Текст книги "История церкви, рассказанная просто и понятно"

Гений Запада

Бенедикт родился в конце V века в Нурсии. До этого городка от Рима было где-то полторы сотни километров на северо-восток. Еще только получая образование в Риме, Бенедикт решился на крайнюю форму аскезы и удалился отшельником в пещеру на пустошах к югу от Рима. Три года он изучал Священное Писание в суровом самоотвержении, пока монахи близлежащего монастыря не выбрали его своим настоятелем – духовным отцом и предводителем монашествующей группы. Впрочем, строгая дисциплина Бенедикта их утомила, и он едва избежал смерти, когда монахи попытались его отравить. Какое-то время он одиноко жил в пещере, но ревностная вражда заставила его уйти, умудрив горьким опытом.

В 529 году, высоко в Монте-Кассино, примерно в полутора сотнях километров к юго-востоку от Рима, он заложил основы монастыря, которому предстояло стать знаменитейшим в Европе – материнской обителью ордена бенедиктинцев. Для него Бенедикт написал свой знаменитый устав, и здесь он учил, проповедовал и жил, являя пример истинно монашеской жизни, до самой смерти в 542 году.

«Бенедикт не был ученым, – говорит Уиллистон Уокер, – но обладал поистине римской гениальностью управленца, ревностно верил в то, что монашество – это идеал жизни христианина, и превосходно знал людей». Свой свод правил – устав – он строил на основе деяний монахов-наставников прежних времен, но проявил умеренность и здравое суждение, исходившие из пристального наблюдения за человеческой натурой. У монашества, как он признавал, были свои опасности. Многие монахи жили недостойно своего звания. «Иные были не лучше бродяг». Эти злодейства, сказал он, возникли из-за недостатка дисциплины. И Бенедикт сделал дисциплину фундаментом; впрочем, он понимал, что та не должна быть слишком тяжким бременем для обычных людей. Именно замечательное «сочетание сдержанности с некоей степенью свободы» и отличало бенедиктинский устав.

Святой явно воспринимал монахов как некий духовный гарнизон Христа во враждебном мире. И потому дисциплина была неотъемлемой частью монашеской жизни. Никто не мог приступить к служению, не прожив этой жизнью в полной мере как минимум год. За это время послушник мог свободно уйти. После проверки будущий монах принимал тройной обет, навсегда отрезавший его от мира: обет бедности, целомудрия и послушания уставу и монастырским наставникам – и после жил только в монастыре.

Правил в монастыре настоятель. Бенедикт ярчайшим образом проявил свою мудрость, указав, как настоятель должен применять свою власть. Да, каждый монах приносил клятву абсолютного послушания и подчинялся велениям настоятеля, даже если исполнение их казалось невозможным. Но настоятеля выбирали сами монахи, а самые важные решения он мог принимать, только созвав на собрание всех монахов и выслушав их. «Бенедикт был мудр и знал, что разумный человек, даже если в теории ему дана абсолютная власть», не должен отказываться от совета других в делах великой важности.

Как объясняет Уокер, чтобы поддержать эту духовную крепость вдали от мира, «Бенедикт предписал, чтобы каждый монастырь, в том случае, когда это осуществимо, снабжался всем необходимым для жизни». Монахи ткали себе одежду, делали свое вино, среди них были плотники и каменщики. Бенедикт считал, что выход за монастырские стены – величайшая опасность для монаха.

Поскольку богопочитание составляло значительную часть монашеской жизни, устав закладывал особые планы на его соблюдение. Как считается, Бенедикт, сославшись на авторитет Священного Писания, потребовал не только совершать семь служб за сутки, но и ввел обязательство проводить в два часа ночи особую службу – «вигилию». Впрочем, вопреки требованиям некоторых других уставов, службы у бенедиктинцев, за исключением вигилии, были необычайно краткими, занимали минут по двадцать и состояли главным образом из чтения вслух псалмов.

Как говорит Уокер, самые плодотворные требования Бенедикта касались труда. «Лень, – говорит он в уставе, – враждебна душе, и братия должна в оговоренное время заниматься ручным трудом, а в определенные часы – религиозным чтением». Он ясно видел нравственную ценность работы и, как человек достаточно разносторонний, понимал, что труд подразумевает не только физическую работу, но и умственную – естественно, соразмерно времени года. Летом, в дни сбора урожая, прежде всего требовалось трудиться на полях, но зимой, когда было сравнительно спокойнее, особенно в дни поста, можно было и читать.

Бенедиктинский монастырь, стремящийся исполнить цели основателя, был «маленьким миром, заключенным в себе самом, в котором монахи вели усердную, но не слишком тяжелую жизнь, с богослужениями, с деятельным трудом в мастерских и полях, с серьезным чтением». В каждом бенедиктинском монастыре была библиотека, и хотя сам Бенедикт не говорил ничего о классическом образовании, монахи-бенедиктинцы вскоре скопировали и прочли великие литературные труды латинской античности. И сохранили писания латинских отцов Церкви и шедевры римской литературы, за что мы перед ними в долгу.

Немного «за» и «против»

Из Италии бенедиктинский устав стремительно распространился по всей Западной Европе. Невозможно преувеличить значение той службы, которую бенедиктинцы сослужили в период после падения древнеримской цивилизации и развития на ее месте новых наций завоевателей-германцев. Средние века сохранили столь много великих творений христианства и античного мира, потому что монастыри бенедиктинцев заполнили европейскую «глубинку». Только они в Средневековье давали возможность учиться, спокойный отдых и защиту от непрестанных войн. А еще они вели деятельную миссию и постоянно напоминали огрубевшему народу о том, что не хлебом единым жив человек.

Как говорит Уиллистон Уокер, легко увидеть недостатки монашества. Пусть сами монахи и давали обет бедности, монастыри часто невероятно богатели – им много отдавали в дар, особенно землю. Их дисциплина часто слабела. Изначальная строгость приходила в упадок. В Средние века монастыри непрестанно реформировались – или возникали новые обители, пытаясь справиться с развращенностью старых.

Но прежде всего то, как бенедиктинцы понимали христианскую жизнь, противоречило самой ее сути. «Войти в монастырь – значило отделить себя от мира, оставить обычные отношения жизни в обществе», отвергнуть брак и все, что значил собой дом христианина. А основой этого стал неверный взгляд на человека. Душа, сказали монахи, прикована к плоти, точно пленник к трупу. Это не библейский взгляд на человеческую жизнь – и этот взгляд создал фундаментальный недостаток монашества.

Но хоть мы признаем эти ошибки сегодня, это не значит, будто они были очевидны тем, кто жил в приходящей в упадок Римской империи или в Средние века. Им монашеский зов казался самой истинной формой христианской жизни. И мы, замечая изъяны монашества, не должны недооценивать ту невероятную услугу, которую нам оказали монахи, распространив и развив христианство и цивилизацию в очень непростой период европейской истории.

Рекомендации к дальнейшему прочтению

Burton-Christian, Douglas. The Word in the Desert – Scripture and the Quest of Holiness in Early Christian Monasticism. New York: Oxford University Press, 1993.

Chittister, Joan. The Rule of Benedict: Insights for the Ages. New York: Crossroads, 1992.

Deferrari, Roy J., ed. Early Christian Biographies. Washington, DC: Catholic University Press, 1952.

Dowley, Tim, ed. Eerdmans’ Handbook to the History of Christianity. Grand Rapids: Eerdmans, 1977.

Noll, Mark A. Turning Points: Decisive Moments in the History of Christianity. Grand Rapids, Baker Books, 2000.

Waddell, Helen. The Desert Fathers. London: Constable, 1936.

Workman, Herbert B. The Evolution of the Monastic Ideal. Boston: Beacon Press, 1962.

13. Мудрец эпох
Августин

Рим называли Вечным городом. 620 лет, со дней Ганнибала, у его стен не стоял ни один чужеземный захватчик. И вдруг в 410 году Аларих, вождь вестготов, осадил город со своими арийскими ордами. Каждый знал, что Рим будут брать штурмом – но когда?

Первая группа вышла за стены города, осмелившись на переговоры. Они молили о пощаде. «Какими будут условия?» – спросили они. «Отдайте все ваше золото и серебро! – был ответ. – И прежде всего всех ваших рабов-германцев!» Римляне умоляли снова и снова, а в стенах города царило горе.

Наконец вестготы прорвались сквозь врата и разграбили Рим, храм за храмом, дворец за дворцом. Разруха и руины были повсюду – кроме церквей. Когда Аларих, объявивший себя христианином, осматривал добычу, он отделил церковные сокровища от других, а потом велел своим солдатам пронести священные сосуды по улицам в церкви, освященные во имя Петра и Павла, и оставить их там.

Вождь вестготов и его армия ушли. Но мир уже никогда не мог стать прежним. Древняя слава развеялась. Вечный Рим оказался не вечен. «Голос мой застыл в горле, – говорил Иероним. – Город, пленивший весь мир, сам захвачен в плен». Он выразил чувства и христиан, и язычников.

Римляне пораженно смотрели на пустые пьедесталы, на которых прежде стояли статуи языческих богов. Боги сделали Рим великим. Возможно, они спасли бы город? Или они были разгневаны, потому что императоры столь недавно обратились к христианскому Богу?

Беженцы из Рима бежали во все стороны света. В Гиппоне, маленьком портовом городке в Северной Африке, за их беспокойным прибытием наблюдал худощавый человек с наголо обритой головой и резкими чертами лица. Он слышал их расспросы, их сомнения. Почему Рим был разграблен? Кто-то должен был это объяснить. И именно тогда Аврелий Августин, епископ Гиппонский, решил разгадать эту тайну. Почему пал Рим? Что значат руины Вечного города? Крах христианства? Близок конец света?

Ответ Августина стал не только светлым маяком во тьме грядущих дней, но и философией для самих основ христианства. По сей день христиане чувствуют влияние его разума и души. Доктрина Августина о Церкви – фундамент римского католичества. А его воззрения на грех и благодать стали наследием протестантов.

Путь к величию

Великий уроженец Северной Африки появился на свет 13 ноября 354 года в Тагасте, маленьком городке в холмистой Нумидии, в области, ныне известной нам как Алжир. Его отец, Патриций, был легкомысленным язычником, его мать Моника – ревностной христианкой. Несмотря на скудость средств, супруги намеревались дать Августину лучшее образование из возможных. И он отправился в школу – сперва неподалеку от дома, а потом в Карфагене, столице Северной Африки. В столице его ждали неодолимые сексуальные искушения. Он влюбился в девушку, и она родила ему сына Адеодата. Они жили вместе тринадцать лет, но Августин всегда чувствовал, что секс – это его бесчестие, скверна, порок. Плотская страсть пронизывала представления Августина о грехе и была клеймом, от которого Августин, как он считал позже, был избавлен лишь благодатью Божьей.

Впрочем, высшая суть Августина проявляла себя непрестанно. Когда ему было девятнадцать, к нему в руки попал трактат Цицерона. Своими интеллектуальными аргументами латинский автор убедил юношу в том, что тот должен сделать целью жизни поиск истины. Впрочем, прежние искушения все еще одолевали Августина, и он, как некогда апостол Павел, чувствовал, что два воителя, высший и низший, бьются в нем за господство. Раздираемый противоречиями, он обратился к Библии, но та его не привлекла. Ее стиль казался ему грубым и варварским.

На время Августин вовлекся в манихейство. Эту веру в Римской империи преследовали. Но она особенно влекла страстного юношу, чувствующего, что в нем воюют два начала. Мани, ее основатель, учил в Персии и умер там смертью мученика – он был распят в 276 или 277 году. Основополагающие верования манихеев изображали вселенную как сцену вечного противостояния двух сил, доброй и злой. Человек – творение смешанное: духовная часть его природы состоит из доброго начала, а телесная – из злого. И задача человека – освободить свое доброе от зла. Этого можно достичь молитвой, а особенно – воздержанием от всех источников зла: от богатства, от похоти, от мяса и вина, от роскошных домов…

Манихейство, как и гностицизм, учило, что истинный духовный Иисус не имел материального тела и на самом деле не умер. Иисус стремился научить людей тому, как выйти из царства тьмы в царство света. Как и гностики, манихеи считали, что Новый Завет истинен, но отрицали любые намеки на то, будто Иисус на самом деле страдал. Ветхий Завет они отвергали совершенно.

Августин оставался ревностным манихеем девять лет, с 374 по 383 год. Но в его душе нарастало разочарование в этом учении. В те годы он преподавал грамматику в родном Тагасте и риторику в Карфагене, и хотя уже сомневался в истинности манихейской философии, именно по предложению друзей-манихеев в 383 году перебрался в Рим.

Вскоре по прибытии в столицу он получил место в университете Медиолана (384) и переехал в северный город, где к нему спустя недолгое время приехали мать-вдова и друзья. В свои тридцать он был на вершине успеха, впереди сияли ослепительные перспективы – и он более чем когда-либо был недоволен своей жизнью. Он жестоко разошелся со своей возлюбленной, матерью Адеодата, и женился на молодой женщине с богатством и положением, – но не мог сдержать свои страсти. Он оказался в «водовороте порочной любви». «Нет ничего столь же могучего, – позже заметил он, – в увлечении человеческого духа к падению, как женские ласки». Вскоре его внутренние конфликты стали невыносимы.

Впрочем, во время жизни в Милане Августин подпал под влияние проповедей епископа Амвросия. Изначально он шел в церковь, желая изучить стиль проповедника – но весть достигла его души. Амвросий явил ему, что христианство может быть и красноречивым, и умным, а сложности Ветхого Завета можно толковать как аллегории.

Последним толчком в обращении Августина стали, как кажется, личные примеры монахов. Друг рассказал ему об Антонии и египетских отшельниках, – о том, как те противостояли искушениям мира, – и Августин ощутил жгучий стыд. Как могли эти неграмотные люди одерживать такие духовные победы, когда он, со всем его образованием, терпел одни лишь поражения? В его душе реял вихрь, пронизанный бессилием и чувством греха.

Все достигло апогея, когда он в душевном мучении шел по своему саду и услышал детский голос, говоривший, словно нараспев: «Возьми и читай». Он поднял книгу: то был Новый Завет. И его взгляд выхватил слова, идеально отразившие его настроение: «…не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти» (Рим 13:13–14). «Читать далее уже не было нужды, – писал Августин, – сердце мое озарил спокойный свет, и мрак моих сомнений истаял».

В канун следующей Пасхи, в 387 году, Августин, его сын Адеодат и друг Алипий приняли крещение у Амвросия в Медиолане. «И былые волнения, – сказал он, – ушли прочь». Несколько месяцев спустя, вместе с матерью, он отправился в Северную Африку другим человеком. По пути, неподалеку от Рима, Моника скончалась. А в 388 году, уже в Тагасте, Августин потерял сына, и это еще больше усилило тоску, охватившую его после смерти матери. Теперь он хотел покинуть мир столь же ревностно, как некогда к нему стремился. Но этому не суждено было случиться. О его дарованиях слишком хорошо знали, а Церкви требовался предводитель, и Августина просто не могли оставить в покое.

Три года спустя, в Гиппоне – против воли, но по желанию народа – Августин принял сан священника, а вскоре, по просьбе епископа Валерия, был избран помощником епископа в церкви. Годом позже Валерий умер, и Августин наследовал кафедру епископа Гиппонского. Ему было сорок три, и еще тридцать три года, до самой своей смерти в 430 году, он стоял в центре бурь своего времени.

Конфликты с донатистами

В Северной Африке по-прежнему царил раздор между кафолическими христианами, или католиками, и движением так называемых донатистов. Донатизму было почти сто лет. Конфликт был давним и глубоким, и епископ Гиппонский вряд ли мог закрыть на него глаза.

Название движения пошло от имени Доната, одного из первых епископов Карфагена (313–355), возглавившего протест против кафолических практик. Донатисты строили свои обвинения на том, что в дни Диоклетианова гонения некие епископы-католики сами отдали Священное Писание и позволили его сжечь. Такое деяние, настаивали донатисты, было тяжким грехом отступничества. А сейчас те же епископы, согрешившие столь тяжко, возводят в сан католических пастырей! Значит, говорили донатисты, это не католики, а мы составляем истинную Церковь Христову! В дни Августина донатисты широко распространились в Северной Африке, а кое-где и составляли большинство.

Августин отверг донатистский взгляд на «Церковь чистых». До дня Страшного Суда, сказал он, Церковь должна быть разнородной. В ней и плохие, и хорошие люди. Сам Иисус говорил о пшенице и плевелах! (Мф 13:24–30). Правда, Августин, ссылаясь на эту притчу, не обратил внимания на то, что Иисус говорил не о Церкви, а обо всем мире.

Августин изложил и новое понимание таинств. Донатисты утверждали, что истинность таинства зависит от нравственной репутации служителя. Августин сказал: нет. Таинство принадлежит не служителю, но Христу. Деяния священника – это деяния Божьи, ибо Бог вложил свои таинства в руки священника, должным образом посвященного в духовный сан. Священник должен лишь знать, что передает благодать Божью всей Церкви – и ему уготована роль канала для благодати, даруемой членам Церкви.

Так Августин, чье слово значило очень много, выразил согласие с воззрениями, признающими божественную власть духовенства в Церкви. К слову, в средневековом католичестве эти взгляды достигли очень плачевных крайностей.

Защищая Католическую Церковь в противостоянии с донатистами, Августин стал поддерживать и другую идею: насильственное подавление соперников. Сперва он резко высказывался против насилия, но мало-помалу стал думать иначе. Донатисты противились все сильней, власти тоже давили, и в конце концов Августин сказал: да, религиозные споры можно решать силой, и деяние, что кажется суровым, возможно, заставит обидчика осознать справедливость этого деяния. Разве не сказал в притче сам Господь: «Убеди прийти, чтобы наполнился дом мой»? (Лк 14:23). И потому много позже, даже спустя века, те, кто оправдывал беспощадные действия инквизиции против инакомыслящих христиан, могли ссылаться на авторитет Августина.

О грехе и благодати

Если конфликт с донатистами потребовал от Августина проявить себя служителем Церкви, то споры с пелагианством пробудили его внимание к спасению по благодати.

Пелагий, британский монах, пришел в Северную Африку из Рима вместе с учеником по имени Целестий. Целестий надеялся обрести духовный сан и стать священником в Карфагене, но его поддержали немногие: в этих землях господствовал Августин, и идеи Целестия, едва появившись в Карфагене, тут же были отвергнуты.

Целестий направился на Восток, вслед за учителем. Там церкви отнеслись к учению Пелагия благосклонней – но Августин повел на пелагианство ревностную литературную атаку. К 419 году пелагиан изгнал император Гонорий, а к 431 году Вселенский Собор в Эфесе их запретил.

Но по какой причине? Чему такому учил Пелагий, что Августин так ему воспротивился? Монах отрицал, что человеческий грех унаследован от Адама. Человек, говорил он, волен поступать праведно или грешно. Более того, смерть – это не следствие непокорства Адама. Да, Адам ввел в мир грех, но только своим порочным примером. Прямой связи между его грехом и нравственным состоянием человечества нет. Почти весь род человеческий грешил и грешит, но не грешить – можно, и были люди, жившие поистине безгрешно. Бог не предопределяет ничью участь! Да, можно сказать, что Он предвидит, кто уверует в его благодатные влияния, а кто отвергнет их – но и только! Его прощение приходит ко всем, кто живет «только верой». Но человек, обретший прощение, сам обладает властью жить так, как угодно Господу. И зачем тогда особая власть Святого Духа, дарующая силы? Для чего она нам нужна? Так думал Пелагий, почти уравнивая христианскую жизнь с аскетическим самоконтролем стоиков.

Все это шло совершенно вразрез с личным опытом Августина. Он ясно чувствовал глубину своего греха и, следовательно, величие спасения, дарованного Богом. И лишь непреодолимая божественная сила, благодать, смогла спасти его от греха! Не меньше! Только божественная благодать, вливаемая постоянно, могла поддерживать его в христианской жизни. Его христианским идеалом был не стоический самоконтроль – но любовь к праведности, вдохновленная Духом Божьим.

С точки зрения Августина, грех Адама имел огромные последствия. Адам лишился власти поступать праведно. Иными словами, он умер – духовно – и вскоре весь род человеческий был «в Адаме» и разделил его падение. Человечество стало «порочной массой», неспособной ни на какое доброе, спасительное деяние. И каждый человек, с младенчества и до седин, не заслуживал ничего, кроме осуждения на вечные муки.

А поскольку сам человек не способен ни на что доброе, значит, власть совершать благие деяния должна быть свободным даром Божьим, то есть благодатью. Из густого смешения падшей расы Бог выбирает некоторых, чтобы те приняли эту благодать, которая доходит до них через действия Христа, и обычно – через Церковь и в особенности через ее таинства. Все, кто проходит крещение, получают возрождающую благодать, и она возвращает человеку его свободу служить Богу. Впрочем, это служение даже в лучшем случае несовершенно и поддерживается только непрестанным дарованием все большей благодати.

Уиллистон Уокер объясняет это так: «Те, кому Бог не шлет свою благодать, потеряны. Никто, даже если сейчас он наслаждается божественной благодатью, не может быть уверен в том, что он будет спасен. Только те, кому Бог дарует и благодать стать непоколебимым – иными словами, те, кто обретает божественную помощь до конца жизни, – будут искуплены». Итак, человек сам по себе не имеет ни достоинства, ни власти; его спасение исходит только от Бога.

Августин, как и Павел, был «захвачен» благодатью Божьей. Он вошел в христианскую веру по дороге своих катастроф. Изначальной, великой катастрофой было его состояние при рождении, его грешное отчуждение от Бога. И свободой от нее могло стать только новое рождение.

Пройдет много веков, и протестанты-реформаторы попадут в сильнейшую зависимость от воззрений Августина: грех намертво сковал человечество, и лишь благодать Божья может восстановить человека. Эти взгляды согласуются и с учением Августина о предопределении – реформаторы его, кстати, расширят. Они пренебрегут лишь тем, как Августин связывал спасение и благодать с таинствами Церкви.

Учение Пелагия осудили на Вселенском Соборе в Эфесе в 431 году. Он не смог осознать ни того, сколь губительно искажает нас грех, ни того, что нам не вернуться к Богу без Его благодати. И все же весь следующий век Церковь никак не зависела от идей Августина о непреодолимой благодати и предопределении. Некоторые критики даже утверждали, что Августин нарушил давнюю традицию, по которой свобода человека принималась как данность. Викентий Леринский сетовал на это новшество, когда писал, что христианин должен верить в то, во что верили «всегда, повсюду и все».

Град Божий на руинах Рима

Августину было пятьдесят шесть, когда ему рассказали, что Рим разграблен. Должно быть, то был драматический момент в его жизни. Он радушно встретил первых беженцев из Рима, искал, где их разместить и поощрял свою возросшую паству. В проповеди, возглашенной в то время, он сравнил падение Рима с карой, постигшей Содом. Да, разрушения велики, говорил он, но города состоят из людей, а не из стен. В отличие от Содома, Рим был покаран, но не разрушен.

Вскоре он обратился к более глубоким вопросам отношений между земными городами, такими как Рим, у которых есть свои дни, расцвет и упадок, как и у всего временного, и вечным Небесным Градом, или Градом Божьим. Эти вопросы занимали его шестнадцать лет, почти до конца его дней, и привели к появлению великого труда под названием «О Граде Божьем». И пятнадцать веков эта книга прямо или косвенно говорила христианам, что они должны Богу, а что – кесарю.

От Адама до конца времен, писал Августин, человечество распадается на два города: скопление безбожников с их приземленными страстями – и малую группу духовных людей, рожденных благодатью и призванных в Град Божий навечно. Град земной, говорил Августин, объединен любовью к временным вещам; Град Божий – любовью к Богу.

Что вело римлян к их великим достижениям, если не людская хвала?

…что приходилось им любить, как не славу, посредством которой они хотели и после смерти продолжить некоторым образом свою жизнь в памяти прославляющих их людей? …Каким же образом ты можешь думать, что в числе небесных Властей могут быть подобные боги? Вышний град, где победа – истина, где достоинство – святость, где мир – блаженство, где жизнь – вечность, несравненно знатнее…

А что же Церковь? А государство? Церковь, считал Августин, это лишь сообщество людей, которое трудится ради возведения Града Божьего. Роль государства в том, чтобы подавлять преступления и оберегать покой, но оно основано на власти греха – и должно покориться законам христианской Церкви.

Величие этого духовного видения сделало книгу «О Граде Божьем» любимейшим из творений Августина в Средние века. Книга дала духовное толкование тем горестям, от которых страдал мир. Да, сейчас, может, и плохо, но грядут лучшие времена. Золотой век, Царствие Божье – в будущем, а не в тленной роскоши земного царства, которое могло лишь разрушиться и пасть.

Чем старше становился Августин, тем сложнее была его жизнь. На семьдесят шестом году его жизни варвары-вандалы перешли Гибралтарский пролив и рекой устремились на восток, к Гиппону. В свои последние дни Августин распорядился переписать на пергамент покаянные псалмы и прибить их к стене в его комнате, чтобы он мог читать их в постели. Умирая, он верил, что конец света уже на пороге. И 28 августа 430 года Августин наконец обрел мир и покой во Христе.

Вандалы осаждали Гиппон четырнадцать месяцев, и в августе 431 года, когда они наконец пробили стены, почти все жители уже были мертва – или умирали от голода и жажды.

Рекомендации к дальнейшему прочтению

^*Bonner, Gerald. St. Augustine of Hippo: Life and Controversies. London: SMC, 1963.

Brown, Peter. Augustine of Hippo: A Biography. Berkeley: University of California Press, 2000.

Hansel, Robert R. The Life of Saint Augustine. New York: Franklin Watts, 1969.

Knowles, Andrew and Pachomius Penkett. Augustine and His World. Downers Grove, IL: InterVarsity Press, 2004.

Martin, Thomas F. Our Restless Heart: The Augustinian Tradition. Maryknoll, NY: Orbis, 2003.

O’meara, John J. The Young Augustine. Staten Island: Alba House, 1965.