Текст книги "Весенняя сказка"

VI

«Быть может, завтра», – думает девушка и уныло опускается на свою дерновую скамейку. Высокий тмин и белая ромашка у ног ее кажутся такими алыми в лучах догорающей зари, и весь сад Снегурочки так прекрасен, так полон ликующего молодого счастья, что ее тоже захватывает смутное трепетное ожидание. Ирина поднимает голову и вдруг, затаив дыхание, неподвижно начинает прислушиваться. Чьи-то быстрые приближающиеся шаги. О, на этот раз ей не грезится, она сразу узнает эти шаги…

– Лева, Лева! – громко вскрикивает Ирина, задыхаясь от счастья, и, как восемь лет назад, широко распахнув обе руки, быстро несется навстречу своему другу.

Но что это, что? Молодая девушка внезапно останавливается и испуганно смотрит на совершенно чужого ей человека. Неужели это он, ее Лева, этот незнакомый элегантный господин в белой соломенной шляпе, с изящной тросточкой в руках? О, как он не похож на прежнего беззаботного юношу с еле пробивающимся темным пушком над верхней губой, в белом помятом кителе и вечно сдвинутой на затылок синей гимназической фуражке.

Между тем незнакомый высокий молодой человек с черными усиками и пушистой темной бородкой нетерпеливо спешит к ней навстречу.

– Ирина, ты ли? Вы ли это? – немного краснея, быстро поправляется он, подходя ближе. – Как я рад, если б вы знали, как я безумно рад, что встретил вас! Понимаете или нет? Вы не можете понять. Это точно в сказке, я даже сам себе не верю! Но почему я не знал об этом раньше? Почему вы молчали? Нехорошая, злая, злая! – и со счастливой улыбкой он дружески протягивает ей обе руки. – Иринка, моя маленькая черноглазая Иринка!

– Лев Павлович! – застенчиво отвечает девушка, невольно делая шаг назад и смущенно опуская глаза.

– Лев Павлович? Это еще что значит? – с изумлением и досадой восклицает молодой человек. – С каких это пор я стал Львом Павловичем для моей маленькой Ирины? Так она встречает после долгой разлуки своего старого друга?

– Я не маленькая больше, – тихонько замечает девушка, и все лицо ее до самых корней волос покрывается ярким румянцем. – Пройдемте в комнаты, Лев Павлович. Вам, вероятно, приятно будет посмотреть на наш бывший домик? Там все по-прежнему. Я ничего не изменила, и Ульяна с Машуткой тоже у меня.

– Очень вам благодарен, сударыня, – с преувеличенной вежливостью приподнимает шляпу Субботин. – Я осмелюсь заметить, что пришел сюда не с целью осматривать вашу квартиру и не в гости к уважаемой Ульяне с Машуткой, а именно к вам, сударыня, и предупреждаю, что если вы будете продолжать говорить со мной в таком тоне, то я немедленно ухожу, a вернее – совсем уеду из Муриловки.

Ирина мельком вскидывает на него большие тревожные глаза. Лева сейчас же подмечает этот испуганный взгляд, и ему становится еще досаднее. «Все только напускное у нее! – сердито думает он. – Не понимаю, право, к чему такое ломанье?»

И он умышленно замечает очень холодно:

– Разумеется, впрочем, было бы смешно ожидать постоянства от маленьких детей и претендовать на их дружбу после стольких лет, когда они успели превратиться во взрослых людей. Вероятно, они так же помнят о своих друзьях детства, как о разбитых куклах!

Этого укора Ирина не могла снести!

– Старые друзья сами виноваты, если их забывают! – проговорила она пылко. – Настоящих, хороших старых друзей всегда помнят. Я не забыла и никогда не забуду бабусю и отца Никифора, вот!

Лицо ее так и горело, a большие темные глаза вызывающе смотрели на молодого человека. Нет, то был уже не прежний мягкий уступчивый ребенок. Леве становилось все более и более неприятно.

– Вот как! Скажите пожалуйста! – продолжал он, заметно раздражаясь. – По-вашему, я не настоящий друг, а вроде второго сорта, с кем можно, пожалуй, и вовсе не считаться?

– Что значит – не считаться? – спросила она серьезно. – Вы были очень добры ко мне в детстве, и я помню это, но с тех пор прошло так много времени. Я стала большая и… – голос Ирины слегка дрогнул, – и многое позабылось, конечно… – добавила она совсем тихо.

– Неправда! – воскликнул Субботин так горячо, что молодая девушка вздрогнула. – Вы говорите неискренне. К чему вы притворяетесь, Ирина? Вы ничего не забыли!

Какое страшное самомнение! В течение долгих лет он ни разу не вспомнил о ней и тем не менее был твердо убежден, что она относилась к нему по-прежнему! Ирина обиделась.

– Нет, совсем не притворяюсь! – упрямо воскликнула молодая девушка. – Я все забыла и, если хотите, сама просила бабусю никогда не упоминать обо мне в письмах к вам! – Ирина гневно сверкнула глазами и в порыве увлечения далеко отшвырнула свой пучок цветов.

– Ах, так это значит согласно вашему желанию? Нечего сказать, гениальная мысль! – насмешливо проговорил Лева и пошел поднимать брошенные цветы. – Мне кажется, вы могли бы предложить мне присесть где-нибудь? – продолжал он тем же ироническим тоном. – Я думаю, что даже и второго сорта друзей не совсем удобно принимать, стоя посреди поля? Тем более что я вовсе не тороплюсь и собираюсь еще очень долго надоедать вам своим присутствием.

– Я уже предложила вам пройти в дом, Лев Павлович! – сдержанно ответила Ирина, быстро отворачиваясь в сторону, уголки ее губ задрожали от радостной улыбки.

«Скверная девчонка! – внутренне злился Субботин. – Ведь сейчас видно, что притворяется только!»

– Да, я знаю, вы очень любезно предлагали мне навестить Ульяну с Машуткой! – проговорил он сухо. – Но я предпочитаю оставаться на воздухе. Пройдемте к трем березкам, сегодня тепло, можно и на траве посидеть.

– Зачем же на траве? Там скамейка есть! – необдуманно предупредила Ирина.

– Вот как? – удивился Субботин. – Неужели моя скамейка все еще сохранилась с тех пор? И представьте, как странно, она такая зеленая, точно ее сейчас только вскопали, – заметил он, подходя ближе и пытливо поглядывая на Ирину. – Удивительно, право.

– Это мальчики деревенские сделали, их Ульяна просила! – ответила Ирина, густо краснея.

– В таком случае мне следует поблагодарить Ульяну, я всегда любил этот уголок, тут хорошо читалось под тенью березок. Ведь вот, поди ж ты, кто бы мог подумать, что у этой кухарки так много эстетического чутья? Ужасно странно!

Лева опять посмотрел на Ирину смеющимися глазами, но она сидела опустив голову и с самым равнодушным видом перебирала в руках какой-то цветок. «Любит, не любит, немножко, ужасно…» – мысленно повторяла девушка, обрывая белые лепестки ромашки и вдруг радостно улыбнулась: «Любит!»

– О чем это вы? – спросил Лева.

– Так, ни о чем. Вы хотели сесть? Садитесь, пожалуйста! – предложила она, отодвигаясь на самый кончик скамейки и швыряя в сторону свой оборванный стебелек ромашки.

– Спасибо, но я предпочитаю по старой привычке расположиться вот так, – и, сняв свою шляпу, он растянулся у ее ног на траве. – А помните, как вы прежде на этой скамейке с вашей куклой играли и ей венки плели? – спросил он нарочито равнодушно, любуясь высоким тмином. – Вы тогда любили ее.

– Да, кажется, любила. Но это было так давно, я была совсем маленькой…

– Ну да, разумеется, это давно было! – нахмурился Лева. – Я и не говорю, что вы теперь ее любите, я же знаю, что одна Ульяна чувствует трогательную симпатию к моей бедной скамейке. Ну, а этот высокий тмин тоже нравится вашей Ульяне? Когда-то вы сами находили его прекрасным и в честь него называли этот луг нашим садом Снегурочки, помните, Ирина? Вы были тогда маленькой кудрявой девочкой. – Что-то теплое и немного грустное зазвучало в голосе Левы, казалось, он сожалел об этом времени и о том, что теперь она уже не такая маленькая. – Да, вы были хрупкой, крошечной девочкой, – продолжал он тихо, оборачиваясь в ее сторону. – И когда вы сидели с вашей куклой на этой скамейке, то высокий тмин закрывал вас совсем с головой, а я читал вот тут, на траве, у ваших ног, помните, Ирина? Вы тогда любили этот тмин.

Лева смотрел на нее в упор знакомым ей долгим взглядом. Ирина чувствовала, как что-то горячее подступало ей к горлу, губы начинали заметно вздрагивать. «Но это было бы уже совсем дико!» – думала девушка. Неужели она расплачется и таким образом сразу выдаст себя? Какой позор! Нет-нет, ни за что. Стараясь не смотреть на своего собеседника, Ирина проговорила как можно небрежнее:

– Право, не помню, но возможно, что ребенком я любила этот тмин, дети любят всякую траву…

Лева вскочил с места как ужаленный.

– О да, вы правы, Ирина Петровна, я упустил это из вида. Дети любят всякую траву, и даже сорную! – Он вдруг нервно и злобно расхохотался.

– Что с вами? – удивилась девушка.

– Так, ничего, пустяки! Вы сейчас, сами того не подозревая, осветили один маленький факт, который до сих пор оставался для меня неясным!

– Какой факт?

– Дней восемь тому назад, видите ли, я еще был в Италии, – начал Лева. – И должен сознаться, смертельно скучал там.

– Как, в Италии? – изумилась Ирина.

– Ну да, в Италии, в Генуе, что же тут удивительного? – не смущаясь, продолжал Субботин. – Да еще как скучал! Вы и понятия о том не имеете.

– Но зачем же вы тогда оставались там?

– А не знаю зачем. Профессор посоветовал. Говорит: переработали, устали, поезжайте в Италию, будет полезно для ваших нервов!

– Переработали, сказал профессор, устали? – заволновалась Ирина, тревожно вглядываясь в худощавое лицо молодого человека. – Ну, если так сказал профессор, то вы напрасно уехали из Италии, вам нужно как можно скорее туда вернуться!

– Не прикажете ли сегодня, с вечерним поездом! – рассердился Субботин. – Очень вам благодарен за теплое участие, Ирина Петровна. Но представьте, что я не намерен никуда больше уезжать и, с вашего разрешения, собираюсь отныне поправлять свои нервы вот тут, в саду Снегурочки, разумеется, только в том случае, если вы не сочтете меня чересчур навязчивым.

Ирине показалось, что он смеется над ней.

– Вы что-то хотели рассказать? – проговорила она холодно. – Я вас слушаю!

Этот сдержанный тон ужасно бесил Субботина, однако он продолжал внешне спокойно:

– И вот, представьте себе, в один из таких моментов, когда я был особенно мрачно настроен и чувствовал себя страшно одиноким, мне случайно попадается в руки небольшой конверт с русской маркой.

– Такой узенький, с каемкой из бледно-серой бумаги?

– А вы как знаете? – усмехнулся Лева.

Девушка густо покраснела.

– Так, я только так спросила! У бабушки все конверты серые, вы, конечно, от нее получили письмо?

– Верно угадали, Ирина Петровна! – снова усмехнулся Лева. – Hе знаете ли, чей это почерк на конверте, он совершенно не знаком мне.

Лева вынул из внутреннего кармана небольшой конверт, надписанный ее рукой. Ирина с минуту колебалась, ей не хотелось сознаться, но он смотрел на нее таким инквизиторским взглядом.

– Это я писала! – проговорила она кротко и сейчас же с досадой подумала: «Ну вот, теперь он все и узнает!»

– Вы? – Лева казался очень довольным. – А у вас красивый почерк.

Чуть заметная радостная улыбка проскользнула на губах девушки, но она поспешила подавить ее и сделала опять серьезное лицо.

– К чему вы притворяетесь? – резко заметил Субботин. – Ведь вы очень рады, в сущности, что вас похвалили, так незачем и скрывать этого. Удивительно, право, как все женщины неискренни.

– Зато мужчины всегда очень искренни до грубости! – рассердилась Ирина.

– Ого! Я вижу, вы девочка зубастая, в обиду себя не дадите! – усмехнулся Лева. – Ну что же, тем лучше, пожалуй, не переругаемся, товарищами будем, так веселее! А не можете ли вы мне сказать, зубастая девочка, каким образом вот эта веточка тмина ко мне в письмо попала? – спросил он неожиданно, осторожно вынимая из конверта маленькую пожелтелую ветку тмина.

Ирина чувствовала на себе его вызывающий насмешливый взгляд, и что-то горячее стало опять давить ей горло.

– Ну, что же вы молчите? – настойчиво повторял Лева, наслаждаясь ее смущением.

– Могу, да не хочу! – гневно воскликнула Ирина, всеми силами удерживаясь, чтобы не расплакаться.

– Ну, так я за вас скажу, Ирина Петровна! – спокойно заявил Лева. – Вы сами навели меня на мысль, откуда эта веточка появилась в моем письме: дети любят сорную траву, сказали вы…

– Не сорную, а всякую траву! – с досадой поправила Ирина.

– Ну, все равно, ничего нет мудреного, что ее сорвал и опустил в письмо мой милейший племянник, очаровательный Васенька. Правда?

Субботин пытливо посмотрел на девушку, ожидая возражения с ее стороны. Но она сидела опустив голову и упорно молчала.

«Ну и пусть Васенька, коли так, Васенька так Васенька, – сердито думала Ирина, – ничего не скажу!»

– Как просто объясняется таинственное появление тмина в моем письме! – горько улыбнулся Лева. – Представьте, я так глуп, что в первую минуту бог знает что вообразил себе и почти не сомневался, что его кто-то нарочно вложил для меня в конверт. Эх, все вздор и ерунда! Впрочем, мало ли что приходит в голову праздному человеку от скуки.

Лева изорвал на мелкие куски серый конверт и самую веточку и с каким-то особенным ожесточением швырнул их далеко от себя.

«Пусть, пусть! – глотая обидные слезы, думала Ирина. – Я ни за что не сознаюсь, что ждала его. Противный, гадкий, только мучает меня!»

Некоторое время оба упорно молчали.

Субботин заговорил первым:

– А знаете, я третьего дня с ночным поездом приехал как снег на голову! Моя сестрица, кажется, была не особенно довольна!

– Третьего дня ночью? – почему-то удивилась Ирина. – Как странно!

– Что же тут странного?

– Нет, так, ничего, мне что-то вспомнилось.

«Зачем было спрашивать! – с досадой подумала она. – Ужасно глупо!»

– Прескверная стояла погода! – равнодушно продолжал Субботин. – Я весь промок, продрог!

– А вам поужинать-то дали? Поди, самовар у них уже давно простыл.

За один этот вопрос Лева готов был расцеловать ее.

– Ничего мне не дали! – угрюмо ответил он. – Впрочем, Феня принесла стакан холодного чаю и пару прошлогодних сухарей, но я, конечно, не ел их.

– А комната была в порядке? Вы ключ у Поли взяли? – опять не утерпела Ирина.

– Да, у Поли, и признаться, я не без страху отворял мою дверь.

– Ну и что? – беспокойно уставилась на него молодая девушка.

– Ах, я был просто очарован! – искренне сознался Лева. – Все по-старому, как я люблю, словно я накануне отсюда уехал. Проспал всю ночь как убитый и дивно отдохнул после путешествия! Вы не знаете, Ирина Петровна, кому я обязан таким вниманием? – спросил неожиданно Субботин, ласково наклоняясь к девушке.

– Феня, кажется, очень хорошая прислуга…

Субботин нахмурился. «Какое упрямство, однако, у этой девчонки! Ну подожди же, голубушка, – сердито подумал он. – Мы сейчас выведем тебя на чистую воду», – и внезапно вытащив из кармана недоеденную им плитку шоколада, он насмешливо протянул ее молодой девушке.

– Ну, а это откуда, сударыня? Должно быть, тоже ваша прелестная Феня мне подсунула? Это откуда?

О боже, о ней-то Ирина и позабыла, и теперь эта несчастная плитка, купленная когда-то с такой любовью на ее собственные деньги, являлась самой явной, самой неотразимой уликой против нее. Ах, он теперь все узнает, без всяких слов, без всяких признаний! Ирина не в силах была более сдерживаться, и, закрыв лицо руками, она по-детски, горько-горько заплакала.

Вся злоба, все недавнее возмущение Субботина куда-то исчезли: он не мог видеть ее слез. Леве стало ужасно совестно, и он сейчас же принялся ругать себя.

– Ирина, голубушка, дорогая! Ну, я осел, мерзавец, дурак, я груб, но перестаньте, ради бога, плакать. Вы знаете, я никогда не мог видеть ваших слез! – Он старался разнять руки молодой девушки и отвести их от ее лица, а так как Ирина сидела очень низко, то ему пришлось опуститься перед ней на колени. – Я был груб и несправедлив, но теперь обещаю: ничего больше не стану выпытывать у вас. Я готов даже верить, что и этот чудный шоколад мне сунул под подушку наш прожорливый Васенька, и, если прикажете, при первом же свидании готов расцеловать его и принести ему в благодарность еще одну такую плитку, две плитки, три плитки… Сколько хотите! Хотя, говоря откровенно, предпочел бы вместо поцелуев и шоколада дать ему хорошего подзатыльника. Не в обиду будь сказано моей сестрице, препротивный мальчишка их очаровательный Васенька. Но это, впрочем, так, к слову. Не плачьте, Ирина, не плачьте, моя деточка, разве мы не приятели с вами, и разве такой старый друг, как я, не заслуживает некоторого снисхождения? Ну, хотя бы во имя прошлого. Неужели вы все позабыли, Ирина? – И хотя он старался говорить в шутливом тоне, но в его голосе послышались горечь и невольный, едва уловимый укор.

Ирина не выдержала и вдруг порывисто вскочила с места. Она больше не плакала, темные глаза ее сурово устремились на молодого человека.

– Не понимаю, как можете вы так настойчиво меня спрашивать об этом и возмущаться моим непостоянством. А вы-то сами разве не забыли прошлого? Вы говорите, что мы приятели, и называете себя моим старым другом, но ведь это неправда! Мы были приятелями прежде, а теперь мы чужие. Я не хочу, чтобы вы называли меня Ириной, слышите, не хочу, я не маленькая больше, и вы не друг мне, совсем не друг, иначе вы бы знали, что я тут!

Лева тоже вскочил с места и смущенно смотрел на девушку. Он не ожидал от нее такого тона.

– Довольно трудно было бы мне знать то, что вы умышленно скрывали от меня, Ирина Петровна! – процедил он с досадой, делая ударение на «Ирине Петровне».

– Умышленно я ничего не скрывала! – с достоинством ответила молодая девушка. – Но к чему было напоминать то, о чем вы сами никогда не спрашивали? Разве вы вспомнили обо мне за все эти восемь лет? Года три тому назад у меня умерла мать, и вы даже не слыхали об этом. Я могла сама умереть, и вы бы тоже не знали, а теперь говорите о старой дружбе и обвиняете меня в неискренности! Почему я должна быть искренна с вами, Лев Павлович?

– Разве вам так трудно сознаться, что вы все еще уделяли мне некоторое внимание? – с горечью спросил Субботин.

– Нет, мне не трудно больше! – холодно ответила Ирина. – Да, это я убрала ваши книги и вашу комнату, Лев Павлович, это я вложила веточку тмина в конверт, я… – Ирина слегка замялась, – …запрятала под подушку плитку шоколада, сознаюсь, но все это относилось не к вам, Лев Павлович, а к Леве, моему прежнему товарищу детства, которого больше нет, но которого я никогда не забуду. Прощайте, я теперь все сказала и хочу остаться одна.

Ирина сдержанно наклонила голову и собралась идти, но Лева быстро загородил ей дорогу. Эта девочка положительно начинала импонировать ему.

– Нет, так нельзя, Ирина Петровна, вы должны выслушать меня, я прошу всего несколько минут, но вы должны выслушать.

Ирина холодно остановилась перед ним.

– Я вас слушаю.

Эта поза и сдержанный, непривычный тон ужасно раздражали Субботина. Он не мог привыкнуть к мысли, что перед ним стоит взрослая девушка, а не прежний кроткий, уступчивый ребенок, вполне подчинявшийся его авторитету.

– Не можете ли вы присесть, Ирина Петровна? – попросил он преувеличенно вежливо. – А то мне кажется, что я на аудиенции у высокопоставленной особы и что меня сейчас за дверь выставят!

Ирина не могла удержаться от улыбки и послушно опустилась на скамейку.

Чем более сердился и волновался молодой человек, тем веселее и спокойнее становилось на душе у нее.

– Благодарю вас, Ирина Петровна! Итак, я хотел сказать… – начал было пространно Субботин, но вдруг, оборвав по привычке на полуслове, презрительно махнул рукой и только сердито пробурчал: – Эх, все это ерунда, сударыня, ничего, в сущности, не хотел я сказать вам, да и что тут размазывать. Разумеется, вы правы. Ну да, забыл! Почему не сознаться откровенно? Можете возмущаться сколько угодно, Ирина Петровна, я не чувствую себя преступным и оправдываться перед вами не стану. В конце концов, все это очень просто и вполне естественно, но бросимте говорить лучше, вам все равно не понять меня!

– Почему же, попробуйте!

Ирина устремила на него внимательный, серьезный взгляд. Субботин с минуту помолчал, словно раздумывая, стоит или не стоит ему говорить, однако кончил тем, что сдался.

– Извините, – начал он угрюмо, – но только предупреждаю, прошу не сетовать на меня. Врать я не люблю и не стану плести вам всякую сладенькую белиберду только потому, что вы женщина! Я считал бы такой тон одинаково унизительным как для вас, так и для меня.

– Я вас слушаю!

Лева искоса посмотрел на девушку и почему-то заговорил запальчиво, словно ожидая с ее стороны горячего протеста, но Ирина сидела по-прежнему молча, не спуская с него своих детски серьезных, лучистых глаз.

– Да-да, все это вполне понятно, и меня совсем не за что вешать, – говорил он. – Жизнь молоденькой девушки слагается совсем иначе, чем жизнь взрослого мужчины. Область чувства играет гораздо большую, можно сказать, первенствующую роль в ее существовании, и нередко самое существование это исчерпывается всецело ее привязанностями к близким людям. Вы, как орешек, Ирина Петровна, живете в своей скорлупке, не ведая и не подозревая того, что происходит за ее пределами. Мужчина совсем не то, его тревожный дух не может улечься в такие тесные рамки. Для его души, для его ума нужен простор, о котором молоденькая девушка зачастую и понятия не имеет. Вы были маленьким ребенком, глупенькой, наивной девочкой, когда я уже окончил гимназию взрослым юношей. Правда, до тех пор, оставаясь в нашем провинциальном городке, я и сам тоже жил как орешек в своей скорлупке. Но вот мне пришлось уехать в Петербург. Я впервые увидел столицу, гигантски большой город, как мне казалось тогда. Поступил в университет, потом в медицинскую академию, и, сознаюсь, в то время у наивного провинциала просто голова закружилась от той массы новых небывалых впечатлений, которые разом со всех сторон нахлынули на него. Я попал в общество интеллигентной учащейся молодежи, жизнь кипела, клокотала вокруг меня, и, понятно, я ринулся в этот общий поток со всей страстью, со всей непосредственностью моих лет! И каюсь, все остальное, даже семья и дом, были позабыты! Мне казалось тогда, что в самом воздухе уже носились новые идеи, новые теории, и я с жадностью новичка поглощал их, боясь только что-нибудь не понять, пропустить, и работал как безумный, нередко просиживая над моими медицинскими занятиями дни и ночи. Сдав экзамен на доктора, я отправился за границу. Меня интересовала область хирургии, хотелось усовершенствоваться, и я с восторгом поступил в Берлине ассистентом к известному ученому профессору Штейну…

На минуту Лева остановился, словно вспоминая что-то светлое, дорогое. Затем он снова заговорил о своем учителе, и в его голосе послышались необычайно теплые, задушевные нотки. Он говорил о нем с благоговением, с глубокой благодарностью.

– Вы не поверите, Ирина Петровна, что это за высокая, чудная личность. Всю свою жизнь он посвятил науке и благу человечества. Я счастлив, я горжусь его дружбой и должен откровенно сознаться, что не только умственно, но и нравственно многим обязан его влиянию. Эти два года, что я проработал за границей под его руководством, прошли для меня незаметно, как сон, и я всю свою жизнь буду вспоминать о нем с особенной любовью.

– Вы, вероятно, скоро опять туда вернетесь? – глухо спросила девушка.

– Не знаю, нет! Во всяком случае, не скоро. Я считаю сибаритством проводить всю жизнь в обогащении различным знанием. Когда-нибудь нужно и применять это знание к делу, а работать я хочу на родине. В настоящее время Россия более всякой другой страны нуждается в интеллигентном работнике. Но пока что летом остаюсь тут, думаю немного отдохнуть у бабушки в благодатной Муриловке, а там будет видно. Вернее всего, уеду куда-нибудь подальше, в провинцию, где окажется наибольшая потребность в медицинской помощи. Вы мне позволите иногда приходить читать сюда, по старой памяти?

– Приходите!

– А теперь скажите искренне, Ирина Петровна, вам очень хочется, чтобы я поскорее убрался?

– Мне бы хотелось предложить вам раньше стакан чаю, – густо покраснела девушка. – Ведь я знаю, что в Авиловке давно уже погас самовар и вам опять подадут остывшую воду.

– Только поэтому? – расхохотался Субботин. – Ну что же, очень великодушно с вашей стороны, и я с удовольствием принимаю приглашение. Впрочем, сознаюсь, я бы постарался остаться даже и в случае, если бы вы усиленно начали прогонять меня. Должно быть, это магическое влияние оврага. Как заберешься, бывало, сюда, в ваш сад Снегурочки, так и застрянешь навеки. А помните, как вы прежде меня всякий раз отсюда домой провожали?

– Вас будут ждать в Авиловке? – не отвечая на его вопрос, спросила Ирина.

– О нет, к счастью, меня некому ждать там. Лиза с мужем уехала на вечер к Заславским, а я отвертелся и теперь безумно рад этому. Моя сестрица и не подозревает, какого старого друга, впрочем, нет, простите, я хотел сказать – какое интересное новое знакомство я тут встретил.

– Пойдемте чай пить! – весело улыбнулась Ирина и, легкая как бабочка, быстро понеслась к дому.

Месяц уже высоко стоял на небе, когда Субботин наконец вернулся в Авиловку. После встречи с Ириной его охватило глубокое чувство радости и бесконечного молодого веселья, он не в силах был сразу возвращаться в свою одинокую комнату. Ему хотелось петь, смеяться, шутить, громко болтать, и он целых два часа проходил по лесу, распевая на все лады русские и немецкие романсы, которые приходили ему в голову, за отсутствием слуха распевая все одинаково скверно и фальшиво, но зато с необычайным пафосом! Наконец ему самому стало смешно, и он невольно подумал: «А хорошо все-таки, что моя маленькая фея не слышит меня! Воображаю, как бы ее возмутило это чудное пение!»

Он вернулся такой жизнерадостный и веселый, что даже Феня немножко с удивлением покосилась на молодого барина. Не успел Лева раздеться и задуть лампу, как под окном его уже раздался стук колес экипажа Замятиных. И муж и жена казались теперь гораздо менее торжественными, чем несколько часов тому назад, когда отправлялись в гости. Оба они очень устали и были не в духе.

– Это что? – сердито воскликнула Лиза, натыкаясь в темной столовой на какой-то твердый предмет.

Кокочка чиркнул спичкой. На полу валялся открытый чемодан Левы.

– Как, вы не отнесли его в комнату Льва Павловича? – накинулась на прислугу Лиза.

– Какой, барыня, что вы, я еще давеча снесла, почитай, как вы только уехали! – с усмешкой воскликнула Феня. – Да молодой барин уходить изволили на весь вечер, а как вернулись домой, так и выбросили его обратно в столовую. Не надо, говорит, больше, неси назад, потому как я передумал и никуда не поеду, и лошадей на утро тоже не надо, передай господам.