобрел «вычислительную машину» для отца, который в то время занимался сбором податей, и открыл основные принципы атмосферного и гидравлического давления. Да, он поистине принадлежал к эпохе великих ученых.

С янсенистами Паскаль встретился после несчастного случая с отцом. Как-то в январе 1646 года Этьен спешил предотвратить дуэль. Был гололед, отец Паскаля поскользнулся, ударился о промерзшую землю и сместил бедро. Двое врачей, лечивших его, были ревностными янсенистами. Они преуспели: не только вылечили пациента, но и увлекли его сына своими доктринами.

Они научили Паскалей тому, что телесные страдания были иллюстрацией основной религиозной истины: сам по себе человек беспомощен и жалок. Блезу мало когда выпадали дни, в которые бы он не испытывал боли. Он знал, сколь беспомощны порой врачи, и аргумент поразил его с необычайной силой – и усилил его чувство трагической тайны бытия.

От врачей-янсенистов Блез узнал и то, сколь многое сказано в Библии о состоянии человека. Он стал ревностно изучать Священное Писание, размышляя над его страницами так же, как некогда – над атмосферным давлением, и чувствовал, что Библия – это путь к преображению сердца.

Впрочем, в 1651 год Паскалю стало еще тяжелее: умер отец. Сын был на пределе. Его сестра Жаклин отреклась от мира и ушла в монастырь. Блез остался один в Париже.

И он предался земным интересам. Роскошный дом, полный слуг. Карета, запряженная четверкой лошадей. Он стремился жить так, как подобало «в правильном обществе», и изучал его пути, как некогда – геометрию. Но после года удовольствий он нашел лишь «величайшее презрение к миру» и погрузился в ежедневное «тихое отчаяние». Он чувствовал, что Бог оставил его.

Уверенность, радость, покой

Оставшись в одиночестве в душевной тьме, Блез снова обратился к Библии – к семнадцатой главе Евангелия от Иоанна, где Иисус готовится принести Себя в жертву на Кресте. И внезапно его охватило пламя – как он писал о том в своей памятной записке: «Уверенность, уверенность, любовь, радость, покой».

Новая вера Паскаля словно магнитом повлекла его в Пор-Рояль. Ближе к концу 1654 года он присоединился к сестре, Жаклин, и вошел в церковную общину. Именно там и нашел его Арно, когда ему требовался защитник в деле против иезуитов.

Паскаль ответил просто блестяще. Из-под его пера вышли «Письма к провинциалу», в которых богословие и практики иезуитов раскрывались ясно, словно озаренные молнией, с красноречием и саркастическим остроумием. Как только появлялось новое «письмо», публика тут же расхватывала книги. Они моментально становились бестселлерами. Пор-Рояль уже не был обителью, ушедшей в забвение. Он привлек самое пристальное внимание общества. Естественно, папа римский осудил письма. Но их читала и вся образованная Франция, и последующие поколения на протяжении двух столетий.

В марте 1657 года, после того как было написано последнее письмо, Паскаль задумался о книге, в которой говорилось бы о событиях, свидетельствующих об истинности христианства. Он так никогда и не завершил этот манускрипт. В июне 1662 года его поразила жестокая болезнь, и он, промучившись два месяца, умер 19 августа в возрасте 39 лет.

Друзья нашли фрагменты его рукописей, посвященных вере и разуму, и спустя восемь лет после его смерти опубликовали эти заметки под названием «Мысли». В них Паскаль предстает как религиозный гений, сокрушает оковы доктрин и проницает в самую суть нравственных страданий человечества. Охваченный жаждой истины, он взывает к разуму и пробуждает душу беспощадными описаниями состояния человека, лишенного Бога.

В эпоху Разума Паскаль настаивал: природа не является верным указанием на Бога.

«Я смотрел повсюду, – говорит Паскаль…

и везде я вижу одну только тьму… Если бы я не видел знаков Божества, я утвердился бы в отрицании. Если бы я везде видел знаки, оставленные Создателем, я бы мирно пребывал в вере. Но, видя столь много, чтобы отвергнуть [Его], и столь мало, чтобы увериться, я пребываю в жалком состоянии; я сотню раз желал бы, чтобы природа являла Бога недвусмысленно, если, конечно, Он поддерживает ее».

Человек, плененный в этой двусмысленной Вселенной, сам по себе – великая тайна. Он – отчасти ангел, отчасти зверь. Он напоминает Паскалю химеру, создание греческой мифологии – козу с львиной головой и хвостом змеи: «Что это за химера – человек! Невидаль, чудище, хаос, противоречие, чудо! Слава и отребье Вселенной! Кто распутает этот клубок?»

Даже разум здесь не станет верным провожатым. Если верить только ему, мы усомнимся во всем, кроме боли и смерти. Но сердце говорит: это неправда. Самое великое богохульство – думать, что у жизни и у Вселенной нет никакого смысла. И Бога, и смысл жизни должно чувствовать сердце, а не ум: «У сердца свои доводы, неведомые разуму».

Паскаль видел состояние человека столь глубоко и в то же время столь ясно, что даже сейчас, спустя три столетия, его взгляды остаются нашими маяками на таинственных путях духовного странствия.

После смерти Паскаля Католическая Церковь и король Людовик XIV, объединив усилия, выдворили янсенизм из Франции. Пор-Рояль был разрушен, и движение поневоле обрело приют в Голландии.

Впрочем, в XVII веке «доводов сердца» жаждала не только католическая Франция. Любая религия, которая принимается большинством и медленно превращается в социальную привычку, становится безликой и серой, сколь бы великой восторженностью ни блистала изначально. Так и случилось во многих областях лютеранской Германии.

Протестантская схоластика

За столетие, минувшее с тех пор, как появились учения Лютера и Кальвина, протестантское движение заметно изменилось. Энергичный характер ранних протестантских призывов к верующим – доверьтесь преображающей благодати Божьей! – затмили споры о доктринах, казавшихся отвлеченными и безжизненными. Лютер стремился выделить в Библии ее животворящее свидетельство об Иисусе. Схоласты-протестанты привнесли нудные и утомительные аргументы, основанные не на Священном Писании, а на логике Аристотеля, отвергнутой Лютером. Впоследствии, когда протестанты ссылались на Библию, они часто брали отдельные изречения, как будто те существовали сами по себе, словно атомы, логические кусочки данных, а не часть великого повествования о Боге, явленного в истории. Такое чувство, будто в Священном Писании видели самодостаточный источник, а не книгу, оживотворенную свидетельством Духа Божьего. Теперь, когда Бог рассматривался в менее личных терминах, Библия казалась иной: источником – но не свидетельством, преображающим жизнь. Кроме того, богословие формировала не Церковь, а школы. Со временем даже проповеди стали напоминать лекции или теоретические размышления. То, что говорили Лютер и Кальвин на самом деле, теперь значило намного меньше, – а куда больше значило то, что «сказали бы» Лютер и Кальвин по тем или иным спекулятивным темам протестантской схоластики. К сожалению, в этих богословских предприятиях протестанты не отличались не то что от неверующих или католиков, но и даже друг от друга. Конфессии и символы веры все больше и больше разделяли Церковь.

Вслед за мощной животворной волной Реформации прокралось время осторожности – протестантская схоластика, или конфессионализм. Лютер провозгласил ясную доктрину оправдания верой – и он испытал ее собственной жизнью; он знал, о чем говорил. Но в XVII веке его преданные последователи, подпав под чары разума, обратили веру в мыслительное упражнение. И уже не открывалось во Христе деятельное смирение перед милостью Божьей – нет, вера просто была формальным согласием с догматическими истинами, которые установили ученые-схоласты.

Христианская жизнь стала в меньшей степени связью с Христом, а в большей – проблемой принадлежности к государственной Церкви. Должное посещение общих служб и принятие таинств, даруемых правоверными священниками – такими теперь были самые главные черты каждого христианина.

Пиетизм возник как реакция на окостеневшую Реформацию. Равно так же, как янсенизм воспротивился «дешевой благодати» французских иезуитов, пиетисты бросили вызов номинальной вере немецких лютеран.

Пиетисты преследовали двойную цель. Во-первых, они делали акцент на важности личной веры, оставив все мечты о католическом «христианском мире» и протестантских содружествах. Они верили, что христианство началось с личности. И впервые в христианской истории обрела значение идея обращения крещеных христиан (а равно так же и язычников). Суть веры, говорили пиетисты – это личное переживание благодати Божьей в сердце верующего.

Во-вторых, пиетисты хотели сместить центр жизни христиан с государственных церквей, в которых человек рождался и воспитывался, в более близкие братства, состоящие из тех, у кого была живая вера в Бога. Миряне, к которым в этих центрах возвращалась жизнь, как ожидалось, должны были нести слово Божье людям всех сословий.

В истории пиетизма выделяются трое – Филипп Якоб Шпенер, Август Герман Франке и граф Николай фон Цинцендорф.