Текст книги "Весенняя сказка"

Субботин, как обещал, ехал верхом, то рядом с шарабаном, со стороны Ирины, когда это позволяла узкая дорога, то быстро обгоняя экипаж и временно исчезая в сером тумане, густо окутывающем всю окрестность. Ирина закрывала глаза и тихонько прислушивалась к легкому топоту его породистой вороной лошадки, и сознание, что Лева близко и в эту минуту также думает о ней, наполняло душу молодой девушки чувством бесконечного блаженства.

Дорога от старой мельницы до соснового леса, где раскинулся цыганский табор, занимала около часу езды. Как нарочно, после солнечного дня погода к вечеру резко изменилась: подул сильный ветер, небо заволокло тучами, и в туманном воздухе стало вдруг так темно, что Стегнев, хотя и прекрасно знакомый с местностью, не решался ехать напрямик лесом и посоветовал Замятиным и графине отправиться большой дорогой, в объезд.

Этот путь показался Ирине бесконечно долгим, и она была ужасно рада, когда вдали замелькали неясные очертания высоких темных деревьев. «Ну вот и лес! Слава богу, – думала девушка. – Хоть бы луна поскорее выглянула». Она с беспокойством поглядывала на небо. Черные тучи принимали чудовищные, фантастические образы над ее головой. «Скорей, скорей бы луна!» – вздыхала Ирина. Но, как назло, огромное темное облако, словно крылатый дракон, тяжело повисло на небе, застилая молодой месяц. Зловещие крылья широко раскинулись над лесом, и в воздухе стало мрачно и жутко. Стегнев невольно придержал горячую лошадку и поехал шагом, боясь опрокинуть шарабан.

– Ну что, не говорил я вам, что под Иванов день будет вечером дождь? – смеялся Владимир Павлович. – Вот увидите, какой ливень начнется сейчас, берите зонтик скорее, Ирина Петровна, и давайте плакать с горя!

Но, на счастье девушки, плакать им не пришлось. Порыв ветра неожиданно разогнал налетевшее грозное облако и быстро изменил всю картину. Когда наши путники подъезжали к лесу, зловещего дракона на небе уже не было. Черные крылья его побледнели и вспыхнули по краям широкой золотистой каймой. Медленно и величаво поднялся над ними давно ожидаемый месяц, и вдруг вся дорога, темные сосны и широкая поляна, где расположился табор, засеребрились, залитые фосфорическим голубоватым светом. Зрелище было так прекрасно, что Стегнев нарочно приостановил лошадь и вместе с Ириной молча любовался чудной панорамой, открывавшейся перед ними.

Целый ряд белых палаток раскинулся неправильной вереницей у опушки леса. Там и сям ярко пылали огни, группы смуглых людей в пестрых фантастических одеяниях шумно сновали вокруг костров, и все вместе производило такое странное и оригинальное впечатление, что Ирине невольно вспоминалась красивая восточная сказка из Шахерезады.

В левой части поляны, примыкавшей к лесу, происходило заметное волнение среди цыган. Новый большой табор, приехавший сюда всего несколько часов назад, шумно располагался по соседству с прежними цыганами. Старый табор раскинулся у дороги, по правую сторону поляны, и представлял совсем иную картину. Было ясно, что его обитатели успели основательно устроиться и спокойно наслаждались отдыхом в ожидании наступающего праздника.

Почти около самой дороги белело несколько холщовых палаток, разукрашенных красным кумачом, принадлежавших зажиточным семьям табора. Около них мирно дремали разные домашние животные и птицы, что всегда служит у цыган несомненным доказательством благосостояния и достатка. Тут были индейки, поросята, козы и десятка два прекрасно откормленных лошадей, которые со связанными ногами паслись немного поодаль, под охраной сторожевых собак. Снаружи, у входа в некоторые палатки, висели деревянные клетки с ручными скворцами, летавшими на воле и напоминавшими резкими криками гортанную речь хозяев.

Цыгане и цыганки в самых разнообразных позах, кто сидя, кто полулежа, расположились живописными группами на поляне перед горящим костром. Мужчины мирно покуривали свои коротенькие деревянные трубки, женщины громко смеялись, переговариваясь друг с другом, a человек десять полунагих детей, черных от загара, с веселыми криками возились у огня, то и дело подбрасывая в костер огромные сухие ветки.

У одной из палаток плечистый черноглазый парень в белой рубахе лениво перебирал струны балалайки, напевая вполголоса веселую цыганскую песенку:

 
– Верверья, верверья,
Верверьюшки, юшки, юшки,
У барышни сапожки
Сафьяненькие…
 

Тяжелый полог за ним быстро откинулся, и знакомая смуглая головка лукаво выглянула наружу. Молодая девушка, повязанная золотистым шелковым платком, с двумя пучками красных маков в волосах выбежала на поляну, осторожно подкралась к распевавшему парню и, сдернув с него барашковую шапку, с громким хохотом понеслась вперед, минуя костер и сидящую около него группу цыган.

– Таня, ведь это Таня Гурьева! – обрадовалась Ирина. – Нужно бы позвать ее! Таня! Таня! – кричала девушка вдогонку убегавшей цыганке. Но Таня, казалось, ничего не слыхала и стрелой неслась по направлению к опушке леса, где раскинулся соседний табор.

Черноглазый парень сначала было припустился за ней, но, заметив, что она остановилась на полдороге с каким-то молодым цыганом, тоже в барашковой шапке и светлой рубахе, угрюмо махнул рукой и снова вернулся к костру. Немного погодя вернулась и Таня. Ее разговор с цыганом длился всего несколько минут, она казалась очень веселой и принялась что-то вполголоса передавать парню. Последний слушал ее с равнодушной усмешкой и, подняв с земли длинный железный прут, продолжал невозмутимо поправлять им горящие головни. Багровое пламя костра ярко освещало две стройные высокие фигуры на переднем плане, в то время как вся остальная часть табора была залита лунным светом и представляла по своей красоте поистине сказочную панораму.

– Эй ты, молодчик! – крикнул Стегнев, приподымаясь в шарабане и придерживая лошадь. – Скажи-ка, где тут лучше проехать к вам в табор?

Цыган, не отходя от костра, равнодушно повернул к нему голову.

– Вот сюда, вправо берите, за елью! – спокойно указал он, делая широкий театральный жест рукой.

– Таня, мы к тебе в гости приехали! – кричала Ирина, нетерпеливо выскакивая из шарабана. – Разве не узнаешь нас? Иди, встречай скорей!

На этот раз цыганка узнала ее голос и, что-то шепнув высокому парню, быстро побежала навстречу гостям. Лева сдал свою лошадь на руки цыгана, оказавшегося родным братом Гурьевой, и последовал за Ириной в табор.

Сделав необходимые распоряжения относительно экипажа, Владимир Павлович собирался также присоединиться к ним, но его задержала графиня. Она уже наскучалась за весь этот долгий путь с ее подругой и Кокочкой и решила, что не намерена проводить все время в их обществе, к тому же поздний час и необычная обстановка действовали возбуждающе на нервы Милочки и привели ее в очень хорошее настроение.

– Нет, это невозможно, Владимир Павлович! – объявила она укоризненно, кокетливым тоном. – На одну даму два кавалера, а с кем же я-то, бедная, останусь? Обо мне вы и не подумаете, соседушка! Давайте руку, извольте быть любезным кавалером! Сознаюсь, что всю жизнь смертельно боялась цыган, и потому заранее предупреждаю, Владимир Павлович, что я не намерена вас отпускать от себя, – с милой улыбкой добавила графиня. – Вы должны сегодня быть моим ангелом-хранителем! Хотите?

– Непривычная роль! – шутил Стегнев, поневоле подавая ей руку. – И к тому же я уже обещал Прасковье Андреевне исполнять эту неблагодарную роль в отношении Ирины Петровны. Как ни лестно, прелестная графиня, позвольте мне отклонить от себя эту честь. Я полагаю, что такая двойная и сложная обязанность была бы не под силу даже и более опытному и энергичному духу, чем ваш покорный слуга!

Милочка поморщилась.

– Мне кажется, вы напрасно взяли на себя излишний труд, милейший сосед, – заметила она колко. – По части охраны Ирина Петровна уже давно обеспечена, если не считать даже той толпы цыган, которая в эту минуту так ревностно окружает ее.

– Вы правы! – согласился Стегнев, делая вид, что не понял ее намека. – Чистое не нуждается ни в чьей защите, охраной ему служит его собственная белизна!

– Вы, кажется, высокого мнения об этой девочке? – закусив губку, сдержанно спросила графиня. – Что же вам так нравится в ней?

– Ее душевная грация, – серьезно ответил Стегнев и, быстро меняя тон, заметил спокойно: – Мы несколько отстали с вами, графиня, пожалуйста, пройдемте вперед, вероятно, наша хорошенькая цыганка пожелает, чтобы мы расположились у ее палатки.

Весть о том, что к Гурьевым приехали господа в гости, быстро разнеслась по всему табору, и цыгане тесно окружали нашу маленькую компанию.

– К нам, к нам пожалуйте! – зазывала их наперерыв каждая семья.

Но Таня объявила громко и решительно, что гости ее, и поэтому она будет угощать их сама, у своей палатки.

– А вы, все прочие, ступайте сюда пировать! – приглашала она соседей. – Я обещалась господам, что мы им петь и плясать станем, так гуртом веселее, значит! Тетка Варвара, где ты? Иди скорей! – обратилась девушка к пожилой цыганке с рябоватым добродушным лицом. – Ставь самовар! А ты, Вася, – подозвала она черноглазого парня, – зови Ивана и отца да тащите перины и подушки к палатке, нужно господ усадить. Живо!

Остальные цыгане не возражали, они разом смекнули, что если пир будет общий, то, значит, и получка на табор тоже общая, a следовательно, и протестовать было незачем. Табор заполошился, и работа закипела на славу. Цыгане весело приготовлялись к пиру.

– Таня, сведи меня в твою палатку, ты обещала показать, как вы живете, – просила Ирина. – Я хочу все видеть у вас.

Цыганка откинула холщовый полог ближайшей палатки и очень охотно ввела в нее Ирину. Как снаружи, так и внутри устройство этого жилья было весьма примитивное. Оно представляло большой полукруглый навес, подпертый с боков высокими шестами, причем только одна задняя стенка его оказывалась наглухо затянутой полотном, a все остальные оставались открытыми. Холщовый полог прикрывал их до половины, не доходя на поларшина1616
  Арши́н – старорусская единица измерения длины, около 0,7 м.


[Закрыть] до земли.

Таня зажгла сальный огарок, воткнутый в пустую бутылку, чтобы Ирина могла лучше разглядеть все ее незатейливое хозяйство. Посреди палатки стояла огромная телега, разделявшая жилище на две половины, мужскую и женскую, и в то же время служившая хозяевам буфетом и бельевым шкафом, куда во время стоянки они прятали имущество: одежду, посуду и провизию. Со стороны женской, так называемой «чистой» половины телега была затянута красной ситцевой занавеской. Посреди красовалось небольшое зеркало, а в углу в деревянном ящике под стеклом висело медное изображение языческих божков, будто бы покровительствующих в дороге. Как пояснила Таня, цыгане, несмотря на принятое христианство, продолжают из суеверия возить их с собой.

На полу лежала циновка, на ней груда перин, подушек, одеял, сложенных в общую кучу, две-три маленькие ножные скамеечки, низенький столик – вот и все.

– Ну что, не нравится небось? – улыбнулась Таня.

Ирина не знала, что сказать, и заметила уклончиво:

– Зачем у вас все открыто так? Я думаю, тут холодно по ночам. Мне было бы страшно в такой палатке.

– Ну, мы привыкли, нам не страшно! – засмеялась Татьяна. – Чего бояться? У каждой семьи есть собака, небось, вора не подпустит.

В эту минуту полог снова откинулся и на пороге палатки показался Вася.

– Это брат твой? – спросила Ирина, приветливо здороваясь с молодым цыганом.

– Да, младший брат, а тот, что лошадей повел в поле, старший будет, его Иваном зовут, – пояснила Татьяна.

– А как зовут того, с кем ты недавно у леса разговаривала? – лукаво усмехнулась Ирина, заглядывая в лицо девушки.

Цыганка подозрительно вскинула на нее суровые глаза.

– А нешто ты видала?

– Видала.

– Ну, коли видала, так и молчи, – слегка нахмурилась Таня. – Зовут его ветром, что под небом ходит, спроси у тучки перелетной, как зовут его.

– Ну, чего боишься! – примирительно вступился Василий. – Разве Иринушка станет докладывать кому, поди, и у самой тоже милый есть, ишь ведь какая красавица.

– Конечно, никому ничего не скажу! – горячо уверяла молодая девушка. – Прости, ради бога, Танечка, ведь я не знала, что это твоя тайна, только пошутить хотела. Ты не сердись на меня, – и, подойдя к цыганке, она ласково обняла ее за плечи.

Таня и Василий приветливо посмотрели на девушку, искренний, простой тон Ирины сразу внушил им доверие.

– Танюша, иди-ка сюда! – послышался снаружи грубоватый голос Варвары. – Пособи мне угольков достать, что-то самовар долго не кипит, подкинуть бы малость.

Таня быстро выбежала из палатки, и на минуту Василий и Ирина остались вдвоем.

– Ейный жених, вишь ты, приехал сегодня в чужом таборе, – конфиденциально, понижая голос, начал поверять молодой девушке цыган. – Они уже второй год как любятся и повенчаться хотят, да денег у бедняги мало. Вот отец и старший брат Иван и не согласны отдавать сестру за него, прочат ее за другого, богатого.

– A разве Таня послушает их? – с беспокойством воскликнула Ирина.

Вася презрительно покачал головой.

– А ты бы послушалась разве?

– Ну, так как же тогда? – нерешительно спросила Ирина.

Танин роман заметно заинтересовал ее.

– Известно как, добром не позволят, так уходом повенчаются! – усмехнулся молодой парень. – У нас это часто случается.

– Да где же Ирина, господа? Ирина Петровна! – раздались на поляне недоумевающие голоса Лизы и Кокочки.

– Она только что разговаривала с Таней. Я сейчас позову ее, – поспешил заявить Лева, направляясь к палатке Гурьевых.

– Ирина, ступайте чай пить, сейчас самовар подают, и вас ждут! – позвал Субботин, решительно откидывая полог. Вася поспешил удалиться.

Ирина приветливо повернула к нему улыбающееся личико:

– Иду, Левинька, а я заболталась тут с Васей и позабыла о чае. Меня искали?

Она спокойно последовала за Левой.

– Да, искали, – холодно проговорила Лиза. – Признаться, мы удивлены, застав тебя в такой интересной компании. Нечего сказать, приличное общество для молодой девушки! О чем это ты говорила с этим цыганом?

– Это касалось третьего лица, и я не вправе повторять этого! – также холодно и с достоинством ответила девушка. Она не подозревала, что, притаившись за выступом палатки, стоял Василий и зорко следил за ней.

– Как, у тебя уже завелись тайны с этими дикарями? – воскликнула с негодованием Лиза. – И ты серьезно не желаешь нам передать, о чем ты говорила с Гурьевым?

– Не желаю! – последовал категорический ответ.

– Ну, и что же вы теперь скажете об этой душевной грации? – тихонько спросила Милочка, наклоняясь со злой улыбкой к своему кавалеру.

– Я повторю то, что уже говорил вам, графиня! – ответил Стегнев умышленно громко, чтобы его слышали Лиза и Кокочка. – Чистое не нуждается в оправдании, как не нуждается в защите. Его белизна служит ему порукой. – Он холодно отошел от молодой женщины. – Ирина Петровна, позвольте вашу руку – проговорил Владимир Павлович, почтительно останавливаясь перед девушкой. – Я хотел бы указать вам на нечто примечательное в цыганских палатках! Почти в каждой имеются прежние языческие божки, это очень интересно. Пройдемте еще раз со мной в жилище нашей хорошенькой Тани, я убежден, что она не будет против.

Ирина охотно последовала за ним в палатку, и на минуту тяжелый полог опустился за молодой девушкой, скрывая ее от негодующих глаз Замятиной и графини.

Парадный стол для пиршества был готов, и хозяева пригласили гостей разделить с ними общую трапезу. Впереди всех важно выступал Гурьев, высокий сухощавый старик с густыми нависшими бровями и седой всклокоченной гривой на голове. За ним следовал старший сын его, Иван, такой же высокий и худой, черные волосы его выбивались из-под барашковой шапки длинными жесткими прядями, а тонкий орлиный нос придавал лицу что-то хищное и коварное.

Рябая добродушная тетка Варвара и хорошенькая Таня с черноглазым Васей также были тут. Стол был накрыт на поляне, неподалеку от пылавшего костра. Лиза и графиня ожидали, что им принесут скамьи и поставят обыкновенный деревянный стол, но цыгане привыкли пить и есть попросту сидя на земле и никаких скамеек не имеют. В торжественных случаях, ради удобства, они выкатывают мягкие перины, прикрывая их сверху одеялами, а перед ними ставят длинные низкие столики высотой приблизительно в четверть аршина.

Ради приезда важных гостей перины были застланы пестрыми ковриками, а длинный стол накрыт красной бумажной скатертью и щедро уставлен всякими яствами. Тут были и нарезанная кусками холодная баранина, свинина, вареные яйца от индеек, козье молоко, белый пшеничный хлеб, душистая лесная земляника, свежий мед и наконец две-три банки прекрасного малинового и вишневого варенья. Мясо подавалось в простых деревянных лотках, причем присутствующие обходились без ножей и вилок, и каждый из них захватывал попросту руками тот кусок, который ему нравился. В конце стола шипел огромных размеров медный самовар и были расставлены на подносе стаканы и большие ярко-синие фаянсовые чашки.

Ирина уселась, или скорее улеглась, около Тани и по соседству с Левой, Вася присоединился к ним. Стегнев занял место по другую сторону стола, а рядом с ним в театральной позе расположилась графиня, томно опустив белокурую головку на согнутую в локте руку. За ней Лиза и Кокочка, старик Гурьев, Иван, тетка Варвара и еще несколько мужчин и женщин, близких родственников семьи.

Колеблющееся пламя костра бросало кругом причудливые капризные тени, освещая багровым светом смуглые лица. Ирине казалось, что она попала на пир к какой-то страшной сказочной бабе-яге, и ей стало жутко. Она подвинулась к Леве и тихонько взяла его за руку. Субботин ласково задержал эту маленькую теплую ручку и смотрел на девушку смеющимися добрыми глазами, словно хотел сказать: «Не бойся, моя дорогая детка, ведь я тут, что же может случиться с тобой?» Ирина успокоилась, и все ее беспечное настроение снова вернулось к ней. Благодаря близости костра она успела отогреться после дороги и теперь, совсем утонув в огромной мягкой перине, чувствовала себя чрезвычайно уютно и хорошо.

У цыган принято, чтобы перед началом трапезы хозяин подавал гостям так называемую «круговую чарочку», которая во время пира обходит весь стол и из которой, в знак дружбы, все присутствующие обязаны отхлебнуть несколько глотков вина. Никто не имеет права отказываться от этого обычая, не рискуя нанести кровное оскорбление хозяевам.

Старый Гурьев взял со стола небольшую вызолоченную кружечку, наполнил ее доверху вином, напоминавшим простую крепкую водку, и прежде всего почтительно подошел к Лизе. Для дам, в виде особого внимания, предварительно опускали на дно чарочки маленький кусочек сахару. «Боже, неужели мы обязаны глотать такую бурду», – сердито думала Лиза, собираясь с возмущением отказаться от этой чести, но Стегнев, хорошо знакомый с обычаями цыган, поспешил предупредить ее тихонько по-французски, что она обязана хотя бы для виду немного пригубить из общей чарочки.

– А я буду пить только после вас, Ирина, – заявил шутя Лева, передавая золоченую кружечку девушке. – Я хочу знать, что вы думаете, пожалуйста, оставьте мне немножко.

– Точно вы и так не знаете, что я думаю, – смеялась Ирина и смело отпила разом довольно большой глоток вина. Она ожидала, что оно будет сладкое и вкусное, но быстро раскаялась, так как водка сильно обожгла ей язык и небо, и она с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть: «Фуй, какая гадость».

Заметив, что молодая девушка покраснела и закашлялась от одного глотка, черноглазый Вася принялся сейчас же дразнить ее:

– Видать, Иринушка, ты нечасто во хмелю бываешь! А вот брату Ивану и отцу не весело, когда выпьют. Они сейчас же в драку лезут и с каждой чарочкой только свирепеют. Не дай бог под злую руку попасться, чуть что – смотришь: нож из голенища долой!

Ирина взяла за руку Леву и со страхом покосилась на тот конец стола, где сидели Иван и старик Гурьев. Оба действительно казались необычайно мрачными и молча опрокидывали одну чарочку за другой.

Вася подметил тревожный взгляд девушки и принялся с улыбкой успокаивать ее:

– Не пугайся, красавица, ничего не случится. Ты наша гостья, в обиду не дадим.

Молодежь продолжала весело и оживленно болтать. Стегнев с приветливой улыбкой издали наблюдал за ними. Лиза смотрела в ту сторону злыми, сердитыми глазами. Ирина глубоко возмущала ее. По мнению Лизы, она явно кокетничала с Левой, а он совершенно открыто за ней ухаживал, и все это на глазах у самого Стегнева! Какая бестактность! Разумеется, кончится тем, что Владимир Павлович без ума влюбится в прелестную Милочку и бросит эту глупую девчонку. Так ей и надо, поделом будет!

Лиза отказалась последовать примеру других, расположившихся полулежа на перине, и сидела как истукан, поджав под себя ноги, в самой неудобной позе. Дело в том, что на ней были старые кожаные башмаки, и она стеснялась выставлять наружу при Стегневе такую неизящную обувь. Это маленькое обстоятельство еще более способствовало дурному настроению Замятиной, и в душе она была очень недовольна глупой поездкой. «Нечего сказать, – думала Лиза. – Стоило тащиться в такую даль, чтобы сидеть на старых перинах в обществе черномазых дикарей и любоваться, как они пожирают баранину и выпивают одну чарку за другой скверной водки».

Но хуже всего было то, что ее муженек очень хорошо себя чувствовал в этой дикой обстановке и нисколько не замечал, как она скучает. Кокочка совсем разошелся сегодня, что называется, стариной тряхнул. Он удобно расположился на перине, с аппетитом пил и ел все, что ему предлагали, болтал вздор с цыганами, прекрасно проводил время и ничуть не спешил уезжать.

– Николай, мне неудобно сидеть, у меня ноги разболелись, – брюзжала Лиза, тихонько дергая мужа за рукав.

– Вполне понятно, душа моя! Твоя поза не может быть удобной! – следовал спокойный ответ. – Постарайся принять более естественное положение, и тебе сразу станет легче. Почему ты не попробуешь вытянуть ноги, как остальные?

– Но я не хочу вовсе сидеть, я домой хочу, мне холодно! – продолжала ворчать Замятина, все более и более волнуясь и раздражаясь.

– В таком случае выпей вина и съешь кусочек баранины, – спокойно советовал Кокочка. – Это немедленно согреет тебя.

Лиза испытывала безумное желание закатить ему хорошенькую сценку, но необычная обстановка, а главное – присутствие ужасных дикарей значительно усмиряли ее. Голоса пирующих цыган становились все громче и возбужденнее, там и сям между ними уже начинали вспыхивать горячие споры, а постепенно прибывающая толпа из соседнего табора теснее окружала их стол. Новые темные фигуры выступали из мрака ночи, и бедная Лиза только и думала, как бы им поскорее подобру-поздорову убраться из этого ужасного разбойничьего гнезда. Но, увы, ее желанию не суждено было так скоро исполниться.

Старшины соседнего табора пришли приглашать гостей к себе.

«Боже, неужели придется опять глотать эту мерзость?» – с отвращением думала Лиза. Она была готова отколотить всех и скрыть не могла своей злобы, отчего казалась еще некрасивее и старее.

– Это что же, женка твоя, что ли, будет? – указывая на нее глазами, вполголоса спрашивал у Кокочки порядком захмелевший старый Гурьев. – Ну уж, брат, не завидую тебе, сердитая, должно быть, страшное дело, какая сердитая баба!

Ирина также была недовольна, хотя и по другим причинам. Ей надоело сидеть на месте, и она вовсе не желала приниматься за еду и питье в новом таборе.

– Таня, а когда же вы нам петь и плясать станете? – приставала она к цыганке. – Теперь поздно, наши скоро домой поедут, неужели мы так и просидим все время за столом?

– Нет, Иринушка, будет! Теперь довольно! – решительно заявила Таня, отодвигая от себя чарочку. – Вася, ступай покличь мальцов, а я молодок созову и живо хор устроим, да смотри, чтобы все у соседей, по ту сторону поляны собирались. Старики будут пить, и пускай себе угощаются, а мы им петь и плясать станем, господ потешим.

Не прошло и десяти минут, как целая толпа молодых цыган и цыганок окружила Таню и Василия, и они шумной гурьбой направились к опушке леса, где расположился новый табор. Лева и Вася не отходили от Ирины, графиня по-прежнему томно висла на руке Стегнева, а за ними медленно и хмуро следовала чета Замятиных.

– Душенька, не промочи только ножки, – суетился возбужденный Кокочка, стараясь как-нибудь задобрить свою супругу и не замечая, что они шли по сухой дороге, усыпанной мелкими камешками. – Бери вправо, душенька, тут столько пней (никаких пней по пути не было), как бы тебе не упасть, дорогая.

– Сами-то вы лучше смотрите, как бы вам не споткнуться, – злобно буркнула Лиза и, вырвав руку у мужа, сердито пошла одна вперед.

У опушки леса их приветливо встретили старшины табора. Пылающие костры ярко освещали поляну, как и у соседей, перед палатками были разложены мягкие перины, наставлены длинные низенькие столы, шипел огромный самовар и ходила по рукам общая круговая чарочка.

Старики охотно уселись за трапезу. Большинство из них уже было слегка навеселе, но зато молодые оставались вполне трезвы, из уважения к господам умеренно прикладывались к чарочке – им хотелось петь и плясать. Мигом составился полукруг, а на середину его выбежала Таня, вся увешанная разноцветными бусами, с пучком красного мака за ухом, в ярко-желтом шелковом платке, из-под которого выбивались как смоль черные пряди волос. Ирине показалось, что она слегка подрумянилась и принарядилась перед тем, как идти в чужой табор к соседям.

Мальцы и девушки начали хором цыганскую песенку, неожиданно переходящую из тихой, почти грустной мелодии в бурный, все более и более ускоренный темп. Они пели на своем гортанном наречии, слегка притопывая на месте и громко хлопая в ладоши. Резкие незнакомые звуки, полудикие, странные и в то же время безумно гармоничные и полные своеобразной поэзии, разом огласили поляну.

Ирина вся превратилась в слух. Дикая песнь, вольная и могучая, как ветер крылатый, все росла и росла с каждой минутой, постепенно зажигая и опьяняя самих поющих. Смуглые лица цыган оставались неподвижными, точно каменные, темные глаза их разгорались огнем и метали искры в безумном восторге.

– Чуть что ли! – громко и пронзительно вскрикнула Татьяна, порывисто срываясь с места и быстро перебирая и вздрагивая плечами.

Красивый молодой парень в светло-голубой шелковой рубахе растолкал товарищей, стоявших впереди круга, и присоединился к девушке. Хорошенькая цыганка, казалось, даже не замечала его. Сохраняя на лице неподвижное суровое выражение, она быстро и ловко переминалась на месте, вывернув обе руки ладонями кверху и откидывая вперед носки ног. Веселая, огневая пляска ее партнера напоминала нечто среднее между малороссийским гопаком и русской камаринской. Заломив набекрень барашковую шапку, цыган лихо приседал перед девушкой, не без умысла все ближе подступая к ней. Вот он уже почти у самых ног Тани. Черные кудри танцора касаются ее пестрого наряда. Парень с усмешкой протягивает руки.

– Чуть что ли! – вскрикивает цыганка громким звенящим голосом и, гибкая как змея, ловко ускользает из его объятий, стремительно несется вперед и вдруг, словно в изнеможении, застывает на месте, нервно и трепетно перебирая и вздрагивая одними плечами.

В толпе раздаются шумные крики одобрения, молодой парень в шелковой рубахе внезапно исчезает из круга, и к ногам хорошенькой Тани летит пучок ярких полевых цветов. Ловким движением красавица быстро прячет их себе на грудь и снова несется по кругу легкая, гибкая и трепетная, как дикая лань.

На середину круга выбегают все новые парочки, старики перестают пить, вскакивают с места и вместе с другими принимаются с увлечением хлопать в ладоши. Даже дети и те в неудержимом порыве топчутся тут же, среди взрослых, вздрагивая и перебирая худенькими загорелыми плечиками.

– Чуть что ли! – раздаются резкие звенящие выкрикивания Татьяны.

– Шутишь-любишь, шутишь-любишь! – вторит ей другой, низкий грубоватый голос.

Толстая рябая тетка Варвара срывается с места и, не утерпев, начинает быстро перебирать плечами. Грузное, рыхлое тело цыганки так и ходит ходуном, она полна самого непосредственного, бесшабашного веселья…

– Шутишь-любишь, шутишь-любишь! – удальски притопывает расходившаяся старуха.

 
– Красавица, не тужи!
Молви слово! Прикажи! –
 

звонко подхватывает черноглазый Вася и, ухватившись руками за шапку, начинает ловко откалывать по всему кругу вприсядку.

 
– Ой, тошненько,
Жги, жги, жги,
Душа радость,
Жги, жги, жги!
 

Таня и Вася подошли к Ирине.

– Ну что, красавица, как тебе нравятся наши песни, наша пляска? – спросила цыганка, утирая платком разгоревшееся лицо. – Любо тебе, хорошо?

– Ах, Таня! Так хорошо, что и сказать не умею! – с искренним восторгом воскликнула Ирина. – Я думаю, вы мертвого пляской подымете. Сама не знаю, что со мной сталось. Кажется, вот так бы и припустилась за вами, да только не умею по-вашему.

– Ну, так по-своему, что ли, пляши, – улыбнулся Вася, сверкнув на девушку красивыми глазами. – Я ваши танцы умею на балалайке играть.

– Ах, что ты! – с возмущением замахала на него рукой Ирина. – Где уж мне после вас, да я совсем и танцевать-то не умею.

– И петь тоже не умеешь? – спросила Таня.

– Ну нет, петь – пою, – созналась Ирина. – Я люблю петь.

– Так спой же нам что-нибудь, теперь твой черед, – начал упрашивать ее Вася. – А я тебе на балалайке подыгрывать стану, ты только начни чуточку, голос подай, я мигом подберу!

– Да-да, спойте, Ирина, непременно спойте, – горячо поддержал его стоявший рядом Лева. – Что-нибудь русское, свое, знаете. Спойте! – Субботин терпеть не мог всякой цыганщины, и ему безумно захотелось услыхать ее голос в эту минуту, такой ласковый, нежный, таким теплом проникающий в душу. – Спойте, Ириночка, для меня!

Ирина нерешительно взглянула в сторону Замятиных. Лиза сидела у стола как истукан, неудобно поджав под себя ноги и сохраняя на лице выражение строгой, чопорной классной наставницы.

– Спеть разве, и то правда? – колебалась Ирина.

Вся эта своеобразная дикая обстановка странно возбуждала и опьяняла девушку. У нее даже голова слегка кружилась, и вдруг что-то горячей волной поднялось в груди Ирины, и ее охватила та знакомая, страстная жажда звуков, против которой она не в силах была бороться.

– Лева, что спеть? – живо воскликнула девушка. – Хотите «Коробейников»? Сумеете аккомпанировать, Вася?

– Еще бы не суметь, – обрадовался цыган. – Эту песню и у нас поют! Говорю, ты только чуточку голос подай, мигом балалайку подлажу.

– Ну, начнем, коли так! – краснея и невольно волнуясь, торопила Ирина.

Она взяла вполголоса несколько первоначальных нот. Вася, как большинство цыган очень музыкальный по природе, быстро подобрал простенький аккомпанемент.