Текст книги "Весенняя сказка"

– А что, если в качестве гостьи я стану протестовать, Ириночка, и захочу отбить у вас вашего кавалера? – кокетливо улыбнулась графиня, снова выставляя свои жемчужные остренькие зубки. – Как тогда, вы не боитесь?

Ирина выразительно посмотрела на Леву.

– Чрезвычайно польщен, графиня, – поспешил ответить Субботин, – но я уже абонирован на все лето. Ирина Петровна взяла с меня слово, что я буду ежедневно провожать ее вечером домой, а так как я очень дорожу этим почетным правом, то, разумеется, постараюсь всеми силами сохранить его за собой!

Двое молодых людей стояли теперь перед Милочкой такие красивые, счастливые, бодрые. Ирина так доверчиво опиралась на руку Левы, а Субботин так гордился своей спутницей, что графине невольно сделалось завидно, глядя на них, и она заметила не без тайной злобы:

– А вы и серьезно поверили, Левочка, что я стану отбивать вас? Какой же вы, однако, самоуверенный мальчик. Вот не подумала бы. Ну, успокойтесь, мои милые голубки, я пошутила. Доброй ночи и светлых грез, только советую: не засиживайтесь долго, я слышала, деткам вредно чересчур поздно ложиться спать.

Серебристый смех графини раздался в вечернем воздухе, и обоим молодым людям сделалось немного жутко от этого смеха. Ирина инстинктивно еще крепче ухватилась за руку Левы, испуганно провожая глазами удаляющуюся темную фигуру женщины, за которой, словно два фантастических крыла, тихонько развевались длинные концы ее прозрачного черного газа.

– Так у вас все по-старому, милейший кузен? – спросила графиня, отойдя на несколько шагов вперед и лениво продевая свою руку в согнутый локоть Замятина.

– Нет, не все, прелестная графиня, есть кое-что новенькое! – усмехнулся Кокочка.

– А что же именно?

– Это вы скоро и сами увидите, кузиночка. Вы слишком проницательны и умны, чтобы не понять, в чем дело, а потому незачем заранее открывать перед вами карты.

Кокочка снова усмехнулся.

Графиня быстро и пытливо взглянула на своего спутника и тут же подумала: «Значит, что-то стряпает, голубчик, и не считает нужным делать меня своей союзницей. Ну что же, пусть себе не открывает карты, все равно я скоро и сама увижу, в чем дело. В этом-то он прав, мой милейший кузен». Милочка томно повисла на руке Замятина и, разом меняя тон, проговорила мечтательно и несколько грустно:

– Опять я тут… Какое ясное небо, какой дивный вечер! Родной воздух действует как целебный бальзам на мои наболевшие нервы! Ах, если б вы знали, Коко, до чего я исстрадалась душой, до чего измучилась за эти последние годы! Уверяю вас, дорогой, я жажду только покоя, только одного покоя!

Ирина и Лева бодро шли знакомой лесной тропинкой по направлению к оврагу. Им некогда было любоваться дивным вечером и ясным небом. У обоих так много накопилось на душе и так много оставалось передать друг другу, что их путь мог бы быть втрое длиннее и все-таки они не успели бы сегодня договорить всего до конца.

– Нет, это прямо ужасно, я опомниться не могу, так неожиданно, словно снег на голову! – возмущалась Ирина.

– Ах, бросимте, пожалуйста, говорить о ней, ну ее к черту совсем! – выругался Субботин. – Признаться, я уже давно хотел сообщить вам о приезде этой ломаки, да все забывал. Скажите мне лучше, за что вы сердитесь на меня, это гораздо важнее и интереснее.

– Как! Вы давно знали, что Милочка собирается приехать, и не могли предупредить меня? – с негодованием воскликнула Ирина. – Хорош друг, нечего сказать. Ну, и я не стану больше ничего говорить вам!

– Вы и так мне не все говорите! – нахмурился Лева.

– Как не все?

– А почему вы скрыли от меня приезд Стегнева?

– Что за странный вопрос! – рассердилась Ирина. – Как могла я предупредить вас о нем, когда я сама узнала о приезде Владимира Павловича только за полчаса до нашего свидания с ним? Да и зачем бы я стала предупреждать вас? Какое вам дело до Стегнева? Это не то что Милочка. Милочку мы оба знали еще детьми.

– И Стегнева мы тоже оба знали детьми! – быстро возразил Лева. – К тому же мне никто не мешает возобновить наше знакомство с ним.

– Ну, вряд ли Владимир Павлович пожелает этого после того, как вы себя так мило вели с ним в последний раз у меня, – укоризненно покачала головой девушка.

– Aгa, понимаю! – горячился Лева. – Вы нашли, конечно, что я был недостаточно любезен с господином Стегневым, и за это сердились на меня, сударыня? Так ведь?

– Вы были непростительно грубы, и не только со Стегневым, но и со мной! – гневно воскликнула Ирина. – И очень хотела бы знать, за что вы так разозлились в тот раз?

Субботин покраснел и замялся.

– Я уже говорил вам, Ирина, что это очень сложно, я вам в другой раз объясню.

– Почему же в другой раз, а не сейчас? Я сейчас хочу!

– Это очень сложно, и потом…

– Совсем просто даже, – окончательно возмутилась Ирина. – И я вам скажу сама! Вы разозлились потому, что вы страшный эгоист и нисколько не любите меня, вот!

– Я вас не люблю?! – с таким негодованием воскликнул Субботин, что Ирина сразу смирилась и простила ему в душе все его прегрешения.

– Ну, а если любите, – продолжала она мягче, хотя и не менее пылко, – то как же вы не хотите радоваться со мной, когда я счастлива? Не хотите понять, что я горжусь моим талантом, что для меня музыка и пение то же самое, что для вас ваша медицина. Ведь я люблю мое искусство всеми силами души, жить не могу без него, оно мне дороже всего на свете!

– Не только всего, но и всех, кажется! – с горечью тихонько добавил Субботин и невольно подумал: «Боже, как чужды ей все мои идеалы и стремления и как далеко расходятся наши жизненные пути!»

А между тем Лева чувствовал с каждым днем все сильнее, как бесконечно дорога ему эта девушка и как неудержимо рвалась к ней вся душа его.

– Дороже всех? – задумчиво переспросила Ирина и с минуту помолчала, словно стараясь отдать себе отчет в справедливости его слов, но затем проговорила твердо и уверенно: – Нет, это не так, вы ошибаетесь. Мне кажется, если бы было необходимо для бабуси, то я пожертвовала бы ей своим пением. Только потом… я не знаю, как бы я жила, – добавила она тихо и задумалась.

«А для меня вы бы пожертвовали им?» – невольно срывалось у Левы, однако он не решался спросить ее, и так как в эту минуту они были вблизи от дома и на крыльце уже виднелась тяжеловесная фигура Ульяны, то Лева поспешил выяснить только самый главный и важный вопрос для себя.

– Ирина, отчего вы не хотите, чтобы я приходил ежедневно с моими книгами к вам? Ведь вы после завтрака часа два-три проводите у себя дома.

– Вы будете мне мешать, Лева! Я хочу серьезно заниматься!

– Только поэтому?

– Ну разумеется, а почему же еще?

Субботин с облегчением вздохнул.

– Ну, так я не буду мешать, Ириночка, обещаю. Только вы не гоните меня, я не могу больше выносить такого существования! Если бы вы знали, как я скучал, как я адски скучал все это время без вас, сударыня, дайте лапку!

Ирина протянула ему обе руки.

– Это очень хорошо, Левинька!

– Как – хорошо? – изумился Субботин. – Что я адски скучал, вы находите, что это хорошо, Ирина?

– Конечно хорошо! – улыбнулась девушка. – Потому что и я тоже скучала. Вы больше не сердитесь на меня, Левинька, за свой микроскоп?

– За то, что вы его противным назвали?

– Ну да, – покраснела Ирина.

Лева мрачно махнул рукой.

– Бог с вами, я знаю, что вы не любите его, да уж хоть бы меня-то немного любили!

– Бедненький микроскоп! – жалобно протянула Ирина. – Так вы думаете, что я его нисколечко не люблю? А может, немножко, совсем немножко? – приподнявшись на цыпочки, она слегка прижалась головкой к плечу молодого человека. – Бедненький микроскоп! – еще раз повторила девушка. – Захватите его с собой, когда придете, я постараюсь полюбить его! – и прежде чем Лева успел опомниться, Ирина уже быстро вбежала на гору, где ее с нетерпением поджидала Ульяна. – Спокойной ночи! – раздался сверху звонкий веселый голосок. – Кланяйтесь микроскопу, я завтра жду его…

XVII

Несмотря на свои истерзанные нервы и страстную жажду покоя, графиня Дель-Ностро в первые две недели успела возобновить все свои старые связи и перебывать почти у всех местных помещиков. Хозяйством она мало занималась, оно было передано всецело на руки молоденькой камеристке, француженке Жаннет, привезенной из-за границы. Впрочем, благодаря стараниям Замятина дом графини Дель-Ностро заблаговременно был приведен в порядок, в тот относительный, внешний и чисто условный порядок, который вполне удовлетворял Милочку.

В ее жилых комнатах царствовал самый непозволительный хаос, зато в парадной гостиной висели шелковые портьеры и стояла голубая мебель на бронзовых ножках, правда, местами потертая, но груды всевозможных подушек и подушечек – атласных, батистовых, кружевных, небрежно разбросанных по всем диванам и креслам, искусно прикрывали эти местные маленькие уроны. В углу перед большим трюмо красовались две высокие японские вазы с восковыми цветами, на стенах висели плохонькие пейзажи в массивных позолоченных рамах, и все это сборное убранство производило пестрое раздражающее впечатление, которое лучше всего свидетельствовало о вкусах и привычках самой хозяйки.

Милочка вставала очень поздно, не ранее одиннадцати часов. Жаннет приносила ей в постель чашку горячего шоколада, после чего графиня облачалась в шелковый японский халат и томно спускалась в нижний этаж дачи, где в конце длинного коридора помещался так называемый ее рабочий кабинет. Эта небольшая мрачная комната выходила окнами на задний двор и имела особый выход на черную лестницу.

С двенадцати до часу графиня ежедневно принимала тут своих деловых посетителей: приезжающих из города с огромными картонками модисток, корсетниц, портних, поставщиков провизии, торговок кружевами и т. д. Все эти люди толпились на черной лестнице, зачастую со счетами в руках, нетерпеливо выжидая своей очереди. Жаннет пропускала их в кабинет графини только с большим выбором и далеко не всегда любезно, так как денег у Милочки обыкновенно не было, и уплата по счетам производилась ею весьма неохотно.

Несмотря на пребывание в деревне, легкомысленная и расточительная графиня ухитрялась и тут делать долги и жить не по средствам. Она завела лошадей, наняла кучера, повара, лакея, выписала себе из города лучшую портниху. Вскоре в ее рабочем кабинете начали появляться подозрительные субъекты со смуглыми суровыми лицами, в засаленных бархатных ермолках, в длинных кафтанах… Их принимали последними и непременно в одиночку, с глазу на глаз с графиней. Жаннет тщательно припирала двери, стараясь, чтобы их резкие, грубые голоса и отрывки разговоров с мадам не долетали до остальных кредиторов на лестнице.

Разговоры затягивались иногда довольно долго. Графиня о чем-то слезно и настойчиво умоляла, и голос молодой женщины становился необычайно мягким и кротким. В результате эти деловые свидания оканчивались тем, что подозрительная личность вытаскивала из кармана объемистую пачку стареньких потертых ассигнаций, а графиня со вздохом подписывала еще одну новую бумагу. Она брезгливо, двумя пальчиками захватывала засаленную пачку и с лихорадочной поспешностью прятала ее в письменный стол, под ключ. Посетитель скромно удалялся задним ходом, по черной лестнице, а графиня с облегчением прижимала к лицу кружевной платок и приказывала горничной проветрить комнаты после этих ужасных людей.

Она спешила в верхний этаж, в свою уборную, где ее ожидала душистая прохладная ванна и свежее тонкое батистовое белье. Ах, как хорошо, что она развязалась со всеми этими несносными долгами, этими грубыми грязными людьми и их нескончаемыми расчетами! За последнее время в рабочем кабинете Милочки начала появляться какая-то новая, доныне никому неизвестная личность, совершенно отменившая прежние кафтаны. Денежные сделки графини совершались теперь гораздо быстрее и легче. Милочке не приходилось больше ни умолять, ни упрашивать. Этот незнакомый человек с изжелта-бледным лицом и маленькими беспокойными глазками каждый раз с большой готовностью выкладывал перед ней свой бумажник, туго набитый новыми, чистенькими кредитками.

Да, это было куда приятнее! К тому же он передавал их графине всегда с одинаково любезной и предупредительной улыбкой. Легкомысленная Милочка не пересчитывала объемистые пачки, поступавшие теперь с такой легкостью в ее письменный стол, и зачастую машинально подписывала ничтожные бумажонки, которые с предупредительностью подсовывал незнакомец. «Да-да, очень приятный господин», – думала графиня о нем, искренне признательная своему новому лакею, который выискал в городе этого любезного человека.

Около двух часов графиня, разодетая и надушенная, важно появлялась в своей гостиной. Черный цвет скоро надоел молодой женщине, и она поспешила заменить его белым, уверяя всех, что делает это исключительно в видах экономии и простоты. Что может быть летом дешевле и проще белого батистового платья? И все знакомые охотно соглашались с ней, расхваливая удивительную практичность и изящество вкуса графини.

Целые груды рюшей, прошивок, кружев, плиссе покрывали столы ее уборной и спальни, где с утра до вечера не разгибаясь над ними работала приезжая из города портниха. Одной Жаннет было известно, во что обходились шитье, стирка и глаженье этих так называемых простеньких батистовых платьев и пеньюаров. Ради простоты Милочка вернулась также к прежней девичьей прическе. Она жаловалась на головные боли, уверяя, что не в силах выносить шпилек, и потому появлялась к гостям в полупрозрачных белоснежных одеяниях с распущенными по плечам золотистыми косами. «Чистый ангел!» – восхищались друзья, и почти ежедневно около трех часов перед палисадником графини стояло несколько экипажей и верховых лошадей навещавших ее знакомых помещиков.

Соседи наперерыв спешили отдавать визиты очаровательной вдовушке, и среди местного общества только и говорилось, что о приезжей молодой графине, ее красоте, уме, любезности и замечательном гостеприимстве.

Особенно близко сошлась Милочка с семьей Заславских. Их дом считался наиболее богатым во всем уезде, и у них чаще всего собиралась молодежь. Милочка сумела понравиться не только барышням, но и старикам. Она раскладывала пасьянс со Степанидой Андреевной, говорила об урожае с ее мужем, читала стихи с Муфи, восхищалась Заратустрой с Тусей и увлекалась Пинкертоном с Зизи. Последнее делалось, впрочем, вполне искренне. Вся семья Заславских, за исключением Зизи и младшего брата Вити, была положительно без ума от молодой графини. Но Зизи и Витя почему-то недоверчиво относились к ней и продолжали по-прежнему втайне пламенеть к Ирине.

Однажды Милочка сидела в гостях у Прасковьи Андреевны. Солнце уже клонилось к закату, но день был такой чудный, что тянуло на воздух. Бабушка приказала подать кофе в сад, в тени двух высоких развесистых каштанов перед домом. Стегнев был тоже тут.

Лева, по своему обыкновению, растянулся на траве, неподалеку от Ирины, которая кормила ягодами маленького Васеньку. Мальчуган, по примеру дядюшки, уселся на траву и усадил рядом с собой Ирину, а чтобы она не ушла, поставил свою тарелку с клубникой к ней на колени, уверяя, что ему так удобнее всего есть.

Субботин опустил голову на согнутые в локтях руки и любовно поглядывал на эту милую группу.

Милочка, как всегда вся в белом, с греческими открытыми рукавами, сидела, или, вернее, полулежала немного поодаль в качалке, мечтательно обвивая вокруг своей обнаженной полной руки золотистые пряди белокурых кос. Она была не в духе сегодня, и даже сознание, что Стегнев в эту минуту любовался ею, не могло утешить ее. Утром к ней опять заходил ее таинственный незнакомец, но на этот раз был менее любезен, чем всегда, отказался выдать крупную сумму, о которой просила Милочка, и даже намекнул ей что-то о необходимости скорой уплаты процентов по каким-то векселям. Это угрожало графине в будущем крупными неприятностями.

Милочка ощущала непонятное чувство страха при воспоминании об этом изжелта-бледном лице с беспокойными маленькими глазками. Удивительно, почему прежде лицо это никогда не производило на нее такого удручающего, почти кошмарного впечатления?

Графиня задумчиво завертывала вокруг кисти руки шелковистые пряди своих волос, и в эту минуту на фоне окружающей ярко-зеленой листвы она представляла собой необычайно эффектное зрелище. «Как странно, – думал Стегнев, уже давно наблюдавший за ней. – Эта женщина, несомненно, прекрасная и изящная, в сущности, так мало привлекательна и совсем не манит к себе. Можно подумать, что волшебницы, окружавшие ее колыбель и так щедро наделившие ее всеми чарами красоты, позабыли самое главное – обаяние женской ласки и доброты». И взоры Стегнева невольно переносились к вьющейся черной головке Ирины, все еще сидевшей на траве около Васеньки и серьезно доказывавшей ребенку, что не годится облизывать пустую тарелку языком и что так делают только собачки да кошки.

– Барынька, красавица, желанная, хошь погадаю? Дай грошик бедной цыганке, дай грошик! – послышался внезапно у калитки сада молодой гортанный голос, и прежде чем присутствующие успели оглянуться, калитка быстро раскрылась, пропуская вперед высокую стройную фигуру смуглой женщины в фантастическом костюме из красного тряпья с двумя огромными пучками полевых цветов в черных как смоль волосах.

– Ах, боже! Цыганка! Гоните, гоните ее прочь, бабушка! – с брезгливым ужасом воскликнула Лиза. – Это такие воровки! Говорят, они тут неподалеку табором расположились и теперь, конечно, всюду по дачам шныряют, высматривая, где бы стащить что…

Смуглая женщина бросила презрительно-гордый взгляд в сторону Лизы и проговорила с усмешкой:

– Напрасно хаешь цыган, барынька, не всяк тот вор, кто беден, приходи к нам в табор, гостьей будешь, мы тебя гнать не станем.

– Какая нахалка! – не удержалась графиня. – Что же вы смотрите, Коко? Гоните ее вон!

Замятин нехотя поднялся с места. Смуглое матовое лицо цыганки ему очень нравилось, он находил ее оригинальной и живописной и вовсе не спешил гнать. Стегневу тоже нравилась своеобразная красота молодой женщины, к немалому возмущению Замятиной и Милочки он вынул из кармана целую горсть серебряных монет и с улыбкой подал их хорошенькой цыганке. Она лукаво сверкнула на него блестящими черными глазами и проговорила ласково, вкрадчивым гортанным голосом:

– Ой, по лицу вижу, хороший барин, добрый барин, на деньгу тароватый, на любовь счастливый, девицей красной любимый. Дай ручку, что ли, погадаю!

– Ну, ладно, иди, иди, попрошайка этакая! – с неудовольствием замахала на нее руками Надежда Григорьевна. – Дали тебе – и довольно, с вами только свяжись, потом не развяжешься. Аннушка! Где Аннушка? Проведите ее на двор, сколько раз я говорила, чтобы эту калитку запирали на ключ, а то все нищие прямо сюда в сад лезут!

Аннушки поблизости не оказалось, Ирина вызвалась сама проводить цыганку задним ходом. Молодая смуглая женщина совсем не была похожа на обыкновенную нищую. Несмотря на ее лохмотья, в ней чувствовалась какая-то дикая самоуверенность, и что-то гордое и независимое блестело в ее глазах.

– Как тебя зовут? – спросила Ирина, как только они зашли с ней за угол дома. – Ты девушка или замужняя?

– Я девушка, и зовут меня Таней! – усмехнулась цыганка. – А тебя как зовут?

– Ирина!

– Ириной? Хорошее, пригожее имя – Ирина! A тебе как приходится, Иринушка, этот высокий красивый барин, что давеча деньги давал, братом аль еще кем? – лукаво подмигнула Таня и тихонько засмеялась, выставляя целый ряд ослепительно-белых зубов.

Ирина смутилась и слегка покраснела.

– Не братом, никем, а просто знакомый, с чего ты взяла?

– То-то никем, а сама краснеешь небось! Ой, барышня, красавица писаная, не обманешь Таню, верно слово, а есть у тебя желанный, поди, не одно сердце сушишь! Дай что-нибудь на память, дай хоть шпилечку аль булавочку либо ленточку каку. Платочка старенького нет ли, погадаю тебе за это, Иринушка, про любовь твою расскажу!

И цыганка опять лукаво подмигнула, сверкая жемчужными зубами.

– Не нужно мне гадать, у меня нет никакого желанного, – просто ответила Ирина. – А что могу, я тебе и так дам, подожди вот тут на дворе, сейчас принесу.

Ирина поискала в своих вещах, остававшихся у бабушки, и вскоре отложила для цыганки старенькое ситцевое розовое платье, голубую атласную ленту, красный шелковый галстучек и кусок душистого мыла, обернутый в золотую бумагу. Таня осталась очень довольна, ей особенно понравилось душистое мыло.

– A нет ли у тебя пудры аль румян каких, кралечка? – тихонько попросила она, понижая голос.

– Ну нет, этого у меня не водится! – засмеялась Ирина. – Я никогда не румянюсь, а вот духи есть, если желаешь, я не люблю духов и с удовольствием отдам их тебе, если уж ты такая модница! – шутила Ирина, быстро убегая в дом за духами.

– Отлей мне маленько в баночку, – попросила Таня, как только вернулась девушка, но Ирина, смеясь, зажала ей в руку весь флакон и тем окончательно угодила цыганке.

– Ну, спасибо, желанная, я вижу, добрая ты, не скупая! – повторяла она ласково, забирая свои вещи и быстро завязывая их в маленький узелок. – Вот постой, барышня, какого жениха нагадаю тебе: умом прыткого, казной богатого! Приходи, Иринушка, к нам в гости, в табор пировать, мальцов созову с балалайками. У меня два брата холостых, песни споем, плясать станем, весь табор ходуном пойдет, вот и увидишь тогда, красавица, как мы живем, тут, на воле, нищими ходим, а там, в таборе, сами себе господа! Приходи, кралечка, не запамятуй, лучше всего под Иванов день приходи, у нас тогда всю ночь огни горят и мальцы на конях поверх костров скачут! А придешь, прямо Татьяну Гурьеву спрашивай, и я тебя в мою палатку проведу.

После этого разговора Ирина вернулась к столу очень оживленная, невольно сохраняя на лице веселую улыбку.

– О чем это вы так долго разговаривали с этой черноглазой дикаркой? – спросил Стегнев. – Голову даю об заклад, что она вам что-то очень хорошее предсказала!

– О да! Очень хорошее! – засмеялась Ирина. – Она предсказала мне жениха умом прыткого и казной богатого и, кроме того, к себе в гости в табор звала, обещаясь и плясать, и петь, и своих братьев с балалайками позвать!

– А что же, это мысль недурная, – ухватился Стегнев, – цыгане гостеприимны в таборе, и было бы небезынтересно побывать у них!

– Таня меня просила под Иванов день прийти! – с оживлением проговорила Ирина. – По ее словам, в этот день у них всюду огни горят и мальцы на конях через костры скачут. Должно быть, это ужасно весело, и я бы охотно на это посмотрела!

– Ну что же, за чем дело стало! – улыбнулся Стегнев, всегда готовый доставить ей удовольствие. – Давайте предпримем вечернюю поездку к цыганам под Иванов день! Идет? Кто с нами? – проговорил Владимир Павлович, подходя к Ирине и продевая ее руку в свой согнутый локоть.

– Но как же, господа, ведь мы уже обещали принять участие в большом пикнике, который устраивают в этот день Заславские, на мельнице? – нерешительно проговорила Милочка.

Графиня не знала, что делать. В сущности, ей хотелось быть и тут и там, и она сейчас же принялась обдумывать, нельзя ли как-нибудь устроить так, чтобы совместить эти два удовольствия в один и тот же день.

Стегнев вывел ее из затруднения.

– Это ничего не значит, – проговорил он спокойно. – Одно другому не помешает. Я тоже приглашен на этот пикник и уже дал слово, что буду. Мы отправляемся все вместе на мельницу, где Заславские устраивают большой обед в березовой роще, а вечером, на возвратном пути, можем своей тесной компанией заехать к цыганам и попировать у них в таборе. Кутить так кутить вовсю! Куда ни шло один раз! Так ведь, Ирина Петровна, согласны? Впрочем, увидим, что нам скажет на это многоуважаемая Прасковья Андреевна, разрешаете? – спросил Стегнев с любезной улыбкой, обращаясь в сторону бабушки.

Говоря откровенно, поездка вечером поздно к цыганам не особенно нравилась старушке, но так как этого желал Владимир Павлович, она не сочла возможным отказать ему.

– Ну что ж, пусть будет по-вашему! – нерешительно согласилась Прасковья Андреевна. – Только помните, батюшка, я мою внучку под ваше личное покровительство отпускаю, и вы мне сами за нее ответ дадите. Упаси бог, коли что случится с Иринушкой. Боюсь я что-то этих цыган!

– Полно вам, дорогая Прасковья Андреевна. Что же может случиться с Ириной Петровной? – успокоительным тоном начал Стегнев. – Разумеется, я с удовольствием беру на себя всякую ответственность за вашу милую внучку и буду беречь ее как зеницу ока. Уверяю вас, что в данном случае вы напрасно беспокоитесь! Я знаком с кочующими цыганами в нашей местности и бывал у них в таборе. Они все христиане и женятся и крестят своих детей в наших русских православных церквах.

Последний аргумент значительно успокоил бабушку.

– Однажды я даже сам присутствовал на такой свадьбе! – продолжал Стегнев. – Это была целая романическая история.

И увлеченный воспоминаниями прошлого, он начал, как всегда красиво и ярко, передавать печальную повесть любви одной молодой цыганки, красавицы Груни, на которой женился против воли родителей богатый деревенский парень и которой впоследствии пришлось очень много выстрадать благодаря суеверию крестьян, принимавших ее за ведьму, приворожившую себе мужа волшебными чарами.

Ирина слушала рассказ с большим интересом. Она уселась на маленькой скамеечке неподалеку от Стегнева и, по привычке охватив руками согнутые колени, повернула к нему оживленное личико, полное самого серьезного внимания. Грустный конец повести очень огорчил девушку: в одну ненастную осеннюю ночь бедная Груня, не желая быть невольной причиной страданий любимого мужа, уходит тайком за родным табором, оставляя ему на память только длинную прядь своих блестящих, как смоль черных волос.

– И это все, и вы ничего больше о ней не слыхали? – с искренним сожалением воскликнула Ирина.

– К сожалению, ничего, дорогая Ирина Петровна! – с улыбкой ответил Стегнев, очень довольный, что произвел на нее такое впечатление своим рассказом.

Милочка также казалась разочарованной. Она ожидала чего-нибудь более трагичного, страшного, такой конец казался ей чересчур сентиментальным.

– Ну а вам как понравился рассказ Стегнева? – спросила Ирина вечером Леву, когда он провожал ее домой.

– Ничего себе! – равнодушно пожал плечами Субботин. – Рассказ как рассказ. Если не врет, то правда! Я только не понимаю, Ирина, зачем вам понадобилось непременно усаживаться на крошечную скамеечку и чуть ли не под самым носом Стегнева? Право, можно подумать, что вы глухая и боитесь чего-нибудь недослышать, если отодвинетесь от него подальше!

– Какой вы странный! – возмутилась девушка. – Почему же не сидеть там, где хочется, не все ли равно вам? Впрочем, не скрою, когда Владимир Павлович что-нибудь рассказывает, я всегда нарочно сажусь поближе к нему. Он не только прекрасно говорит, но и все лицо его в то время меняется и становится прекрасным, в особенности глаза! Вы не заметили разве?

Лева заметил, что над головой Ирины висели в эту минуту серые тучи и что в воздухе стоял серый холодный туман. Ему показалось даже, что и белая хатка, и овраг, и сад Снегурочки тоже стали серыми и потускнели. Только одна Ирина выделялась для него яркой, светлой звездочкой, и она спрашивала беспечным, детски-наивным голоском: «А вы не заметили разве, как тот, другой, прекрасен и какие чудные глаза у него». Тот, кого она любит и ради кого она садится на эту маленькую неудобную скамеечку, чтобы лучше смотреть в глаза ему!